Анатолий Матвиенко
Демон против всех
«Получишь ещё небо. А если поклянёшься не тявкать под руку и не нудеть, дам и самому порулить. Сейчас другая проблема – к полётам вернуться. Очень не вовремя ты эту пулю схватил».
По причине очевидной с Володькой беседовали мы долго и много. Периодически он хандрил, жалуясь на судьбу, а я тогда подумывал, как бы его сплавить на зону к зэ-га на денёк, чтоб потом был благодарен до усрачки, что позволяю ему видеть солнце. Но – никак. Если спихну его душу, мне её не вернут.
Жизнь стала веселее, когда та же китаянка принесла пижамные штаны и куртку, а к ним плетёные тапочки. Натянув портки на голое тело, про бельё девушка почему-то не подумала, я прошагал в столовку, отвергнув помощь соседа, где в три счёта проглотил свою порцию овощей с курицей, потом выпросил столько же добавки и тройной компот. Подстёгнутый метаболизм привёл к ускоренному усвоению пищи, уже через пару часов я был снова голоден. Рана зарубцевалась, при перевязке доктор охренеет… Это его проблемы.
После ужина, снова – двойного, я слонялся по коридору. В больнице советских практически никого, китайского не знаю, а если тут кто-то говорит по-испански, по-французски, по-английски, хотя бы на идиш, сам не признаюсь, ибо понимаю: палиться нельзя.
Всюду плакаты. Без перевода догадываюсь, что председатель Мао – великий кормчий, партия – наш рулевой, вперёд к победе коммунизма, мойте руки перед едой. Я бы почитал даже лозунги и инструкцию о пожарной безопасности, не срослось. Моё дремотное состояние в уголке сознания Мошкина улетучилось бесследно, в обретённом теле я чувствовал дурной энтузиазм, желание что-то делать, ну хоть что-нибудь. К примеру, выпросить у медсестры шахматы и сыграть с соседом по палате на трусы…
Кстати, трусы надо истребовать у той самой медички. Неужели не понимает, что у мужчин натирает?
Я остановился перед зеркалом и одёрнул пижамную куртку, напоминавшую покроем партийно-коммунистический френч. Да, внешность у Мошкина столь же малосолидная, как у Бутакова. Щуплый, чернявый, невысокий, сбритые короткие волосёнки за время службы в Китае подросли и топорщатся в разные стороны. Тёмно-серые глаза смотрят вопросительно, но это только пока на себя таращусь. Без иллюзий – у меня нет пронзительно-соблазняющего взгляда голливудской кинозвезды в роли ковбоя с Дикого Запада. Ладно, работаем с тем, что есть.
– Мадемуазель чайна-систа! Был бы благодарен, если бы выделили мне трусы или кальсоны.
Нарисовавшись перед столиком, где отдыхала сестричка, раздавшая пациентам вечерние пилюльки (я свои втихую выкинул), показал жестами, какой части гардероба мне не хватает.
Девушка изумлённо воззрилась на меня и что-то сказала. Наверно, даже не девушка, а молодая женщина между двадцатью пятью и тридцатью, проще сбить «Тандерждет», чем определить возраст китаянки. Она была ничего, если только по вкусу азиатки с типичным разрезом глаз и хрупкой фигуркой ростом, наверно, меньше полутора метров.
Я повторил вопрос и снова провёл ладонью по штанам. Пошли в подсобку или склад, где там у вас бельё? От твоего щебетанья на мне трусы не вырастут!
Она вздохнула, опустила ресницы и направилась в дальний конец коридора. Медицинский халатик, по идее – просторно-мешковатый и асексуальный, скорее подчеркнул, чем скрыл её миниатюрные формы. У двери китаянка обернулась и быстрым взглядом окинула коридор, затем потянула меня внутрь.
Там всё началось чрезвычайно быстро, без предисловий. Она толкнула меня на мешки с чем-то мягким, сама набросилась сверху. Не знаю, что и как там с восточной техникой соблазнения, девушка действовала очень по-простому, зато душевно. Опыт у неё, бесспорно, имелся.
Через минуту на мне не было не только пижамы, но и рубахи на завязочках, та улетела куда-то в обнимку с халатиком сестрички. С какой-то реактивной скоростью барышня достигла кайфа и сама себе зажала ротик, сдавливая крик, рвущийся в такт движениям. В полумраке кладовки я видел её расширенные миндалевидные глаза, в них полыхало какое-то очаровательное безумие… Я кончил, будто выстрелил из пушки в «Тандерджет». Буквально через несколько секунд почувствовал, что потратил не весь боекомплект или же перезарядился мигом. Руки снова обвили её и перевернули на спину, губы нашли вишенки сосков на крохотной груди. Накатило ощущение, если через секунду не начну, меня просто разорвёт…
Когда отдышались оба, и китаянка шепнула мне что-то ласковое, я спросил Володю:
«Тебе понравилось?»
«Вышка! Даёшь, чертяка подземный».
«Я же обещал: со мной будет трудно, но весело».
Девушка вдруг заторопилась, показав пальчиком на дверь, и принялась натягивать халатик. Мне ничего не оставалось, как взяться за пижаму.
Только в палате я вспомнил, что так и не выпросил у сестрички бельё, хоть красноречиво гладил ладонями себя по… Какой же я дебил! Она решила, что пациент охаживает свои гениталии, и подумала: нужно помочь русскому лётчику-герою. Неудобно вышло. Вот и попробуй найти взаимопонимание с этими китайцами. Впрочем, я не в претензии.
Глава 3
Фото на память
Сверхъестественная скорость заживления привела в шок доктора Вашкевича. Он колупал шрамы на месте выходного и входного отверстия. Могу и их зарастить, причём – непроизвольно, если симпатичная медработница снова затянет меня в кладовку, и гормональный всплеск подстегнёт обмен веществ. До вселения в Бутакова я даже слов таких не знал – обмен веществ, метаболизм. В Англии чуть повысил уровень образования.
– Старший лейтенант! – воскликнул Вашкевич. – Никогда бы не поверил, что такое возможно за два дня, если бы сам не делал дренаж раны.
– Согласен! – я зябко поёжился, кальсонами и трусами так и не разжился, даже носками. Всё же март, не май месяц, прохладно. – Только вечером того же дня пришёл ко мне пожилой китаец, размотал повязку, приложил какие-то мерзко пахнущие тряпицы и велел не снимать до утра.
– Он говорил по-русски?
– Да. Почти без акцента. Конечно, это ещё более странно, чем заживление раны. Хотя… у меня есть предположение.
– Какое же?
– Я всей душой потянулся к товарищу Сталину и попросил: помогите, дорогой Иосиф Виссарионович! Хочу воевать за трудовой народ.
Скептик-эскулап разве что пальцем у виска не покрутил. Зря. По Мошкину знаю, и по его однополчанам тоже, товарищ Сталин для них – это всё. Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полёт. Обращение к нему невероятные силы пробуждает. С именем Сталина на устах бросались грудью на амбразуру, кидали самолёты на огненный таран вместо того, чтобы прыгнуть с парашютом или тянуть к своим. У закоренелых материалистов вроде Вашкевича, не понимающих силу самовнушения, крайне ограничен кругозор.
С русскоговорящим китайцем я попал в цель. Проигнорировав упоминание Генералиссимуса, доктор загорелся поисками чуда народной медицины. Как же, сверхбыстрое исцеление советских лётчиков. Может – и сверхбыстрое излечение членов ЦК КПСС! Голова кружится от такой перспективы.
В общем, я отправился в санаторий неподалёку от Андуна поправлять здоровье. Надеюсь, к возвращению в авиачасть и у полковой медслужбы не возникнет особых вопросов по поводу быстрой регенерации. Обойдёмся без военно-врачебной комиссии для допуска к полётам.
Было это так. К госпиталю подкатил «Виллис», ещё от американцев оставшийся, в нём Петро Сидоренко и мой комэск Вишневский. За рулём сидел китаец. По новому революционному закону, любой иностранец, даже из категории «русский с китайцем братья навек», сбивший на машине китайца, был обязан пожизненно содержать семью усопшего, даже если погибший в ДТП сам виноват в происшествии.
Наших Вашкевич предупредил, привезли шинельку, бельё, ботинки, штаны. Переодетый, я забрался на заднюю скамейку. Пока ехали, пообещал: вернусь в часть, отметим сбитый «Шутинг». По тому, как отвернулся командир эскадрильи, понял, что дела обстоят нехорошо. Он рассматривал завезённые французами платаны, которыми была обсажена дорога, будто в сплетении их ветвей мог увидеть что-то новое.
Водитель лавировал между крестьянами. Попадались изредка и повозки с запряжённой хилой лошадкой, обычно низкорослой, как вариант – парой ослов, но большинство «грузовиков» представляли собой крепышей в однообразных чёрных либо тёмно-тёмно синих куртках типа телогрейки и круглых чёрных шапочках, толкавших одноосную деревянную тележку. Кто в стоптанной обуви или в обмотках на ногах, кто в деревянных башмаках на босую ступню.
Велосипедистов встречалось немного и ни одного на велорикше, о которых наслышался из рассказов о Востоке. И хотя Мошкину вылили на голову ушат агитации по поводу блестящего будущего у революционного коммунистического Китая и беспримерном энтузиазме подданных Мао, ничего подобного здесь не наблюдалось. Люди были задавлены бедностью и тяготами. Война с японцами и гражданская настолько загнала их в нищету, что они просто выживали… Ни на одном лице не читалось радости по поводу приближения весны.
Почти не видно было женщин. Сплошь почти – мужчины, в двенадцать, наверно, смотрящиеся на тридцать и так до старости, по лицу крестьянина китайского Востока сложно прочесть его возраст. Женщины, кстати, тоже в чёрном. У одной помоложе мелькнул на шее красный революционный шарфик. Иногда в толпе чёрных пижам женщин трудно отличить от мужчин, у них такие же грубые обветренные лица.
Забрызганная советская «Победа», а сквозь грязь всё же проглядывал лак и хром, двигавшаяся навстречу, здесь производила впечатление лимузина «Кадиллак». С китайцем, разумеется, за рулём, пассажиров я не разглядел.
Пешее, гужевое и велосипедное сообщество аборигенов, как несложно догадаться, игнорировало любые правила дорожного движения. Наверно, при прежнем правительстве или при японцах чёрная крестьянская масса брызгала по сторонам к обочине, стоило придавить клаксон. Но сейчас это были свободные граждане революционной Поднебесной. И решение доверить руль только аборигенам – правильное, здесь совладает лишь тот, кто годами правит машиной в здешнем бардаке. Клянусь рогами, если бы столь недисциплинированные китайские пешеходы слонялись бы и по небу над Андуном, я бы бросил авиацию и, как говорил один грешник из СССР, переквалифицировался бы в управдомы.
Наконец, «Виллис» тормознул у ограды санатория. Входные ворота венчались арочным сооружением в древнекитайском стиле, с вытянутой гнутой крышей а-ля пагода. Около арки виднелась пара небольших каменных дракончиков, облупленных и совсем не грозных. На арке и на стенах дома в изобилии красовались бело-красно-белые плакаты с россыпью иероглифов. Без переводчика прочту: «Поправляй здоровье, строитель коммунизма! Твой труд нужен Народному Китаю!»
Чего-то не хватает… Ошибочка, всё на месте, вот он – портрет Мао с иероглифической подписью рядом, наверно – пожелание здравствовать от имени вождя нации. Революция победила в сорок девятом, но уже сейчас, спустя полтора года, размножение цитат и портретов вышло на вполне советский уровень, а то и опережая СССР.
Меня провели в комнату на двоих, аскетическую, но по местным меркам практически роскошную, вторая койка пустовала. Главным украшением её служил ещё один портрет Председателя, для приятности советскому пациенту дополненный фигурой Сталина, оба смотрели друг на дружку как влюблённые перед алтарём и крепко тискали руку товарища по борьбе.
Вышедший для встречи русского гостя заведующий этой богадельней немного говорил по-русски, видно – побывал в СССР. Мне выписано десять дней отдыха и покоя, ароматический чай на травах, массаж, что-то ещё, чему китаец не знал соответствующего русского слова, и я даже напрягся при мысли: выдержит ли демоническое здоровье народную медицину.
Как только заведующий удалился, Петро извлёк пузырь советской водки и закуску, отдающую родной столовкой авиаполка, а также стаканы. Лётчик – он и в Китае лётчик, знает, что в полёт надо всё брать с собой, в воздухе не попросишь добавки. Пока наш добровольный гарсон наливал да делил, Вишневский расспросил о здоровье.
По большому счёту, я меж двух огней. Слишком быстро поправляюсь – подозрительно. Если долго – загонят на ВВК, военно-врачебную комиссию. По опыту крушения под Лондоном помню – лучше быть здоровым, чем больным, я тогда тупо сбежал из госпиталя и вернулся на авиабазу. Правда, для фигового листка правдоподобности шрамы на морде пришлось хранить до самой смерти, точнее – до гибели иванова тела в «Метеоре», когда мы протаранили «Мессершмит».
Чтобы командир эскадрильи не мучился сомнениями, сплясал ему ирландскую джигу. Надо бы что-то русское, но не знаю ничего подходящего, а Володька ещё не настолько доверенный, чтоб дать порулить ему ногами.
– Силён! А ведь когда тебя из МиГа достали, совсем нежилец был. Кровищи на полу – впору рыб запускать и аквариум делать.
– Как прикажете, товарищ майор. Аквариум – будет аквариум. Что там со сбитым? Я долго гашетку жал. ФКП должен был мировое кино заснять.
Вместо ответа командир открыл планшет и кинул мне фотку, кадр из фотокинопулемёта, таких я видел тысячи – и в прежнем теле, и в мошкинском. На снимке красовались наши самолёты, вдалеке – склад ЗИПа с печной трубой. А где следы снарядов, хвост американской «восьмидесятки», разлетающийся в лохмотья?
– Такое дело, Володя, – Петро сунул мне стакан. – Целое служебное расследование провели. Оказывается, за день до вылета ковыряли техники твой самолёт. Один, бисова душа, заснул в пилотском кресле и навалился пузякой на ручку. Как-то гашетку нажал. Пушки не заряжены были, да и оружие не включено. А ФКП заработал и плёночку всю отстрелял. Технари не заметили и не заменили её. Вот ты и привёз вместо «Шутинга» пейзаж нашей округи. Но ты же его сбил? Сбил! Так выпьем за твою первую победу!
Первую? Первые были в Испании. Потом в Польше. Потом в Великобритании. Потом в СССР. Над Северной Африкой. Над Японией. Ребята, я – абсолютный чемпион мира по числу незачтённых воздушных побед. Их порядка сорока, а я снова пью за первую. И опять – незачётную, её записали ведущему. Осталось только дурацкое фото с печной трубой на память.
Думал я достаточно громко, Володька услышал и взмолился: «Расскажешь про все?»
Про все – нет, многие не помню. Или не в деталях. Пока наслаждайся. Пью я один, расслабуху чувствуем оба.
Бутылка опустела за четверть часа, мои кореша-сослуживцы явно не думали, что буду налегать наравне с ними, больные обычно половинят. Руку жали, обещали прислать машину через десять дней. Посмеивались, когда я попросил: не сбивайте всех янкесов, мне оставьте. Петро даже заметил, что его друг Володька совсем другим стал, весёлым и говорливым.
Он прав. Получив снова тело во владение и пережив в нём приключение с сестричкой, я распоясался, надо умерить пыл.
Знакомство с персоналом санатория подтвердило опасение, что легкомысленных амурных дел здесь не предвидится. Думаю, тот эпизод в госпитале – случайность. Уклад патриархальный, взгляды, скорее всего, консервативные. Шаловливых доступных медичек здесь вряд ли много. Да и началась странная пропаганда за снижение рождаемости, а где секс, там и дети. Не всегда, но часто.
«Не унывай, Володька. Потом наверстаем. Сейчас другая проблема важнее. Слышал – нам замену пришлют?»
«Ну да. Срок командировки кончается. В Союз вернёмся».
«Тебе что – гарнизонной жизни хочется? Налёта сколько-то десятков часов в год, исключительно учебно-тренировочных? Брось! Ты же военный лётчик, а не небесный рикша. Пусть всего лишь мой пассажир».
«А чего хочешь ты?»
Я развалился на койке. Вынужденное безделье на пару с подопечным начало угнетать. Помню, ровно так же зимовал с Ванькой у испанского крестьянина, радио слушал… Эврика, радио! Тут Южная Корея не так далеко, базы США, наверняка на коротких или средних волнах поймаю американцев, они точно своих не оставят без джаза, блюза и рекламы стиральных машин.
Единственный радиоприёмник солидной марки «Телефункен» отыскался в кабинете заведующего. К нему я и напросился. Тот не без колебаний разрешил. Ещё бы, советский лётчик-подранок – особый клиент. Вроде все китайские люди – братья, равноправные и свободные до поросячьего визга, но кастовость у них в крови! Я – уважаемый. Уверен, на моём месте был бы уважаем офицер местных ВВС. А попади в санаторий неким чудом работяга-кули, об него ноги вытирали бы. Но не моя задача переделывать их в духе демократии, тем паче в преисподней демократией даже не пахнет.
Ночью, сделав тихо-тихо, чтоб никто не слышал в коридоре, я скрючился у «Телефункена» при жёлтом свете шкалы и крутил верньер настройки. Да здравствует радио! Если меня вдруг вернут обратно на зону к славянам, чесслово найду грешника Наркевича-Иодко, впервые в мире продемонстрировавшего другим грешникам приём-передачу ещё в феврале 1891 года в российском Санкт-Петербурге, и облегчу ему пытки как смогу – в благодарность за то, что его изобретение скрасило часы моего пребывания в этом санатории.
Я слушал английские, французские, испанские голоса… Ночью короткие волны приобретают волшебное качество огибать мир, голоса передатчиков слышны на другой стороне планеты. Как это происходит, когда над самим передатчиком сияет солнце? Понятия не имею. Спросите что попроще, например, как крутануть иммельман и не свалиться в штопор.
Не скажу, что русский язык мне не мил. Но в теле Мошкина я слышал по-русски матюги, политпросветительные накачки, всякое техническое из области авиации и про всякую бытовуху, последние два пункта – тоже отчасти матом. Это нормально, только несколько однообразно. А «Телефункен» дарил мне стихи, песни под гитару. Слушал я новости, обработанные не советским армейским политотделом, а пропагандой американцев, тоже враньё, но совершенно иной взгляд на вещи.
Самая банальная радиопьеска с поползновениями на юмор в жанре комедии положений вызвали восторг не меньше сексуального! Наверно, появись здесь чайна-систа, я бы отвлёкся с ней на полчасика, но потом всё равно прилип бы к радиоприёмнику.
«Чего же хочешь ты?» – спросил меня Володя, и я не нашёлся сразу, что ему ответить.
Много лет мои желания не имеют определяющего значения. Марксисты твердят: свобода – это осознанная необходимость. Мою необходимость осознают за меня другие, существующие за барьером жизни и смерти. Но сейчас редкий случай, что я сам подпишусь бороться для той же цели – не допустить начала очередной мировой войны. Пусть мой вклад будет невелик, сколько-то сбитых бомбардировщиков или истребителей прикрытия – пусть. Каждый должен что-то делать на своём месте. Наверняка я – не единственный агент под солнцем, есть и другие. Они тоже делают нужное на своём месте.
Поэтому сейчас я хочу одного – соскочить при отзыве авиаполка в Союз и перевестись в прибывающую часть, чтобы задержаться в Китае сколько возможно.
А пока – отъедаемся. В столовой авиачасти дают пищу европейского типа и казённого качества. Здесь, в санатории, не удалось отведать утку по-пекински, зато поел мяса удава с лапшой нереальной длины, удав здесь – редкий деликатес. Близ всех общепитовых мест в Китае витает запах растительного масла, им обожают поливать и на нём жарить.
Чтоб не разжиреть на китайско-народных харчах, начал заниматься, закрывшись в своей комнате. Всякие кун-фу, карате-до и карате-после происходят отсюда, из Восточной Азии. На том свете я поднаторел немного, нахватавшись от покойных умельцев махать руками-ногами, очень помогало усмирять слишком буйных зэ-га. Знания и навыки со мной, но к ним нужно приспособить тело.
На заднем дворе перерубил мелкой ладошкой Мошкина десяток-другой кирпичей и ухмыльнулся: если бы Вашкевич узрел такое перевоплощение худосочного пилота под действием китайских травок и китайской кухни, точно побежал бы строчить диссертацию. Сразу докторскую – он же доктор.
Глава 4
Пепеляев
В назначенный день китаец прикатил один. Он твердил «Андун! Андун!» и что-то показывал руками. Почему с ним не приехал никто из полка, он объяснить не смог. Точнее – объяснял, но я ничего не понял.
Мы вернулись к домам неподалёку от аэродрома, бывшим японским казармам, где квартировал лётный состав. Там было пусто. Валялся какой-то мусор возле дверей, окошко хлопало на ветру. На календаре первое апреля. Это что – шутка такая?
«С Петром не попрощался», – опомнился Володька.
«И хорошо. Надо мной висит проклятие, распространяющееся на друзей и всех близких. В Испании фрицы поймали моего товарища, сослуживца ещё по Бобруйской авиабригаде, измордовали, порубили на куски и сбросили их нам. Со всеми держим ровные отношения, ни с кем не сближаемся. Ради их блага».
Я отправился в столовую. Там китайцы, понимающие по-русски, если повезёт, то и советский пастух-старшина.
Увы, старшины не нашлось, понимание местных не простиралось далее аксиомы, что русских надо кормить. Даже – отсутствующих. Во всяком случае, котлы были полны, клубился рисовый пар, тушились овощи, пахло жареной рыбой. Лежали синие куры перед разделкой, здесь их убивали не сворачиванием головы, а каким-то изуверским способом, чтоб вышел злой дух. Не понимая, что делать, кому докладываться, не в штаб же дивизии, я вышел наружу и вдохнул апрельский воздух. Здесь первого апреля гораздо теплее, чем в Лондоне.
А потом раздался нарастающий звук, который трудно с чем-то спутать. С запада над невысокими горами в небе проступили две точки, быстро увеличивающиеся в размерах, за ними – другая пара.
«Володька, это наш шанс летит! Скорее на поле!»
Вижу, доставивший меня китаец поднял капот и колупался в моторе. Надеюсь, ничего ответственного выкрутить не успел.
Я кинулся к нему и жестами показал – нужно на аэродром. Напрягая более чем скудные познания в китайском, около десятка слов, промычал «букхэтси!», что должно было означать «пожалуйста». Не знаю, что вышло, водитель глянул на меня ошарашенно, как будто узрел мою демоническую сущность, и без разговоров захлопнул капот, через минуту мы понеслись к лётному полю. Обычно лётчиков возили на автобусах с правым рулём, технарей – на бортовых грузовиках.
На стоянках осталось несколько самолётов от моего прежнего полка, не знаю – запасные, неисправные или предназначенные в дар одному из двух братских народов – китайскому или северокорейскому. Скорее – корейскому, судя по характерной форме красных звёзд в кружке. По рулёжке катился МиГ-15 с цифрами 325, заходил на посадку следующий – с красным до кабины носом, оттого похожий на… не буду пошлить.
У стоянок суетился незнакомый мне технический персонал. Я обождал малость, пока по приставной лесенке выберется из кабины пилот первого самолёта, обычно это командир части или эскадрильи, и двинул к нему.
– Старший лейтенант Мошкин! Прибыл из санатория для дальнейшего прохождения службы!
– Направлен к нам, в 196-й иап? Где предписание?
По крайней мере, знаю номер истребительного авиационного полка. Теперь надо в нём закрепиться.
Лётчик стянул с головы шлемофон и нацепил поданную техником советскую фуражку, с явным неодобрением разглядывая мой прикид. Особую неприглядность китайской форме придавала блёклая кепка, заменяющая фуражку. Хорошо хоть, шинель прикрыла ноги до колена, китайские штаны, подходящие по размеру в талии, пузырились на заднице и на бёдрах. Да и внизу, собранные в складки и стянутые обмотками пехотных башмаков, ничуть не лучше. Само собой, платок с драконами на шее, меня в нём привезли в госпиталь, не оставлять же.
– Нет предписания, товарищ…
– Полковник Пепеляев.
– Нет приказа, товарищ полковник. Вернулся в свой полк, полка нет. Разрешите остаться в вашем. Рапорт напишу хоть сейчас. Вам же понадобится лётчик с боевым опытом?
Пока мы с ним препирались, подтянулся пилот второго МиГа, собирались техники. Нестроевой охламон в моём лице привлекал всеобщее внимание.
– Сколько у вас боевых вылетов, Мошкин?
– Двенадцать, ведомым. Один сбитый, но мне его не засчитали.
Я извлёк из внутреннего кармана злополучную фотку и показал на дом с трубой. Услышав историю про уснувшего в кабине технаря, Пепеляев хмыкнул:
– Слышал, что в вашем полку раздолбайство. Ну вот – лично убедился. Один ваш внешний вид, товарищ старший лейтенант… Почему за собой не следите?
– Виноват! Выполняю приказ по дивизии – носить форму китайского добровольца. Ботинки – чтоб с ног не слетали при раскрытии купола парашюта. А платок я и вам советую, товарищ полковник. Если без него полетаете в китайском, вся шея будет в чирьях.
– Может вы и опытный, Мошкин, но опыт у вас какой-то… странный.
– Так сама война странная, товарищ полковник. Мы – то ли китайцы, то ли корейцы. Над морем не летай, на юг к 38-й параллели не летай, в плен не сдавайся, чтоб не узнали о советских лётчиках в МиГах. Американцы носятся где хотят.
– Правда? – приподнял бровь Пепеляев.– Нам доводили, за реку не залетают. Только над Кореей.
Я промолчал. Полковник – калач тёртый. Судя по возрасту, он успел с немцами повоевать, знает, что доведённое зачастую не имеет ничего общего с реальным.
– Ладно! Рапорт пишите. Но учтите, вакансий нет, полк укомплектован полностью.
«Появятся вакансии, – шепнул Володька. – Возьмёшь, ещё и спасибо скажешь».
Комполка отвернулся к своим, но, что-то вспомнив, ещё раз дёрнул меня.
– Мошкин! С «Сейбром» встречался?
– Нет, товарищ полковник. Только слышал о них.
На самом деле даже летать приходилось. Американцы очень им гордились, пытались втюхать Великобритании, когда я ещё служил в Королевских ВВС. Шикарная машина, на порядок лучше «Метеора», красивая, скоростная, просторная, удобная. Отличный радиоприцел, автоматом вносит поправку на дистанцию до противника. Высотный противоперегрузочный костюм хорош, в него подкачивается воздух по мере нужды, не даёт крови отлить к ногам. Но вот погонять его на предельных скоростях, как Мошкин насиловал МиГ, едва не убившись, не довелось. Может, нет у «Сейбра» валёжки, может она и есть, да только амеры лукавят и потому не дали мне его раскочегарить до паспортной тысячи с хвостом, чтоб не спугнуть клиента.
Похоже, моя откровенность и то, что не набивал себе цену охотничьими байками о сбитых «Сейбрах», пришлись ко двору. Пепеляев обещал даже, если не найдётся у него места, подбросить меня к соседям в 176-й гвардейский иап.
Лучше – не надо. К гвардии всегда больше внимания. В том числе Особого отдела. Конечно, меня не опознают и не спалят, как замполит у Покрышкина в 1943 году, Володя совсем не похож ни на Ваню Бутакова, ни на Билла Ханта, но… Короче, не надо.
День и вечер прошёл в заведении новых знакомств. Можно сказать, ранение и госпиталь помогли. Русских-советских, знавших прежнего Мошкина, не осталось, а то даже Пётр заметил разницу. Теперь вряд ли обнаружат подмену.
Здесь проще. В прошлом вселении заставил бросить пить красного военлёта, чтоб получить допуск в небо, в авиабригаде тут же решили: от горящих труб у комсорга съехала крыша. В реактивной авиации всё же не так, строже, да и парни сами понимают: пьющий лётчик – не жилец, особенно на войне.
Даже прибытие особо не отмечали вечером. Кто-то припас пузырь или два, получилось по капле на нос, мне не налили.
На следующий день я отправился на аэродром около шести утра вместе со всеми. Рапорт о зачислении в 196 иап с визой Пепеляева ушёл бродить по бумажным коридорам, у меня нет ни самолёта, ни места в эскадрильи… Правда, на стоянке обнаружился мой МиГ-15 с залатанными дырками от пуль «Шутинга», он дремал с затянутым брезентом воздухозаборником, возле него не суетилась обслуга, приготавливая к взлёту. Экспонат, а не самолёт.
Я вернулся к домикам на краю аэродрома, где ждали лётчики второй очереди готовности. В дежурной эскадрилье они сидели уже в машинах с открытым фонарём, припекаясь на весеннем солнышке. Погода – миллион на миллион. Зуб даю, американцы прилетят. Если не Б-29 с истребительным прикрытием, то «Шутинги», «Тандерджеты» или что-нибудь морское обязательно.
Закурил, прислонившись к деревянной стенке домика. Увидел Пепеляева, раздававшего поручения и заодно ордена святого Ебукентия нерадивым, он, похоже на эти ордена не скупится. Зато порядка и правда больше, а это только первые сутки пребывания полка на авиабазе.
Но в одном он бессилен. Посадил эскадрилью в готовность, а парни здесь ещё не облётаны, не знают ориентиры, не привыкли к дороге в Корею через Ялудзян и дальше на юго-восток. В полёте каждая мелочь важна, любая неуверенность, в том числе в навигации, мешает здорово.
Эх, была бы такая карта, чтоб ползла по ней стрелочка, обозначающая положение и курс самолёта… Размечтался. Ничего подобного не будет никогда.
Вдруг вой сирены. И зелёные ракеты над аэродромом. Пепеляев, бросив разнос зампотеху, срывается и бежит в хибару, где рация, едва фуражку на бегу не теряет.
Сирена означает: вражеские самолёты близко, и американцев не остановило, что здесь – территория КНР. МиГи идут попарно на взлёт, я кусаю локти, что в одиночку не запущу свою птичку, даже если она заряжена и заправлена, и заодно ломаю голову: как операторы радаров проспали? Вон РЛС красуется на сопке, что они там, сопли жуют? Или помехами забиты частоты.
А может – ложная тревога? С юго-востока, над рекой, к нам приближались МиГи. Первая мысль была – кто-то шибко умный направил ещё один полк на заполненный аэродром. Шли они низко, на скорости, не выстраиваясь в цепочку для разворота в створ ВПП… И только тут до меня дошло: это – «Сейбры»! Проскочили низко, спрятавшись от радара, а без большого опыта от МиГов их не отличить – то же стреловидное оперение. Сейчас как врежут!
Имей они запас высоты, стали бы в цепочку над полосой и сшибали наших на взлёте как уток из дробовика. Но их командир поставил машину на свечку, драться у самой земли не желая. МиГи сразу после взлёта тоже ломанулись вверх, где завязалась карусель. Точно как Лондон, сентябрь сорокового… Только самолёты реактивные, а я прикован к земле и клювом щёлкаю.
По-умному, вытянув на себя дежурные МиГи, американцам стоило подтянуть «Тандерджеты» и ввалить по нашим стоянкам, по рядам машин, по складам ГСМ. Пилоты второй готовности кинулись по машинам, все свободные запрокинули головы и смотрели в небо, а я как единственный трус на аэродроме всматривался до рези в глазах – не мелькнут ли среди стреловидных истребителей прямые крылья штурмовиков…
Бой растянулся ввысь и вширь. Поднялись и соседи. В воздухе крутилось и опустошало магазины около сотни машин. На лётное поле падали стреляные гильзы и куски рваного металла. Рёв моторов, стрёкот пулемётов, короткое рыканье пушек, небо надо мной гремело битвой, в которой я не участвовал!
Чуть не на голову высыпались крупнокалиберные пулемётные патроны. Наверно, кто-то засадил американцу, разломав боеукладку пулемёта. Так их!
