Анатолий Леонов
Отец Феона. Оживший покойник
Глава 3. «Монастырское утро»
Лет за триста до появления на берегах Чухломского озера наших героев, пришел туда инок Авраамий. Был тот инок учеником преподобного «игумена всея Руси» Сергия Радонежкого, который и постриг его в монашество, а по прошествии нескольких лет благословил на исхождение в пустынные места для уединенной жизни. И так сложилось, что каждое место своего пребывания отшельник Авраамий, ознаменовывал созданием нового монастыря. До того момента, как оказался будущий святой на безлюдной дороге из Солигалича в Чухлому, было на его счету уже три Пустыни. Здесь же увидел он на горе давно заброшенное «чухонское» городище, и так это место понравилось преподобному, что основал он на нем свою последнюю обитель. Здесь и умер, и погребен был он у алтаря Покровского храма.
Со временем Свято-Покровский Авраамиево-Городецкий монастырь сильно разросся, разбогател. А уж когда обзавелся почитаемой чудотворной иконой Богородицы, то статус и значение монастыря возросли еще больше, приобретя известность по всей стране. Сам же основатель монастыря длительное время считался местночтимым святым. Это обстоятельство никак не могло устраивать молодого и энергичного настоятеля обители архимандрита Паисия, который развил бурную деятельность по возвеличиванию образа Чухломского святого, преследуя, как ни прискорбно было это признать, чисто коммерческие цели. Впрочем, и осуждать отца Паисия ни у кого не повернулся бы язык, видя в каком печальном положении, оказалась обитель после разорения, устроенного в ней польскими «жолнежами» и запорожскими казаками. Богатейший некогда монастырь почти умер, и помощь новой царской династии денежными пожертвованиями и новыми землями положение не сильно улучшили. Вот тогда в деятельном мозгу отца наместника и возник план повторной канонизации и разделения мощей преподобного Авраамия, суливший обители быстрое обогащение, славу и значимость.
Именно на эти торжества, имея на то особое указание игумена Иллария, спешил отец Феона со своими товарищами. Когда же пришли они на место, то с удивлением отметили, что монастырь буквально стоял на голове от предвкушения и тщания праздничных мероприятий, которые планировалось провести завтрашним днем. Без устали сновали по двору суетливые трудники. По пятам за ними ходили нервные монахи-приставники, отряженные отцом-экономом «на бережение». Спешили по делам послушники и рясофоры, которые выполняли поручения уже без надзора, ибо чин то позволял. У гостевых палат, напротив Покровского собора не было свободного места от обилия карет, повозок и саней приезжей знати. Вокруг ходили толпы слуг, дворовых девок и сторожевых казаков. Все они были нагружены баулами, сундуками, пестерями. Всё пребывало в движении. Три инока, видимо не ожидавшие подобного столпотворения, испытали чувство растерянности и полного одиночества в происходящем вокруг суетстве. Замешательство стало еще большим, когда вдруг выяснилось, что их появления здесь не только никто не ждал, но видимо даже не предполагал такой вероятности.
Усталые и опустошенные иноки потерянно разглядывали суетящуюся вокруг них толпу. У входа в трапезную стоял монастырский келарь и сурово распекал за какие-то провинности посельского приказчика. Отец Прокопий буквально засиял радостной улыбкой и заковылял к келарю, широко расставив руки в стороны.
– Отец Геннадий, ты ли это, душа моя? – вострубил он словно Иерихонская труба, пугая обитателей монастырского двора.
Отец Геннадий удивленно повернулся в сторону басившего монаха, поглядел на него с подслеповатым прищуром и неуверенно спросил:
– Отец Прокопий, ты что ли?
– Ну, я, конечно, аль не узнал старого приятеля? – засмеялся старец и погрозил келарю пальцем.
– Ну что ты, отец родной, – смутился келарь и в свою очередь направился к Прокопию, расставив в стороны свои короткие руки с пухлыми ладонями и толстыми пальцами. Не доходя двух саженей, они остановились, поклонились друг другу в пояс и только потом обнялись и троекратно по-русски поцеловались.
– Отец Прокопий, вот радость-то! – удивленно причитал келарь, вытирая с глаз слезы умиления – Не чаял уж и свидеться с тобой. Сколь лет-то прошло? А как племяш мой в вашей обители, прижился? Не обижают ли?
Услышав подобное предположение, старец даже руками замахал на приятеля.
– Да что ты, отец родной, очень богобоязненный и любомудрый юноша, племянник твой. Братия в нем души не чает. Хотел я с его собой взять, да игумен не разрешил. Сказал пусть, мол, готовится. Под Покров схиму примет!
Отец Геннадий всплеснул руками и удовлетворенно воскликнул, закатив глаза:
– Схиму? Неужто шесть лет минуло, отец Прокопий? Вот время-то бежит.
Келарь вопросительно посмотрел на спутников Прокопия, словно предлагая старцу исправить положение и представить их, наконец, друг другу. Спохватившись, Прокопий поманил рукой Феону и Маврикия, произнеся радостно:
– Вот, братья, отец Геннадий, келарь этой благостной и боголюбивой обители. Мы с ним давние приятели…
Не успел он закончить мысль, как из архимандричьих палат монастыря вышла группа богато одетых людей, возглавляемая самим Паисием и их недавним знакомым – царским спальником. Архимандрит, с которым и Прокопий и Феона не раз встречались на церковных соборах, поравнявшись с ними в знак приветствия, небрежно кивнул головой, а Глеб Морозов приветливо улыбнулся. Мужская компания торжественно проследовала в сторону гостевых палат, в то время как Авдотья Морозова, окруженная мамками и дворовыми девками, повернула в другую сторону. С выражением надменной усталости на милом, почти детском лице она неспешно направилась к церкви Николы Угодника. Сопровождала ее женщина средних лет, одетая скромнее, чем госпожа, но все же много богаче, чем остальная челядь. Мрачная, колдовская красота этой женщины, столь неожиданная и вызывающая в стенах обители, заставила присутствующих почувствовать легкое замешательство и тревожный холодок, между лопаток.
Повинуясь какому-то смутному, неосознанному в полной мере чувству, отец Феона, имевший с детства взращенную привычку внимания к мелочам, спросил у стоявшего рядом келаря:
– А кто эта женщина, отец Геннадий?
В ответ, келарь близоруко прищурился и удивленно переспросил:
– Эта? А кто ж ее знает, столько народу понаехало…
Монах понимающе кивнул, продолжив следить за незнакомкой, которая прежде чем войти в церковь, обернулась на миг и ответила ему жестким, пронзительным взглядом, выдержать который было совсем нелегко.
– Ого, – удивился инок. – Одного такого взгляда достаточно, чтобы отправить на костер. Значит, много гостей, отец келарь?
– Полон монастырь, и всё больше вельможи да царедворцы. Вечером, архиепископа Арсения ждем!
Отец Геннадий веско вознес вверх указательный палец, после чего встрепенулся от новой мысли и, оглядев стоящих перед ним монахов, с удивлением спросил:
– А что же вы, братья, так всю дорогу пешком шли? Триста верст!
Отец Прокопий, улыбаясь, скосил веселый взгляд в сторону покрывшегося краской стыда и смущения Маврикия:
– Почему? Была у нас лошаденка монастырская, да ночи три назад, пока мы спали, добрые люди по-тихому, в опорки обувши, свели ее со стоянки, с тех пор и бредем как есть.
– Отчаянно! – цокнул языком келарь, – времена-то какие! Можно и без живота остаться…
– А что, отец Геннадий, сильно балуют в лесах лихие людишки? – как бы, между прочим, спросил Феона.
– Да не то, чтобы сильно, но бывает, – ответил келарь. – Вот в прошлом месяце обоз ограбили, в котором боярский сын Федька Пущин из Сибири возвращался. Богато поживились разбойнички, до исподнего служивых обобрали!
– Русские были? – спросил Феона
– Кто? – не понял вопроса келарь.
– Разбойники, русские были или может поляки недобитые шалят?
– Поляки? – удивленно переспросил отец Геннадий, – да, об них почитай года два ни слуху, ни духу. После того как разбили пана Голеневского сразу все и стихло. Правда, недавно слышал что-то про воровской отряд атамана Баловня19. Но сам не видел, не знаю даже, правда, аль нет? Народ на них сильную обиду имеет. Думаю, в капусту бы порубали! А чего спросил-то про поляков, отец Феона?
– Да засаду в пути встретили, – вполголоса произнес инок, – тот, которого я заметил, был в форме польского драгуна и прятался так неумело, точно специально хотел быть замеченным. Зачем?
– Не знаю, что и сказать, – задумался келарь и с сомнением в голосе добавил. – А про остальных, откуда знаешь, если только одного видел? Может, померещилось от усталости?
– Это вряд ли, – улыбнулся Феона, – был драгун. И в кустах стрелок. Ствол пищали меж веток торчал, а запах горящего фитиля до сих пор в носу стоит. Третий же, лез через кусты так неосторожно, что пару раз его мегерка20 показалась сквозь листву. Может, были и другие, тех не заметил.
Отец Геннадий вдруг всполошился и схватил собеседника за рукав рясы.
– Как думаешь, кто это был, отец Феона?
– Не знаю, отец Геннадий, – Феона, пригладил седеющую бороду. – Только, если бы мне пришлось делать засаду – лучшего места не найти. Там крутой поворот, хочешь – не хочешь, а ход замедлишь. А если надо потом пустить по ложному следу, то вертеп с переодеванием, который наверняка запомнят свидетели, самый простой способ для этого. Например, одеть польский жупан или шлем "папенгаймер"21.
Отец келарь присел на одну из каменных лавок, во множестве стоящих вдоль чистых и опрятных монастырских дорожек, задумчиво посмотрел на мыски своих сафьяновых сапог, выглядывавших из-под рясы, и проговорил медленно, словно делясь с Феоной мыслями.
– Может это не засада вовсе, а отец Феона? В конце концов, ничего же не произошло! Все гости на месте. Утром архиепископа Арсения ждем. Но у него такая охрана, что только сумасшедший может попытаться напасть.
Феона с сомнением покачал головой.
– Не знаю, отец Геннадий, жизнь научила меня не верить тому, что вооруженные люди могут просто так прятаться в кустах.
Отец Геннадий растеряно хмыкнул и тут краем глаза заметил резво убегающего прочь через монастырские ворота посельского приказчика, которого распекал у трапезной полчаса назад. Сердито топнув ногой о деревянный настил мостовой и, подобрав полы широкой рясы, он ринулся ему вслед, крича на ходу:
– Стой Ирод! Прокляну, щучий сын…
Вернулся келарь довольно скоро. Запыхавшийся, раскрасневшийся и расстроенный.
– Убёг, сатана! – сказал сокрушенно – Прямо из-под носа убёг! Поймаю, ведь хуже будет. Чего бегать-то?
Впрочем, тут же лицо келаря опять приобрело добродушное выражение, он посмотрел на троих иноков и весело произнес, улыбаясь в густую и широкую бороду:
– Так что же братья, надо вас на постой определять! Сейчас распоряжусь.
Отец Геннадий осмотрелся, кого-то выискивая среди толпы снующих мимо монахов, но видимо не найдя никого или передумав, обреченно махнул рукой и с сожалением добавил:
– Впрочем, не так думаю… Эти олухи все испортят. Веришь, отец Прокопий, ни на кого не могу положиться. Все сам!
Перейдя на заговорщицкий полушепот он, доверительно сообщил:
– Дам я вам, братья, самую лучшую келью в келейных палатах. Митрополиту такую келью не стыдно предлагать!
Отец Прокопий, переглянувшись с отцом Феоной и Маврикием, с сомнением покачал головой, оглаживая широкой крестьянской ладонью свои седые усы.
– Да зачем нам, отец Геннадий, суета эта? Мы простые чернецы и потребности наши самые скромные…
Но келарь, пресекая всякие возражения, прервал старца энергично и требовательно:
– Не спорь, отец Прокопий. Я твой должник по гроб жизни. А потом, это мой монастырь. Я здесь хозяин, а вы мои гости. Так что возражений не принимаю. Прошу за мной, братья!
Он бодрым шагом направился к сводчатым аркам келейных палат, по дороге рассказывая что-то, по его мнению, увлекательное и интересное. Его спутники устало брели следом, не особенно вслушиваясь в рассказы добродушного келаря. Долгая дорога сказывалась, и желание отдыха пересиливало все даже простые правила вежливости. Впрочем, к чести своей, отец Геннадий и не требовал к себе особенного внимания, он просто трещал без умолку и этим вполне удовлетворял потребность в общении.
Глава 4. «Случайные встречи»
Отец Геннадий свое слово сдержал. Он разместил иноков в большой светлой келье на втором этаже монастырских палат, где кроме помещений для братии, находились маленькая лекарня, аптека и братская богадельня. Кельи здесь считались лучшими в монастыре, во многом из-за того, что имели сквозной проход в гостевой корпус и могли служить пристанищем для приезжих особ знатного происхождения. Впрочем, когда в последний раз они служили таковыми на деле, отец келарь не стал пояснять и, убедившись, что у его гостей есть все необходимое, поспешно удалился, пообещав зайти за ними перед вечерней службой.
Разместившись со всеми удобствами в келье и зайдя в рухлядскую22, чтобы привести в порядок свои одежды, изрядно поистрепавшиеся за долгий путь по дремучим вологодским и костромским лесам, Прокопий и Феона как-то не сразу заметили отсутствие своего неловкого и неуклюжего воспитанника. И если вначале это обстоятельство послужило для них лишь источником удивленных восклицаний и вероятных предположений, то спустя время, не дождавшись возвращения инока, зная способность последнего притягивать к себе неприятности, не на шутку встревожились. Оставив старца одного в келье, отец Феона пошел на поиски Маврикия. Имея достаточное представление о своем молодом подопечном, Феона догадывался, с чего следует начинать. Пройдя твердым шагом по узкому и длинному коридору мимо лекарни и богадельни, он подошел к низкой окованной железными скобами двери аптеки. Монах собирался уже войти внутрь, когда в дверях, нос к носу столкнулся обладательницей «колдовского» взгляда, которая еще утром обратила на себя его внимание. От неожиданности, женщина вздрогнула, отпрянула назад но, быстро оправившись от первого испуга, низко поклонилась, старательно пряча глаза, и почтительно произнесла грудным, бархатным голосом:
– Благослови, отче!
Отец Феона, движением руки предложил ей подняться, сказав в ответ привычно и буднично, как говорил уже десятки и сотни раз всем праздным и истинно страждущим:
– Я не священник, дочь моя. Я не благословляю.
– Прости, честной отец!
Пролепетала женщина, снова потупив взор и отвесив низкий поклон поспешно направилась по коридору в сторону гостевых палат.
– Бог простит! – произнес Феона, провожая ее задумчивым взглядом. – Скажи, а не тебя ли я видел утром в свите стольника Морозова?
– Меня, отче, – ответила женщина, не повернув головы и, скрылась за поворотом.
Феона не дал увлечь себя размышлениями над странностями в поведении женщины и, склонив голову, чтобы не удариться о низкий дверной косяк, вошел в монастырскую аптеку.
Издревле повелось так, что монастырские аптеки помещались у внешних стен или у входа в обитель и имели изолированные проходы извне. Делалось это для того, чтобы посетители не входили внутрь обители и не мешали инокам мирскими проблемами. Такие аптеки имели помещение для приготовления лекарств, склады или погреба, а также помещения для продажи снадобий и для приема больных. Но иногда аптеки помещались при монастырских госпиталях и богадельнях и находились внутри монастырской ограды. Именно такой была аптека Покровского монастыря. Помещением ей служила небольшая сводчатая келья, едва ли не четверть которой занимала странная печь со сложным устройством, напоминающим шлем, назначение которой Феоне было неведомо. Находился в келье еще и громоздкий стол, заставленный многочисленными ступами различного размера, как металлическими и каменными, так и маленькими фарфоровыми. Среди ступ, посередине стола красовались огромные песочные часы, тонкой итальянской работы. Все остальное свободное от стола и печки место было завешено пучками душистых трав и заставлено ларями, бочонками, жбанами, закрытыми плотными крышками, и даже мешками, перетянутыми грубыми бечевками. Не было никаких надписей, ибо каждый уважающий себя и свою профессию аптекарь прекрасно знал, что сиропы содержались в жбанах, а травы и коренья – в деревянных коробках и ларцах. Зато настои или уксус – только в каменных или глиняных бочках. Кроме того, отличалась утварь формой и материалом, из которого была изготовлена, что позволяло точно знать, где что лежит.
В аптеке долговязый Маврикий и плешивый монах в очках-окулярах из толстого стекла неспешно и сосредоточено раскладывали короба и бутыли по полкам, о чем-то негромко беседуя. Отец Феона, почтительно поклонившись монаху, степенно произнес:
– Доброго здоровья, отец-аптекарь!
Повернув голову в сторону Маврикия, он произнес с осуждением:
– Маврикий, и как это называется? Забыл правило? Прежде чем пропасть, рассказал бы нам, куда и зачем пошел?
Юноша, неожиданно увидев перед собой отца Феону, испугано застыл в нелепой позе, на ступенях небольшой стремянки и растерянно моргал глазами, не зная, что ответить, пока на выручку к нему не пришел хозяин аптеки.
– Не серчай, брат, это я виноват. Послушник сей, весьма любознателен и смышлен, а к тому же имеет некоторые познания в травах, вот я и счел возможным задержать его у себя для беседы.
Пока аптекарь говорил, предоставленный самому себе Маврикий, открыл взятую с полки коробочку и сунул в нее свой любопытный нос. В следующую секунду лицо его изумленно вытянулось, глаза округлились и потеряли осмысленность. Инок разразился громогласным чиханием, разметавшим содержимое коробочки во все стороны.
– Ангельский порошок,23 – бесстрастно пояснил аптекарь, указывая на белую пыль покрывшую лицо Маврикия, – чудесное средство, но часто вызывает у больных сильную рвоту и понос.
– Гадость какая, прости Господи! – поморщился Феона, разгоняя рукой порошину, витавшую в воздухе.
– Напрасно, брат мой, – возразил аптекарь, забирая из рук Маврикия коробочку с остатками лекарства. – Как говаривал покойный немчин Парацельс: «Химик должен уметь из каждой вещи извлекать то, что приносит пользу, ибо химия имеет только одну цель: приготовлять лекарства, которые возвращают людям потерянное здоровье».
– Отец Феона, – поспешно стирая с лица «ангельский порошок», вступил в разговор Маврикий, – прости, я только хотел немного помочь отцу Василию. Вот…
Маврикий растеряно развел руками, едва не свалившись со стремянки.
– Вижу даже, преуспел в порыве своем! – усмехнулся отец Феона, помогая послушнику стряхнуть пыль с подрясника и скуфейки.
– А кто это вышел от тебя, отец Василий?
– Вижу, брат, ты тоже обратил на нее внимание, – охотно поддержал разговор аптекарь, – зовут – Меланья, она кормилица Авдотьи Морозовой. Обретается в дому ее пожилицей. Приехал, видишь ли, стольник царский Глеб Морозов первенца своего крестить, да малец в пути животом прихворнул, вот и пришла она средства поискать. Поговорили мы с братом Маврикием с этой молодицей и скажу тебе, отец Феона, как на духу, необъяснимо обширных познаний сия мирянка есть! Многих повидал я и наших и иноземных лекарей, но она другая. Это точно!
Маврикий, тоже подал голос:
– Обещала она, отец Феона, средство для лечения отца Прокопия сделать!
– Ишь ты, – улыбнулся Феона, – Гален24 в женском обличии!
Отец Василий загадочно посмотрел на Феону сквозь толстые стекла очков и с уважением в голосе произнес:
– Искусницу, как она, поискать еще. У нас ведь как? Доктор, аптекарь да лекарь. Доктор совет свой дает и приказывает, а сам тому не искусен, а лекарь прикладывает и лекарством лечит и сам не научен, а аптекарь у них у обоих повар! Меланья эта всю лекарственную мудрость постигла.
Отец Василий прошелся по келье, нервно потирая руки и заинтересованно поглядывая на Феону.
– И вот еще, – сказал он приглушенно, заговорщицки подмигивая, – средства, которые она у меня взяла, можно использовать как угодно, но только не для лечения детских коликов.
– А для чего они ей? – спросил заинтригованный Феона.
– Я не знаю, – пожал плечами отец Василий, – может она философский камень ищет или эликсир бессмертия, или просто хочет отравить всех нас на вечерней трапезе. Выбирай, что больше нравится? Она сильная знахарка! Знание ее мне неведомы, а мысли недоступны.
Отец Феона с сомнением посмотрел на аптекаря.
– А чего это ты отец Василий, решил мне вдруг все свои сомнения выложить?
Аптекарь улыбнулся одними губами и придвинувшись ближе, тихо пояснил.
– Веришь, нет, отец Феона, никому другому не сказал бы, а тебе говорю.
– Чего так?
– Я узнал тебя!
– Мы встречались раньше? – удивился отец Феона, внимательно вглядываясь в лицо аптекаря.
– Да, много раньше. Ты наверно не вспомнишь. Я тогда по просьбе архиепископа Арсения помогал ботанику иноземному Джону Копле составить коллекцию всяких трав и цветов, что под Архангельским городом25 растут.
– Ботанику, говоришь? Джону! – вмиг нахмурился Феона. – Джон-то он Джон, да не Копле, а Традескант26. Инженер военный, изучал фортификации наших северных крепостей. Английский лазутчик, одним словом…
– О том ничего не ведаю, – выставил перед собой руки отец Василий, защищаясь от возможных обвинений в пособничестве иноземному соглядатаю, – я простой монах и аптекарь, я лечу, а не убиваю. Не знаю, кто он на самом деле, но коллекцию мы собрали с ним самую настоящую. Цены этой коллекции нет!
Отец Феона заглянул через стекла очков в неестественно большие глаза аптекаря, пожал плечами и, подталкивая Маврикия к двери, стал прощаться:
– Прости, отец Василий, пойдем мы. Пора к вечерней готовиться.
Отец Василий с кажущимся неподдельным, почти детским разочарованием посмотрел на своих гостей и произнес:
– А я думал, еще посидим, поговорим! Потом бы вместе на службу пошли?
Отец Феона, заметив желание Маврикия задержаться, решительно покачал головой.
– Не обессудь, отец Василий, в другой раз поговорим. Спаси Христос!
Он поклонился и вышел из кельи, в сопровождении расстроенного послушника.
Оставшись в одиночестве, отец Василий сел на лавку перед своим циклопическим столом, бесцельно повернул колбу песочных часов, протер огромные окуляры подолом рясы и запоздало произнес вдогонку:
– Во славу Божью! Жаль, безмерно… а то, новостей бы рассказали?
При этом на встревоженном лице его не было и тени от былого добродушия.
Глава 5. «Крестины»
Не было, нет, да и не будет, пожалуй, на Руси монастырей, похожих друг на друга. Так искони повелось, еще, когда преподобный Антоний Печерский принес на Русь традиции афонского монашества и основал Киево-Печерский монастырь. Строгая подвижническая жизнь первых печерских иноков так полюбилась многим из «лучших» и образованных людей государства, что способствовала развитию в народе аскетического духа, выражавшегося в постоянном основании новых монастырей. В своем неотвратимом устремление к Царствию Небесному, отвращаясь от мира земного и греховного, исполненного скорби и печалей, страстно верующие в искании подвига уходили прочь от людского сообщества. Славнейшие воины и простые мещане, богатые купцы и знатные бояре, мытари и крестьяне все устремлялись в скиты, в пустыни, ибо же сказано: «Глас вопиющего: в пустыне приуготовлю Путь Господу»27.
К монахам, тянулись жаждущие благословения, напутствия и исцеления. Здесь христиане укреплялись в своей вере. Здесь язычники обращались в христианство. Здесь устраивались первые школы. Сюда приходили известные «мастера слова» со своими обширными знаниями. Приходили, что бы учить и учиться. Здесь же писали летописные своды и осмысляли историческое прошлое. Монастыри являлись центрами православной культуры, а монахи – просветителями Руси. Способствовало этому и то, что монах свободно мог уходить из монастыря, не спрашивая ни у кого согласия, избирал себе уединенное место, строил келью, собирал несколько душ братии – и образовывался новый монастырь со своим уставом и неписанными правилами.
Отец Феона, принявший схиму, будучи в довольно зрелом возрасте смотрел на любой монастырь, в который его посылала судьба, глазами искушенного книжника, увидевшего мир в его естественной простоте и великолепии. Ближе к вечеру, пользуясь предоставленным ему свободным временем, инок обследовал практически всю обитель, которая к удивлению оказалась не такой уж и большой. Для полноты картины ему осталось только посмотреть хозяйственный двор, куда он и направил свои стопы, скорее влекомый не любопытством, а привычкой все доводить до конца. Стуча каблуками сапог по деревянной мостовой Соборной площади, монах обогнул большой собор Покрова, когда внимание его привлекла маленькая церквушка Николы Угодника, скромно пристроенная к тыльной стороне храма. До ушей Феоны донеслись звуки церковной службы, происходившей внутри. Заинтересованный монах прошелся по гульбищу28 и, поднявшись по трем основательно стертым кирпичным ступеням, вошел в низкую дверь баптистерия29.
Первый, кто его встретил в притворе церкви, был монастырский келарь, отец Геннадий. Он тихой скороговоркой сообщил, что здесь крестят сына спальника царя, стольника Глеба Морозова. Увидев движение инока в сторону выхода, он добавил, что служба только началась и отец Феона, если пожелает, может остаться, оказав тем самым честь благородным родителям младенца и самой обители. Феона вежливо поклонился отцу-келарю и осмотрелся. Народу в церкви было совсем немного. По непонятной причине Глеб Морозов, один из ближайших друзей царя и богатейший вельможа государства, не захотел превращать крещение своего первенца в пышное празднество, ограничившись скромным, почти семейным кругом приглашенных. Крестил младенца сам архимандрит Паисий, которому помогали два иеромонаха. Все время, пока шла служба, малыш тихо дремал, посапывая в пеленки из узорчатого дамаска, густого гранатового цвета. Его не волновали ни громогласные священники, читавшие над ним молитвы, ни стройное хождение с пением вокруг купели. Он просто спал, и уже стало казаться, что он благополучно проспит всю службу. Но как только Паисий трижды окунул его в купель с водой, церковь огласил возмущенный детский плач, более похожий на рык лесного зверя, от которого у всех присутствующих заложило уши.
– Ничего! – улыбнулся архимандрит, отдав ребенка иеромонахам, которые спешно одели его в кружевную атласную рубаху кремового цвета. – Обычно дети у меня быстро затихают, – самоуверенно заявил он, жестом успокаивая слегка взволнованных родителей.
Но Петенька Морозов, только что получивший свое первое христианское имя, ничего, похоже, не знал о способностях архимандрита Паисия и заливался волшебным по своей силе и мощи ором, даже не собираясь успокаиваться. Пришлось Паисию продолжить службу с плачущим чадом. Архимандрит осторожно принял его от иеромонахов и, выйдя из церкви Николая Чудотворца, направился в Покровский собор, увлекая за собой всех пришедших на церемонию. Паисий прошел с младенцем в святой алтарь через царские ворота, перекрестил его у престола и икон и передал отцу прямо перед открытой ракой преподобного Авраамия, приготовленной к предстоящему празднику повторного обретения его мощей.
Взволнованный и напряженный Глеб непослушными руками принял своего сына из рук Паисия и аккуратно возложил его, плачущего, на бледно-голубой, расшитый золотыми крестами хитон, покрывавший мощи. Было ли это чудом или простым совпадением, но Петя, только что заливавшийся горючими слезами, вмиг успокоился и смирно лежал, с любопытством разглядывая край парамана30, прикрывавший лицо святого. Наступила почти полная тишина. Присутствующие могли слышать дыхание соседа.
– Ну, говори… – тихо подбодрил родственника отец Паисий.
Глеб Морозов, сглотнув комок в горле, начал читать осипшим голосом молитву, заученную наизусть:
– О преподобный светильник чудотворный Авраамий! Ты отцам отец и с дерзновением предстоишь Святой Троице и молитвой твоей даровал мне это чадо; ты соблюди его невредимым от всякого навета вражеского, ты осени его молитвами твоими. И тогда, Богом соблюдаем, своими устами воздаст он хвалу Богу и твоим молитвам похвалу и благодарение. Я же всегда к тебе прибегаю и все упование мое на твое к Богу ходатайство возлагаю. Моли о нас святую Троицу Единосущную, да подаст нам, его же надеемся.
Закончив молитву, Глеб отступил на шаг от раки, а архимандрит высоко поднял младенца, показал всем присутствующим и передал его отцу со словами:
– Прими сын мой, Богом дарованное тебе чадо, его же воспитай в знании закона Божия и благочиния, да будет сей отрок по чаянию твоему…
– Аминь – хором произнесли все находившиеся в церкви.
На этом таинство крещения было закончено. Шаркая сапогами по деревянному полу, гости степенно направились к выходу, крестя лбы в притворе у иконы Покрова Богородицы. Храм очень быстро опустел. Только пономарь, старый церковный сторож и полдюжины трудников остались наводить здесь порядок. Остальные монахи и светские гости, присутствовавшие на крестинах, вперемежку отправились в трапезную, беседуя вполголоса, как того требовал монастырский этикет.
Глава 6. «Семена Господа»
Архимандрит Паисий после службы едва волочил ноги от усталости. Отпустив у дверей покоев провожавших его священнослужителей, он зашел в мягкую мглу кельи, пропахшей дорогим лампадным маслом и изысканным афонским ладаном, держа в руке небольшой огарок толстой ослопной свечи. Сняв в сенях фелонь, епитрахиль и митру, в которых служил в храме, Паисий прошел к иконам для вечернего правила, но так и застыл с двумя перстами, приложенными ко лбу, увидев в неверном свете лампады туманный силуэт схимника, неподвижно сидящего на лавке в дальнем углу комнаты. Паисий поднял над собой свечу, чтобы лучше разглядеть незваного гостя.
– Убрал бы ты лишний свет, отец наместник, – скрипуче заговорил гость голосом отца Нектария, – что-то глаза у меня сегодня болят…
Паисий досадливо плюнул на свечу, загасив ее пламя, облегченно выдохнул и, пройдя к Нектарию, сел на лавку рядом с ним.
– Не ожидал я сегодня увидеть тебя здесь, отец Нектарий, – сказал он, удивленно разводя руками. – Никак не ожидал!
– Так, времени у меня мало, отец Паисий, – ответил схимник, и куколь на его голове качнулся вперед. – Не послушался ты меня. По-своему сделал. А зря! Теперь беда будет, и ты той беды участник…
– Опять ты за свое, отец Нектарий? Каркаешь, как ворон! – Паисий, хлопнул ладонями по коленям. – Можно подумать, я для себя стараюсь. У меня на шее сотня монахов с послушниками, да еще полста трудников, и всех их одеть, накормить надо и работу дать. А где все это взять – спрашиваю? Милость с неба сама собой не сыпется. Что мне тебе объяснять? Сам все знаешь. Больше полувека иночествуешь!
Старый схимник дважды ударил посохом об свежевыкрашенные, еще пахнущие масляной олифой доски пола, и сердито воскликнул, хрипя от напряжения
