bannerbannerbanner
Рассеянные мысли

Анатолий Жариков
Рассеянные мысли

I
Рассеянные мысли

Писать стихи очень легко: садись за стол, бери перо и пиши.

Однако с такой же лёгкостью нужно и выбрасывать их.

Внимательно всмотритесь в лица живущих не в согласии с внутренним светом. В их глазах страх вырождения человека.

Их жесты, улыбки, слова – заношенный до глянца рукавов стиль жизни, а не сама жизнь.

Это же ребёнок –

этот жеребёнок.

И мир, как счастье, нелюдим.

Поэзии позволена всеядность, но поэзии со своими, природными зубами.

Как молодость жестока неопределённым будущим

к очерченным видимым годам старости!..

Я не прожил ещё много лет, чтобы встретиться с Пушкиным.

Идущий в ногу со временем хромает на обе.

Надо помнить, что у творчества нет возраста, помнить, что взявший

в руки перо окунает его в чернила вечности.

У Цветаевой стихи действительно по-мужски

глубокие, но и с глубоким бабьим надрывом.

Классика – это больничный стационар. Я предпочитаю лечиться на дому.

Мальчик (лет восьми) в магазине:

–У вас есть носки для ног?

Не хватайся за то, что можешь легко сделать.

Взваливай на себя невозможное. Тогда ты творец.

По Платонову, у человека мало жизненной энергии, чтобы перебороть всю тоску жизненной усталости.

Бог – свет, горящие лучи – мы, уходящие от света.

Он прав, когда говорит, что Бог есть,

и ты прав, когда говоришь, что Бога нет.

Потому что Бог – это всё, что есть, и всё, чего нет.

Первому – трудно, второму неинтересно, последнему – смешно.

Улыбаясь, иду в стороне.

Если не ставишь вопрос, ответ не нужен.

Я ещё не подумал о сне, а женщина уже стелет постель.

Наши некоторые отличия во внешнем виде, дорогая, только подчёркивают, что мы – единое тело.

Если знание не учит ни добродетели, ни злу, оно истинно.

Стремлюсь к незнанию.

Адам и Ева.

Ева – слева.

Залечивший первую рану не думает, что она не последняя.

Говорящий в словах видит действие.

Творящий только обозначает действие словами.

Когда второй говорит о возмездии, первый безобиднее его во сто крат.

Открой окно, выпусти бабочку, ощути своё освобождение.

Не ищи бумагу. Позабудь о словах. Окуни перо в пустую чернильницу.

Если он перебивает тебя, когда ты слушаешь, не слушай его.

Кто говорит, что прожил жизнь напрасно, тот ещё не начинал жить.

Из чаньских изречений:

Когда проплывает рыба, вода мутнеет.

Когда пролетают птицы, падает небо.

Когда просыпается человек, содрогается Вселенная.

Нельзя написать лучше или хуже написанного, только – другое.

Ночью луна белая, днём – красная.

Утром, если трещит голова, луна – зелёная.

Дальнозоркий видит предмет большим, близорукий – малым.

Предмет находится и далеко, и близко.

В предмете находятся и предмет и смотрящий на него.

Если идёт дождь, ещё не значит, что поднимутся растения.

Если поднимутся растения, ещё не значит, что они дадут плоды.

Если растения дадут плоды, ещё не значит, что они будут твоими.

Ничего не обещай себе, когда идёт дождь.

Если при жизни ты не освободился от желаний владеть всем, не спеши,

скоро ты будешь иметь всё. Кроме желаний.

Не иметь желаний – не желать имений.

Не гореть желаньям – не гореть именьям.

Не имеющий – не теряет, не теряющий – имеет всё.

Кто смотрит на солнце, не видит неба.

Юность – горение,

зрелость – тление,

старость – стелющийся дым.

Мудрый сидит у костра и подбрасывает сырые ветки в огонь.

Сильный печётся о большом, мудрый о важном.

Нет ничего мудрее силы и сильнее мудрости.

Знающий много – ничего не знает, и ничего не знающий постиг то же.

Где твой путь?

В незнании многого или в ложном знании?

Я не знаю, когда кончится дождь.

Кто вспоминает прошлое или думает о будущем, не живёт сегодня.

Положи щепоть соли на язык.

Йогин рекомендует пережёвывать пищу тридцать два раза.

Во рту у меня тридцать два зуба, в голове – тридцать два бога.

Кем быть?

Терпелив – живущий среди мух,

умудрён – среди бесчисленных мыслей,

несокрушим – сознающий себя частью мира.

Не жаждет не горящий, умудрён не желающий.

Когда я вижу красное, я не говорю, что это чёрное, если я не дальтоник.

Если идёт дождь, я не говорю, что это снег, если я не лукавлю.

Когда мне обещают повысить зарплату, я должен услышать шелест банкнот в кармане, если я не дурак.

Знающий об истоке укрепляет русло,

несведущий строит плотину для своих нужд.

Не избегай славы и не стремись к ней;

не ищи денег и не прячь их в чулок.

Улыбнись при встрече со мной.

–Учитель, я ушёл от пороков, избавил себя от желаний и мыслей,

но как мне писать стихи, когда в душе осталась лёгкая грусть?

–Это как раз то, что и надо перенести на бумагу, – ответил Учитель.

Приятнее правдиво лгать, чем лгать правдиво.

Однажды Бог разозлился и решил истребить всех грешников.

В субботу ему уже не с кем было играть в шахматы.

Есть жадность к выражению, а нужна его скупость.

Когда ты смотришь на свои ноги, ты спотыкаешься.

Когда ты смотришь на свои руки, работа не ладится.

Ты ведь не заглядываешь в свою голову, когда смотришь в небо.

Не будь одинаков со всеми,ты не камень.

Не будь разным с одним, ты не вода.

С собой будь ничем, ты вся пустота Вселенной.

Когда не слышите слов, слушайте воду или ветер на деревьях.

Когда не видите глаз, смотрите в небо.

Когда вы потеряли память, слушайте своё сердце.

Если посмотреть со стороны. то окажется, что самые смешные вещи

в мире есть самые серьёзные рассуждения о нём.

Мы начинаем умирать тогда, когда дети начинают вспоминать

о нашем здоровье.

Я большой и маленький,

я белый и чёрный,

я сладкий и горький,

я до бесконечности разный и один.

Попробуй узнать – кто я?

Великое в простом, простое в великом, необычное в обычном.

Ясно понимая это, мы ничего в этом не понимаем.

Поэт в России больше, чем поэт,

когда поэта кормит госбюджет.

К тишине прислушиваются,

мимо болтливого ручья проходят молча.

Дождь смоет пыль, и мы услышим аромат цветов.

Мы – придуманные Богом человечки, придумавшие Бога.

Иди прямо и увидишь.

Мечтающий растрачивает половину жизни,

во второй половине жизни он вздыхает о потерянной первой.

Истины нет. Есть путь, ведущий к ней.

Люди, как звёзды:

радушны, потому что светлы,

равнодушны, потому что далеки друг от друга.

Всё просто.

Суставы ломит – к дождю,

глаза слезятся – к туману,

ноги опухли – к смене атмосферного давления,

печень отказала – к изменению диеты,

пропал слух – к улучшению зрения,

плохо с памятью – к улучшению слуха,

чешется за левым ухом – к старости.

Мы стары на столько, на сколько определяем это сами.

В политике, как и в природе: долго собирается, напрягается, образовывается, и во всё время грязь и распутица.

Когда я среди думающих, я думаю о себе.

Каждое утро я горю желанием ничего не делать.

Природа – мир всех,

мир одного – искусство.

Гений – тот, кто показывает предмет с обратной стороны,

не меняя его положения.

Искусство позволяет верить в бессмертие.

Идеалисты открыли материалистам материю

ещё более реальную, чем реальность.

Не имеющий слуха слышит только гениальные произведения.

В жизни, судьбе “если бы” не бывает, есть только то, что есть.

Привычка – дурная натура.

Вечного ничего не бывает, даже плохого.

Когда слово начинает мыслить чувством,

возвращается его первооснова – музыка.

Гениальное – это всего лишь новое.

Сколько философских учений, столько и правд,

и ни одна из них не истина.

Демократия – всего лишь длина поводка, намотанная на руку хозяйки.

Прощает сильный и мудрый.

Слабый и неумный мстит, даже прощая.

Дай собаке имя, и она будет твоим собеседником.

Ногти растут быстрее, чем грязь на них.

На одной строчке поэтического текста должно воздвигать объёмные тома

поисковых, исследовательских работ.

Если все люди выйдут на улицу с зонтами, обязательно пойдёт дождь.

Гораздо интереснее то, что ты подумаешь о других,

а не то, что другие подумают о тебе.

Поздно – это то же время, только совершённое в другое время.

Потому что не было хорошо, не будет лучше.

Посади дерево, построй дом, воспитай сына,

если сам не смог поговорить с Богом.

Не говори на белое чёрное и на чёрное – белое,

у тебя должен быть самый верный, свой цвет.

До тех пор, пока вы будете под ценами, грош вам цена.

Когда вы смотрите на цены сверху вниз, вам не будет цены.

Пока самое совершенное, до чего мог додуматься человек,

уместилось в одном слове – Бог.

Если можно оставить отпечаток, рисунок на бумаге, голос в звуке, движение тела на плёнке, значит ли, что можно оставить всё это бывшее тело на диване, на улице, в этом мире?

 

Или это будет бездушная, бесчувственная колдобина?

Иоанн Креститель:

–А мыться вы не пробовали?..

В одной моей запятой вся философия мира.

Кучка дерьма венчает человека, а не посадка корабля на Марсе.

Когда много, всегда мутно.

Если у женщины есть счастье, то это мужчина,

если у женщины есть горе, то это мужчина,

если у женщины есть и горе и счастье, то это тоже мужчина.

Прислушиваясь ко всему, я сам ищу соответствия во всём.

Главное, не пройти мимо, не убоясь, не ослепнув, не потеряв себя.

Или, потеряв себя, найти всё?

Когда много начальников, возникает сомнение в их умственном развитии.

Иногда хочется почитать себя (о стихах).

То, что есть, того уже нет.

Слово – уже есть действительность, но действительность в степени, символ её, и художник, включаясь в материал этот, т.е. слово, сгущает его ещё до более индивидуального, человеческого, понятного и приемлемого.

Это и есть т.н. художественный мир, который в основе своей стремится

к новому упрощению до слова, звука, цвета, заключающих в себе

весь изначальный хаос (Бог?).

Молодость жестока к возрасту, потому что возраста не знает.

Не откладывай на завтра то, что никогда не сможешь сделать.

О чём говорит музыка? Ни о чём.

Чем волнуют нас картины художника? А кто его знает.

И за тканью поэтического текста – неуловимое.

Потому что в искусстве – всё главное, истинное, потому и необъяснимое.

Потому и потрясает нас простое, ни о чём

как абсолютное и сразу во всём.

Он сначала говорит, потом думает,

но говорит так, как никогда не придумаешь.

Люблю посвящать стихи. Они тоже для читателя, однако текст как бы одушевляется, и с моим лирическим автором, читателем, мною

является ещё один собеседник.

Чем не компания поговорить, помолчать?

Всю жизнь убегал. Куда? К себе, в себя.

Вот и добегался. Скоро буду совсем в себе.

Коротко о себе: школа, ПТУ, армия, университет, школа…

Я не обманываю вас и не шучу с вами.

В творчестве это просто невозможно.

После тридцати пяти уже начинаешь оглядываться назад.

Противостояние личности обществу не позволяет последнему разложиться, а первому обалдеть.

Ремизов, Розанов. У них и в фамилиях что-то общее.

Все подлецы. Потому что играют. Все хотят выиграть.

А все не выигрывают. Кто выиграл, тот дрянь, подлец.

А кто выиграл дважды, трижды и десять раз, того уважают.

И Русь-тройка игра. Большая игра, больше и дальше смерти (Гоголь).

Силу пережевали, глотнули, жуём культуру.

Разбрасывать и собирать камни надо в молодости.

В зрелом возрасте только и следи,

чтоб эта каменная гора не так быстро сыпалась.

Всякий человек отрицает жизнь всей своей жизнью. В этом судьба.

Вспоминаю кузнечный цех: музыка без чувства и лица.

Когда хочется всякого и много, лучше не хотеть.

Попробую желать одного, но чтобы в нём было всё.

Знакомый читатель всегда пошло-снисходителен:

–Читал(а), читал(а)…

Молитвы – это просьба, верование.

Стихи – протест, сомнение.

Человек всегда находится в одной из этих ипостасей своего существования.

В одной песне очень хороший припев: –Иго-го-о!

Истина – не всего лишь вопрос о ней?

или: истинное – всего лишь вопрос об истине.

Даже Гоголь не прозрел в Достоевском гения

("Растянуто…" – о «Бедных людях»).

Вой души растянулся по всем произведениям Достоевского, слышен

и по сегодня, воет и воет во всю вселенную.

Мы не можем жить без жертв.

В годы перестройки ради того, чтобы свободно говорить и слушать, мы потеряли духовность, утопили культуру в пипле, забыли, какой мы являемся нацией.

Разлетевшиеся осколки огромной тоталитарной системы жертвуют

тем же, спасая себя от новой, поднявшейся волны открыто

преступной тоталитаризации, отдавая себя в заложники сытой, паучьей

и бездушной цивилизации Запада.

Политократия, эта всегда заднемыслящая сука, готова продать

ради своего господства всё: народ, культуру, традиции, память;

готова пойти на любой сговор со всем низким, преступным

и чуждым народу, чтобы держаться на плаву, над народом,

постоянно обнадёживая и обманывая его.

Я не член союза писателей, я писатель.

Когда умирает пляска (танец), рождается песня, потом слово, стихи.

Я зависим только от своего желания.

Каждый строит себя сам и ответствен за свой фундамент и свою крышу.

Совершенные вещи открывают в нас первую истину, а мы думаем,

что открываем для себя новое.

"А посмотрите-ка с этой стороны, – сказал Алексей Ремизов, – и вы увидите нечто". Сказал и умер.

Не надо бояться книжных завалов, человек сам знает,

когда и что ему приспело читать.

Государство взяло на себя право распоряжаться всем,

как будто оно знает всё.

Стихи, оказывается, видят единицы остальные читающие – видят нули

или сотые доли единицы.

Человек – чтобы что-то преодолевать и через что-то продлевать.

«Зачем я женился? Теперь у меня ни денег, ни времени, ни совести…»

Никогда свои стихи не станут хорошими, если сам не увидишь,

как они плохи.

Произведение определяет не течение, а его (течения) глубина.

Основа нашей жизни – человекотворчество.

Признание, материальная обеспеченность, отсюда независимость социальная, на деле могут как иметь место в жизни, так и не иметь.

Главное в человеке – созидание.

В любой степени, на любом уровне, в различных его проявлениях.

Вся беда в том, что начинающие рифмовать пытаются через стихи выразить себя, ещё хуже – своё отношение к чему-либо.

Стихи, как человек, должны говорить сами, и за себя.

Мир художника настолько особен, что не всякий его принимает со стороны.

Спрашиваю себя: сколько тебе нужно книг в вечности? Вот так-то.

Неполноценность выбитых зубов.

Есть люди, которые не понимают, что они не понимают.

Поэзия, как и любое творчество, пронизана повторением: рифма, тема, материал. А значит, вторична.

Гений не сочиняет.

Ему достаточно покопаться в себе и извлечь уже вполне готовое.

Берите, пожалуйста, у меня ещё есть.

Всегда переспрашивайте и перечитывайте.

Хотя слово всё равно всегда обманет.

Одни отдают, другие берут.

Человечество – это масса переливающихся друг в друга сосудов.

При этом всегда должна присутствовать определённая пустота.

Возьмите у меня, ваши дети отдадут моим детям.

Я дал себе слово, что лет через двадцать-тридцать

не буду приставать к женщинам.

Эстетика – позвоночник поэзии,

этическое – естественное её условие.

В прекрасном греческом танце – тайна, уводящая к началу

творения Словом.

Последнее время я большую часть этой жизни провожу в своей жизни.

Пушкину 200 лет. Боже, как молода наша литература!

И каких гигантов вырастило Слово на нашей почве

за столь краткий срок. Поразительно.

Бог – это та составляющая человека, которая всё понимает,

всё прощает и ведёт.

Жалуется:

–Каждый день под капельницей:

по сто пятьдесят капель перед завтраком, обедом и ужином…

Все мы из скрипки Анненского, из идиота Достоевского,

шинели Гоголя, из чудного мгновенья Пушкина…

Где же мы?

Когда говорят: крепко любил, крепко стоял, не верю.

Верится, когда проще и крепче: люблю, стою.

Проснулся: хорошо, однако, когда кроме тебя есть ещё кто-то на земле.

Надо полностью изменять представление о времени:

жить не оставшимся, а тем, что было, есть и будет всегда.

Только стихи – ни о чём.

Остальное – чтения, публикации, споры – только попытки заявить о себе.

Надо дописаться хотя бы до высоты Толстого,

чтобы сметь отрицать Шекспира.

Мы оставляем себе отчаянную возможность

продлеваться, пусть даже (туда пойду не я, другие) в аду.

Пишут: он сгубил себя.

Да ничем он себя не сгубил.

Если б сгубил, не сотворил бы.

Если б не сотворил, сгубил бы себя.

Страшно видеть, как видит женщина, как разрушается мужчина.

Что мы знаем о том, что мы знаем?

То же, что мы знаем о том, чего не знаем.

Свин потребляющий или человек отдающий? Мы выбрали второе.

Но отдавать, по сути своей, не можем. Остаётся сожаление.

Которое мы называем созиданием.

Когда жизнь и поэзия одно: боль и радость, и самоцель, –

это Есенин, Мандельштам, Цветаева, Рубцов.

Пастернак и Бродский за синтаксисом всё же скрывают

самую потаённую часть себя.

У Кузнецова автор так растворён в стихах, что его уже и не слышишь.

Здесь не любят бедных, потому что здесь их нет.

Хорошо, что музыку нельзя перевести на украинский, и я слушаю

Чайковского на общечеловеческом.

«Борис Годунов». Это уже высота Неба, дальше не плюнешь.

В отличие от реального мира, мир стиха совершенный, полный,

идеально завершён, самодостаточен.

Вся загадка истинного произведения искусства в том, что последнее не имеет развития, вообще движения, какая-то живая окаменелость, почти ничто, имеющее страшную силу вовлечения в себя всего существа человеческого.

Живи вне мнений и рецензий.

Для читателя стихотворение кажется завершённым.

Для пишущего творчество, что копание могилы.

Лопата за лопатой – отбрасывает почву, камни,

пока не докопается до конца.

У художественной вещи те же вопросы к Нам, что и у Нас к ней.

Объединяясь, вопросы только усиливают себя.

Потому (ответить некому) мы снимаем их вообще

и просто слушаем, читаем, смотрим.

Если восхищён, значит уже спрашиваешь:

“Как сделал”

Как на рынке: “Где взял?”

Отмечаю: нужно всегда чем-нибудь интересоваться, даже если и неинтересно. Можно выжить.

Чтоб возвыситься, утвердиться, осознаться, Он сотворил человека.

«Расти, подлец, до моего уровня, там посмотрим…»

Ни загадки, ни тайны, ни, тем более, загадки в тайне не было и нет.

Просто, когда Запад, едва подняв голову, уже опускается на передние ноги, помахивая отрастающим хвостом, душа Востока,

не растеряв первозданной природы, уже стоит, и прочно, на ногах,

освободив руки для отпускания тепла и света.

Два раза ходил на избирательный участок, да всё люди…

Затем зашёл в “Тет а тет” (кафе), там нашлось свободное место.

Невозможность субъектом осмыслить истинность реального мира

принуждает первого приспосабливаться к действительности

и приспосабливать её к своим потребностям

первого порядка, упрощая её, таким образом разрушая;

с другой стороны, по той же причине бессилия происходит упрощение

через художественную, эстетическую действительность,

возведение объективной реальности в символ.

Гармония в себе. Отрицание её – конфликт, противоречие;

потому отрицание, разрушая гармонию, разрушает и самоё себя.

Оно не может существовать, как постоянная реальность,

так как постоянно возвращается в гармонию.

Надо почувствовать в себе что-нибудь удивительно ужасное,

чтобы увидеть вокруг себя невообразимо прекрасное.

Не пишу, едва успеваю записывать.

Открыть свою черепную коробку и посмотреть: что там?

Дело в том, что каждый из нас хочет утвердить своё правильное

и чтоб это подтвердили другие.

Но у каждого другого своё другое правильное.

Материя и Дух тождественны.

Только Дух настолько плотнее материи и насыщен

такой громадной энергией, что нами не ощущаем вовсе.

Лишь в отдельные моменты Он является нам в словах, красках, звуках,

которые мы едва успеваем (а иногда и не замечаем) почувствовать.

 

Слабые не болеют, они умирают.

Писание – вдох-выдох, выдох надо сжигать.

Поэзия заставляет оглядываться вперёд, и здесь всегда есть опасность

скрутить себе шею.

Одинокие всегда умны.

Потому что постоянно ищут выход (и не находят) из своего одиночества.

Поэт одним своим существованием отрицает всё существующее как порядок.

Поэтому кажется, что он видит порядок в беспорядке.

Обработанное музыкальное произведение – это опущенная музыка.

(«Я хочу сегодня, я хочу сейчас!»)

К оригиналу (источнику) мы вытягиваем уши (губы) сами.

Трудно поверить в то, что поэты умирают, уходят

художники, композиторы, уходит высочайший дух, сгорает пламень.

Ау! мы здесь, мы с вами, мы слушаем, видим вас

и говорим с вами во веки веков.

Причём и зачем мне всё?

Надо быть способным поражаться малому, чтобы писать великое.

Человек в обществе, действительно, есть животное.

Ему могут дать кусок хлеба и его же отобрать,

вытащить из болота и толкнуть в трясину.

Одно стадо бессмысленно и бесчувственно

вытесняет другое стадо из пространства,

это инстинкт, закон общества.

Человек есть человек только в одиночестве,

в идеальном, божественном вымысле.

О смерти мы знаем больше, чем о жизни.

Смерть мы можем определить хотя бы, как пустоту, ничто.

Что мы можем сказать о жизни?

Мы ходим кругами вокруг простого, запутывая и усложняя его своими поисками. Тогда как простое, истина, Бог в нас.

Надо каждое мгновение знать это, пока это не станет уверенностью,

второй реальностью, первой.

Слушать можно всё, только великое слышать.

Даже с умным бараном стадо овец будет стадом овец.

Каждая ошибка общества, каждый его удар по человеку всё больше

убеждает последнего в его ненужности обществу и замыкает в себе,

где он строит свой внутренний, изолированный от общества мир,

в меру своих чувств, понятий, мировоззрения.

Я отворачиваю от тебя глаза не потому, что не могу подать копейку,

а потому, что не могу подать бессмертия.

Душа не та вещь, которой разбрасываются.

Бессмертие укрепляет в человеке высокое чувство о себе.

Не гордись, оценка тебя обществом

всегда будет ниже собственной оценки.

Когда всеединое чувство расчленяется, является мысль,

деление на бело-чёрное, добро-зло, Бога-Дьявола и т.п.

Остаётся, таким образом, возможность постигать

только один из многочисленных рядов и временных отрезков

человеческого существования.

Юмор, ирония, гротеск, не говоря уже о штыковой гражданственности,

всегда ниже искусства, равно как и басня, анекдот.

Народная песня гораздо выше всего этого.

Всё, действительно, игра.

Однако не взрослая, жестокая, беспросветная,

а серьёзная, детская, искренняя.

Цинизм для отталкивания, дистанции.

В соприкосновении с чем-, кем-либо – сокрытие своей силы.

Сокрытие слабости?

Искусство поднимает и уносит наши чувства

туда, где душа гуляет без тела.

Искусство остаётся искусством, даже когда исчезают имена его творцов.

В истории остаются только имена, сама же она искривлена

до безобразия, которому и верят.

Существование общества основано на последовательных

ошибках и нелепостях, необходимых для его

сохранения и упрочения. Индивидуум всегда ограничен.

Но ему ведь не запрещено свободно говорить и творить? – скажут.

Это всё равно, что индивидуум скажет власть держащим:

–Но вам ведь не запрещено свободно воровать

и свободно говорить, что вы не воруете.

Надо всегда оставлять в себе свободное место, чтобы иметь возможность наблюдать, чем занято занятое.

Мы язычники больше язычников.

У каждого из нас свой Бог, и каждый из нас – Бог.

И потому не собрать воедино Бога, пока мы сами не соберёмся

воедино, слитно, смертно.

Много не читай. Читай своё. И тогда будет много.

Писано: муж и жена одна сатана.

Жена ослабла сердцем, и у меня приключилась его аритмия.

А может быть, она приключилась ещё раньше?

Лики страждущие и лица праздные, выдавленно светлые, с зубами.

Боже мой, какая отличительность. Снег и грязь на стекле.

Мясо, даже одухотворённое, – это всё-таки проза.

Стихи – парок над горячим мясом.

Бог рождается и умирает в каждом из нас.

На одной струне играл только Паганини, и то вынужденно.

Произведение искусства – это хоралы чувств, не оставляющие никакой возможности осмыслить себя.

Только вдохновением не правит любовь, это такая же безоглядная,

умопомрачительная страсть, не знающая оговорок и отступлений.

У Розанова через раз о славе.

Это тот, который прячется от славы.

Пробежал Розанова.

Чудо человек. Такой, как все мы, хотящий непонятно чего.

Нищему нужна копейка, обывателю кружка пива, богатому много денег.

Только умирающему нужна душа.

Поэт и рождается и умирает ежедневно, собирает души и раздаёт их.

Чего не хватает? Пространства.

Конечно, не того, что комната, место, улица.

Мешают другие человеческие пространства.

Сколько нас таких рядом и как развернуться?

А развернёшься, улетишь – сразу тянет назад, в тесноту людскую.

Никто ничего никогда не рассказал, чтобы было сразу и всё ясно.

Никаких задач, никаких целей, всё это пустое, особенно если

выполнишь и достигнешь. Жить жизнью и баста.

Не трогает…

Искусство не женские губы.

Или не всё – искусство.

Нам осталось не так много жить, чтобы жить без ссор.

Верно всё, что ты думаешь, верно всё, что ты делаешь.

Но верно только сегодня и только для тебя.

Искусство, наука, различные институты, религия нужны не человеку,

но обществу. То, что нужно человеку, – в нём одном.

Там ни общественных, ни нравственных границ,

ничего сдерживающего, но и не опасного для иного,

так как есть в одном и только, наружу не выходит.

В одном только одно: есть и пребудет.

Надо снять маску с человека, оголить его до души, и тогда подследственный заговорит, он поймёт, что он весь виден

и уже ничего не потеряет.

Покажите мне начало, и я буду знать, где искать конец.

Отдающий обретает бессмертие.

Каждый член общества ограничен обществом же,

каждый мудрец ограничен знанием.

Потому поэзия выбирает чувство, стихию.

Пока длится тайна, чудо, человек верит.

Когда всё это кончается, человек закрывает глаза

и пыль покрывает его ресницы.

Чужие руки твой дом не построят.

Когда сравниваешь себя с другими, значит ещё недостаточно высок сам.

Вытащи нож из ножен, место ему в спине твоей.

Только в любви и творчестве человек божествен,

в иных случаях он только человек, ибо не может делать

три дела одновременно:

быть собой и чувствовать высокое и низкое.

Искривление мысли приводит к чувству, а чувство уже само искривляет,

то есть творит.

Не трогайте жующего, это животное, заговорите с тем, кто курит

или пьёт пиво или томатный сок.

Приди в свой сквер, сядь на свою скамейку, закури свою сигарету

и ты вспомнишь то, что думал миллион лет назад.

Романы, повести, рассказы можно уместить в несколько строк,

надо только крепко прислушаться к себе и успеть записать.

Читать это удобно и интересно.

Мужчина – естество (сила, мощь),

женщина – иллюзия естества (красота, женственность).

Добро от добра отталкивается, чтобы не стать пресным.

Зло липнет ко всему, чтобы наполниться добром.

После шестидесяти все на Земле родственники.

Если всё от Бога, уже ограничено, Богом.

Как ни странно, в стихах Пастернака не хватает именно поэзии.

Читая стихи, не приседайте с автором, когда у него слабы коленки.

Ни для писателя, ни для читателя нет прошедшего, нет будущего,

да их и не может быть.

Есть настоящее, сейчас, мгновение,

то, что не вспоминает, не воображает – говорит.

Как ни крутись, последним и верным спасением есть вера.

В ней источник выхода к новому и противостояние косному.

Истины и справедливости для всех не будет никогда. Вот истина.

Чтобы не знать этого реального и жесткого положения,

мы приходим к вере: в себя, в других, в удовольствия,

в чувственность, свободу, искусство, в истину же…

Счастье поймёт только тот, кто был (правильно) несчастным

и вернулся к обычному состоянию, которое и есть счастье.

Если ты думаешь, как все, ты теряешь способность думать.

Если ты думаешь, как никто другой, ты теряешь способность чувствовать.

Если ты разучился думать, ты приходишь к знанию.

Общение с духом должно быть подобно общению с женщиной.

Это неспособность чувства понимания и потеря понимания чувства.

В жизни самый важный вопрос – о смерти.

Когда молодость жестока к старости, она чувствует время.

Когда молодость понимает старость,

она знает бесконечность (с опозданием).

Кто живёт прошлым или будущим, тот сегодня спит.

Литературу русскую, всю, будут веками взвешивать и оценивать,

как литературу античную.

Чтобы разобраться в иллюзорности, в которой мы существуем,

мы впадаем в ещё большую иллюзию – науку.

И дальше: в религию и искусство.

Самое крепкое – родовое ядро, семья.

Когда одна часть этого ядра пытается осознать больше,

т.е. объединиться с другими частями ядра большего –

человечества, другие части сдерживают

это стремление, но со своей стороны делают то же.

Нарастает гармония противоречий,

целое, единое обретает новые границы.

Сползающей кожей, слой за слоем, мы открываем себя и всё.

Предметы внешнего мира лишь сподручные инструменты для

осознания, конкретизирования, удобопонимания (затемнения)

того, что есть истина.

Ритм, рифма, звук…

В стихах всё подчинено центростремительной силе,

стремлении к одному.

Иллюзии завершённости.

Большой художник не врёт, потому что говорит не своими словами,

он ясновидец, ему открывается.

Будь выше всех, но говори со всеми на равных.

Выслушай собеседника до конца, ему уже нечего сказать,

а ты ещё не начинал говорить.

Никогда не суетись, мыслями и чувствами будь сразу во всём.

Третий глаз, третье ухо и шестой палец – вот и всё, что использует гений.

Молчат в двух случаях: когда ничего не знают или когда знают много.

Говорит тот, кто учится говорить.

Наша помощь Богу не надобна, мы нужны ему всей своей сущностью.

Мы постоянно и безрезультатно ищем смысл жизни,

чтоб не потерять саму жизнь.

Мы большие тугодумы и нерешительны.

Иногда нам надо подсказать: да, вот это есть великое.

Религия и искусство больше сближаются, чем отталкиваются друг от друга, потому что и та и другое великие обманщики,

позволяющие жизни нести надежду.

Самое удивительное то, что мы существуем в вечности,

и ещё удивительно то, что мы не можем этого доказать,

но вечно пытаемся это сделать.

Наполняй себя своими желаниями, своими мыслями, своими чувствами.

Всё должно быть своё. Чужое – искажение себя.

Когда кто-то говорит: «национальные интересы…», я уже не верю ему.

Ограниченность, даже в святости, – есть агрессия, злодейство, бесчеловечность.

Чтобы быть красивой, женщине достаточно улыбаться.

Мужчина с улыбкой на лице – придурок.

Мы не так долго живём, чтобы жить для себя.

На съезде писателей: Будем писать и писать.

Потому что если не будем писать, всё останется ненаписанным.

Путешествуя: Все люди такие же шалопаи, как и русские.

Разве что практичнее.

Гомер не читал Дементьева и ничего, помер благополучно,

написав Илиаду и Одиссею.

Человек – загадка, таинство до тех пор, пока он не начнёт говорить или созидать.И тогда тайна исчезает вдруг и остаётся тщета и суета.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 
Рейтинг@Mail.ru