Анатолий Грешневиков
Совесть русского народа. Василий Белов и Валентин Распутин

© А.Н. Грешневиков, 2020

© Книжный мир, 2020

© ИП Лобанова О.В., 2020

Василий Белов – хранитель русского лада

Сербская Голгофа

На сербской земле лежал белый теплый снег. Небо поднялось над Сараевом, поля и луга стали просторнее… Голубая лента городских домов тянулась по всему горизонту, изредка вздымалась серо-голубыми небоскребами к верху, и замыкала круг в конце города. Мы взирали с небольшого горного выступа на чудный бесшумный город и не верили, что в нём живет война. Я собрал с елки, едва переросшей меня, пригоршню снега и положил его в руки Белова. Он улыбнулся впервые за два дня, за время нашего пребывания в Югославии, и принял подарок. Слегка помял, похрустел белым комком, и мне показалось, что теперь он бросит его в меня. В его глазах озорно блеснул огонек. Но я ошибся. Он поднес его к лицу, вдохнул в себя воздух, будто перед ним были полевые цветы из родной деревни Тимонихи, и он хотел разгадать их запах, вытер им лицо, и комки снега повисли на его аккуратно стриженой бороде.

Война замерла в Сараево. За целый день она не выказала никаких признаков – в городе ни выстрелов, ни криков. И если бы мы час назад не проходили по улицам, взрыхленным минами и снарядами, не видели изрешеченные стены домов и черные от пожарищ окна, то не поверили бы, что город разделен на две части – сербскую и мусульманскую, и два противника неустанно поливают друг друга смертельным железом.

С утра нашу парламентскую группу, возглавляемую Сергеем Бабуриным, сопровождал молодой и крепко сбитый подполковник-десантник из русского миротворческого батальона. Он быстро и незаметно влился в наш коллектив. Представился десантник Владимиром Чумаковым. Мы с Василием Ивановичем Беловым зауважали его с первой минуты знакомства. В каждом его слове, движении чувствовалась русская сила. А его уверенность в собственные силы не могла не передаться нам. Еще больше поразил нас просвещенный патриотизм молодого десантника. Когда он, заместитель комбата по воспитанию личного состава, провел утром нас по казарме, то нам бросились в глаза плакаты с широко написанными словами: «У России только два союзника – армия и флот!», «Не в силе Бог, а в правде». Белов не преминул узнать, кто же воспроизвел эти известные поговорки в далекой от России казарме. Оказалось, наш сопровождающий. И как тут не возгордиться, что на нашем пути встретился такой образованный, толковый парень. Одним словом, «Русбат», как точно заметил Бабурин.

Подполковник зорко следил за нашей группой. Ему явно не хотелось, чтобы мы задерживались на белоснежной возвышенности. Он опасался снайпера, которому неожиданно могло взбрести в голову желание пострелять. Лучшей мишени – не придумать. Через каждую пару минут Чумаков предупреждал нас, чтобы мы не стояли на месте, а двигались.

На эту горную возвышенность мы приехали не случайно. Здесь, рядом, еще недавно была пулеметная точка моджахедов, дот, из которого простреливались сербские позиции. Отвоевали укрепленный в горной расщелине дот наши русские добровольцы. Как нам сказали днем сербские офицеры, один из добровольцев здесь погиб.

Мы пришли на место того победного боя, потому что не могли не придти. Белов сразу, как услышал эту историю, попросил Бабурина найти тот дот и затем повстречаться с ребятами, приехавшими сюда нелегально и воюющими на стороне сербов. Бабурин переадресовал просьбу сербскому генералу Д. Милошевичу.

И вот мы на лесистой возвышенности, с которой как на ладони открывается город Сараево.

Наша группа – это три российских депутата: Бабурин, Глотов и я, два белорусских парламентария – Бочаров и Павлов. И еще в составе делегации, как записано в протокольных документах, известный русский писатель Белов.

Наш путь лежит по узкой лесной дороге.

Я не перестаю удивляться красоте здешней природы. Не стесняясь, говорю об этом вслух, пытаюсь заснять на фотопленку некоторые места нашего пребывания. Белов разделяет мои восторженные речи. «В таком ельнике около Тимонихи я собирал рыжики, – признался он. – Грибные места. Теперь вместо грибов надо мины собирать».

Елки в Сербии такие же, как в России. Чем просторнее растут, тем стройнее выглядят. А рядом с березами они смотрятся так же кудревато, густо, изумрудно-зеленый наряд выглядит пышным и привлекательным, будто они перекочевали сюда с русских равнин.

Первым дошел до уничтоженной огневой точки Сергей Бабурин. Его шаг размашистый, скорый. Глядя на коллегу, который хоть и моложе меня, но более тяжел и грузен, удивляешься, когда он успел сбросить двухдневную усталость. Вместе с Глотовым он проник в тесное темноватое нутро дота и оттуда стал звать белорусских коллег. Но протиснуться в дот удалось еще только одному Павлову.

– Удивительно, как удачно подобрано место для того, чтобы стрелять и убивать, – говорит, поражаясь собственному открытию, Бабурин. – Отсюда все близлежащие улицы видны. В каждом доме можно посчитать окна. Я на одном подоконнике даже плошки с цветами заметил.

– А чему тут удивляться?! – равнодушно заметил Сергей Глотов, отряхивая с куртки прилипший снег. – Место пристрелянное. Удобное. И я бы его выбрал. Рядом дорога, значит, в случае чего, и отступить быстро можно. Впереди деревья, значит, снайпера трудно засечь.

– Ты рассуждаешь, как военный, – заметил Белов.

– Он в недавнем прошлом и был военным, – выдал я биографические данные коллеги. – Служил ракетчиком.

– Да я про другое говорю, – пытался прояснить сказанное Бабурин. – Отсюда надо не город простреливать, а сделать вышку и любоваться им.

Белов в это время поднялся на гряду массивных камней, под которыми скрывался дот. Побледневший на моих глазах Чумаков тотчас замахал ему руками. Но писатель упорствовал, стоял на открытом пространстве, как мишень.

– Как человек военный, я тоже советую Вам, Василий Иванович, быстренько слезть оттуда, – скомандовал Глотов. – Вы привлекаете внимание снайперов.

– Нельзя на одном месте задерживаться, – сурово повторил подполковник Чумаков. – Я же вам говорил. Снизу, из города, это место тоже хорошо простреливается.

– Я не боюсь, – махнул рукой Белов, и остался стоять на камнях, всматриваясь в городские застройки. – В моем возрасте стыдно уже чего-либо бояться. А под пулями мы уже были здесь… На свободной земле я чувствую себя свободным человеком!

Мне был понятен поступок Белова. Это было не желание показать свою смелость, а презрение русского писателя к тем, кто мог здесь, на полюбившейся ему сербской земле, стрелять в него, в русского человека, готового отдать жизнь ради спасения Сербии.

Чумаков аккуратно стащил писателя, схватив его за рукав дубленки.

Настала наша с Беловым очередь посмотреть дот. «Полезете?» – спросил нас десантник. Белов кивнул головой и первым протиснулся в дот. За ним пролез в расщелину и я.

– Вот так, Василий Иванович, теперь мы сами превращаемся в снайперов, – говорю тихо я. – Видите ли Вы людей в городе?!

– Да я в последнее время вообще стал плохо видеть, – признался Белов, напрягая зрение и пытаясь разглядеть через щель в доте близлежащие дома. – Город будто вымер. Ни души не видно. Бабурин прав, там, в городе, жизнь мирная протекала, а они вздумали отсюда стрелять по ни в чем невиновным людям. Сербы молодцы, что выкурили бандитов. Но что-то тут не видно следов боевых действий.

– Снегом все замело, – к нам неожиданно протиснулся подполковник.

– Неужели вот Вы, русский офицер, не понимаете, что правда на стороне сербов? – обратился тут же к нему Василий Иванович. – Они воюют за свою самостоятельность. За нас воюют. За Россию. А вы им оружие дать не можете?!

– Мы все понимаем, Василий Иванович, – без всякой обиды в голосе отозвался Чумаков.

В эту минуту можно было подумать, что сопровождающий нас десантник отвечал за всю армию, и лично за министра обороны.

– Не понимаете, – наседал Белов. – Америка тут замешана. Она специально поставляет оружие мусульманам, чтобы те резали и убивали сербов – этот свободолюбивый народ. Американцы весь мир настроили против сербов. Только правы-то сербы. Это их земля. Они хотят на ней жить, работать.

– Понимаем мы, – снова повторил Чумаков.

– Не понимаете, – закончил грустно Белов.

По очереди мы вышли на свет. Бабурин пригласил всех в машину. Нас вновь ждал сербский генерал Д. Милошевич. Угрюмый Белов чуть ожил, когда увидел из окна машины силуэт стадиона. Он толкнул меня в бок и заставил тоже посмотреть в сторону, где когда-то проводились олимпийские игры. Вспомнились страницы тогдашних газет со снимками этого стадиона. У меня и у Белова защемило в груди. Василий Иванович попросил остановить машину и посмотреть на стадион с удобного места. Чумаков охотно согласился это сделать. Кроме меня и Белова за подполковником никто не двинулся. Наших ребят спортивный объект не заинтересовал. Белов потом пожурит их за равнодушие и отсутствие любопытства. Минуты три мы лицезрели стадион с высокой горной точки.

– Никто не понимает Сербию, – произнес отвлеченно Белов, стоя к нам спиной и смотря вперед на возвышающиеся рядом жилые небоскребы. – Никто не знает, что происходит здесь!

Понятно было, что Василий Иванович размышлял сам с собой. Но подполковник слышал слова писателя, и, видимо, принял их на свой счет.

– Наше дело не допустить интернационализации конфликта, – заговорил он. – У американцев, конечно, другие задачи. Они вон подготовили в Хорватии и Македонии базы для боевых действий. Заключили договор с Хорватией о военном сотрудничестве. Подготовили пути отступления в случае опасности. А посмотрите, какой они участок нам предложили для отхода в случае войны. Отвод «Русбата» будет проходить через все зоны боевых действий.

Молчание писателя подсказало Чумакову, что у того отсутствует желание говорить. Тогда он достал из своего широкого кармана голубой берет с эмблемой миротворческих сил, свой берет снял с головы, и передал их нам в качестве подарков. Мы тут же нахлобучили их на себя.

В машине подполковник пытался продолжить беседу с писателем. Он долго говорил о своем миротворческом батальоне, о его миссии в Сербии, раздираемой противоречиями, говорил о том, с каким трудом они размещались в разрушенном, неприспособленном для жизни солдат, здании… Я внимательно слушал Чумакова и изредка кивал ему головой. Белов почему-то продолжал молчать и не выказывал никакого желания объяснить, почему все же наши военные не понимают происходящих в Югославии событий. Мне показалось, он ушел в себя, забылся и думал уже о чем-то другом. А подполковник вспоминал, как он прошлогодней зимой с солдатами обустраивал одно помещение. Оказалось, что первоначально, до солдатских казарм, здесь была обычная школа милиции, а ее начальником был мусульманин, создавший здесь еще до войны первые боевые отряды для борьбы с сербами-соседями. Я вспомнил это крепко побитое здание. Видимо, по нему сербы часто били из орудий, выбивая окопавшихся там боевиков. Теперь нашим миротворцам долго придется его ремонтировать.

Подполковник вновь заметил, что Белов никаким образом не реагирует на его рассказ, и потому решил спросить: «Ну а Вам, большому русскому писателю, зачем лезть в самое пекло? Чем сегодня можно помочь Сербии?»

Белов виновато посмотрел на десантника, будто извинялся за недолгое отсутствие при разговоре, и сказал негромко:

– Сербы должны знать, что простые русские люди с ними. Это власть в кремле их предала. А мы – нет.

Я вспомнил наш разговор с Беловым в самолете. Мы сидели рядом и долго говорили о братских исторических связях России и Сербии. Это был мой четвертый полет в Югославию. У Белова, видимо, поездок было больше. В этом году он уже прилетал к братьям-сербам, и проехал вместе с ними по самым горячим местам. Побывал в разрушенных городах и селах. Надолго запомнил дорожки, пропитанные кровью, от которых пахло не только вялой травой и землею, но и обгоревшими человеческими телами. Моджахеды жгли сербские дома легко, играючи. И Белову стали понятны беспричинные слезы сопровождающих его грустных проводников. Глаза, перед которыми открывались сожженные деревни, не могли не наполниться слезами. Душа русского писателя тоже плакала, страдала. Вместе с сербами он останавливался то у одной, то у другой разоренной деревни, пугающей мертвой тишиной, и шептал: «Господи Иисусе Христе, помилуй сербов!». Ощущение пустынности и заброшенности переходило из одной деревни в другую. Он боялся уже говорить вслух, чтобы его слова не раскололи воздух, не напугали сербов. А в небольших городках на него обрушилось горе детей и стариков. Почему-то на улицах больше других суетились именно они. И тогда он переставал молчать, пытался лечить, будто психолог, своим утешительным словом каждого, до кого мог дойти.

В город Брчко они приехали сразу после обстрела. Если бы не задержались в деревне минут на пятнадцать, то точно угодили бы под вражеский огонь. Дико обезображенная площадь городка отходила от бомбежки. Вблизи не было видно ни машин, ни людей, ни собак. Лишь одна опрокинутая детская коляска… О ней Белов часто будет вспоминать и писать. Образ растерзанного города, того города, который он помнил ухоженным, уютным, веселым, останется надолго в его памяти.

Рядом с Беловым в тот день был замечательный писатель-сибиряк и мой большой друг Валерий Хайрюзов. За его книги о летчиках, которых душа тянет не только в небо, но и в таежные дебри, я прозвал его «русским Сент-Экзюпери». Это прозвище привязалось к писателю, и в литературных кругах мне уже часто самому говорили о Валере, как о французском герое-писателе. Так вот Хайрюзов однажды поведал мне историю о той поездке в Брчко, а затем из Брчко в город Книн – столицу Сербской Краины. Героическая поездка. За четыре дня они проехали почти полторы тысячи километров! Белов скромно пересказал мне в самолете историю с тем марш-броском. А попали они тогда в ужасный переплет. Им надо было проскочить «коридор», обстреливаемый со всех сторон: справа стреляли хорваты, слева – мусульмане. Не успели они проехать этот опасный участок, называемый по-домашнему «коридором», как тут же средь ясного дня воздух взорвался пулеметными очередями. Беспорядочная стрельба сопровождала их всю дорогу до самого Книна. Если учесть тот факт, что в зону опасности попал не один Белов, а и его друг, крупнейший писатель современности Валентин Григорьевич Распутин, теснившийся рядом в машине, то можно представить, как пережил всю эту ужасную историю Валерий Хайрюзов. Уж он-то отчетливо осознавал, кто подвергался в тот день смертельной опасности.

Только от Хайрюзова я узнал и о другой истории, приключившейся тогда с нашим известным писателем. В тот день Белов побывал в окопах у сербов. И не удержался, взял в руки пулемет и дал несколько очередей в ту сторону, где расположились моджахеды. «А вдруг в кого попал?!» – спросил Хайрюзов. Белов засмущался, задвигал бровями, и как ни хотел, но выдавил из себя: «Да ни в кого я не попал. Разве мне попасть куда…». Конечно, для таких людей, как Василий Белов, с тонкой душой, не убившим за всю свою долгую жизнь ни одной зверушки, знающему цену человеческой жизни и любому человеческому проступку, такой вопрос был неприятным. Он вызывал дискомфорт. Потому писатель с трудом, но все же ответил. Правда, не стал геройствовать, наговаривать собеседникам лишнего. Он поднял с земли тяжеловатую гильзу и положил ее в карман. Увез в Россию. Я видел ее в кабинете у Белова в Вологде, на книжной полке. И, повторяя мне в деталях ту историю с пулеметом, он вновь пробубнил: «Да мне никуда и не попасть…».

Самолет опаздывал на час. И, коротая время, мы листали с Беловым брошюры и газеты, которые любезно перед полетом дали нам работники югославского посольства. В них были изложены исторические сюжеты… Некоторые я воспроизводил Белову вслух. О том, что русские около трехсот лет боролись против татаро-монгольского ига, а сербы – около пятисот лет против турецкого. В 1380 году для русских была исторической битва на Куликовом поле… В 1389 году для сербов исторической была битва на Косовом поле. Только в отличие от нас сербы проиграли туркам. Читал о том, что в летописях сохранилась память о щедрой помощи сербских князей русичам и, прежде всего, Русской Церкви, а царь Иван Грозный материально поддерживал сербское духовенство…

– Слушай, Анатолий, а что слышно сейчас про библиотеку Ивана Грозного? – вдруг перебивал меня Белов и хитро прищурил правый глаз. Я пожал плечами. В печати не раз читал о поисках царской библиотеки, но нашлась ли она – не ведал. По тому, как загадочно спросил про нее Белов, казалось, он узнал что-то интересное, тайное.

– Если ее найти, то вся ложь нынешних историков-западников рассыплется в прах, – добавил Белов. – И про его правление, и про опричнину, и про его сербские родственные корни по линии матери…. Ничего-то мы не знаем. Всю историю от нас скрыли, всю переписали. Про Сербию та же история… Разве нашей молодежи говорят что-то о Сербии?! Да ничего не говорят. А Сербия для нас больше, чем брат. Почему царь вступился войной за нее? Да потому, что за себя, за Россию, вступился.

– Эту войну сербы выдержат, одолеют противника?

– Сербов не сломить. Их нельзя победить. Можно только уничтожить. Всех. Иначе, как показала история, они восстанут из небытия и разрухи и вновь поднимутся на борьбу. Я недавно видел их в труде. Одну неделю они работают в поле, другую стоят в окопах, отбивают атаки мусульман. Это настоящая народная армия. И генералы у них настоящие, не чета нашим, вороватым и ожиревшим, забывшим о присяге.

– Одолеют, значит!?

– Да Караджич давно бы их разбил, и Сараево освободил полностью. Но мусульман специально вооружают… Хотят их руками задушить сербов. ООН превратилась в военную организацию. В ней диктат США. Прикажут американцы – Европа и исполняет все. А наши политики ничего не понимают, не знают истории… Здесь же решается судьба не только Европы, но и России. Американцы превратили Сербию в полигон для отработки методов борьбы с нами.

– Василий Иванович, а Вы помните сербов – героев Косовской битвы? Имя хоть одного помните?

– Бесстрашный Милош Обилич. Ты разве не помнишь? Ой, стыдобушка-то какая!..

После сказанного он надолго погрузился в свои мысли, закрыв глаза. И мне подумалось: а ведь прав Василий Иванович. Со школьных лет я почти ничего не помню про Сербию. Ну была Косовская битва, отличился в ней один отважный серб, проникший в лагерь турок и заколовший военачальника… И что дальше? Какое значение она имела для сербов? Что потом было с сербами, и вообще, кто они такие были?.. Почему всю жизнь боролись за независимость, с десятого века, а получили ее лишь в 1878 году, после вступления России в войну с Турцией? А в 1919 году после поражения Германии в Первой мировой войне им удалось выйти из-под опеки Германии и образовать Королевство сербов. Ничего о свободолюбивой Сербии мы не знали. И из университетских стен я вынес немногое. Только детали первой мировой войны да убийство в Сараево сербом Г. Принципом эрцгерцога Франц Фердинанда. Тогда я не понимал, что Босния со столицей Сараево была аннексирована Австро-Венгрией. А ведь после того, как Сербия в 1882 году провозгласила себя независимым королевством и стала верной союзницей России, Австро-Венгрия не захотела усиления Сербии и уже в 1908 году аннексировала ее. Никому в Европе не хотелось иметь сильную союзницу России. Этой правды нам не говорили в студенческих аудиториях! Из-за России в 1914 году Австро-Венгрия нападает на Сербию. Россия не могла не заступиться за сербов, не вступить в войну. Зато во вторую мировую войну в Европе лишь сербы были союзниками в войне Советского союза против фашистской Германии. Те же хорваты воевали на стороне фашистов. Один «Хорватский легион» был разбит под Сталинградом. Мусульмане умудрились снарядить для Гитлера дивизию СС.

И уж совсем никакой правды нет в информировании россиян о событиях в современной Югославии. Мне повезло, – на моем пути встретились два замечательных человека – русский патриот Сергей Бабурин, и сербский патриот Живко Николич. Они не только влюбили меня в Сербию, заставили заново открыть эту удивительно добрую и красивую страну, изучить ее героические страницы истории, но и открыли глаза на всю ту неправду, которую сотворили вокруг Сербии американцы и их сателлиты. Сотворили ради одного – оболгать честный и ни в чем греховном незапятнанный народ, отнять у него свободу, независимость и право дружить с Россией. Сегодня появился еще и третий человек, чья любовь к Сербии прожигает мое сердце, чье отважное поведение, поездки в Сербию и выступления в российской печати с обличительными заявлениями заставляют устыдиться слабости и беспомощности России на Балканах. Этот человек – великий наш писатель, хранитель русского слова Василий Иванович Белов. Мне еще горше становится, когда я вижу, как тысячи писателей и тысячи политиков боятся не то что ринуться в Сербию и поддержать дух братьев по духу и крови, но и возразить официальной правительственной точке зрения о невмешательстве в югославский кризис. Они не перечат. Писатели, любящие ласки и премии кремлевских властителей. Политики, жаждущие получить одобрение сверху… А он один такой – принципиальный, смелый, умеющий отстаивать свою точку зрения. Так было и при импичменте президента Ельцина. Он один из писателей пришел в Государственную Думу, несмотря на болезнь, на запреты врачей, и сказал с трибуны парламента, что Ельцина надо судить. Потом многие деятели культуры и искусства незаметно благодарили его за откровенность и смелость.

Белов, видимо, почувствовал мои сокровенные мысли о Сербии и произнёс как-то отрешенно:

– Предаем мы сербов. Но сербы все понимают. Они говорят, наши сегодняшние беды и страдания оттого, что Россия слабая.

Вскоре Белов предался другим раздумьям. Начал критиковать беспомощность Ельцина… А я стал расспрашивать его о моем любимом поэте Николае Рубцове, с которым писатель имел давнюю дружбу. Белов неохотно говорил. Я решил прочесть несколько стихотворений Рубцова, те, что знал наизусть.

 
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племен!
Как прежде скакали на голос удачи капризной,
Я буду скакать по следам миновавших времен.
 

– Откуда ты знаешь Рубцова так хорошо? – спросил Белов.

Пришлось не Белову, другу поэта, рассказывать о значительности поэзии последнего гения русской словесности, а мне самому. Про сборник стихов Рубцова, который я всегда беру с собой в любую командировку, я не решился сказать ему. Беседа о поэзии была на редкость интересной, не дежурной. Зная хорошо творческую биографию Белову, да и его самого, я только в самолете узнал о том, что он пишет стихи, и его первая книга была именно поэтической, под названием «Деревенька моя лесная».

– Писатель все должен писать: и стихи, и пьесы, и романы, – наставлял меня собеседник.

– А что, Вы и пьесы пишите?! – удивился я, и понял, когда тот кивнул головой, что не так уж и хорошо я изучил творческий путь одного из самых читаемых писателей России.

Так в разговорах и долетели мы до Белграда.

… В машине, мчавшейся по узкой заснеженной дороге в расположение сербского военного штаба, слышался настойчивый голос подполковника Чумакова.

– Вы зря, Василий Иванович, думаете, что мы не на стороне сербов, – приставал он к Белову. – Мысленно мы с сербами. И в конфликт не вмешиваемся только потому, что мы миротворцы, мы должны разъединять враждующие силы.

– Да что ты оправдываешься, у военных есть приказ, и этим все объясняется, – поддержал его Сергей Глотов. – Тебе то же и белорусские генералы сейчас скажут. Миротворцы должны быть миротворцами.

Депутаты Верховного Совета Республики Беларусь до политики тянули армейскую лямку, занимали крупные должности. И с Глотовым, конечно, тут же согласились.

– А кто же помогает мусульманам?! – возвысил голос Белов. – Почему ООН закрывает глаза на поставки оружия в Боснию? Слушайте, что пишут в белградском еженедельнике «Правда» о конкретных цифрах продажи оружия для боснийских мусульман и Хорватии. С апреля 1992 года по апрель 1994 года из Саудовской Аравии отправлено оружия на сумму в сорок миллионов долларов, из Ирана – на сумму в тридцать пять миллионов, Египта – на двадцать пять миллионов, Ливии – на пятнадцать миллионов, Турции – на восемь миллионов. Преуспели здесь и европейские страны, почти по десять миллионов затратили Словения, Швейцария, Германия. Поскромничали Австрия (два миллиона) и Италия (один миллион). США чаще оказывали помощь через ЦРУ.

Белов сложил газету и передал ее подполковнику. Потом достал еще одну газету, уже российскую, под заголовком «Завтра» и тоже передал собеседнику.

– Эту патриотическую газету мы читаем, – бодро признался Чумаков. – Редко только попадает. Привозят с оказией из России. Выписанные газеты нам и то не всегда доставляют.

– Не наседайте на подполковника, – вступил в разговор Бабурин. – Заставляете его нести ответственность за все правительство. А он-то тут причем? Ругайте лучше президента, не способного оценить трагедию и принять трезвое решение.

– Да у меня к нему нет никаких претензий, – вздохнул Белов. – Даже депутатов не ругаю…

Смех Бабурина, кажется, всех успокоил. Действительно, нам всем снова стало жалко подполковника. Начнем ругать власть за предательскую политику, а виноватым выходит рядом сидящий офицер.

– Не переживай, – успокаивающе похлопал по плечу десантника Глотов. – Василий Иванович других имеет в виду.

– Я не переживаю, – отозвался Чумаков. – Просто не хочется, чтобы у Василия Ивановича была односторонняя информация о наших военных. Мы часто читаем его статьи… У нас в батальоне его все знают, уважают. Когда услышали, что он приезжает, так возгордились. Не хочется, чтобы он думал о нас плохо.

– Да хорошо я о вас думаю, – заключил, успокоившись, Белов.

Но теперь не успокаивался подполковник:

– У нас, правда, не все офицеры понимают ситуацию. Я им говорю, что здесь, в Сербии, сегодня идет битва за Россию. Американцы сегодня ополчились на Сербию, а завтра бросятся на нас. Некоторым это все равно. Деньги хотят заработать. Вот и зарабатывают их здесь. Молчат. Пытаешься объяснить им, они огрызаются. Я говорю офицерам: будут у нас машины, но приедем домой, а там, как в Сербии, война… И нет машин. Сгорели. Опять молчат, дуются. А я им говорю: даже волки, когда горит лес, вытаскивают своих волчат. Спасают. Вот и мы должны подумать, если не о себе, то о детях, о будущем.

Все в машине притихли. Откровения подполковника хватали, как огонь, за душу. Я был уверен, что всем моим коллегам в эту минуту хотелось пожать руку замполиту Владимиру Чумакову. Перед нами предстал настоящий русский офицер, отчетливо осознающий, кто виноват в балканской трагедии, каким боком выйдет для России ее никчемное поведение здесь. Страдающая душа офицера изнывала от боли… И мы, депутаты, тоже повинные за немоту, обуявшую родную страну, вместо покаянных слов говорили дежурные речи. Нам наконец-то встретился такой офицер, от слов которого бежали мурашки по коже. В России, в воинских частях, офицеры еще не осознавали надвигающихся туч, беды, сотворенной идеологами «нового мирового порядка». Зато в Сербии у них открывались глаза и приходило ощущение беды, тревоги за Россию.

– Я своих солдат в церковь вожу, – продолжал Чумаков. – Пошлю пятьдесят человек и говорю им: не хотите – не верьте, но послушайте песнопения… Вслушайтесь в слова, в молитвы. Приобщитесь к истории. Вы должны знать, что ваши деды верили, они так жили.

Чумаков выглянул в окно машины. Видимо, узнал знакомые постройки. Мы подъезжали к назначенному месту встречи.

– Сергей Николаевич Бабурин прав, – подытожил он. – Это высокие политики виноваты… С них спрос за Сербию. Мы делаем все, что можем.

Он как-то неловко помолчал, оглядывая сидящих, и выдавил из себя признание, которое явно не хотел делать:

– А сербам мы помогаем все равно. То патронов подкинем. Спишем их на тренировочные стрельбы, и отдадим сербам. То миномет подбросим. Скажем, постреляйте, но не забудьте утром вернуть. То дадим на время противотанковую установку «Малютку».

Тут мы не выдержали и бросились обнимать и хлопать подполковника по плечу. Машина была тесной, но мы чувствовали себя вольготно и бодро.

Рассказ десантника из «Русбата» я тут же записал в блокнот. «Для истории», – пояснил Белову. «Правильно!» – поддержал он.

В расположении сербского штаба Сергей Глотов неожиданно спросил меня:

– Ты чего там все пишешь в блокнот?

Мы сидели в небольшой комнате, скромно обставленной мебелью, и ждали генерала. По военному времени обстановка и порядок были сносными. На переднем столе оставалась чья-то неубранная после обеда посуда. Чтобы никто особо не обращал внимания на мой ответ, я произнес тихо, но с определенной долей уверенности: «Никто ведь из журналистов не напишет о том, как великий русский писатель приехал в Сербию разделить их горькую участь, а я напишу. Никто не напишет, как прозревают в Сербии русские офицеры и как они мужественно ведут себя, а я напишу». Глотов возразил, так как против наших российских миротворцев и так, мол, развернулась кампания дискредитации, их обвиняют, что они часто выступают на стороне сербов, помогают им переправлять военную технику, дарят горючее, выходят из подчинения командования «голубых касок», а тут еще ты напишешь про «Малютку». Я ответил, что нам еще долго придется учиться у американцев, снабжающих мусульманскую армию огромным количеством вооружения, как надо защищать свои национальные интересы.

Белов все же расслышал ответ. И тут же по-своему отреагировал: «Мне стыдно за Россию, потому я здесь!».

Вскоре в комнату вошел знакомый уже нам генерал Милошевич. Он не имел никакого родственного отношения к президенту Югославии Слободану Милошевичу. Просто, как он пояснил Бабурину, в Сербии часто встречается эта фамилия. Перед обедом с сербскими офицерами он собирался доложить нам обстановку.

Доклад Милошевича заслуживал внимания. Я пожалел, что подполковник Чумаков вынужден был оставить нас около сербских позиций и уехал, не услышав интересных фактов. К вечеру мы должны были заехать еще раз к нашим миротворцам. Они просили Сергея Бабурина выступить перед ними.

Переводчик работал легко. Сербский язык порой очень напоминал наш. Некоторые слова походили на русские, но большинство все-таки были трудно понимаемы. Потому переводчик выручал и нас, и генерала, чеканящего слово за словом.

– Наш корпус занимает сложную зону обороны. Самые сильные силы врага здесь. По нашим данным, семьдесят тысяч мусульманских солдат здесь. Мы защищаем внешнее кольцо Сараево. Нас атакуют изнутри и с внешней стороны. Иногда даже улицы разделяют мусульман и сербов. В самом городе воюет около десяти тысяч моджахедов. Недавно жаркие бои были в местечке Горбовиц. Здесь погибло шестеро русских… Хорошие бойцы. В наших руках шестьдесят процентов промышленных предприятий Сараево, в том числе энергетика. На аэродроме французский батальон сейчас стоит. Аэродром всегда наш был. Но его оккупировали международные силы ООН и теперь пользуются им только мусульмане. А он наш. Мусульмане прокопали тоннель к аэродрому. Им блокада США не страшна. Фактически блокады нет. Сделано это под эгидой международной организации ЮНПРОФОР. А копали тоннель мирные сербы, захваченные мусульманами в плен.