ГлавнаяДетство глазами взрослыхАнатолий ЕхаловЗа туманами Большой реки

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Анатолий Ехалов
За туманами Большой реки

Полная версия

За туманами Большой реки

Детство поэта

У Вани была своя тайна.

Возле их дома в городе был старый заросший сад. В глубине его не слышно было звуков города, голосов людей. Казалось, что и от войны с воем воздушной тревоги, грохотом поездов, везущих пушки и танки, стоном раненых в санитарных поездах, от всего защищал и оберегал этот сад.

Однажды Ваня забрел в его глубину и, под ветвями склонившихся деревьев в густой траве, увидел тревожный огонек маленького аленького цветка.

…Шел уже второй год войны. Мать у Вани лежала в больнице. Отец воевал, старшая сестра поднималась задолго до рассвета, целыми днями стояла в очередях за хлебом, а он искал во дворе осколки зенитных снарядов, еще пахнувших порохом, и, если находил, то гордился ими и хвастался.

А теперь Ваня стал часто пропадать в заросшем саду. Он как мог ухаживал за цветком, поливал его, кормил… И этот красный цветок окреп, распустился во всей красе.

Об этом цветке знал только брат, который был на несколько лет старше Вани.

…Ваня шел за красным гробом матери, сжимая в руке красный цветок, выращенный в саду, вдали от людских глаз.

…Жизнь их большой семьи, словно упавшее зеркало, разбилась на маленькие осколки.

Как счастливо жили они еще совсем недавно! Как садились за общий стол, как читали вслух книжки или пели общие песни, как взрослые танцевали под патефон…

Как отец, большой и сильный, поднимал в воздух одного по за другим ребятишек и смеялся радостно…

Как сияли радостью глаза мамы…

Вот всей семьей сидят они на берегу сверкающей солнечными бликами реки, дымит самовар, на расстеленных одеялах нежатся под солнцем ребятня и взрослые.

На скатерти пироги, яблоки, колбаса кольцами… Старшая сестра играет на большом аккордеоне красивую, берущую за сердце, мелодию.

Ваня не верит, что всей этой счастливой семейной жизни уже больше не будет. Он всем сердцем хочет вернуться в свой дом, из которого его против воли увезли в приют строгие неулыбчивые люди.

Побег

…Мальчик запомнил дорогу, по которой его везли, помнит деревни, церкви с крестами, помнит направление, по которому нужно идти, чтобы вернуться в город.

И он сразу же начал готовить побег.

За завтраком кусочек хлеба, положенный к каше, он спрятал в карман. В обед сберег другой кусочек и вечерний кусочек хлеба, что был меньше ладошки, также завернул в тряпицу. Он боялся, что не выдержит и съест его за ужином…

Но желание вернуться домой пересилило голод.

Три кусочка хлеба. Целое состояние… Еще он нашел на грядке затерявшуюся в ботве морковку, а под яблоней в траве несколько яблок… Воды он попросит в деревнях…

И вот после обеда, когда детей уложили спать, он ушел из приюта. В карманах его ветхого пальто, помимо съестных запасов, были два цветных стеклышка, чтобы смотреть на солнце, пахнущий порохом осколок от зенитного снаряда и подаренный отцом маленький перочинный ножик для обороны от волков и разбойников…

Навстречу ему то и дело попадали подводы с песком. Мальчик знал, что песок везут на военный аэродром.

Часто из-за леса в воздух поднимались ревущие моторами самолеты и, натужно ревя, скрывались в облаках. И долго еще гул их оставался в небесах.

– Тпру-у-у, – раздалось рядом. Мальчик, разглядывающий самолеты в облаках, не заметил, как его нагнала лошадь, задумчиво тащившая пустую телегу.

Рука в кармане машинально нащупала ножик.

– Куда тебе, малец? – спросил его парнишка в драной фуфайке, сидевший на грядке телеги.

– В город, к тетке Шуре иду, – обрадованно ответил мальчик.

– Садись, подвезу, – парнишка подвинулся на грядке, освобождая место. – Ты, вижу, с детдома сбежал?

Мальчик вздрогнул. Он опасался, что его начнут искать и вернут обратно.

– Не бойся, – сказал парнишка. – Я тебя не выдам. Знамо дело, чего хорошего в приюте.

– Дома-то лучше! – согласился мальчик. – У меня тетка, знаешь, какая добрая…

– Как зовут-то тебя?

– Иваном, – ответил мальчик.

– А меня Шуркой. Синицыны мы. Меня с сестрой тоже хотели сдать, – отвечал парнишка. – Мамка умерла, застудилась на сплаве, папка воюет, пришли нас забирать, но мы отбились. Нельзя, чтобы папка в пустой дом вернулся… У нас дом и хозяйство есть. Коза, курицы. Печь надо топить.

Лидка на шесток залезет, а я дрова подаю, она их окладет в печи, зажжет лучину, чугунки подвинет к огню и вылезает.

– У тебя еще и лошадь есть, – восхищенно сказал мальчик.

– Серко-то? Он казенный. Я на нем из карьера песок на аэродром вожу. Надо на хлеб-то зарабатывать.

– Вот бы мне так! – воскликнул мальчик.

– Тебя не возьмут, – сказал парнишка. – Мал. Тебе лошадь не запрячь. Тут надо хомут одеть, затянуть его, чересседельник, подпругу… Приходи, скажут, годика через два… Меня и то еле-еле взяли. – Так тогда уж и война кончится, папка придет с фронта…

– Я думаю, раньше кончится, – рассудительно сказал парнишка. – И у нас папка придет. Во, заживем!

Он протянул руку:

– Ну, садись рядом, подвезу хоть до карьера. А там до города рядом.

…Город красиво появился на горизонте колокольнями и куполами церквей, среди которых виднелись кущи садов в осенней позолоте и железные крыши домов.

Скоро он шагал по улицам. Нужно было идти в сторону железной дороги, звуки которой уже доносились до его слуха. Там был родной дом, тетка, у которой жила сестра, там был его любимый заросший сад.

На голодном пайке

Мальчик решительно открыл дверь.

Тетка, увидев его на пороге своего жилища, испуганно села на лавку.

– Что случилось? Откуда ты, Ваня?

– Я из приюта сбежал, – смело ответил мальчик.

– Тебя там обижали?

– Нет. Но я не хочу там жить. Я хочу с вами.

Тетка уронила голову на стол и в голос зарыдала.

– Господи! Я не вынесу больше. Пощади.

Мальчик растерянно замер в дверях. Никто ему не обрадовался здесь, не бросился обнимать и раздевать, усаживать за стол. И даже старшая сестра, которая водилась с теткиными детьми, замерла с маленьким ребенком на руках, испуганно глядя на брата.

Тетка подняла голову:

– Ты должен вернуться в приют! – в отчаянии крикнула она. – Мы не может взять тебя к себе. Мы не прокормим тебя. Мы сами на голодном пайке… Дети голодают…

Лицо у мальчика вспыхнуло. Он был потрясен. Мир – добрый, ласковый, справедливый – рухнул в одну минуту. Он никому здесь не нужен.

Он торопливо вытащил из кармана завернутый в тряпицу хлеб и положил его на стол:

– Вот! Ешьте…

Тут же мальчик спиной открыл дверь и вывалился в коридор. Еще мгновение, и он уже бежал улицами в сторону начинавшегося сразу за городом леса.

Он ходил в него со старшими ребятами по грибы. Тогда лес показался ему сказочным теремом.

Сначала это был березовый, с золотыми листьями, лес вперемешку с багряными осинами и рябинами с красными гроздьями ягод. И далее начиналась дремучая тайга.

Теперь в ней, говорили взрослые, бродили немецкие диверсанты. Их сбрасывали с парашютами немецкие самолеты, а смелые горожане ходили вылавливать их. Взрослые говорили еще, что Гитлер с войсками не мог дойти до них ему помешали леса да болота, где топи непролазны, где только голодные медведи и волки живут, а на кочках лежат ядовитые змеи, готовые ужалить каждого прохожего.

– Вот и пусть! – шептал мальчик, продираясь через ветви. – Пусть я замерзну в лесу, если я никому на этом свете не нужен, пусть меня съедят голодные медведи и волки… А глаза мои выклюют черные птицы…

Пусть я попаду в руки фашистов, и они расстреляют меня, потому что я не выдам им дороги в город…

Так лихорадочно думал он, когда погрузился в сумрачный лес. Ему хотелось, чтобы его страдания стали еще сильнее…

Мальчик не заметил, как над головой его сомкнулись вершины леса, что тропка под ногами исчезла, и только моховой ковер похрустывал под ними.

Ночь в лесу

Мальчик никогда не бывал в большом лесу. Этот лес был мрачен и дик. На огромных, в несколько обхватов, стволах деревьев росли мхи и лишайники.

На некоторых он увидел, на высоте метров двух, ужасные продольные царапины. Он не знал, что это медведь метит границы своей территории, но эти отметины заставили сжаться его сердечко. Наверное, тот, кто поранил дерево, ходил где-то здесь.

Но и без того мальчику было страшно.

Быстро темнело, вскрикнул недалеко филин, загоняя усталых птиц в гнезда.

Мальчик поднял глаза и увидел на краю моховой поляны огромную, вывернутую с корнями, ель, под которой можно было спрятаться. Дрожа всем телом, он побежал к поверженной ели, наломал густых еловых лап, частью которых он устелил дно своего прибежища, а другими ветками укрылся под корнями могучего дерева. Стало тихо и даже тепло. Мальчик свернулся калачиком, согрелся собственным дыханием и скоро забылся тревожным сном.

…Серый рассвет только-только начал проникать в лесные урманы. Мальчик проснулся, дрожжа от холода. Страха не было. Но сильно хотелось есть. Казалось, что внутренности его свернулись до размера кулачка и тихо поскуливали.

Он нащупал в кармане яблоко и торопливо съел его. Морковку он оставил на обед.

Вчерашнее горе стало понемногу отступать. Ему все еще было жалко себя. Но теперь он уже подумал с жалостью и о тетке, которая не смогла принять его к себе в дом.

Он еще не успел оглядеться, как из недальних пределов леса донеслось тяжелое дыхание. Кто-то очень большой и грузный тащил по лесу поклажу… – Не диверсанты ли бродят здесь? – подумал с тревогой он.

Мальчик приподнялся, чтобы посмотреть, кто это ходит по туманному лесу. В серой предутренней дымке он увидел огромную согбенную фигуру в бурой меховой дохе.

Он хотел было окликнуть этого странного лесовика, но лесовик этот шумно выдохнул и страшно захоркал. И мальчик увидел в туманном прогале сверкнувшие тускло страшные звериные клыки.

Это был медведь! Страшный дикий зверь! От приближения его бесшумных шагов стыло сердце.

И тут медведь заметил мальчика, остановился, повернулся и медленно, вперевалку, двинулся к выскирю. Мальчик поднялся во весь рост и хотел крикнуть что-то громкое и строгое.

Но из открытого рта раздался даже ему неслышный шепот:

– Не смей!

Медведь мог одним ударом лапы опрокинуть этого маленького человечка, поднявшегося ему навстречу, сжимавшего в кармане крохотный перочинный ножик. Но вдруг медведь осел под его пристальным взглядом, сделал два шага назад и, развернувшись, стремительными прыжками умчался в лес.

Мальчик бессильно опустился на землю…

Спустя время он очнулся. В лесу было светло, пели птицы, прогоняя ночные страхи. Он поднялся. Было тихо и покойно.

И вдруг он увидел, как между деревьями бесшумно движутся тени. Это были люди в камуфляжных костюмах с большими заплечными мешками, с автоматами наперевес.

– Парашютисты, – догадался мальчик. – Фашисткие диверсанты. – Они, верно, хотят мост взорвать…

Мальчик присел за кусты.

– Нужно сказать нашим срочно. Иначе будет беда.

Когда он снова выглянул из кустов, немцев уже не было. Они бесшумно растворились в лесу.

Мальчик не знал, что в городе его искали весь остаток вчерашнего дня, ночью ходили в лес с фонарями, стреляли. Но следов мальчика так и не нашли. И теперь диверсанты, встревоженные ночными выстрелами, покидали свое прибежище.

Город на ладони

…Стало совсем светло. Мальчику уже не хотелось замерзнуть в лесу, отдать себя на съедение диким зверям или встать на пути диверсантов.

Надо было срочно возвращаться к людям. Но мальчик не узнавал места и не мог определить направления, в котором нужно было двигаться. И все же он пошел.

– Я должен выйти! Я должен предупредить солдат, что диверсанты рыщут по лесу. Они могут взорвать мост, и тогда наши вовремя не привезут на фронт пушки и снаряды… Я должен…

Ваня торопил шаг, пробираясь меж деревьев, царапая лицо и руки острыми ветвями. Он долго шел, казалось, вот-вот и выйдет на тропинку к городу, но лес становился все гуще и сумрачнее. Он менял направление и снова шел. И снова менял, и снова шел.

И тут он увидел прогал между деревьями. Поляна!

Мальчик радостно выскочил на нее и… обомлел. На противоположной стороне поляны виден был знакомый еловый выскирь, под которым он провел ночь.

Ваня готов был расплакаться, но сдержал себя. – Надо подумать. Я не мог так далеко уйти от города. Нужно залезть на вершину дерева и посмотреть, в какой стороне город.

На краю поляны росла большая береза, возвышавшаяся своей вершиной над лесом. Сучья ее словно приглашали подняться по ним на вершину.

Мальчик смело подошел к дереву.

– Я не буду смотреть вниз. Не буду. Только вверх, и тогда голова у меня не закружится, – уговаривал он сам себя.

И мальчик полез на березу. Скоро он был уже на вершине дерева, раскачивающегося на ветру вместе с мальчиком, у которого от страха замирало сердце.

Но он смог победить свой страх. Теперь нужно было посмотреть по сторонам и не свалиться вниз, если закружится голова.

Ваня медленно открыл глаза. Сердце его упало в пятки, а руки судорожно вцепились в березу.

Но он успел увидеть, прежде чем глаза снова закрылись, дымы паровозов, идущих по железке к городу, и сам город, обозначившийся сиянием крестов на куполах церквей.

Теперь он знал, куда ему идти. Скоро он вышел на тропинку, которая превратилась в дорожку. И вот лес расступился, и в прогале его увидел он знакомые очертания города.

– Дома!

Тетка увидела его еще с крыльца и бросилась навстречу:

– Ваня! Родной мой! Нашелся!

– Скажите солдатам, скорее скажите. Там в лесу фашисты, – шептал, задыхаясь, он.

Но спустя мгновение Ваня отстранился от тетки:

– Нет, об этом я расскажу сам военному командиру.

Он повернулся и решительно пошагал в сторону гудящей железнодорожной станции.

– Ваня! – кричала вослед тетка. – Возвращайся, Ваня! Я буду тебя ждать.

Она не бросилась его догонять.

Станция “Война”

Станция встретила его лязгом вагонов, гудками паровозов, запахом горелого угля и больницы. У перрона стоял санитарный поезд с красными крестами на вагонах. Девушки в белых халатах выгружали носилки с ранеными. Их было много – раненых. Полный перрон носилок.

Ваня видел, что на следующем пути стоял грузовой состав с платформами, на которых были пушки, закрытые сверху брезентом. Около состава ходили часовые в длинных шинелях, с винтовками, к которым были примкнуты штыки.

Тут набежали быстрые санитарки, поставили рядом с Ваней носилки и снова убежали в вагон.

На носилках лежал раненый боец, укутанный по шею серым солдатским одеялом… Глаза его были закрыты.

Ваня похолодел:

– Он мертвый!

Но человек, лежащий на носилках, открыл глаза:

– Слышишь, парень! – прошептал он. – Наклонись ко мне.

Ваня опустился перед носилками на колени.

– Вам плохо? Я сейчас позову взрослых.

– Мне хорошо, дружок. Я дома. Сейчас меня подремонтируют в госпитале и – домой.

– Дома хорошо, – сказал Ваня.

– Знамо, хорошо, – сказал раненый. – У меня сын с дочкой малые в деревне… Заждались.

Ваня напрягся.

– Ты вот чего, парень. Пошарь у меня под подушкой. Там кисет с махоркой. Сверни мне козью ножку… Курить страшно хочу…

Ваня пошарил под подушкой и вытащил мешочек с махоркой, на котором было вышито: «Любимому супругу Федору Синицыну».

И тут Ваню осенило.

– А Шурка и Лида Синицыны – не ваши дети? Раненый дернулся, и в глазах его засветилась радость:

– Ты знаешь их, видел?

– У них все хорошо, – по-взрослому отвечал Ваня. – Ждут…

У солдата покатилась по небритой щеке слеза…

– А вы? – взволнованно спросил Ваня. – Вы моего папу не встречали там? Михаил Петрович Андриянов…

Раненый помолчал, наверное, он вспоминал своих фронтовых товарищей.

– Воюет твой батька, дружок. Бьет врага…

Не горюй, – сказал тихо раненый. – Верь мне. Вернется…

Он глубоко вздохнул и закрыл глаза.

Тут к носилкам подбежала девушка в белом халате, глянула на раненого, и испуганно закричала:

– Люся! Рядовой Синицын отходит! Доктора зови…

Девушки подхватили носилки и бегом бросились к вагону.

Сердце у Вани, не успевшего обрадоваться весточке об отце, сжалось от боли.

Он так и остался стоять с синим кисетом в руках на перроне.

Ваня хотел было идти искать главного воинского начальника дальше.

Но события на перроне развивались быстро.

Носилки с ранеными погрузили в машины и увезли в госпиталь, санитарный поезд перегнали на запасный путь, а на его место пышущий парами паровоз притащил какой-то страшный пассажирский поезд. Едва он затормозил, как из вагонов стали вываливаться люди-скелеты… Они едва держались на ногах…

Но страшнее всего, тут же из вагонов стали выносить за руки, за ноги людей и складывать их штабелями рядом с вагонами…

– Что это? – испуганно спросил Ваня у бабушки, остановившейся рядом с ним.

– Господи! Это люди. Люди! Господи, спаси их души! – запричитала бабушка. – Они умерли в дороге из Ленинграда от голода. Не доехали до нас. Надеялись на спасение… А видишь, как вышло… Все эта война проклятущая…

Но Ваня уже не слушал бабушкиных причитаний. Ноги сами понесли его куда-нибудь подальше от этого страшного места.

…Он очнулся только на большом пустыре за железнодорожными линиями.

– Стоять! – девушка в зеленой фуфайке, пилотке со звездой и кирзовых сапогах, винтовкой преградила Ване дорогу. – Сюда нельзя. Здесь охраняемый объект.

Ваня остановился. Он вспомнил снова, зачем он пришел на станцию.

– Мне нужно увидеть главного военного начальника, – сказал он решительно.

– Ты хочешь увидеть Сталина? – удивилась девушка-часовой.

– Нет, – строго ответил ей Ваня. – Мне нужен ваш начальник. Мне нужно передать ему военную тайну.

– Ну, что ж, – сказала девушка. – Проходи. Видишь землянку, дым из трубы идет? Там командир нашей зенитной батареи – капитан Петров.

Землянка была устроена на пустыре за церковью. Рядом стояли два зенитные орудия, грозно устремленные длинными шеями-стволами в небо, около которых сновали девушки в таких же зеленых фуфайках.

Зенитки охраняли станцию и город от налетов немецкой авиации.

Девушки не обращали на мальчика внимания. Ваня спустился в землянку, вход в которую занавешивал зеленый брезент.

Молодой командир сидел за столом, собранном из ящиков, погрузившись в бумаги.

– Тебе что нужно, мальчик? – спросил капитан.

– Я видел сегодня диверсантов в лесу.

– Что ты делал в лесу?

– Ночевал. Я из приюта сбежал.

– Ясно, – сказал капитан. – Есть, наверное, хочешь? Сейчас я девчонкам скажу, чтобы каши нам принесли. И с начальником гарнизона свяжусь. Изловим мы твоих диверсантов.

– Это не мои. Их Гитлер послал.

– И Гитлера поймаем, дай срок.

И капитан стал звонить начальнику гарнизона.

Вскоре на батарею приехала за Ваней машина.

…Начальник гарнизона, усталый, не молодой майор, прислал за Ваней свою машину. В штабе он расстелил на столе карту, на которой были изображены все окрестности города вплоть до одиноких сеновалов, мелких ручьев и тропинок. Ваня без труда нашел поляну с упавшей елкой, где он ночевал. И то место, где он видел диверсантов…

– Спасибо, ты нам очень помог… – майор положил на плечо мальчику тяжелую руку. – А в знак нашей дружбы я попрошу, чтобы тебя отправили в хороший детдом. В Николаевку. Уж я-то, брат, знаю, я сам родом из этого села. Скажу тебе по секрету, что местные жители там сирот больше любят, чем собственных детей. Таков уж закон деревенского мира: отдавать свою любовь и заботу тому, кто больше всего в этом нуждается.

– Я не сирота, у меня папка воюет…

– Прости. Но пока папка бьет врага, ты тоже помогай стране – учись прилежно… А все остальное государство возьмет на себя…

Осенний пароход

Небольшая группа детей, собранных из разных приютов, стояла на причале в ожидании отправки. Пароход, словно сказочный богатырь, большой и красивый, с черной бородой дыма, густо валившей из трубы, появился из-за поворота реки и подал веселый голос:

– Иду! Иду!

Все пришло в движение: крестьянки с заплечными мешками, раненые солдаты на костылях и просто с палочками, едущие домой на отдых и лечение, девчонки и парни из ремесленного, учившиеся на трактористов, военные люди…

Слышно было, как работают машины этого богатыря, вращая огромные колеса по бокам судна, которые загребали плицами воду и сообщали пароходу движение. На носу его и на капитанской рубке развевались флаги. Всюду сияли золотом и темным полированным деревом поручни и ручки, дым весело валил из белой трубы, матросы в красивых форменках крепили канатами пароход к причалу и подавали трап-лестницу.

Детей пропустили первыми, матросы проводили их к лестницам, ведущим в глубокий трюм. В трюме было тепло. Детей, простоявших на ветру причала в ожидании парохода и попавших в тепло, разморило. Они, словно воробьи на ветках, расселись по скамьям и нахохлились, впадая в дрему.

Ваня тоже согрелся, и его тоже стал одолевать сон. Но только он засыпал, как перед глазами его появлялись, похожие на крыс, немецкие диверсанты, пробирающиеся лесом, потом всплывала ужасная картина блокадного поезда с людьми-скелетами и штабелями мертвых тел.

Мальчик вздрагивал и просыпался в тревоге. Он пытался отогнать эти страшные видения, но они возвращались снова и снова.

Измученный Ваня поднялся на палубу. Пароход уже вышел за городскую черту и двигался меж берегов. День разгорался, сквозь тяжелые тучи пробивалось солнце. Красота вокруг была волшебной. Леса, стоявшие вдоль берегов, были в осенней позолоте и багрянце, среди берез и осин зеленели сосны и ели.

Временами леса расступались. К реке выходили луга, уставленные стогами, пашни с молодыми всходами. По урезу воды в камышах стояли цапли, в зарослях крякали жирные утки, то и дело поднимаясь на крыло.

В одном месте Ваня увидел, как деревенские ребятишки тащат из реки тяжелый бредень, как бьется в чупе рыба…

Ваня вздохнул всей грудью воздух речных долин и разливов. Тоска и страхи понемногу стали рассеиваться.

Ему нравилось вот так плыть и плыть на пароходе вдоль берегов с деревнями, церквами, овинами и скотными дворами, крытыми соломой…

Вот пароход вошел в коридор сосновых боров. Гигантские сосны склоняли свои кроны над водой, крутые обрывистые берега были увиты мощными корнями, удерживавшими эти гигантские деревья.

Под этими корнями сидели пастухи и жгли костер, над которым висел котелок. Такая мирная вокруг была картина. Хотелось, чтобы это путешествие длилось и длилось всегда.

– Когда я вырасту, я стану работать на флоте, – сказал сам себе Ваня.

– Флот – настоящее мужское дело, – ответил кто-то за его спиной.