Анатолий Дроздов
Пистоль и шпага
1
Засада… Не в том смысле, что у нас проблема – просто сидим. Багратион рассердился, что мы оставили пушки в Смоленске, и велел добыть новые. Сам-то 23 потерял, но ему можно. Он командующий 2-й Западной армией, генерал от инфантерии и вообще князь древнего рода. Хотя в Грузии таких князей – каждый второй после каждого первого. Наши пушки были полным барахлом: две списанные трехфунтовки и еще пара древних четырехфунтовок, которые мы притащили из имения графини Хрениной. Для них и ядер-то не сыскать, как и стаканов с картечью – сами заряды вязали. Но формально выглядит ужасно: потеря целой батареи. И не важно, что пушки мы заклепали, а французам они и на хрен не сдались – у них другие калибры, но фитиль нам со Спешневым Багратион вставил от души. Дескать, обязаны были вывезти. Бросить раненых, погубить людей, но железяки притащить. Здесь другое представление об оружии: пушки дороже человеческих жизней. Орудие стоит дорого, и делать его долго, а солдат бабы новых нарожают. 1812 год…
Это я ворчу. Посидите в засаде сутки – сами озвереете. Заняться совершенно нечем – только наблюдать из кустов, как прет на восток «La Grande Armée»[1]. Наполеону надоело сидеть в Смоленске, и он погнал своих баранов на убой. Торопятся покойнички… Лучше бы в Днепре утопились: и сами бы не мучились, и нам легче. Нет же, Москву им подавай! Медом им там, понимаешь ли, намазано. Будет вам мед – с мерзлой кониной вприкуску. На всю жизнь запомните…
Отслеживать передвижение французов легко – их выдают огромные столбы пыли. Они поднимаются высоко к небу – видно за несколько километров. Колеса повозок и тысячи ног размолотили грунт местных дорог в прах. Ноги проваливаются в него по щиколотку, а то и более. Дождей нет, жара, и вся эта взвесь, взбиваемая сапогами и копытами, висит в воздухе, оседая на мундирах и потных лицах. Солдаты превратились в негров – только белки глаз видны на черных лицах. Мундиры у всех одинаково черные. Помыться и постираться нельзя – с водой плохо. Ее и для питья не хватает. Колодцы в деревнях вычерпываются до дна передовыми частями, идущим следом достается жидкая грязь. Люди пьют из луж и болот, случается – и конскую мочу[2]. Здоровья армии это не добавляет. «La Grande Armée» ползет на восток, как линяющая змея, оставляя по пути клочки кожи. Но ползет – воля императора. Не ходил бы ты, Бонапарт, по шерсть – не вернулся бы стриженым…
Скучно. Сидим себе в лесочке, наблюдая с опушки за дорогой. Хотя, чего там разглядишь в пыльном облаке? Выбором цели занимаются казаки из приданной батальону полусотни – их на это счет жестко проинструктировали. Не добычу искать, наскакивая на отставших французиков, а выпасти для нас подходящую артиллерийскую часть – сравнительно небольшую, чтобы справиться, но с необходимыми орудиями. Двенадцатифунтовки не годятся – слишком тяжелые, шестифунтовки будут в самый раз. Четыре у нас есть – захватили под Смоленском, еще столько взять – и Багратион успокоится. Что-то он в последнее время неровно к нам дышит. Хотя не только к нам. Назначение Кутузова главнокомандующим расстроило генерала: в этой роли он видел себя. Царь решил иначе. Не потому, что питает слабость к Кутузову – тут ровно наоборот: не любит Александр I прославленного полководца – живой упрек своей глупости. Под Аустерлицем Александр решил показать Наполеону, какой он крутой перец, и, не став слушать возражения Кутузова, полез в бой. Результат известен. Если бы не героизм отряда Багратиона, задержавшего французов у Шенграбена, полетели бы от русской армии клочки по закоулочкам. Но и так кровью умылись…
Кутузова и Багратион не любит. Считает его слишком осторожным, медлительным, чрезмерно угодливым. Что есть, то есть. Лукавый царедворец – это про Кутузова. Трудно его за это упрекать – времена такие. Не угодишь императору – отправят в ссылку. Суворов в такой пребывал, да и у Михаила Илларионовича проблемы были. Но не Багратиону Кутузова винить – сам несколько лет отирался при царском дворе. Его отличал Александр I и особенно его мать – вдовствующая императрица Мария Федоровна, в девичестве София Вюртембергская. В числе избранных лиц Петра Ивановича постоянно приглашали разделить трапезу с царской семьей – великая честь по нынешним временам. И ждала бы князя блестящая карьера, не угоразди его влюбиться в сестру императора Екатерину. Та ответила взаимностью. Александра I этот мезальянс, мягко говоря, в восторг не привел. Мало того, что Багратион по своему происхождению не мог претендовать на руку его любимой сестры, так еще пылкий грузин состоял в законном браке! Пусть в несчастливом – его ветреная супруга шалила в Европе, но тем не менее. Екатерину срочно выдали замуж, а Багратиона отправили на юг воевать с турками. Лавров он там не снискал. Противника бил, гонял по берегам Дуная, но вожделенного мира не добился, как и сменивший его генерал Каменский 2-й[3]. А вот Кутузов смог. Разработал блестящую операцию, выманив турок на левый берег Дуная, где и дал им прикурить. Одержав победу, сумел потрафить султанскому визирю, тонко сыграв на струнах турецкой души, вследствие чего привез в Петербург такой нужный России мир. В результате осыпан почестями, стал светлейшим князем и великим полководцем в глазах народа. Собранный Александром I Чрезвычайный комитет единогласно высказался за назначение Кутузова главнокомандующим. И царю пришлось, скрепя сердце, подписать указ.
Вот такие страсти в петербурхах. А мы тут сидим, сухарь жуем. Костры зажигать нельзя. Увидят французы дым и заглянут на огонек. С них станется: у самих-то, поди, и сухарей нет. Ну, а те, что есть, не разжуешь без водички. У нас ее хоть залейся: нашли в лесочке ручеек. Наполнили манерки, напоили коней. Жить можно, только пушки нужны. Где эти сыны Дона бродят? Чуть свет ускакали – и ни слуху, ни духу. Хотя Чубарый, кровь из носу, обещал орудия для нас сыскать.
Чубарый – это фамилия и прозвище одновременно. Лицо у хорунжего в пигментных пятнах, как и круп его коня. Отсюда и погоняло. Кудрявый чуб, взгляд с прищуром. Про таких говорят: «Жох!» Первое, что спросил, прибыв в батальон:
– Как дуван делить будем, господин майор?
Спешнев от такой наглости онемел, но я ждал от казака чего-то подобного, поэтому пришел на выручку командиру батальона.
– По справедливости.
– Это как? – сощурился Чубарый.
– Все, что возьмете сами, без егерей – ваше. В совместном деле – доля, равная с другими. Остальное – в пользу батальона.
– Годится, – кивнул хорунжий, подумав.
– Но приказы мои выполнять в точности! – добавил пришедший в себя Спешнев. – Вздумаете шалить, своих грабить – попрошу командующего армией отправить вас обратно к Иловайскому с соответствующей реляцией. Это ясно, хорунжий?
– Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие! – улыбнулся казак. – Нешто мы без понятия? Коли к нам с добром, так и мы с душой.
Насчет грабежа Спешнев упомянул не случайно. Есть проблема. Атаман Донского казачьего войска Платов[4] ушел в запой. Склонен генерал к этому делу. Пока воевал с Багратионом при 2-й армии, держался. Петр Иванович сумел убедить атамана воздержаться от любимой им горчишной водки, пообещав, что вот-вот царь дарует атаману графское достоинство, поелику казак его заслужил, и Багратион о том слышал. Следует только потерпеть с водочкой. Платов прислушался, но, вернувшись в 1-ю армию, узнал, что титулом для него не пахнет. Обиделся и запил, причем в лежку. Оставшись без пригляда, казаки пошли в разнос, принявшись грабить всех подряд. Не только французов – тех бы ладно, но и русских. Прошлись неводом по деревням и селам. Результатом стали многочисленные жалобы помещиков и чиновников, в штабе Кутузова обеспокоились. Платова приводят в чувство, к Бородино атаман протрезвеет. Еще и отличится фланговым ударом, который французы успешно парируют, но встревоженный этим Наполеон не решится бросить в бой свою гвардию. Впрочем, так было в моем времени. Как выйдет здесь – хрен знает…
Пока есть время, расскажу о себе. Зовут меня Платон, фамилия – Руцкий, отчество – Сергеевич. 31 год, не женат и не был. Работал фельдшером скорой помощи в Могилеве. Несколько лет жил за границей, во Франции и в Германии, уверенно говорю по-французски и по-немецки. Увлекался войной 1812 года, дружил с реконструкторами, даже собирался влиться в их ряды. Не мог даже предположить, насколько пригодятся эти, казалось бы, бесполезные в моем времени знания. Осенью 2019 года выехал с экипажем на срочный вызов – ДТП на магистрали. Мы везли в больницу травмированную женщину, когда столкнулись со скотовозом. Перед тем, как врезаться головой в заднюю дверь, различил заполнивший пространство кареты странный радужный пузырь…
Очнулся уже здесь, в июле 1812 года, голый, как младенец, да еще с раной на голове. В ДТП я не пострадал – приласкал меня саблей вюртембергский гусар. Он же со товарищи меня ограбил, сняв даже носки. Про смартфон Самсунг (три штуки, ха-ха), деньги и прочее лучше не вспоминать. Подобрали меня, беспамятного, русские егеря, отступавшие от Салтановки. Командовал ими раненый в ногу штабс-капитан Спешнев. Я достал ему пулю из бедра, лечил; мы, можно сказать, подружились. Правда, не сразу. Поначалу Спешнев подозревал во мне шпиона. Разобрались… Ну, и начались наши приключения.
На пути к Смоленску помножили на ноль роту польских шеволежеров, взяв богатую добычу. Шеволежеры оказались не абы какими, а гвардией Наполеона. За каким чертом их принесло к имению графини Хрениной, куда вышли остатки нашей роты, неизвестно, но это стало последней ошибкой в их далеко не праведной жизни. План этого боя придумал я, что принесло мне уважение со стороны Спешнева и егерей, а также графини и ее дочери. Им я представился незаконным сыном князя Друцкого-Озерского, записанным в могилевские мещане. Бастарды дворян в этом времени – обычное дело (вспомните Пьера Безухова из «Войны и мира» Толстого), так что никто не удивился. Графиня даже пообещала отдать за меня дочь – при условии, что сумею выбиться в дворяне.
Я отнесся к этому скептически, а зря. Под Смоленском мы встретили Багратиона, который оказался знакомцем Хрениной. Она и Барклая де Толли, как выяснилось, знала. Ну так, вдова генерала… Похлопотала она за нас. В результате Багратион оставил нас при себе, пополнив людьми и пушками. Егерей посадили на коней. Получилась отдельная рота специального назначения – летучий отряд. Под Красным мы помогли Раевскому отбиться от Мюрата, под Смоленском дали прикурить моим обидчикам вюртембержцам. Затем под командованием генерала Паскевича вели бои на улицах города. В результате русская армия организованно оставила Смоленск, вывезя раненых и склады. За сии подвиги Спешнев стал командиром отдельного батальона конных егерей, майором и кавалером ордена Святой Анны третьего класса. Меня царь пожаловал чином подпоручика, перед этим возведя в потомственное Российской империи дворянское достоинство.
К слову, небывалый случай. Здесь, чтобы получить офицерский чин, непременно нужно послужить в армии – пусть даже фиктивно. Например, быть записанным ребенком в какой-нибудь полк. Помните Гринева из «Капитанской дочки» Пушкина? Но, видимо, императора впечатлил захват нами вражеской батареи, а также то, что рота последней вышла из Смоленска. Еще я познакомился с организатором российской военно-полевой хирургии Яковом Васильевичем Виллие, в прошлом шотландцем Джеймсом Уайли, рассказал ему об асептике и антисептике. Надеюсь, он внедрит их в практику – директору медицинского департамента военного министерства это проще.
Я ли тому причиной, или дело в другом, но с моим появлением события в этом мире стали меняться. Смоленское сражение здесь случилось на четыре дня позже и происходило иначе. Армия Багратиона, оставленная оборонять город, встретила «Grande Armée» на заранее подготовленных позициях и заставила умыться кровью. Самим, впрочем, тоже досталось: Багратион потерял 12 тысяч человек и 23 пушки. Но зато русская армия отходила в полном порядке, не отбивая постоянные наскоки французов, как было в моем времени. Французы о нас словно забыли, и только на днях двинулись следом. Такое поведение противника, насколько знаю, преисполнило русских генералов желанием, не отходя далеко от Смоленска, дать бой. Но Кутузов эти настроения похерил. Умереть в сражении – это каждый дурак сможет, ты попробуй противника обмануть. Насчет этого светлейший князь дока: турок вон как провел. К тому же главнокомандующий понимает: чем дальше «Grande Armée» заберется в Россию, тем хуже для нее. Коммуникации у Наполеона и без того растянуты, а здесь не ХХ век – ни железных дорог, ни автомобилей. Все на лошадках, которые влекут повозки со скоростью пешехода. Так что Кутузов бракует позиции для генерального сражения одну за одной. Под Царевым Займищем, Дорогобужем, Вязьмой… К слову, справедливо. Позиции дрянные. Их вообще непросто выбрать. Нужно большое поле с прикрытыми флангами, а здесь местность лесистая или заросшая кустарником. Квартирмейстеры, а именно они в этом времени выбирают поле боя, загоняли лошадей. Все из-за отсутствия мозгов. Сейчас не 1941 год, нападение Наполеона не было внезапным – его ждали. Тот же Дрисский лагерь успели соорудить. Но творение немца Фуля оказалось глупостью, и его не стали оборонять. А вот заранее выбрать подходящие позиции не догадались. Более того, в штабах карт Смоленской губернии не оказалось, сейчас их спешно рисуют[5]. Бардак…
Так и до Бородино докатимся, история повторится. Одно радует: в этот раз встретим французов не на спешно подготовленной позиции, а на толком обустроенной. Соорудим редуты, флеши, ретраншементы и что-нибудь еще – не силен я в фортификации. И армия будет другой. Не усталая и оборванная, изнывающая от жажды и постоянных наскоков противника, как в моем времени, а сытая и уверенная в себе. Сражение под Смоленском убедило солдат и офицеров, что французов можно бить. 40 тысяч русских выстояли против 180 тысяч французов и отступили в полном порядке. Из Москвы навстречу тянутся обозы с припасами и снаряжением, идут маршевые роты рекрутов. 2-ю армию Багратиона уже пополнили до прежней численности. Разбить Наполеона, возможно, и не разобьем, но вломим от души. Вот тут и пригодятся пушки…
Чу! Кто-то скачет. Со стороны лесной дороги приближается топот копыт. Вскакиваю с расстеленной попоны, на которой валялся. Рюмин уже поднял егерей. На поляне за опушкой в считанные секунды выстраиваются шеренги. Блестят в лучах солнца начищенные штыки. Если это французы, встретим так, что мало не покажется. Только зря тревожились. На поляну влетают бородатые всадники с пиками, одетые в синие мундиры и такие же шапки. Казаки…
– Нашли, господа! – выпаливает Чубарый, подлетев к нам. – Здесь неподалеку. Четыре шестифунтовки и около сотни прислуги.
– Немцы или французы? – интересуюсь.
– По мундирам не разобрать, – пожимает плечами хорунжий, – все в пыли. Нам без разницы.
Он щерится, показывая крупные, лошадиные зубы. На покрытом пылью лице они кажутся белыми, хотя на деле прокурены до желтизны. Любит казак трубочку.
– Николай Иванович! – смотрю на Рюмина. – Людей – на конь!
Штабс-капитан кивает и бежит к роте. Со стороны смотреть – полнейшее пренебрежение уставом и традициями: подпоручик командует старшим по чину. И ерунда, что по должности я выше – младший офицер при командире батальона. Чином и старшинством ниже? Значит, не моги. Однако командовать операцией Спешнев поручил мне. Почему? Семен искренне убежден, что мне сам черт ворожит, и некогда прибившийся к его роте фельдшер невероятно удачлив. Очень серьезный довод по нынешним временам – военные суеверны. Командиры рот не возражали: о наших с Семеном подвигах известно всей армии. Был только спор: чью роту выбрать? Батальоном идти нельзя: четыре сотни людей и коней провести в тыл неприятеля сложно, да и не нужно. Последнее объяснил я. Для наскока на крупную часть батальона все равно мало, а для партизанского рейда достаточно роты. Вот и встал вопрос: какую из них взять? Захват пушек – это гарантированный орден и повышение в чине. Командиры двух рот схлестнулись в споре: каждый хвалил своих егерей и себя любимого. Молчал только бывший фельдфебель, ныне прапорщик Синицын, принявший у Спешнева нашу бывшую роту. Робеет Антип Потапович в обществе благородий, не привык еще. Ничего, это временно. Да и мы с Семеном решили его егерей в рейд не брать. Во-первых, их мало вышло из Смоленска, половина роты – пополнение из рекрутов. Боевая ценность новобранцев сомнительна – пусть поучатся у ветеранов. Во-вторых, ни в одной роте армии нет стольких Георгиевских кавалеров. Знаки отличия военного ордена носят Синицын и все его унтер-офицеры, есть они и у рядовых егерей. А вот в ротах Рюмина и Голицына такого не наблюдается, хотя сражались они на подступах к Смоленску и в самом городе геройски. Обычное дело: награждают тех, кто у начальства на виду. Мы с Семеном в этом отношении вне конкуренции: отдельная рота при командующем армией. Теперь уже батальон…
Спор офицеров разрешили жребием, и он выпал Рюмину.
– Не сердитесь, Михаил Сергеевич! – улыбнулся Спешнев огорченному Голицыну. – Будет и для вас дело. Сочтемся славою. Про вас и без того в песне поют.
Чистая правда. Это я запустил в оборот песню из моего мира о корнете Оболенском и поручике Голицыне. Но там они были вымышленными героями, здесь нашлись реальные. По крайней мере, Голицын. Чин и фамилия совпали? Конечно. Герой? А как же! Значит, песня про него. Сам слышал, проезжая мимо одного из бивуаков, как чей-то голос выводил: «Не падайте духом, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина…» Популярна в армии и переделанная мной егерская «Отшумели песни нашего полка». «Не обещайте деве юной любови вечной на земле» распевают во всех кавалерийских полках, в казачьих – «Только пуля казака во степи догонит». Я тут, похоже, Пахмутова и Добронравов в одном лице. Сарказм, если кто не понял…
Ведомая казаками рота втягивается на лесную дорогу. Подкованные копыта глухо месят пыль, звякает амуниция, скрипят ремни, фыркают лошади. Жужжат в воздухе слепни, атакуя потные лица. Шума производим немало, но он вязнет в приступивших к дороге елях. Время от времени пересекаем вырубки. Лес здесь спелый, места заселенные, вот и сводят потихоньку растительность мужички. Они и дорогу, по которой движемся, проложили – хрен бы иначе мы здесь пробрались. Путь разведали казаки, в таких рейдах они незаменимы.
Лес кончается, выбираемся на ржаное поле. Хлеба стоят нетронутыми – не добрались сюда французские фуражиры. Доберутся… На холме за полем – небольшая деревенька в дюжину дворов, дорога идет к ней. Колонна втягивается в селение и движется дальше. Крестьян не видно, даже детей, не бродят по улице куры и поросята. Жители ушли или спрятались. Пусть – нам они не нужны. На околице оборачиваюсь и смотрю назад. Ротные фурлейты[6] и приданные им в помощь казаки исправно гонят табун расседланных коней. Зачем они нам? Узнаете.
За деревней пересекаем болотину. Она подсохла, но копыта коней чавкают по грязи. Интересно, пушки пройдут? Догоняю Чубарого и задаю этот вопрос.
– Не тревожьтесь, Платон Сергеевич! – успокаивает хорунжий. – Еще как пройдут. Больших дождей давно не было.
Ну, ну… Чубарый, кстати, по-русски говорит правильно, а при желании – и без характерных казачьих словечек. Но при случае изображает из себя полуграмотного сына Дона. Жох…
Болотина питает небольшой ручеек, текущий в топких берегах. По нынешним временам – сокровище. Столько воды! Пересекаем его, втягиваемся в лес, вернее – рощицу и останавливаемся. По совету хорунжего спешиваемся среди деревьев и идем к опушке.
– Вот тут они и пройдут, – Чубарый указывает плеткой на дорогу в отдалении. По ней тянутся войска, поднимая к небу столб пыли. М-да, много вас здесь…
– Не миновали ли часом?
– Не должны, Платон Сергеевич! – мотает головой казак. – Кони у них совсем заморенные, как и артиллеристы. Отпор, коли и дадут, то дохлый. Наскочим, поколем, порубим, заберем пушки – и обратно.
А другие французы будут на это спокойно смотреть? Судя по фигурам, мелькающим в пыльном облаке, войска по дороге тянутся сплошной массой. Разрывов между частями практически незаметно. Да я тут полроты положу, и это еще в лучшем случае. По местным обычаям, это нормально: разменять пять десятков солдат на четыре пушки. Но я из другого времени и так не могу. К тому же захват может провалиться. Случись на дороге кавалерийская часть – и нам амбец. Полный.
– Поступим иначе, – говорю Чубарому и подошедшим офицерам.
Они выслушивают меня с изумленными лицами, но не спорят: план им нравится.
– Теперь ясно, зачем мундир понадобился, – замечает Чубарый.
Еще в первое знакомство я попросил казака добыть мне мундир французского офицера – желательно, чином постарше. Обещал заплатить, но хорунжий отказался от денег, когда узнал, для чего. Назавтра притащил мундир, причем чистый, без крови. Я не стал спрашивать, где взял. Сыны Дона регулярно захватывают пленных. После допроса в штабе тех отправляют в тыл. Контроля за этим нет, так что возникают коллизии. Русские генералы хотят выглядеть европейцами: пленных кормят, дают им деньги, приказывают вернуть отобранные казаками личные вещи. Последним это не нравится, и они осуществляют повторную экспроприацию. Повезет, если французов оставят в живых. Остается надеяться, что неизвестный мне майор-француз уцелел. Ну, а если нет… Его сюда не звали.
* * *
Фон Бок был зол. Его раздражало все: жара, пыль, жажда, недостаток продовольствия для солдат и фуража для коней, но всего больше – необъятные просторы этой дикой страны и ее армия, которая, уклоняясь от сражения, убегала, заставляя французов и их союзников тащиться следом. Кони и люди изнемогли. На последней стоянке пришлось оставить ротные гаубицы[7] – лошади не могли их более тащить. Фон Бок наказал расчетам привести коней в порядок и догонять роту. Иллюзий, что это получится, не питал: артиллеристы не станут спешить. Мало кому в корпусе Вестфальского короля[8] нравилась эта война, в том числе самому монарху. После сражения под Салтановкой он получил выволочку от императора, обиделся и укатил в Кассель. А вот солдаты остались. И теперь, подчиняясь французскому маршалу, тащились вглубь русских земель. Фон Бок был уверен, что судьба их ждет печальная. Об этом буквально вопил его воинский опыт. После разгрома прусской армии фон Бок попал в плен, где и получил предложение пойти на службу Вестфальскому королю. Согласился. А что оставалось делать? Кому в Европе нужен нищий артиллерийский офицер? Единственное, что фон Бок умеет, так это воевать. В армии несладко, но кормят хорошо. Кроме России, конечно. Здесь приличной провизии не найдешь даже за большие деньги…
Занятый мыслями, фон Бок пропустил мимо ушей какой-то гам впереди. Кто-то там чего-то спрашивал по-французски. Этот язык фон Бок знал плохо, хотя приходилось учить – король у него француз. Командир роты остановил коня и прислушался. Следом встала и рота. Затих топот копыт и сапог, визг от колес из-за несмазанных осей (жир для них артиллеристы давно съели), звяканье амуниции. Из пыльного облака впереди донесся требовательный голос. Кто-то хотел видеть командира артиллеристов. Фон Бок обреченно вздохнул: наверняка из штаба маршала Даву прислали посыльного с инспекцией. Роту и прежде подгоняли на марше. Сейчас посыльный разглядит, что они без гаубиц, выскажет командиру все, что о нем думает, и доложит в штаб. Будут неприятности…
Словно в подтверждение его слов, из пыльного облака вынырнул всадник на мышастой лошади. Чистый, почти не запылившийся мундир, загорелое лицо, опять-таки не припорошенное пылью, витой шнур на эполетах. Фон Бок только мысленно вздохнул, представив, каким пугалом выглядит он сам. И как у этих штабных получается оставаться чистенькими?
– Майор Жюль Верн из штаба императора, – сообщил всадник, подъехав ближе. – Представьтесь!
– Капитан фон Бок, – козырнул артиллерист и продолжил, подбирая французские слова: – Командир третьей роты батальона пешей артиллерии Вестфальского короля.
– Гессенец? – сощурился Верн.
– Пруссак, – буркнул фон Бок.
– Вижу, вам непросто говорить по-французски, – улыбнулся посыльный, переходя на немецкий. – Мы можем общаться на вашем языке. Вы меня понимаете?
– Вполне! – кивнул фон Бок. – Хотя выговор у вас странный.
– Главное – смысл, – улыбнулся француз. – У меня приказ императора: собирать на марше артиллерийские части и направлять их в распоряжение Главной квартиры. Следуйте за мной, герр капитан!
– Лошади и люди устали, – буркнул фон Бок, которому не понравилось распоряжение. – Мы изнываем от жажды и голода, поэтому не сможем передвигаться быстро.
– Вижу, – не стал спорить посыльный. – Но у меня для вас хорошая новость, герр капитан. Вон там, – он указал рукой на лесок на пригорке, – вас ждет отдых и пища. И сколько угодно воды. Хватит, чтобы утолить жажду, напоить коней и умыться самим.
Он улыбнулся. Фон Бок насторожился. Что-то было не так. Получить такое щедрое предложение от француза? На протяжении этой войны они давали ясно понять, что вестфальцы не ровня им. Это выражалось в интендантском снабжении в последнюю очередь, снисходительных взглядах французских генералов. Хотя обычные офицеры относились к вестфальцам по-дружески. Могли даже руку унтер-офицеру протянуть, что для пруссака казалось немыслимым[9]. Этот из таких?
Колебался фон Бок недолго. Посыльный говорил громко, и слово «вода» мигом разлетелось среди артиллеристов. В сторону леса теперь смотрели все, включая лошадей. «Ладно, – подумал капитан. – Для начала напоим людей и лошадей, а там посмотрим. Я могу затребовать и письменный приказ. У этого щеголя его наверняка нет…»
– Сворачиваем! – махнул рукой капитан.
Рота покинула дорогу, пересекла луг, на котором уже не осталось травы – съели лошади передовых частей, и втянулась в лесок. Вход в него преграждал густой кустарник, который, видимо, и не позволил другим частям отыскать здесь воду. Кавалеристы это непременно сделали бы. Но, судя по следам копыт, которые обрывались у опушки, они не догадались прорубить в кустарнике проход либо поленились. А вот для роты фон Бока его кто-то сделал, причем только что – листья на срубленных ветках еще не успели завянуть. Когда рота втянулась в рощу, проход позади них завалили, но капитан этого не видел. Он, как и его подчиненные, смотрели вперед. Вода! Скорей бы!
Француз не обманул: за лесом протекал ручей. Небольшой, но воды здесь было столько, что хватило бы на полк. Бросив упряжки, солдаты, не ожидая команды, рванулись к ручью. Падая на колени, погружали грязные лица в воду и пили, пили, пили… Фон Бок только рукой махнул. Спрыгнув с лошади, он подошел к ручью выше по течению, нагнулся и зачерпнул воду ладонями. Сначала умылся, а затем стал пить. Утолив жажду, он осмотрелся, и увиденное ему не понравилось. Упряжки с пушками кто-то отогнал в сторону, а его артиллеристы жались у ручья, встревоженно глядя в сторону леса. Там, выстроившись в шеренгу, стояли солдаты в зеленых мундирах. Ружья в их руках были направлены на подчиненных капитана. Блестели на солнце начищенные штыки. В довершение картины на опушку выскочили с полсотни бородатых всадников с пиками в руках. Растянувшись фронтом, они опустили пики ниже лошадиных шей – как раз на уровне человеческой груди, и замерли в готовности. «Русские!» – понял фон Бок. Сейчас прозвучит команда, и эти жуткие «cosaque» ринутся на вестфальцев. Некоторые из его подчиненных уже обнажили тесаки, лейтенант достал пистолет, но это безнадежно. Кавалерия их сомнет, а русские солдаты довершат дело штыками.
Несмотря на жару, спина фон Бока покрылась холодным потом. Ловушка! Он завертел головой в поисках заведшего их сюда француза и увидел его. На том же мышастом мерине тот подъехал ближе и улыбнулся.
– Предатель! – прошипел фон Бок.
– Ошибаетесь, герр капитан! – ответил француз. – Позвольте представиться: подпоручик отдельного батальона при командующем 2-й армией России Руцкий. Моему императору, – он выделил интонацией слово «моему», – нужны ваши пушки, и я их заберу. А это, – он ткнул пальцем в мундир, – маскировка, военная хитрость. Прикажите своим солдатам и офицерам сложить оружие и не сопротивляться.
– А если откажусь? – буркнул фон Бок.
– Тогда мы вас убьем, – пожал плечами Руцкий. – Мои казаки, – он указал на всадников у опушки, – предлагали сделать это сразу. Но я не хочу убивать прусских офицеров и солдат. Наши страны воевали против Бонапарта, а после того, как мы выгоним его армию, вновь станут союзниками. Возрожденной Пруссии понадобятся офицеры и солдаты, – подпоручик произнес это громко, чтобы слышали все. – Всем сдавшимся гарантирую жизнь. Мы снабдим вас провизией и оставим здесь. Кроме вас, герр капитан. Вы проследуете с нами в штаб русской армии. Ваше решение?
Фон Бок вздохнул и, достав из перевязи шпагу, протянул ее русскому.
– Мюллер! – крикнул он лейтенанту. Тот происходил из простолюдинов, поэтому капитан не церемонился. – Опусти пистолет! Всем сложить оружие и не сопротивляться.
Артиллеристы подчинились. Некоторые, бросая тесаки, ворчали, но больше для виду. Даже самым храбрым было ясно, что казакам они на один зуб. А еще пехота… Разоружившись, артиллеристы отходили в сторону, куда им указал Руцкий, там спешившиеся казаки споро освобождали немцев от излишнего имущества, складывая его в мешки. Другие выдавали каждому по паре сухарей и отправляли обратно к ручью. Спустя короткое время артиллеристы, сидя на берегу, грызли сухари, запивая их водой из ручья. Выглядели они при этом не слишком огорченными. В конце концов, переодетый русский сдержал слово. Напоил, накормил и даже не стал угонять в плен. Они вернутся к своим, где их, конечно, отругают, но наказывать не станут: они всего лишь выполнили приказ командира. А там, глядишь, и домой отправят. Кому они нужны без пушек?
Фон Бока отвели к опушке, где усадили на расстеленную попону. Подскочивший солдат в сером мундире принес ему ломоть хлеба и приличный шмат сала, которое капитан порезал оставленным ему ножом. Тот же солдат набулькал в жестяной стакан прозрачной жидкости из манерки, и фон Бок, поднеся его ко рту, уловил запах водки. Отказываться он, конечно, не стал. Выпил и стал энергично жевать. Военная жизнь научила: есть нужно, когда есть возможность, позже может не получиться. Насыщаясь, капитан наблюдал за происходящим у ручья. Русские выпрягли из передков их уставших лошадей, напоили их и подвесили каждой на морду мешок с овсом. Взамен запрягли других из подогнанного табуна. Их лошадки выглядели мелкими, но фон Бок знал, что те весьма выносливы, и пушки потянут споро. Тем временем отдохнут трофейные кони, после чего упряжки сменят. Скрепя сердце, капитан признал: русские действуют на редкость умело. Без единого выстрела и потерь захватили нужные им пушки, теперь благополучно доставят их в свою армию, где получат заслуженную награду. Если у них все такие, то у Наполеона нет шансов.
