Анатолий Безуглов
Факел сатаны
«Воровал из наружных карманов и ухитрялся украсть только часть денег», – снова расшифровал для себя Денис.
– Причем никогда не унижался до того, чтобы взять бухаря. Ну, пьяного обчистить.
– Я понял, – кивнул Акатов. – Специально учил феню… Выходит, ваш знакомый – вор в законе?
– В самом что ни на есть. Лишь последние пять лет на свободе.
– Но ведь такие не завязывают. И помирают в юрсах, – щегольнул Денис блатным словом, означающим тюрьму.
– Верно, – кивнул Гарнич-Гарницкий, – Эрмитаж завязал из-за профнепригодности. Болезнь Паркинсона. Как с трясущимися руками лезть в карман?
Они поднялись на второй этаж. Капитан позвонил. За дверью – ни звука.
– Может, нет дома? – сказал лейтенант.
– Дома, – убежденно произнес Гурий Тихонович. – Пока встанет, пока подойдет. Старик… Эту каморку мы помогли ему получить. Хотя и попортил он нам кровушки.
Щелкнул замок, и на пороге показалась согбенная фигура в заношенном махровом халате.
– А-а, Тихоныч, – протянул старик, всматриваясь в гостей старческими слезящимися глазами.
– Примешь, Егор Иванович? – спросил капитан.
– Еще бы! Заходь…
Они сразу очутились в небольшой комнатенке с продавленной тахтой, куцым столиком и двумя табуретками. Пахло старостью и неухоженностью.
– Денис, – представил своего спутника Гарнич-Гарницкий, не объясняя, однако, кто такой Акатов.
Хозяина, впрочем, это и не интересовало. Капитан выложил на стол содержимое пакета: хлеб, две банки сайры в масле, кусок вареной колбасы и пачку индийского чая.
– Знатная шамовка, – проговорил Эрмитаж.
Руки у него ходили ходуном, голова мелко тряслась. Поэтому вскрыл консервы сам капитан, он же нарезал хлеб и колбасу, поставил чайник на электрическую плитку.
– Племянница заходит? – спросил Гурий Тихонович, ополаскивая под краном заварной чайник.
– Василиска? – сказал с болезненной гримасой Егор Иванович. – Уже месяц, как носа не кажет. Не я ей нужен, а моя хата.
– Все-таки прописал ее? – удивился капитан.
– А куда деваться? Так бы и вовсе не заглядывала. И подыхал бы тут один, как пес.
– Так ведь у ее мужа есть площадь.
– Она специально развелась. Теперь ждет не дождется, когда я отброшу копыта. – Эрмитаж вздохнул. И попросил: – Ты, Тихоныч, немного заварки сыпь, байкал[3] сделай. Я и так мотор испортил чифирем.
Ел он неопрятно, с трудом донося до рта пищу трясущимися руками. Оба опера за компанию умяли по бутерброду. А когда приступили к чаю, Эрмитаж спросил:
– Как я понимаю, Тихоныч, ты по делу.
– По делу, – не стал лукавить капитан. – Взгляни-ка… И выложил перед хозяином увеличенные снимки наколок. Егор Иванович внимательно рассматривал их, неспешно прихлебывая из чашки. Закончив пить чай и вытерев рот ладонью, спросил, показывая на татуировку, выполненную на немецком языке:
– Что это означает по-русски?
– Свобода и любовь, – ответил Акатов.
– А где нарисовали?
– На плече.
– Немчик, что ли?
– Может быть, и немец, – сказал Денис.
– Сиживал я с ихним братом. Со спецпереселенцами. Много посадили в конце войны и после… Но такую картинку ни у кого не встречал. – Эрмитаж взялся за снимок наколки в виде якоря. – А это где находилось?
– На руке. Вернее, почти на запястье, – пояснил лейтенант.
Егор Иванович пристально вгляделся в фотографию, покачал головой.
– Ждем твое заключение, – поторопил Гарнич-Гарницкий бывшего зэка.
– Якорек как якорек, – пожал плечами тот. – Такие штуки любят моряки. На воле.
– Это мы и без тебя знаем, – подначил Егора Ивановича капитан.
Его слова задели хозяина квартиры. Он снял рубашку и майку. Денис едва сдержался от восклицания: на дряблом теле не было ни квадратного сантиметра без татуировок.
И Акатов понял, почему его прозвали Эрмитаж. Ходячая картинная галерея, да и только!
– Глянь, тоже якорь, – показал Егор Иванович тыльную часть кисти левой руки. На ней был выколот якорь с фрагментом спасательного круга на фоне яхты, плывущей по волнам. И тут же слово «свобода». – Смекай: хочу быть на воле… А просто якорь ни хрена не означает.
– Выходит, каждая картинка имеет свой смысл? – уточнил Акатов.
– А как же, – солидно произнес хозяин. – Как ты думаешь, что означает вот это? – Он ткнул пальцем в грудь, где была вытатуирована Божья Матерь с младенцем, витающие в облаках. Фоном служил крест и восходящее солнце. Все детали были выписаны с поразительной тщательностью и мастерством.
– Здорово! – почесал затылок Денис.
– А-а, не знаешь, – протянул Эрмитаж, довольный. – Так вот, картинка говорит, что тюрьма – мой дом родной…
– Накалывается только на груди? – спросил Гурий Тихонович, хотя отлично знал это. Старался для молодого коллеги…
– Только, – кивнул Егор Иванович.
– А это что? – расспрашивал Акатов, показав на плечо. Там был изображен тюльпан в руке, обвитой колючей проволокой.
– Моя первая наколка, – ответил Эрмитаж. – Такую делают, если загремишь в воспитательно-трудовую колонию в шестнадцать лет. Черточку видишь?
– Вижу.
– Это значит, что я схлопотал полгода. А если стоит точка – один год, две точки – два. Ну и так далее.
Егор Иванович «просветил» оперов и такими сведениями, которые нельзя было «прочесть» на его теле. Например, изображение мужской головы на фоне креста означало: человек совершил убийство; джинн, вылетающий из кувшина, – наркоман; глаза на ягодицах – пассивный гомосексуалист; пчела на половом члене – активный гомосексуалист; два тюльпана – поборник кровной мести…
Кое-что Денису было известно, но очень многое он слышал впервые.
Опера засиделись у Эрмитажа. И, когда вышли на улицу, Акатов сказал:
– Основное дело, увы, мы так и не прояснили.
– Но зато ты прослушал лекцию, которую тебе не прочтут даже в Академии МВД, – улыбнулся Гарнич-Гарницкий.
– Это факт, – согласился лейтенант.
Гурий Тихонович проводил его до гостиницы «Волна», где остановился Акатов. Договорились встретиться завтра.
Стремительность, с которой Гранская примчалась из теплого солнечного Южноморска в холодную, со свинцовым небом Москву, поразила генерал-майора Кочергина. Во всяком случае, когда она вошла в его кабинет и представилась, замначальника ГУВД удивленно переспросил:
– Та самая Гранская, которой я утром послал телетайп?
– Собственной персоной, – подтвердила следователь.
– Ну и ну! – вышел из-за стола генерал и крепко пожал ей руку. – Нашей бы молодежи так оперативно работать. – И, поняв, что замечание прозвучало не очень тактично (намек на возраст), гостеприимно добавил: – Прошу садиться. Вячеслав Константинович…
– Инга Казимировна.
Не теряя времени, она с ходу попросила разъяснить вопросы, возникшие еще там, в Южноморске, по получении телетайпа.
– Может, вы хотите сначала взглянуть на фотографии картин? – сказал генерал, протягивая ей несколько цветных снимков большого формата, на которых были сняты три живописные работы.
– Разумеется.
Гранская разложила их перед собой и не смогла сдержать волнения: моделью одной из картин художнику определенно послужила страшная находка в «Ущелье туров».
В окружении диковинных растений, цветов и порхавших бабочек в пространстве висел не то гроб, не то чемодан с обезглавленным телом. Причем детали – поза убитого, костюм, туфли, галстук и прочее – были переданы очень точно.
Но самым поразительным было то, что в углу картины помещалась отдельно мужская голова. С пышными усами и злыми глазами. Она словно парила в воздухе, создавая жуткое ощущение.
На фотографиях картина была снята полностью, а также отдельными фрагментами. Две другие работы к убийству никакого отношения не имели.
– Что скажете? – спросил Кочергин, видя, с каким лихорадочным возбуждением перебирает снимки гостья.
Гранская вынула из кейса фотографии, сделанные на месте происшествия, и молча протянула генералу.
Тот внимательно разглядел их, сопоставил со своими и покачал головой.
– Поразительное сходство, – заключил Кочергин. – А я, признаться, сомневался. Думаю, получат мою депешу и скажут: большие фантазеры эти москвичи. Теперь вижу – в точку…
– Но как вы вышли на картины? – нетерпеливо спросила Гранская. – Для меня это непостижимо. Или профессиональный секрет?
Вячеслав Константинович откинулся на спинку кресла и рассмеялся.
– Случай. У нас, сыщиков, тоже это бывает, – признался он. – Понимаете, в Москве проездом мой старинный и закадычный друг из Грузии. Зураб. Вчера пригласил меня с женой в ресторан. В какой – вы, если знаете Москву, догадываетесь.
– «Арагви»?
– Совершенно верно, – потер довольно руки Кочергин. – Договорились на семь, но я с трудом вырвался полдевятого. И перед самым уходом познакомился с южноморской ориентировкой. Буквально на выходе. Дина, моя жена, уже давно была в ресторане. Меня, естественно, отчитали за опоздание… Словом, сидим, наговориться не можем. Шутка ли – лет десять не виделись. Зашел наконец разговор о делах жены. И вдруг она говорит, что к ним в отдел поступила странная картина из таможни на предмет экспертной оценки и разрешения вывоза из страны.
– Простите, – перебила следователь, – а где ваша жена работает?
– В Министерстве культуры. Искусствоведом.
– Ну да, вы же о министерстве упомянули в телетайпе…
– Художник обезглавленного человека нарисовал, – продолжил генерал. – А у меня, понимаете, все время в голове, – он постучал себя по лбу, – та самая ориентировка… Просидели мы до самого закрытия, отвезли на такси Зураба в гостиницу. Поехали домой. А мне неймется, так и тянет взглянуть на картину. Утром поехал с женой в министерство… Как глянул – тут же подумал: нужно дать знать в Южноморск. Вызвал фотографа. Как видите, не зря…
– А кто хочет вывезти картину за рубеж? – спросила следователь.
– Все это вам расскажет Дина, – сказал генерал, набирая номер. – Полностью – Дина Марковна… Привет, – это уже относилось к собеседнице на том конце провода. – Слушай, ты бы не могла уделить время товарищу из Южноморска?.. Следователь… Ну и отлично… – Он положил трубку и улыбнулся. – Аудиенция вам устроена.
Но прежде чем отпустить Гранскую, замначальника московской милиции попросил ее подробнее рассказать о деле. И, выслушав, предложил:
– В чем будет нужда – готовы помочь.
– Ловлю на слове…
На предоставленной Кочергиным машине Инга Казимировна отправилась в Министерство культуры. С неба сыпалась снежная крупа. Гранская даже не замечала знакомых московских улиц, проплывающих за окном автомобиля. Мысли крутились вокруг события, приведшего ее в столицу.
Выходит, Молотков-Баобаб действительно художник, потому что, кроме него, изобразить труп было вроде некому. Но когда он успел создать свое произведение? Где и как передал его покупателю?
Что по-настоящему волновало следователя – изображение головы. Если она – потерпевшего, значит, Молотков мог видеть его до убийства или, во всяком случае, до расчленения трупа. Отсюда логически вытекало, что Баобаб знал больше, чем рассказал…
Худощавая, с пышными темно-русыми волосами, распущенными по плечам, Кочергина встретила Гранскую вопросом:
– Не пойму, почему вас и мужа так заинтересовала работа никому не известного художника?
– Видите ли, Дина Марковна, занимаемся загадочным убийством. Возможно, тут есть связь.
– Понимаю! – тихо произнесла искусствовед. – Но войдите и в мое положение. Владелец торопит с заключением, наутро у него билет во Франкфурт… Что, потянуть?
– Я думаю, в этом нет необходимости… Скажите, автор картины известен?
– Картин, – поправила Кочергина и заглянула в какие-то бумаги. – «Голубое в красном», «Встреча» и «Парящая голова».
Искусствовед поставила у стены три работы. Та, что интересовала Гранскую, называлась «Парящая голова».
– Фамилия художника, – продолжала Кочергина, – Молотков…
«Значит, все-таки Баобаб», – отметила про себя Инга Казимировна и спросила:
– А покупатель?
– Господин Потапов, гражданин ФРГ… Звонил уже раз пять.
– Наш соотечественник?
– Да, эмигрант.
– Вы даете «добро» на вывоз картин?
– А почему бы и нет? Пусть вывозит.
– Что, не представляют художественной ценности?
– Я бы не сказала, что это бесталанно. Отнюдь. Но, прямо скажем, не шедевры. Такие работы объявляются в стране каждый день. Ну словно грибы после дождя в Измайловском парке и на Арбате.
– Потапов понимает, что он купил?
– Понимает. Но, видите ли, сейчас на Западе бум на все русское… Возьмите аукцион знаменитой фирмы «Сотбис»… Фаберже, русский авангард начала века, документы о расстреле Николая Второго, книги Троцкого… И как раскупают! Европа словно с ума сошла… Потапов не прогадает, уверяю вас. Покупают и вывозят сотнями, а спрос все равно велик.
Она, казалось, готова была прочитать целую лекцию на эту тему, но прервал телефонный звонок. Опять звонил Потапов. Кочергина попросила его приехать за картинами и документами часа через два с половиной.
– Где он остановился? – спросила Гранская, когда разговор был окончен.
– В «Космосе». Оттуда звонил.
Попрощавшись, Инга Казимировна поспешила в интуристовскую гостиницу. И застала бывшего соотечественника выходящим из своего номера. Гранская представилась и попросила уделить ей немного времени.
– Не больше двадцати минут, – согласился гражданин ФРГ, несколько обескураженный вниманием к нему следователя по особо важным делам. – Чем могу быть полезен? – пригласил он Гранскую в номер и усадил в кресло.
– У меня есть вопросы по поводу приобретенных вами в Южноморске картин Молоткова, – ответила Инга Казимировна.
– Я купил их законным путем, – спокойно сказал Потапов, усаживаясь во второе кресло и складывая руки палец к пальцу.
– Не сомневаюсь, господин Потапов, – кивнула следователь.
– Давайте по-нашему, по-русски, зовите меня Гелием Федоровичем, – улыбнулся он, и сквозь эту улыбку действительно проглянул милый, обходительный русак. – Скажите честно, я вляпался в какую-то историю?
– Лично вы, Гелий Федорович, можете спать спокойно, – тоже с улыбкой ответила Инга Казимировна. – Мне хотелось бы услышать, как вам достались работы Молоткова. И почему именно его?
– Простите, может, лимонадика? – поднялся Потапов, открыл холодильник. И это слово «лимонадик» снова выдало его бывшую принадлежность стране.
Он откупорил бутылку «Лесной воды», разлил но стаканам.
– Благодарю, – взяла Гранская предложенный лимонад.
– Честно сказать, надоели мне там всякие пепси, кока… С удовольствием пью родную фруктовую, – опустился в кресло со своим стаканом Потапов. – Ну а насчет картин… Услугами центра «Люкс-панорама» пользуюсь второй раз. Весной отдыхал в Южноморске, зашел туда на презентацию местных авангардистов и не удержался, купил две работы Молоткова. Очень даже по сходной цене…
– Простите, – перебила его следователь, – вы с ним самим знакомы?
– Не пришлось… Покупка была оформлена через дирекцию «Люкс-панорамы», которая выступает в роли посредника. Скажу вам, генеральный директор Бабухин по-настоящему деловой человек.
– Давно его знаете?
– Я ж говорю, познакомился на презентации… Договорились, когда буду в Союзе, дам ему знать, – рассказывал Гелий Федорович. – Прилетел я неделю тому назад. Наклевывается СП… Совместное предприятие. Позвонил Руслану Яковлевичу. Отметился, так сказать. А позавчера получаю от него телеграмму. – Потапов, не вставая, достал из тумбочки телеграмму, протянул Гранской. – Вот…
Телеграмма гласила: «Есть возможность приобрести две работы полюбившегося вам художника тчк срочно прилетайте зпт иначе уведут тчк искренне ваш Бабухин».
– Я недолго думая махнул в Южноморск. А там ждет приятный сюрприз: не две работы Молоткова, а три. Причем последняя, «Парящая голова», удалась ему, по-моему, лучше всего. Чем-то напоминает Сальвадора Дали… Я не торгуясь приобрел все три картины и вылетел в Москву. С удовольствием понежился бы на солнышке, но время, как говорится, деньги. Да и билет «Люфтганзы» в кармане.
– Сколько вы заплатили?
– Сорок пять тысяч марок. Право же, здесь такую цену Молоткову никто не дал бы. Тем более в валюте.
– Простите, Гелий Федорович, но мне придется наш разговор оформить протоколом.
– Ради бога.
– И если телеграмма вам не нужна…
– Берите, берите, – охотно согласился Потапов.
Пока Инга Казимировна писала протокол, Гелий Федорович смотрел телевизор, не включая звука. Показывали какой-то митинг. Над толпой были вознесены плакаты и лозунги. Бывший наш соотечественник глядел на экран не отрываясь.
– Пожалуйста, ознакомьтесь и распишитесь, – попросила Гранская.
Гелий Федорович с сожалением оторвался от телевизора, прочел протокол допроса и изъятия телеграммы, после чего поставил на каждом листе свою подпись.
– Кто бы мог подумать!.. – сказал он, отдавая документы Гранской.
– Вы о чем? – не поняла следователь.
Потапов повернул регулятор громкости. Оратор на трибуне в пух и прах разносил руководство страны.
– Наконец-то мы очухались, – проговорил Гелий Федорович, который, видимо, все еще причислял себя к советскому народу. – А моего отца за это же самое… – Он тяжело вздохнул и замолчал.
– Да, что-что, а митинговать научились, – откликнулась Гранская, охотно поддерживая разговор.
Ей был любопытен этот человек. Какие ветры, какие обиды или выгоды заставили его покинуть свою страну? Однако прямо спросить об этом она посчитала нетактичным.
– Как жаль, что батя не дожил до нынешних времен, – с горечью произнес Потапов. – Наверное, ходил бы нынче в героях. А возможно, и в Кремле бы выступал как депутат… Историю «Сторожевого» небось знаете? Ну противолодочного корабля?
– Нет, – призналась следователь.
– Как же, – не столько удивился, как огорчился Потапов, – у вас же писали…
– К сожалению, пропустила.
– В семьдесят пятом году, во время военного ноябрьского парада в Риге, «Сторожевой» покинул строй кораблей и ушел в открытое море…
– Зачем?
– Чтобы подойти к Ленинграду и по радио призвать людей покончить с деформированным социализмом, возродить демократию и гуманные принципы жизни… Задумал и осуществил все это замполит корабля Валерий Михайлович Саблин. Он арестовал командира, запер в одной из кают, собрал офицеров и призвал поддержать свой план. С ним пошли двенадцать человек, в том числе и мой отец… Между прочим, они мыслили куда менее радикально, чем этот вот товарищ, – показал на экран телевизора Потапов.
– И чем все кончилось?
– Чем… Один из мичманов незаметно прыгнул за борт, добрался до подводной лодки и настучал. Корабль перехватили военные самолеты, обстреляли. Кто-то освободил командира, тот ранил Саблина… Вся затея провалилась. Саблина и его сподвижников судил трибунал. Какой был вынесен приговор, думаю, вы догадываетесь…
– Догадываюсь… – кивнула Гранская. – И поэтому вы?..
– Да, – глухо ответил Потапов. – Не мог простить смерть отца. При первом же удобном случае отчалил к другим берегам. – Он резко выключил телевизор, посмотрел на часы. – Извините, Инга Казимировна, больше временем не располагаю.
– Благодарю вас за помощь следствию, – поднялась с кресла Гранская.
– Мне нечего было скрывать… И прошу оказать мне услугу…
– Какую? – удивилась следователь.
– Как бизнесмен я дорожу своей репутацией. Скажите откровенно, могу я без ущерба для своего реноме иметь дело с Бабухиным? Ведь я не мальчик, все понимаю…
– Хорошо, отвечу честно: не знаю. Напраслину возводить не буду.
Из гостиницы они вышли вместе. Гелий Федорович взял такси, а Гранская поехала на Петровку, 38.
Следователь действительно не знала, что посоветовать Потапову насчет Бабухина. Хотя фигура генерального директора «Люкс-панорамы» занимала ее все больше и больше. Судя по оперативным данным, добытым Журом, личность весьма непонятная. Были подозрительны его связь с Молотковым и Моржом, предприимчивость, граничащая, видимо, с уголовщиной. Делал дорогие подарки женщинам. А одному парню-манекенщику купил кооперативную квартиру. Однако, как говорится, не пойман – не вор.
Во всяком случае, Бабухиным следовало заняться самым тщательным образом. Помощь в этом Инга Казимировна рассчитывала получить от Кочергина.
Когда она приехала на Петровку, 38, в кабинете Вячеслава Константиновича суетились телевизионщики. Генерал давал им интервью. Материал шел прямо в эфир по телеканалу «Добрый вечер, Москва».
Телекорреспондент попросил Кочергина рассказать о каком-нибудь трудном случае. Генерал недолго думая подозвал Гранскую и представил ее, пояснив, что она занимается сейчас сложным делом. Инга Казимировна, решив воспользоваться удобным случаем, показала зрителям фотографию картины «Парящая голова» и попросила: если кто-нибудь опознает человека, пусть сообщит в милицию…
– Отличный экспромт получился, – сказал Кочергин, когда телевизионщики собрали свою аппаратуру и уехали. – Ну, что новенького?
Следователь рассказала о допросе Потапова.
– И раз уж вы взялись опекать нашу группу, – заключила Гранская, – помогите разобраться с Бабухиным. Хочу проверить: не тянутся ли за ним московские грешки. Сюда он часто приезжал к своим однополчанам.
– Вы говорили, что он афганец? – уточнил генерал.
Инга Казимировна подтвердила, что генеральный директор «Люкс-панорамы» вроде бы воевал.
– Ну что ж, есть у нас один человек, связанный с афганцами. Помогает им, – сказал Вячеслав Константинович и вызвал старшего оперуполномоченного майора Велехова.
Гранская сообщила ему все, что знала о Бабухине.
– Когда уезжаете? – спросил майор.
– Хочу сегодня, – посмотрела на генерала следователь. – В двадцать три десять.
– Считайте, билет у вас в кармане, – кивнул Кочергин и тут же дал кому-то соответствующее указание по телефону.
На этом и расстались. Инге Казимировне хотелось пройтись по Москве, поразмышлять. На ходу думалось лучше. В столице у нее было еще одно дело – зайти к знакомому ювелиру, у которого она когда-то ремонтировала свои немногочисленные украшения, подаренные покойным мужем.
Мастерская находилась недалеко, на проспекте Мира. Инга Казимировна поднялась на Сретенку, миновала Колхозную площадь. В воздухе порхал легкий снег, который тут же таял, падая на грязный асфальт.
Следователь все время возвращалась мыслями к треугольнику, связанному непонятными пока для нее узами, – Молоткову, Моржу и Бабухину. Интуиция подсказывала ей, что эти трое имеют какое-то отношение к убитому. Но вот какое?..
В небольшой ювелирной мастерской работало двое мастеров. Ее знакомый, Рустам Арифулович, был на месте. Увидев Гранскую, он вынул из глаза линзу в окуляре и улыбнулся:
– Здравствуйте, Инга Казимировна! Что-то давненько не захаживали к нам…
– Добрый вечер, – приветливо поздоровалась следователь. – Да вот все как-то случая не было…
Рассказывать при посторонних о том, что она переехала в Южноморск, ей не хотелось. Она сказала, что есть нужда проконсультироваться с глазу на глаз. Ювелир провел Гранскую в небольшую каморку. Там-то она и сказала, что живет в другом городе, и показала служебное удостоверение.
– Правильно сделали, что махнули на юг, – одобрил мастер. – В Москве с каждым днем жить все труднее. Очереди, грязь, люди злые… А погода? – показал он на серую мглу за окном. И спохватился: – Что у вас за дело?
Следователь достала из кейса перстень, снятый с убитого, и протянула ювелиру.
– Знакомая игрушка, – повертел он в руках кольцо. – Моя сестра была у родственников в Штатах, привезла отцу такую же… – Рустам Арифулович потер камень. – В нем содержатся вещества в жидкокристаллическом состоянии. Цвет меняется в зависимости от настроения…
– В каком смысле?
– Ну, если вы не в духе, камень черного цвета. Оттенок топаза – настроение улучшается. Зеленый цвет говорит, что нервное напряжение спало. А синий – значит, у вас все в порядке, мир прекрасен и удивителен.
– Неужели действительно так?
– Отец говорит – так, – улыбнулся ювелир. – Когда я звоню ему, спрашиваю: ну, как самочувствие, черное или синее?
– Дорогая вещь?
– Право, не знаю. Металл не драгоценный, даже пробы нет. Сестра говорит, что это можно купить там в любом магазине…
Поблагодарив за услугу, Гранская попрощалась с мастером. Она успела еще перекусить в кафе и отправилась во Внуково. Билет на нужный рейс был забронирован.
За полчаса до посадки вдруг репродуктор прогремел на весь аэровокзал: «Товарища Гранскую просят пройти в комнату милиции».
Инга Казимировна поспешила туда, гадая, кто бы мог ее разыскивать, да еще таким способом. Оказалось – звонил майор Велехов.
– Понимаете, Инга Казимировна, – сказал оперуполномоченный, – афганец-то ваш помер и в Москву не мог приехать.
– Как? – вырвалось у Гранской. – Когда? От чего?
– Умер два с половиной года назад у себя на родине, в поселке Гранитном. От ранений, полученных в боевых действиях под Кандагаром. Воевал он смело, награжден медалью «За отвагу».
– Это точно, что умер? – задала в общем-то глупый вопрос следователь.
– Хоронить ездили трое его однополчан. С одним из них я только что разговаривал.
– Кто же тогда генеральный директор «Люкс-панорамы»? – задала вопрос скорее себе Гранская.
– Нам бы тоже хотелось знать, – усмехнулся на том конце провода майор. И серьезно продолжил: – Но это не все новости для вас. Сразу после телепередачи, после вашего выступления раздался очень взволнованный звонок. Человек узнал на картине своего отца, спрашивал, что с ним случилось.
– И кто же, по его мнению, изображен на картине? – удивилась Гранская.
– Некто Федор Михайлович Голенищев. По словам сына – уважаемый человек. Долгое время работал в совхозе управляющим животноводческим отделением. А два года назад ушел из управления и взял с женой на семейный подряд отару овец… Словом, маяк перестройки.
– Адрес?
– Ростовская область, хутор Большие Ковали… Сын говорит, еще вчера отец был жив-здоров, звонил ему…
– Где живет сын?
– Здесь, в Москве.
Инга Казимировна записала и данные Голенищсва-младшего.
– Спасибо за содействие, – сказала она на прощание. – Если что прояснится с лже-Бабухиным и Голенищевым, сообщу.
После разговора с муровским оперуполномоченным Гранская сразу же по автомату позвонила домой к Журу. Капитан был на месте.
– Может, задержим Бабухина? – предложил Виктор Павлович, узнав свеженькие новости.
– Установите наблюдение. Прилечу – решим, что будем делать с ним, и подумаем насчет Голенищева.
По радио объявили регистрацию на ее рейс.
К «Люкс-панораме» Гранская, Жур и два оперативника группы захвата прибыли на машине в девять с минутами утра. Когда Инга Казимировна прилетела ночью из Москвы, было решено начать с обыска у Бабухина в демонстрационном центре.
У подъезда стояла «чайка» – генеральный директор, значит, на месте. Следователь и опера поднялись на третий этаж, зашли в приемную. Там возились с батареей центрального отопления два молодых сантехника.
– А где секретарша? – спросил у них Жур.
– Отлучилась куда-то, – ответил один из парней. – Кажись, на почту.
– А сам? – кивнул на обитую красным дерматином дверь капитан.
– У себя, – одновременно сказали оба сантехника.
Следователь показала им служебное удостоверение и попросила быть понятыми при обыске. Парни согласились. Опера группы захвата остались в приемной. Когда Гранская, Жур и понятые зашли в кабинет, Бабухин говорил по телефону. Он был чисто выбрит, тщательно причесан. Щегольской костюм-тройка сидел на нем как влитой. Модная рубашка в полоску, галстук. От генерального директора пахло дорогим одеколоном. Он сделал жест рукой Инге Казимировне и Виктору Павловичу, – мол, садитесь. Но те продолжали стоять, осматривая помещение. Все стены были увешаны афишами. Алла Пугачева, Валерий Леонтьев, Тамара Гвердцители, Анне Веске, Владимир Пресняков. Тут же смотрел на всех исподлобья Кашпировский. Но многих на афишах ни Гранская, ни Жур не знали. Еще кабинет украшало несколько картин в тяжелых багетных рамах.
В комнате было прохладно – через открытую дверь с лоджии струился утренний воздух, шевеля шелковую гардину. Окно было затенено густой кроной могучего платана, ветви которого чуть ли не касались стекол.
– Чем могу быть полезен? – положив трубку, спросил генеральный директор.
Следователь и оперуполномоченный приблизились к нему.
– Бабухин Руслан Яковлевич? – обратилась к хозяину кабинета Инга Казимировна.
– Да.
– Я из прокуратуры, следователь по особо важным делам Гранская. Вот постановление на обыск.
– Какой обыск? – опешил Бабухин. – Кто разрешил?!
– Прокурор области, – продолжала Инга Казимировна и показала утверждающую подпись Измайлова на постановлении.
– А вы что тут торчите! – вдруг заорал на сантехников генеральный директор.
– Это понятые, – спокойно пояснил Жур.
– Я протестую! – перешел на визг Бабухин и, схватив телефонную трубку, начал лихорадочно крутить диск.
– Не положено, – невозмутимо произнес капитан, нажимая на рычаг.
– Да вы… Да ваш прокурор… – Генеральный директор «Люкс-панорамы» аж задохнулся. – Завтра полетите со своих постов! Слышите, завтра же!
– Ладно, ладно, – сказал Виктор Павлович, не повышая голоса. – До завтра далеко. Сегодня лучше не будем терять время…
– Вы, я вижу, не знаете, с кем имеете дело! – грозно вращая глазами, прорычал хозяин кабинета. – Я помощник товарища Гаврыся! Вот жахнем депутатский запрос о вопиющем беззаконии…
– В чем вы видите беззаконие? – спросила Инга Казимировна.
– У нас парламентская неприкосновенность, – с апломбом заявил Бабухин.
– У народного депутата Гаврыся – да. Но не у вас, – сказала Гранская.
Ее властный тон подействовал на генерального директора. Он некоторое время сидел молча, нервно выстукивая пальцами по столешнице, и наконец проговорил:
– Учтите, я этого так не оставлю. Буду писать куда надо.
– Ваше право, – пожала плечами следователь. И сказала понятым: – Давайте поближе, товарищи.
Сантехники несмело приблизились к столу. Инга Казимировна попросила Бабухина встать и занялась содержимым ящиков. В первом же, верхнем, была обнаружена пачка иностранных банкнот: доллары, фунты стерлингов, немецкие марки, гульдены.
Валюта была пересчитана – количество, достоинство купюр. Бабухин на эту находку никак не реагировал. Стоял руки в брюки, разве что не насвистывал.
Следователь продолжала обыск.
– Что это за выставка? – спросил у хозяина кабинета Жур, показав на афиши.
– Выставка… – усмехнулся Бабухин. – Это те, кого я представляю жителям Южноморска. Между прочим, поддерживаю личные контакты, – многозначительно произнес он и добавил: – И с руководством Минкульта тоже…
– А картины чьи? – не обратил внимания на его намеки капитан.
– Подарены мне художниками, очень известными… Кстати, в настоящее время я веду переговоры о презентации картин Ильи Глазунова.
– А это не Пикассо, случайно? – подначил хозяина кабинета Виктор Павлович, останавливаясь возле полотна с абстрактной живописью.
– Я понимаю, вам не обязательно знать изящное искусство, – ехидно заметил Бабухин. – Но этот художник знаменит на весь мир. А открыл его я. Можете убедиться в этом из дарственной надписи на обороте. – Генеральный директор снял картину с гвоздя и, прежде чем Жур успел прочесть автограф, опустил ее на голову опера с такой силой, что полотно с треском порвалось, повиснув на шее Виктора Павловича.
