Анастасия Зарецкая
Я приснюсь тебе на рассвете
Глава 5. Точка росы
Через день после всего этого мне позвонила Катька. Как говорят умные люди, вспомни хорошего человека, и послезавтра он вспомнит тебя.
На самом деле, у Катьки был повод позвонить. Она вернулась от бабушки, у которой гостила больше трех недель. Связь там была никакая: чтобы до кого-нибудь дозвониться, надо было полчаса бродить по огороду. Поэтому Катька не звонила. Лишь отправила пару сообщений, но не получила мои ответы.
– Девять книг, понимаешь?! – восклицала она. – Я за полгода столько не читаю, сколько там за три недели одолела!
– Да… – протянула я. – Действительно результат.
– Теперь буду лежать на диване и смотреть сутки напролет телевизор. А у тебя что нового?
– Папа уехал в экспедицию… – начала я.
– Как тогда, давно? – уточнила Катька. Я угукнула, и она продолжила: – Круто! Попроси, пусть привезет тебе какой-нибудь сувенир. Камень там полудрагоценный…
– Пусть лучше себя привезет, – я вздохнула. – Мы с мамой так его ждем. И… как бы… не только его.
– Что там такое? – Катька затаила дыхание. Несколько секунд я молчала, и тогда она не вытерпела: – Расскажешь потом, как встретимся? Обещай!
– Обещаю, – произнесла я.
– Можно погулять прямо сегодня. У меня недостаток нормального общения.
– Ну… – отозвалась я смущенно. – Только если после шести или вроде того. До этого не получится. Я занята.
– Выкладывай. Что там у тебя?
– Я кое-с-кем познакомилась…
– Нашла себе новую подружку? – захотела обидеться Катька.
– Дружка, – я выдохнула.
– Собаку, что ли, завели?
– Ага, попугайчика, – я фыркнула. Попугайчик жил у Кати: волнистик бело-голубой расцветки. – Сведем его с твоей Маргошей, и она отложит яйца.
– Вообще-то моя Маргоша вылуплялась не для того, чтобы яйца откладывать. А хотя… – Катька рассмеялась. – Тебе правда подарили попугайчика? И ты его правда назвала Дружком? Это что за имя такое дурацкое? А отчество какое будет у попугайчат? Дружковны?
– Всегда поражаюсь с твоей фантазии, – призналась я. – Нет. У меня нет попугайчика. И собаки. И улитки. И кота. И…
– Поняла, поняла, – прервала меня Катя. – Можешь не оттягивать признание. Кто тогда, если не все эти замечательные животные?
Я помолчала пару секунд, собираясь с силами, а потом призналась:
– Друг.
– Друг? – переспросила Катька.
– Да, друг, – согласилась я. – Просто друг. Мужского пола, и… Вадим. Так его зовут. Мы с ним ездим вместе на велосипедах. И я была на его дне рождения. Он меня на четыре месяца младше, представляешь?
Теперь молчала Катя. Наверное, продумывала, как отреагировать на мои слова. Ещё бы. Я подобным ее не каждый день шокирую. И даже не каждый год.
– Мне нормально, – сказала она наконец.
– Чего тебе нормально?
– Я тебя на семь месяцев младше, не забывай. И по возрасту он мне нормален. Старше на три месяца. А как я хорошо на велосипедах гоняю – это видеть надо. И восхищаться.
– Катя! – воскликнула я. Сердце забилось в три раза быстрее. Вадим… Мой Вадим… Нет, не так, мой друг Вадим… Так вот, на мгновение мне показалось, что Катя хочет его пристроить. Себе. Ещё бы не пристроить такого!..
Но Катька рассмеялась, развевая все сомнения, и заметила:
– Шутка! Подумаешь, старше на два месяца. Моя бабушка старше дедушки на три года.
– На четыре, – поправила я.
– Будь по-твоему. И вы с ним гуляете сегодня? То есть, ты с ним гуляешь сегодня вместо меня? – Я угукнула, и Катька продолжила: – Удивительная вещь. А почему ты не хочешь, чтобы я к вам присоединилась? Я, может, тоже хочу увидеть первого в истории друга Елены Литвиновой!
– Еще насмотришься… – пообещала я. – Да так, что устанешь разглядывать.
– Почему?
– Он пойдет учиться к нам в школу. Скорее всего.
Катя поцокала:
– Да ты его очаровала!.. Точно-точно. Ладно, тогда сегодня ты как-нибудь намекнешь на меня, и, если что, в следующий раз мы погуляем все вместе. Надо же мне узнать будущего одношкольника. Договорились?
– Попытаюсь… Но обещать ничего не могу.
– Пытайся очень хорошо, потому что я уже настроилась на прогулку!
И мы с Катькой распрощались.
Честно говоря, ее рвение меня пугало. Я ещё тогда, когда Вадим признался, что хочет идти к нам в школу, поняла: не хочу, чтобы шел. Ни в нашу школу, ни в ещё какую-нибудь. Пусть всю жизнь сидит дома, а я буду с ним гулять, когда выдастся свободное время.
Понятно, что это не жизнь, а сплошное издевательство. Но где-то внутри меня зрело ясное желание ни с кем не делить Вадима. А вдруг он найдет себе кого-нибудь лучше? Лучше поддерживающего беседу, и играющего в футбол, и на велосипеде катающегося, что «ах!».
И тогда Вадим про меня забудет.
Я одна не останусь: у меня всегда будет Катька. Но я останусь без Вадима, а это будет ещё грустнее. А ведь возможен и такой исход событий. Познакомились мы спонтанно, по моей вине. И расстаться спонтанно можем, но разве в расставаниях есть виновные?
На встречу с Вадимом я собиралась с серьезными намерениями. И не потому, что хотела просить его за Катьку, а потому, что хотела просить за себя. Правда, сегодня мы планировали кататься на велосипедах, и я не знала, когда смогу это сделать. В кафе меня Вадим, вестимо, больше не поведет – кто-то слишком много ест… Может быть, мы остановимся где-нибудь на поле, или что-то вроде того, и тогда я смогу спросить…
Спросить, всегда ли он будет помнить обо мне.
Я-то о нем не забуду никогда.
Пока я помогала маме на кухне, убивая время до нашей встречи, в голову мне стукнула чудесная мысль. Я, отложив разделочную доску с морковкой, убежала к себе, пообещав маме, что вот-вот вернусь. И ещё минут семь разговаривала с Катькой, которая изо всех сил пыталась объяснить мне, как проехать к мосту. Он пролегал через узенькую речку, бегущую в старой части нашего города, где еще сохранились деревянные дома, и к этой речке легко можно было спуститься. Аж один раз мы ездили туда с Катькой. Обратно я, если честно, чуть доехала, поэтому больше подобные забеги мы не повторяли.
А сейчас я захотела повторить.
И даже, кажется, что-то поняла. Из маршрута.
Я вернулась на кухню, схватив рюкзак, и стала сосредоточенно разглядывать все вокруг в поисках, что бы в него сложить. Мама улыбнулась, взглянув на меня, – с морковкой она уже справилась сама – и полюбопытствовала:
– Что разыскиваешь, дочь?
– Что-нибудь на пикник…
– С Вадимом поедете?
– Да, – я кивнула. – К речке. Катька мне примерно объяснила, как туда добраться. Попробую сообразить, хотя, конечно, могу и затупить в дороге…
– Только будь осторожной. Катя уже вернулась?..
В итоге вместе с мамой мы сделали парочку бутербродов и навели морс в пластиковую бутылку. Я бегала по дому, неимоверно собой гордясь. Хорошо ведь придумала, интересно! Главное, чтобы Вадим не посчитал дурочкой и не отказался от всей этой затеи.
Когда до встречи оставалось минут десять и я завязывала шнурки на кедах, прежде чем уйти, в дверь позвонили. Мы с мамой, провожающей меня, переглянулись – никаких гостей не ждали. Но открывать я все же пошла. Заглянула в глазок – и обомлела. Повернулась к маме, одними губами прошептала: «Вадим».
Я действительно не ожидала его здесь увидеть.
Распахнула дверь и, не здороваясь, спросила:
– Ты почему здесь?
Он опешил. Недоуменно взглянул на меня и ответил:
– Потому что договорились. Впустишь? – и опомнился наконец: – Привет.
Я на автомате шагнула вправо, и тогда Вадим заметил мою маму. Очаровательно улыбнулся – знает, как завладеть расположением! – и произнес, шагая вперед:
– Здравствуйте. Я за Леной.
Я осторожно прикрыла дверь – сам Вадим делать это, похоже, не научился.
– Здравствуй, – мама кивнула. – Я уже поняла, что за ней. Приятно познакомиться, Вадим.
Мама стояла, опираясь на стену, и, честно говоря, выглядела грозно. В том плане, что я на месте Вадима бы смутилась.
Хотя то, что я находилась на собственном месте, смутиться мне никак не помешало.
– И мне, – Вадим кивнул.
– Анастасия Олеговна, – представилась мама.
Вадим кивнул еще раз и только тогда вспомнил обо мне:
– Ты уже готова, Лен?
– Как видишь, почти, – пробормотала я. Потянулась к рюкзаку, но Вадим перехватил его первым. Поднял, закинул на левое плечо и спросил удивленно:
– Почему он у тебя такой тяжелый?
– Кирпичей нагрузила, – я покраснела ещё больше. – Если хочешь что-нибудь потаскать, возьми лучше велосипед. А рюкзак я и сама донесу.
– Велосипед так велосипед, – отозвался Вадим. Но рюкзак не снял – хотел, наверное, чтобы я от смущения под землю провалилась. Зато взял велосипед, стоящий у правой стены, за руль, осторожно открыл дверь (умеет все-таки с ними обходиться!) и выкатил его на лестничную площадку.
– Лен! – прозвучало оттуда. – А ты его как спускаешь? На лифте?
– По лестнице, – отозвалась я. – Очень звучно гремит. Ладно, ладно… На лифте, да. Но туда, кроме велосипеда, ничто больше не влезает. Я пешком.
Вадим кивнул, нажал на кнопку вызова. Тут же раздвинулись створки – ага, он, оказывается, и сам на лифте катается! Тоже мне, спортсмен… Вадим вместе с велосипедом скрылись внутри, и я осталась с мамой.
– Я пошла, – отозвалась тихо, взглянув на нее.
– Иди, – мама коснулась моего предплечья.
– Ну и как тебе… Вадим? – не выдержала я. Снова прикрыла дверь, прежде чем на нее выйти, и теперь посмотрела на маму по-настоящему.
Мама чуть наклонила голову и сказала только:
– Хороший. Пусть приходит к нам ещё. На подольше.
Я кивнула и вышла из квартиры.
Хороший.
Точнее и не скажешь.
Этот «хороший», скромно позаимствовавший мой рюкзак с запасами еды и велосипед, дожидался меня около подъезда. Культурно зевал, закрывая рот рукой. Я подбежала к нему, попыталась стянуть рюкзак с плеча. Вадим приоткрыл глаза, взглянул на меня. И не отдал!
– А твой где? – не выдержала я.
– Дома, – отозвался Вадим.
– И куда ты сложил все свои вещи?
Вадим похлопал по карманам шорт. А карманов было много: и сверху, и над коленками. И все на замочках. Красота… Куда уж моим леггинсам.
И мы поехали. Я налегке и нагруженный Вадим. Вот только когда мы добрались до привычного уже парка, я, ни слова не говоря, повернула налево.
– Эй-эй-эй! – воскликнул Вадим за моей спиной. – Мы куда?
– Увидишь! – отозвалась я, покосившись назад. Полностью разворачиваться страшно было, свалюсь ведь. И тогда получится «никуда». – Не могу сказать, – заметила я чуть позже, – потому что тогда собьюсь с пути.
– Надо было брать с собой компас.
– Точно…
Но до речки мы все-таки добрались. Минут пятнадцать ездили между одноэтажными деревянными домами, по кочкам. Вадим заинтересованно разглядывал все вокруг, я искала поворот. Слева, около зеленого забора… Едва не пропустила, но, разглядев, уверенно свернула.
А к мосту – спуск такой резкий! Крутить педали не нужно – велосипед ускорится сам. Но проблема вот в чем была: я про него, про этот спуск, забыла. И полетела вниз со скоростью сто километров в час, визжа и пытаясь затормозить.
Затормозила, уже оказавшись на мосту. Схватилась за ржавые перила – краска на них давно облезла. И тяжело задышала.
Рядом плавно остановился смеющийся Вадим.
Я бросила на него гневный взгляд и попросила:
– Может, не будешь надо мной издеваться?
– Я не издеваюсь, – поправил меня он. Взглянул покровительственно: – Я веселюсь. Смех продлевает жизнь, между прочим. А представь, что было бы, если бы ты ехала со своим рюкзаком, как я? Он бы уже оказался там, – Вадим кивнул на сияющую водную гладь, – и лет через десять стал бы для какого-нибудь местного пирата сокровищем.
Я отвернулась, но, не выдержав, фыркнула.
Воздух тут был свежий-свежий, даже несмотря на то, что чуть в отдалении лежало болотце – его окружал рогоз. Плескание воды служило для ушей музыкой. Сияние ее слепило глаза.
Я спрыгнула с велосипеда, подошла к самым перилам и наклонилась вниз.
У нашей речки не было названия. Это была просто речка, разделяющая старую часть нашего города на две половины. Я не знала, где она брала исток и куда впадала.
Меня не волновало ни будущее, ни прошлое. Мысли занимало лишь то, что есть сейчас.
На одном из берегов реки лежала бетонная плитка, сделанная наверняка для таких отдыхающих, как мы. Придерживаясь за перила, я стала спускаться вниз. Перила кончились – я схватилась за растущую рядом травинку. Благо, ей оказалась не крапива.
Было немного скользко, но я удержалась. Взглянула наверх – прямо на солнце! – и крикнула Вадиму:
– Кинь рюкзак!
Он, предусмотрительно закрепляющий велосипеды, подошел к перилам и спросил:
– Зачем?
– У меня там покрывало, – призналась я. – И перекус. Кидай.
– А если не словишь? – уточнил Вадим на всякий случай. – Я лучше сам. Во имя перекуса.
И он спустился к реке. Остановился рядом. Снял с плеча рюкзак и передал его мне. Я молча вытащила из него старенькое покрывало, найденное в шкафу, бутылку с морсом, две пластиковые кружки и контейнер с бутербродами. Пока я расстилала покрывало, Вадим охранял запасы. А потом мы сидели рядом и жевали бутерброды.
Слушали музыку воды.
И я – дыхание того, кто сидел рядом.
– Здорово ты придумала, – сказал Вадим, когда бутерброды закончились. Он осторожно захлопнул контейнер и взглянул на меня.
– Я знаю…
– Скромно, – он рассмеялся. – Надо будет как-нибудь повторить. Как считаешь? Только в следующий раз провизию я возьму, чтобы ты не придумала таскать тяжелый рюкзак…
Я захлопнула термос и произнесла:
– Мне, знаешь ли, не сложно его таскать.
– Это понятно, что не сложно, но… Это как в «Белом Клыке». Мы меняемся под воздействием обстоятельств. Среда формирует нас. То есть, ты как бы можешь и сама носить свой рюкзак, но если бы рядом нашелся тот, кто потащил бы его за тебя…
– Ты читал «Белого Клыка»? – спросила я, пропустив все остальное. Вадим кивнул:
– Между прочим, это моя самая любимая книга. Если когда-нибудь у меня будет собака, то я ее так назову. Белый Клык.
– А если женского пола? Кичи? – я фыркнула. – А я ее только вчера дочитала.
– И как?
– Зацепило, – ответила я просто.
Вот только для себя я определила такую главную мысль истории: любовь способна на все. Любовь сможет вылечить любое сердце, даже самое грубое.
Может быть, любовь – это и есть смысл жизни.
Может быть, и моей.
Слова вылетели сами по себе:
– Я хотела тебя кое-о-чем попросить… – Вадим посмотрел на меня серьезно-серьезно, поэтому озвучить свою настоящую просьбу я не решилась. Произнесла: – Можно, в следующий раз с нами пойдет гулять моя подруга?.. Катька. Если ты пойдешь учиться в нашу школу, будешь с ней видеться каждый день. На самом деле, она хорошая. Активная только очень. И?..
– Да, – произнес Вадим так, словно отвечал на какой-то другой вопрос.
Слова, кажется, не требовались – глаза говорили за нас.
Если бы я была Белым Клыком, я бы спрятала голову Вадиму под плечо. Но я – не Белый Клык. И не сделала этого не потому, что Вадим не поймет.
Поймет – вот в чем проблема, и когда-то она была для меня главной.
***
Мое тринадцатое лето заканчивалось совсем не так, как я предполагала в самом его начале. Да, я гуляла с Катькой, как и хотела. И помогала маме. И крестиком вышивала – аж раза три. Прочитала несколько книг, и все – не по школьной программе.
Но основное мое времяпровождение было посвящено иному. Я много ездила на велосипедах – с Вадимом. И оказывала маме помощь гораздо чаще, чем раньше. Пару раз мы с ней даже вместе ходили в больницу… А ещё я ждала возвращения папы. Мне очень его не хватало. И так бывает всегда. Когда папа был дома, я часто раздражалась из-за его замечаний. И не всегда слушалась.
А сейчас – скучала.
И мама скучала. Она мне про это не говорила, но я видела тоску ее в глазах. Радовало одно: пару недель назад папа сказал, что вернется недели через три. Оставалась одна.
Но тот месяц, о котором он говорил, и без того сдвинулся. Вот-вот должен был закончиться его отпуск. А папа все не возвращался.
Началась последняя неделя августа.
И в первый же ее день папа позвонил нам непривычно рано, в половину девятого. Мама как раз собиралась на работу – ее отпуск закончился неделю назад, и мама была вынуждена вернуться на рабочее место на несколько месяцев, до тех пор, пока не уйдет в декрет. Я крутилась рядом. Тихое умиротворение нарушил папин звонок. Мама удивилась ему, но ответила. И, как всегда, переключила на «громкую связь» – чтобы я тоже слышала.
– Настенька? Здравствуй, – начал папа. – Ленка, и ты тут?
– Я тут, – согласилась я. – Привет, пап. Ты так рано звонишь…
– Девчонки мои, – начал он. Голос звучал по-другому, искаженный расстоянием, но в нем слышались все те же, родные, интонации. – Мне очень не хотелось бы вас огорчать, но обстоятельства складываются так, что к началу сентября я ещё не вернусь.
– Опять?.. – спросила мама тихо.
– Экспедиция почти завершена, но билетов попросту нет. Труднодоступная зона, автобусы ходят раз в неделю, и места приходится бронировать за месяц. У нас бронь на начало сентября – только сегодня утром узнал об этом. Машин никаких не имеется, кроме рабочих…
– Понимаем, – произнесла мама. – Ждем.
– Как Белые Клыки, – добавила я.
– Лена? – спросил папа удивленно.
– Да, – согласилась я. – Папа, правда, возвращайся поскорее. Нам с мамой без тебя уже грустно. Вернее, нам и раньше было грустно, а сейчас особенно. А как же школа? – спохватилась вдруг я.
– Петра Никифоровича я предупредил, – ответил папа. – Придется ученикам недельку посидеть без меня. Или даже две – потому что сразу после возвращения мне придется пробыть целую неделю с вами, чтобы хотя бы немного на вас наглядеться.
Я фыркнула.
Мне до сих пор верилось, что все будет хорошо.
Но разговор закончился, и тогда мама сказала серьезно, бросая взгляд на окно:
– Не надо было ему уезжать. Зря я на этом настаивала.
– Мамочка, – протянула я, обнимая ее. – Папа уже скоро вернется.
– Знаю, – она чуть улыбнулась.
Но в тот момент вера покинула душу моей мамы – и теперь навсегда.
Глава 6. Сломлено
Вадим исчез. В самом деле. Он не выходил на связь уже три дня. Конечно, в масштабах Вселенной этот промежуток был совсем крошечным, меньше песчинки, но для меня время тянулось медленно-медленно.
Я не понимала, что случилось. В последний раз мы ходили гулять пешком, снова разговаривали о том и о сем, всяком нелепом. И о том, что мой папа опять задерживается – прогулка произошла в день того самого папиного звонка. Тогда мы с Вадимом решили, что о новой встрече договоримся позже.
Не договорились.
Стояло двадцать восьмое августа, и до конца лета оставалось совсем мало – каких-то три денька. И я не собиралась проводить их в гордом одиночестве. На третий день нашей с Вадимом разлуки я окончательно решилась на то, чтобы без приглашения сходить к нему в гости. И пошла. С утра пораньше встала, собралась и, попрощавшись с мамой, вышла из дома.
Пешком.
Что-то мне подсказывало, что на велосипеде мы с Вадимом сегодня не покатаемся.
А погода стояла пасмурная, и настроение было каким-то тоскливым. Но я упорно прошла через поле, через парк, свернула на нужной тропинке. Угол дома, в котором жил Вадим, казался серым, мрачным и совсем неживым. Я помотала головой – зачем себя накручивать зря? И вошла внутрь, в царство каменных ступеней.
Вот только тишина окружающего мира оказалась прерванной. Я слышала голоса – там, наверху. И один из них точно принадлежал тому, кого я искала.
Вадим. Так был Вадим!
Я ринулась вверх и замерла, когда до лестничной клетки второго этажа оставался один пролет. Там стоял Вадим, действительно он, и рядом – взрослый мужчина, держащий его за запястье. Совсем чужой – я видела его впервые – но со знакомыми чертами лица.
Сомнений быть не могло – это его отец. Кто ещё мог бы смотреть на Вадима с таким строгим превосходством?..
Сердце застучалось, как бешеное. В руках Вадима была спортивная сумка, наполненная доверху – я видела, как она оттягивает ему руки. А на его лице – недовольство и в то же время, как я могу судить, смирение.
И я. Заявилась в момент самый неподходящий – и остановилась, смотря на них снизу вверх. Но долго незамеченной я не оставалась: уже через пару секунд Вадим взглянул в мою сторону. И улыбнулся. Радостно. Правда, эта улыбка на его лице продержалась лишь мгновение – он вновь повернулся к мужчине, вырвал свою руку и произнес:
– Ко мне пришли, папа.
Его голос эхом отражался от лестничной площадки.
– И кто же, позволь поинтересоваться?
Теперь этот мужчина, отец Вадима, и сам посмотрел на меня. Я выдержала его взгляд, хотя, признаться честно, мне очень хотелось отвернуться. Глаза у него были зеленее, чем у Вадима, скулы острее, и темные волосы уже начали седеть… Он чем-то напомнил мне хищную птицу, а чем – так и не скажешь.
– Девочка, – он кивнул. – Понятно.
– Это Лена, – произнес Вадим. – И она – мой друг.
– Дружба – понятие непостоянное. С друзьями мы то встречаемся, то расстаемся – уж поверь, я знаю, о чем говорю. Но вот кровные связи – совсем другое дело. Их так просто не разорвать.
Глаза Вадима зло сверкнули.
Я знала, что он хочет что-то сказать, но сдерживает себя изо всех сил.
– Или ты хочешь все-таки попрощаться с этой своей подругой? – продолжил мужчина.
Попрощаться?.. Я, уже почти рискнувшая что-нибудь произнести, хотя бы поздороваться, захлопнула рот.
Как это – попрощаться? Навсегда? Что ему нужно от Вадима?.. Я вспомнила, как несколько недель назад Вадим с мамой уезжали на пару дней – проблемы с отцом, как говорил он сам. Вспомнила. Все вспомнила. И осознала.
Сердце, до того стучавшее ускоренно, на мгновение замерло.
Вадим вновь посмотрел на меня, чуть побледнел и произнес:
– Да, хочу.
Дверь квартиры, в которой жил Вадим, распахнулась, и из-за нее вышла его мама, бледная, с пустым потерянным лицом. Она посмотрела сначала на сына, потом на бывшего мужа и только тогда заметила меня.
– Лена?.. – прошептали ее губы.
Я кивнула:
– Здравствуйте.
Анна Алексеевна покачала головой и взглянула на отца Вадима:
– Это с ней ты предлагаешь попрощаться моему сыну?
– Моему сыну, дорогая, – мужчина скривил уголки губ. – На крайний случай, нашему. – И он взглянул на Вадима: – Ты не думаешь, что тебе нужно поспешить, чтобы прощание все же совершилось?
Вадим нахмурился. Он скинул сумку – прямо на пол подъезда, коснулся предплечья Анны Алексеевны – женщина вздрогнула – и, ни сказав ни слова, сбежал ко мне, взял меня за руку и повел вниз.
Мы вышли из подъезда – теперь уже вдвоем, но небо над головой оставалось все таким же серым и безрадостным. Вадим потянул меня к лавочке возле подъезда. Сел первым – я устроилась возле него. А потом посмотрел на меня грустно и признался:
– Больше всего мне хочется сбежать сейчас вместе с тобой. Куда-нибудь.
– Что случилось? – спросила я тихо. Горло пересохло от волнения.
– Как видишь, – Вадим вздохнул. – Отец добился своего. Я возвращаюсь. Не было бы там мамы! Я бы правда сбежал.
– Возвращаешься? – не поверила ушам я.
Он кивнул.
– И как ты так пришла… вовремя? Если бы тебя тут не было, так бы и не попрощались. Отец забрал у меня телефон, не выпускал на улицу. Я хотел позвонить с маминого – но забыл твой номер, хотя до этого помнил, честное слово, – Вадим чуть покраснел.
– Наверное, интуиция, – отозвалась я. И вернулась к вопросу, который в данный момент волновал намного больше: – Навсегда?
– Не знаю. Не знаю, – повторил Вадим. Он целиком повернулся ко мне – я не решилась взглянуть в его глаза, а потом вдруг крепко прижал меня к себе и зашептал на ухо: – Телефон я как-нибудь выкраду. И напишу тебе. Или сейчас… ты скажешь мне, если помнишь. Я буду тебе звонить, хорошо? Или, если уж с телефонами совсем не сложится, я письмо тебе напишу. Адрес я знаю точно. Договорились?..
Я сглотнула ком, застрявший в горле, и еще сильнее прижалась к Вадиму.
Он провел ладонью по моей спине, задевая волосы.
Вадим уезжал. Резко, внезапно – и я… Я оставалась одна.
– Я буду скучать, – произнес он.
Мы так и сидели, обнявшись, не обращая внимания на окружающих людей. И я не знала, как буду его отпускать. Слишком он стал родным, чтобы вот так, в одно мгновение, от него отказаться.
Возможно, это было эгоистично.
Возможно, влюбленность – один из признаков эгоизма.
– Это как лагерь, – заметила я. – Три недели с кем-то общаешься, а потом навсегда расстаешься. Забываешь все, как сон. То ли было, а то ли нет. Вадим…
Не выдержав, я всхлипнула.
Он вновь провел по моим волосам и сказал:
– Все будет хорошо. Уж ты-то мне веришь?
– Верю, – призналась, не задумываясь. – Обещаю: я приснюсь тебе. Чтобы ты вспомнил. Чтобы ты обо мне вспоминал.
– И я тебе приснюсь. На рассвете.
Я отодвинулась от него, решительно заглянула в глаза, пряча изо всех сил слезы, и спросила:
– Почему именно на рассвете?
– Чтобы ты запомнила – меня и этот сон. Обычно все остальные сны забываются. А предрассветные, близкие к пробуждению, нет. Здорово придумал? – он улыбнулся. – Я проверял это на собственном опыте. Вот, помнится, как-то раз приснилась мне, понимаешь ли, летающая фиолетовая корова с тремя глазами…
Я рассмеялась. Слезы не высохли, но спрятались в уголках глаз до более подходящего момента. До того, пока я смогу выпустить их на волю, никого не огорчив.
– Хотя бы в такой момент ты можешь не думать об ерунде?
– Это не ерунда, – заметил Вадим серьезно. – Между прочим, это случилось четыре года назад. В третьем классе. Но я помню о ней до сих пор. Я тогда три дня спать не ложился, боялся, что она вновь придет ко мне. Обхватит – и унесет.
Я покачала головой и фыркнула:
– Ты невыносим…
– Другое дело, – Вадим подмигнул. – Уж лучше я буду думать, что перед нашим недолгосрочным расставанием ты смеялась и называла меня дурачком…
– Невыносимым, – поправила я.
– …Чем грустила зря. – И добавил чуть тише: – Номер продиктуй.
Вадим повторил заветные одиннадцать цифр десять раз, и мы распрощались. Он вернулся в подъезд. Я, еле сдерживая себя, чтобы не последовать за ним, пошла к дому.
Так Вадим исчез.
Но пока что я этого не понимала. Наивно ждала и его, и папу. А на первое сентября пошла, как обычно, с Катей. И надеждой. На лучшее.
Вот только что-то внутри начало ломаться.
Вадим молчал.
Папа – тоже.
***
Мы узнали об этом девятого сентября. Услышь об этом папа, он бы обязательно восхитился: девятое ноль девятое. Красивое число. Лишь последняя цифра, ознаменовавшая год этого события, не совпала. Но все равно смотрелась неплохо. Об этом я отстраненно думала, разглядывая выгравированную на мраморе дату уже много лет после.
Девятое ноль девятое.
До папиного тридцатисемилетия оставалась пара недель. Но, увы, папу оно не настигло.
Нам позвонили вечером. Я вернулась из школы и делала уроки – читала что-то по литературе, уже и не помню что. Мама пришла с работы и протирала пыль в зале.
Они позвонили нам в семь вечера, девятнадцать ноль ноль, и это тоже было в каком-то роде символично.
Грубый мужской голос отстраненно спросил у мамы, действительно ли она приходится женой Александру Литвинову – так мама рассказывала, и тоже совсем не сразу. Она ответила согласием. Тогда этот голос и сообщил нам все. Все, все, все, что уместилось в ничтожную минуту разговора, но стоило нам слишком многого.
Я услышала, как падает что-то в коридоре, и только тогда вышла из комнаты – посмотреть. Упал телефон – стекло на нем треснуло, хотя удар был слабым. Бледная мама сползала по стенке. Благоразумие победило – и я, лепеча что-то несвязное, вызвала скорую помощь. И вместе с мамой мы покинули квартиру, в которой все напоминало о папе.
Девятое ноль девятое.
Тогда он умер.
Тогда, жарким сентябрьским днем, водитель автобуса, того самого, редкого, не справился с управлением, и автобус свалился в скалистую пропасть. Пассажирам, сидящим на левой стороне, повезло – автобус упал на правую. Они получили ранения, некоторые – даже тяжелые, близкие к смертельным, но все же выжили.
Папа всегда предпочитал сидеть у левого окна, но в этот раз он изменил своим правилам.
Об этом много писали – после. Показывали репортажи. Оградили территорию этой злосчастной горы, чтобы жертв больше не было. Но разве нам стало от этого легче? Разве нам с мамой это помогло?
За пару дней до папиной смерти я задумывалась, когда кончилось мое детство. Когда я пошла в школу? Когда влюбилась? Когда распрощалась с Вадимом?
А тогда я сидела у маминой палаты и вжималась в темный угол коридора, сотрясаясь от произошедшего, и понимала, что взрослею именно сейчас. Меня скоро обнаружили: техничка проходила мимо. Увели к медсестре. Хотели усадить в другую палату. А я вырывалась и плакала, кричала, что хочу быть рядом с мамой. Что хочу знать: с ней все будет в порядке. Что хочу, чтобы они сделали все правильно.
Меня уговаривали прийти в себя и просили успокоиться, пока не вкололи какое-то успокоительное – проснулась я только следующим утром.
Обошлось.
Мама вытерпела. Ребенок – тоже. Повезло. Наверное, просто повезло. Мама не позволила себе окончательно сломаться, зная, что она не одна. Зная, что у нее есть я. И мой брат. Это был брат. Она ещё несколько недель лежала в больнице, под тщательным контролем – меня в это время поселили у двоюродной тети, живущей на другом конце города. После той недели, что я безучастно сидела на кровати, погруженная в какое-то особое состояние, ещё две недели я каждое утро ездила в школу на автобусе, тщательно делая вид, что ничего не случилось. Каждый вечер я навещала маму, и мы с ней молчали.
Случилось все.
В октябре мама вернулась домой, и я, как бы мне не хотелось этого делать, тоже. Впервые за прошедшее после трагедии время оказалась у себя в комнате в более-менее сносном состоянии, попробовала мамин ужин, поплакала в родных стенах, слыша, как плачет за стеной мама – но не в силах ее утешить. Видела, как она подсаживается на успокоительные таблетки. Как она стареет, сжигает себя изнутри. Но надо отдать маме должное: это замечала только я. Мама старалась, старалась изо всех сил, чтобы ребенок родился здоровым.
Мы выслушали сотню сожалений, даже принимали какую-то материальную помощь – но все это шло мимо, мимо, мимо.
Отца хоронили в закрытом гробе, но мы с мамой, увы, в похоронах не участвовали. Все организовывали родители папы – бабушка и дедушка. Мама в то время ещё лежала в больнице, и ее решили оставить в счастливом неведении. Как и меня – о похоронах я узнала только спустя два дня из разговора тети.
Десятого десятого мы с мамой навестили папину могилу. Мы ехали до нее два часа, на пыльном автобусе, но все же достигли ее.
На могиле стоял деревянный крест, покошенный от сильных октябрьских ветров, с приделанной папиной фотографией. Я помнила ее. Я сама ее делала на прошлый новый год. На ней папа улыбался, смотря куда-то вдаль – стороннему наблюдателю было неизвестно, куда.
Зато я, участница всего этого, знала.
