Анастасия Вайолет
Вечный сон
Вечный танец
Камень размером с поселок резко падает вниз.
Дрожит земля, и тело Анэ подпрыгивает. Она открывает глаза и, не успев распознать ничего вокруг, быстро вытирает лицо от снега. Ее анорак, ноги, обувь, волосы – все покрылось толстым снежным слоем, от которого стучат зубы и пробирается до самых костей холод.
Анэ шепчет имя отца, но рядом никого нет. И все – камни, землю, холмы – занесло снегом, который скатывается с крыш цветных домов.
Камень ей всего лишь приснился, а гром и дрожь земли – нет. Они здесь, наяву, на самом деле.
Анэ натягивает шерстяной капюшон как можно ниже, держа его обеими руками. Зубы стучат нестерпимо: постоянно ударяются друг о друга и болят. Расталкивая ногами толщу снега и безостановочно чихая, Анэ пытается идти – но ее тут же отталкивает ветер.
Мгновение – и над поселком уже поднимается настоящая буря. Летит снег, разносятся слепящие искры. Анэ протирает глаза заснеженными руками, пытаясь понять, не сон ли это, но вокруг действительно разрастается буря, холодная и жестокая, а она слишком, слишком далеко от багрового дома.
Анэ растерянно оглядывается назад, на море. Сверкающие льдины на черной воде. Небо вновь разрывает гром – и Анэ закрывает руками уши, зажмуривается крепко-крепко и еле удерживается ногами на дрожащей снежной земле.
«Надо вернуться, – безостановочно думает она. – Надо вернуться».
Анэ заставляет себя опустить руки, глубоко выдохнуть и повернуться к домам. Впереди – сплошные сугробы. Она пробирается к холму, утопая ногами в снегу, с усилием поднимая их перед каждым шагом. Зубы стучат так, что Анэ почти ничего не слышит. Завывает ветер. Где-то далеко воют и бьются на цепи собаки.
Время замедляется. Анэ сосредотачивается на дыхании – вдох, выдох, как можно громче и глубже. Кажется, что она идет уже не один час. Ветер нарастает, хлещет по открытым щекам, – но она старается ни на что не обращать внимания, лишь смотреть вперед, в белую бурю, в которой летают бесконечные искры.
И по-прежнему чихает. Дыхания не хватает, в носу постоянно зудит, горят щеки. Но необычайно сильные ноги несут Анэ вперед, и, когда она думает, что больше не сможет и прямо сейчас повалится в сугроб, у нее неожиданно появляются новые силы.
Кто же так прогневал духов?
У первых домов виднеется черная фигура. Большая и высокая. Тень бежит сквозь белую пелену. Анэ останавливается, выставив вперед руки, и постепенно узнает в белом полотне бури лицо Анингаака. В искрах оно кажется почти зловещим – серьезное, сосредоточенное, с блестящими от слез глазами.
– Анингаак? – кричит Анэ, впервые называя его по имени.
И тут же закашливается, и легкие обжигает ледяной воздух, и ей приходится закрыть руками лицо, чтобы хоть как-то согреться.
Он молча пробегает мимо. Когда Анэ успокаивается и оглядывается в поисках Анингаака – его черная фигура оказывается далеко впереди, он зачем-то бежит к морю.
Трясется земля. Завывает ветер. Лязгают цепи собак.
Анэ открывает рот, чтобы позвать его еще раз, но тут же замолкает, представляя на месте Анингаака отца. Сосредоточенного ангакока лучше не трогать.
И пока Анэ вновь идет, раздирая ногами снег и бурю, она держится за воспоминания о светлой кухне, о запахе костного жира, о мягком теплом одеяле. То, где она окажется совсем скоро, – если только перенесет бурю, проберется к дому сквозь искры.
Хочется исчезнуть. Хочется стать маленькой снежинкой в буре, дожидаясь, когда отец – нет, Анингаак – их всех спасет.
И тогда она слышит стук.
Земля трясется еще сильнее, и Анэ уже еле держится на ногах. Она тут же оборачивается на этот стук – и видит, как с соседнего холма на берег спускаются скелеты. Высокие, черепами едва не достающие до гор, виднеющихся позади. Они танцуют и бьют костями в свои собственные лопатки, быстро передвигают длинные костяные ноги – и с каждым их шагом все сильнее трясется земля.
Ачкийини. Четыре духа, несущие бурю, раздор и смерть.
Анэ слышит, как громко они стучат. Как беспорядочно двигаются их кости. Как они приближаются к ангакоку, стоящему у моря.
На мгновение Анэ представляет, как на том же берегу стоит ее отец и готовится к нападению. Как беспомощно выглядывает из снега его черная макушка. Как Анэ стоит, покрытая медвежьими шкурами, и не двигается, не бежит, не пытается помочь.
И поддается первому желанию – исправить свою ошибку, прийти на помощь хотя бы в этот раз. И бежит к Анингааку – бежит сквозь искры, сквозь густую белую пелену, еле-еле вдыхая тяжелый воздух. Вспоминая уроки отца – дышать медленно, глубоко, насколько это возможно, – она бежит к морю. Анэ быстро спускается с холма, едва не споткнувшись и не упав на каменный берег, – и за несколько вдохов оказывается рядом с Анингааком. Скелеты приближаются, и землю трясет все сильнее. Так, что они оба – и Анэ, и ангакок – еле держат равновесие.
Дрожат ноги, стучат зубы. Щеки обжигает холодным огнем.
Анингаак начинает что-то кричать и двигаться так стремительно, что Анэ едва успевает следить за его движениями. Глаза слезятся от постоянного ветра. В исступлении ангакок орет так, что его голос перекрывает шум бури, – и тогда возле него вырастает огромная собака, покрытая чешуей. Она рычит и смотрит на него, стуча по снегу ногами; Анингаак ей кивает и показывает на скелеты.
Анэ безошибочно распознает существо – кикитука, которого не раз призывал и сам отец, чтобы помочь справиться с мощными духами. Кикитук вздрагивает и издает протяжный лай, перекрывающий вой бури. Он, взмахивая мордой, роняет слюни на сугробы и убегает к танцующим существам.
Сквозь слезы и белую дымку Анэ видит, как кикитук набрасывается на скелеты, по очереди ломая их кости, пожирая лопатки, а останки сбрасывает прямо в воду. Какие-то косточки звонко ударяются о лед, какие-то с готовностью поглощает море. Оставшиеся скелеты пытаются схватить кикитука, но тот одним движением откидывает их в сугробы, готовясь разорвать на части.
Очередной толчок земли, истошный рев из-за холмов – и лед у кромки трескается; Анэ не удерживается и падает, катится прямо в море. Море, забравшее отца.
Весь мир замирает.
Мгновение – и Анэ падает, мгновение – и ее уже забирает волна, и вот она уже барахтается в воде, и погружается в морскую черноту, закрывая глаза, невольно выпуская изо рта воздух.
И вот ее голова снова на поверхности, стучится о льдины – и она бьется руками и ногами о тяжелую поверхность, и пытается кричать, и хватает воздух, и вновь выпускает его с криком о помощи. Над ней нависает то лед, то черное небо, и искры преследуют ее на суше и в воде, и густая дымка застилает глаза.
Она зовет отца. Пытается призвать духов, закричать, вернуться в пещеру из снов – но получается лишь глотать воздух вперемешку с ледяной водой.
Мир теперь глух и мертв.
Отчаянно карабкаясь, выплевывая морскую воду, крича от холода, безысходности и одиночества, Анэ бьется лбом об острые камни.
Море отвергло ее, вышвырнув на берег.
На миг все темнеет, но Анэ вдруг открывает глаза и в ужасе отходит на сушу, плюясь и отчаянно размахивая руками. Ноги горят, легкие взрываются огнем – а тело сводит судорогой от холода. Беспощадный ветер хлещет ее по открытым щекам и ладоням.
Она плюется, кричит и плачет.
С одежды единым потоком стекает ледяная вода. Анэ едва удается протереть лицо дрожащими руками. Вдалеке виднеются размытые очертания домов, куда ей очень нужно попасть.
Волны глухи к ее просьбам. Боги мертвы. Это первое, о чем она думает, когда возвращается в холодную безопасность. И когда ей наконец удается встать, Анэ сквозь воду в ушах и собственное тяжелое дыхание слышит голос Анингаака.
Он совсем рядом – теперь Анэ видит его темную фигуру посреди снежной дымки и искр. Ангакок покачивается, будто в танце. И голос его летит по воздуху – Анэ слышит его крики, которые постепенно сливаются в единую песню на незнакомом языке. Она трясется, она едва стоит на месте, но все равно стоит, будто прикованная, и наблюдает за Анингааком.
Он на мгновение поворачивается и видит Анэ – сгорбленную, дрожащую, всю покрытую снегом и морской водой. Они сталкиваются взглядами, и Анэ растерянно смотрит ему в глаза, то ли пытаясь попросить о помощи, то ли пытаясь ее предложить. Анингаак смотрит на нее бесконечно долгое мгновение и отворачивается, чтобы вновь запеть, наблюдая за последним скелетом.
И в память Анэ крепко врезается его взгляд – сосредоточенный и… испуганный.
Чувствуя, что все почти завершилось, Анэ бежит вперед, к Инунеку, к дому. В тепло и к свету. Туда, где она может спрятаться и хотя бы на время представить, что все хорошо.
Раздирая дрожащими руками белую бурю, шагая сквозь тяжелые сугробы, Анэ чувствует, как что-то в воздухе изменилось. Бежать уже не получается – даже идти становится все тяжелее. Отчаянный, надрывный вой собак, лязг железных цепей. Где-то очень далеко раздается еще более громкий и низкий вой, отчего Анэ едва не кричит сама. Но она лишь старается ускорить шаг – упрямо идя по снегу, с ноющей болью в ногах, дрожа от пробирающего до костей холода.
Очередной порыв, и капюшон едва не слетает с нее – одной рукой приходится удерживать анорак, другой помогать себе идти. Тело Анэ на удивление устойчиво – ни сильнейшие порывы ветра, ни тяжелая от воды одежда, ни искрящаяся белая буря не могут ее остановить, только замедлить.
Ноги то и дело застревают в толстых полосах снега, а от ветра Анэ уже не чувствует собственную кожу. Она сама не замечает, как добирается до знакомых домов – зеленый, черный, синий. Пятна мерцают вместе с искрами и медленно исчезают из виду. Ноги болят настолько, что каждое движение кажется ей последним. В ушах продолжается бесконечный собачий вой, вытеснивший все мысли.
В каком-то из домов Анэ слышит крик ребенка. Затем – матери. Потом еще и еще. Из ближайшего дома выглядывают темные фигурки, которым она тут же вопит, во всю глотку, как только может: «ПРЯЧЬТЕСЬ!» Одну фигурку тут же втаскивают обратно в дом, грубо хватая. Все это пролетает мимо Анэ в считаные мгновения – крики быстро перекрывает вой ветра, а затем она видит знакомые очертания.
Яркое багровое пятно. Словно в мире существует только искрящийся белый воздух – и этот дом. Анэ добирается до него неожиданно быстро и, отчаянно глотая последние остатки воздуха, взбирается по лестнице и заходит внутрь. Всем телом прислоняется к двери и медленно скатывается на пол, упираясь взглядом в темноту коридора.
За дверью продолжают выть собаки, выть ветер, кричать в домах люди, но самое громкое – это бьющиеся друг о друга кости ачкийини. Даже оказавшись в спасительной тишине, без снега и искр, Анэ все равно слышит их танец и то, как под их тонкими мертвыми костями трясется земля.
Вечный свет
Наутро Тупаарнак заваливает ее сотней вопросов, которые остаются без ответа. Взгляд Анэ равнодушно скользит по одежде, волосам, обуви женщины, но все кажется таким одинаковым, одной бессмысленной черной тенью. Тупаарнак трясется, переживает и едва не плачет – это Анэ смутно понимает, но молчит, больше всего на свете желая тишины.
В ушах все еще стучат ачкийини. Все еще трясется земля и гром разрывает небо. И Анингаак все еще смотрит на нее глубоко и тревожно – его взгляд застыл вне времени, прожигая Анэ даже в тепле и тишине багрового дома. Так что она отвечает Тупаарнак что-то невнятное, первые мысли, которые приходят в ее гудящую голову, – и плотно закрывает за собой дверь.
Согревшись и сбросив с себя слипшийся мокрый анорак, Анэ ходит кругами по комнате, пытаясь хоть как-то осмыслить события ночи. Солнце уже должно подниматься – но комната ее темна, и лишь ковер в середине освещает тусклый свет, безрадостный и серый. Анэ чувствует дыхание смерти на своей коже. Чувствует, как блекнет мир. Кровать ее покрыта серостью и пятнами пота, пол – застарелой пылью. Все, что казалось ей таким новым и уютным, теперь кажется совершенно безрадостным.
И она все не может перестать чихать.
Весь остаток ночи Анэ провела в кровати, дрожа под меховым покрывалом и пытаясь заставить свое новое тело успокоиться. Скелеты все еще неистово танцевали в ее голове, и она откликалась на эти воспоминания усиленной дрожью. Ее бросало в жар, трясло, и перед глазами Анэ видела не комнату, а полосу лунного света в темной пещере – и капала вода, сырел воздух, и свет становился все ярче и невыносимей. Мыслями Анэ то и дело возвращалась в детство, когда огромные ачкийини сотрясали землю и опрокидывали маленькие беспомощные хижины. Приходили они редко – только в самые суровые зимы, когда буря и холод открывали путь зловещим духам в мир живых.
Маленькая Анэ быстро научилась бояться того, что скрыто в снегу и за горами. Пока соседи взывали к природе и верили в ее отца, она думала – захочется ли ему на этот раз их спасать? Или, наоборот, он позволит им умереть и сорвет с их губ последний вздох, наполненный особой силой? Каждый день они выживали в холоде, окруженные морем и горами, и каждый день были благодарны духам и ангакоку. Анэ же не была благодарна ничему.
От этих образов по коже шли неприятные мурашки, а в сердце зарождалась глухая боль. Не найдя никаких хороших воспоминаний, Анэ стала обнимать себя, гладить по рукам и ногам, пока тревога не утихла. Раз за разом она вспоминала слова Анингаака: «У тебя внутри теплится огонь… надо дать ему разрастись… подчиняйся силе внутри своего тела.» И как только она ослабила хватку, как только взялась руками за свое дрожащее тело – жар неожиданно пропал, ее перестало трясти так сильно, и Анэ смогла провалиться в мягкий тягучий сон, полный воды, темноты и стонов блуждающих душ.
Наутро Анэ вновь стало тепло – но теперь она постоянно чихает, и боль раздирает горло, и в легких при каждом вдохе словно разгорается огонь.
Постепенно Анэ понимает, что может умереть. Не стоило засыпать на камнях – ничего, кроме временного чувства свободы, ей это не принесло. И возвращаться к Анингааку тоже не стоило – пора бы уже понять, что она ничем и никому не может помочь. Мысль эта горчит и пугает, и ей хочется вернуться назад и никогда не выходить из дома – просто сидеть в окружении новых стен и ждать, пока что-нибудь не изменится.
Анэ перебирает в голове все знакомые ей песни, все ритуалы, которые могли бы вылечить человека, но не вспоминает ничего полезного. Отец никогда не показывал ей, как лечить. Зато он помогал наладить отношения с духами, вернуть их доброту и позволить природе вновь делиться своими дарами. Можно было бы попросить помощи у кого-то из духов… но при мысли о том, что придется самой их призывать, ее накрывает вязким, липким страхом. Анэ знает, что рано или поздно ей нужно будет это сделать, – но самой? Сейчас? Она зажмуривается и закрывает руками лицо, пытаясь уйти от этой мысли.
Тупаарнак в конце концов вновь приходит к комнату, сжимая в руках прозрачную посудину, которую называет кружкой с чаем. Глядя на нее с недоверием, Анэ все же принимает и начинает жадно пить, хотя напиток обжигает ей горло и легкие. По телу разливается приятный жар, и горло на какое-то время перестает болеть. Тогда внутри Анэ загорается слабая надежда, что она все-таки не умрет.
Умирать нельзя. Отец дал Анэ имя ее матери – и через это имя материнский дух продолжает жить.
Когда женщина уходит, Анэ принимается рассматривать большое окно – и замечает, как успокаивается буря. Сквозь белизну угадываются очертания цветных домов и даже несколько фигурок бегающих людей. Еще чуть-чуть, и Анэ наверняка сможет разглядеть море. Все успокоилось, Инунек вновь оживает, и наступает новый день.
Но тревожная мысль давит на голову, липнет к коже: будущее полно опасностей. Нет больше маленькой темной хижины, нет тишины и даже надоевшего, грустного одиночества. В отсутствие Анингаака ей придется иметь дело с Тупаарнак, возможно и с другими жителями – но они кажутся лишь напуганной черной массой по сравнению с тем, что нависает над Анэ. А нависает над ней ритуал отца. И волны. Холодные, злые, глубокие волны, едва не поглотившие ее саму.
Тупаарнак скоро должна разродиться – но если Анингаак пропал или вовсе сгинул в снежной буре, то что будет с ребенком? Если отнести его куда-нибудь далеко, то после смерти он может стать ангиаком – и некому будет его прогнать, а духи детей любят мстить за свою смерть. Если Тупаарнак будет растить его самостоятельно… то что делать, когда придет очередная буря?
Отец говорил, что из детей получается отличный источник силы. Он любил, когда ему приносили именно детей на лечение. Анэ вспоминает его теплый, но решительный голос: «У тех, кто только родился, есть то, чего нет у нас всех, – дыхание великой силы».
Но что может Анэ? Постучать в бубен? Она смеется, а потом бьет себя по рукам, по ногам, по плечу. И тяжело, раздраженно вздыхает.
Ей нужно спасти себя, пока не стало слишком поздно.
Морщась от боли в легких и стараясь как можно реже глотать, Анэ выходит в коридор. Комната Анингаака должна быть где-то рядом. Не желая сталкиваться с Тупаарнак и слышать ее встревоженный голос, она пытается найти нужную комнату. Одна из дверей кажется правильной: это необъяснимое чувство дрожью проходит по всему телу, и Анэ делает к ней несколько шагов. Ладонь сама тянется к ручке.
В комнате ангакока все усыпано разноцветными тканями. С краю лежат два бубна. Меховой анорак, обувь, фигурки из дерева и камня, серпы, медвежьи шкуры – все беспорядочно разбросано по полу и деревянным полкам. Лишь два одеяния аккуратно висят на стене – и выглядят они так же, как у Анэ дома. Осыпанная узорами, клыками и шкурами камлейка, пояс и шапка, увешанная полосками кожи.
Анэ пытается охватить взглядом каждый предмет, но перед глазами все начинает размываться и получается лишь смотреть вниз. В мыслях она сразу же возвращается в свое детство: маленькая Анэ стоит посреди снежной хижины, отец строгим голосом объясняет ей значение каждого амулета, а потом срывается на крик. Анэ тут же обнимает себя за плечи.
– Мм… привет.
Она вздрагивает от неожиданности и поворачивается к двери.
У входа в комнату стоит высокий парень с огромным шрамом на всю щеку. Его темные волосы достают до плеч и теряются в складках мехового анорака, еще покрытого снегом. Снег сваливается с плеч и рук, оседая влажными пятнами на полу.
Он переминается с ноги на ногу и вопросительно смотрит на Анэ – видимо, ожидая какого-то ответа. Вмиг утратив способность говорить, она медленно подходит к одному из одиноко лежащих бубнов и берет его в руки. Стараясь не думать о парне, только что зашедшем в комнату, она водит по бубну пальцем, царапает по коже ногтем, оставляя маленькую длинную царапину. Анэ знает, что нельзя брать в руки чужой бубен и уж тем более его царапать – но в теле зарождается необъяснимая злость на отца, на Анингаака, на духов и силы, что заставили ее оказаться здесь.
– Я Апитсуак. Ученик Анингаака…
Анэ щупает волчий череп, одиноко лежащий на полке, и отмечает, какой он белый, почти что блестящий. Как будто ангакок протирал его совсем недавно. Явно новый. Поверхность у него такая гладкая, словно это и не череп вовсе, а приятная поделка.
– Все готовятся.
Шкура оленя. На шерсти еще видны пятна крови. Темно-красные, почти багровые, застывшие на ворсинках, – Анэ смотрит на них и кожей чувствует охоту, на которой этот олень был убит. Он наверняка сопротивлялся. Интересно, как Анингаак использовал потом душу оленя – точно не для своей силы, раз так легко пропал в битве со скелетами.
– Везде пропала связь…
Клочки ткани. Где-то еще торчат иголки и нитки. Беспорядочно разбросаны предметы, названия которых Анэ не знает. Она вдруг понимает, что не знает и половины того, чем занимаются ангакоки, – просто потому, что ей не позволял отец. И то, что она теперь копается в вещах Анингаака, кажется ей запретным и странным.
Она оборачивается на Апитсуака. Он все так же стоит в дверях и неловко ей улыбается. Анэ вдруг хочется прогнать его или хотя бы стереть с лица эту улыбку – чем она ее заслуживает? Тем, что стоит и трогает ритуальные предметы? Тем, что, как ребенок, пробралась сюда втайне от Тупаарнак и возомнила себя неизвестно кем?
Анэ за спиной нащупывает какой-то из предметов Анингаака – и сжимает мягкую кожаную поверхность, и царапает, и сжимает еще сильнее.
А потом понимает.
– Ученик? – сипло спрашивает она.
– Ну… да. С тобой все в порядке?
Ученик ангакока. Тот, кто может подсказать, как вернуть ее тело и излечиться.
– Даже в Нуук[5] не дозвониться. Они бы отправили кого-то в соседний поселок, но боятся, что снова будет буря.
Анэ не знает, что такое «дозвониться», но улавливает главный смысл.
– Никто не придет на помощь? – медленно говорит она, стараясь не смотреть Апитсуаку в лицо.
Обращаться к нему тяжело – словно между ними встает плотная пелена, сквозь которую ничто не может пробраться. Анэ привыкла видеть людей на расстоянии, молча наблюдая за ними из хижины, – но никак не общаться напрямую. Тем более с кем-то ее возраста.
– Да. Но если так спрашиваешь, то меня это не пугает. – Он усмехается и пытается сделать шаг вперед, но вдруг передумывает. – Мне… мне нужно найти Анингаака.
Апитсуак вздрагивает всем телом, кашляет, но быстро возвращает самообладание. Он неуверенно поворачивается к двери и начинает ее открывать.
– Э-э… Апитсуак.
– Да? – Парень тут же поворачивается.
– Я. – Анэ обреченно вздыхает, понимая, что не может придумать ничего, кроме правды. – Мне нужно вернуться в прошлое. На двести лет назад. – Она морщится от резкой боли в горле и ждет, пока сможет вновь заговорить. Заставляет себя тихо, почти шепотом, произнести: – Нужно понять, как пользоваться. – она разводит руками, – всем этим.
Анэ понимает – ему тоже нужно что-то предложить, но предложить ей нечего. Она наблюдает, как тот прячет руки в карманы, как наигранно улыбается и выпрямляет спину.
– Двести лет?
Анэ кивает.
– Ты же Анэ, да?
Она вновь кивает. Апитсуак весь меняется в лице – становится собранным, внимательным, серьезным. От неловкости не остается и следа.
– Ага. Я понял. Я… помогу тебе. Что тебе нужно?
Анэ шумно выдыхает воздух и решается посмотреть ему в глаза – Апитсуак смотрит на нее в упор, в ожидании и явном напряжении. И глаза его так похожи на глаза Анингаака. Но она не дает себя обмануть – он не ангакок, не отец, он просто обычный ученик – и начинает говорить:
– У меня ничего нет. Но я… могу попробовать обратиться к духам. Кажется… так же делал Анингаак, – выдавливает из себя Анэ.
Апитсуак сжимает кулаки.
– Ты знаешь, где он? – Кажется, что у него даже волосы шевелятся на голове. От напряжения между ними ей становится страшно.
– Нет. Он победил ачкийини.
Парень весь подается вперед.
– Я убежала и больше его не видела.
Горло болит так нестерпимо, что Анэ не может сдержать слез.
– Эй, все в порядке? – Он подходит к ней, но Анэ выставляет вперед руки. Отвечать на вопросы сейчас совсем не хочется. – Так, значит, Анингаак… видимо… умер.
Апитсуак вздрагивает и издает шумный тяжелый вздох.
Ей тошно и жарко. Слова тонут в густом воздухе, и солнечный свет так по-особенному ложится на лицо парня, что глаза его словно вспыхивают черным пламенем. Он отводит от нее взгляд и смотрит на маленькое заколоченное окно – его поверхность покрылась разводами и пылью, но солнце сквозь него светит ярко-ярко. Анэ рассеянно скользит взглядом по медвежьим шкурам, лежащим на полу комнаты. Их целых три – и на них черной краской изображены какие-то странные узоры. Не то деревья, не то горы, не то вымышленные существа.
Анэ отказывается верить в то, что ангакок умер. Она вспоминает фигуру Анингаака, вместе с кикитуком оборонявшегося от скелетов, но фигура эта в ее мыслях превращается в черную макушку отца и покрывается снегом. Сверкающе-белым вперемешку с багровой кровью.
– Что мы будем делать? – сквозь зубы спрашивает Анэ, чувствуя необъяснимые раздражение и злость просто из-за того, что ей нужно просить о помощи. Даже не ангакока – его ученика.
– Разбираться. Хочешь обратиться к духам? Давай попробуем. Но тебе понадобится. – Апитсуак отходит и достает какой-то длинный предмет с одной из полок, – вот это.
Анэ вопрошающе смотрит на коричневый пояс, к которому пришито множество странных предметов.
– Пояс. Особенный. Через него ты сможешь общаться с духами. Я, конечно… не знаю, насколько он сработает без костюма… и вообще он не твой.
Анэ выхватывает пояс и ощупывает его, ощупывает каждый предмет. Резко трогает лоскуты ткани, зубы животных, кусочки меха и жгуты. Она помнит, что это, – один раз отец рассказывал ей, что такие пояса наполняются силой, когда люди добровольно жертвуют дорогие для них вещи. Но у него никогда не было таких поясов.
– Это все… люди давали Анингааку?
– Все-таки единственный наш ангакок, – неловко улыбается Апитсуак и протягивает руку. – Дай сюда пояс, я покажу.
Анэ нехотя отдает ему пояс. Парень подходит к шкафу в углу комнаты и достает оттуда деревянный жезл. Привязав пояс к жезлу, Апитсуак отдает его Анэ со словами:
– Вот так. Когда будешь призывать духа, воткни жезл в землю и крепко его держи. Он станет очень тяжелым, но ты сможешь общаться с духом через него. Ну… ты поняла.
Анэ медленно кивает, переводя взгляд с парня на руку и обратно. Весь мир будто раздваивается: с одной стороны – жезл, а с другой – все остальное. Улыбка парня, бледный образ Анингаака в памяти, голова отца в снегу, медвежий зуб, ковер, оленья шкура с багровой кровью – все перемешивается в голове и быстро отдаляется.
– Я… я попробую.
– Можно я с тобой?
Этот вопрос кажется Анэ таким глупым, что она тут же приходит в себя и издает тихий смешок.
– Со мной?
– Ну да. Я… хочу помочь.
– Ты уже помог, – говорит Анэ и, вытянув руку с жезлом, быстро выходит из комнаты.
Но она не успевает даже прикрыть за собой дверь, как Апитсуак выкрикивает ее имя. На миг ей кажется, что это кричит отец. Она тут же выпрямляет спину и медленно поворачивается к парню.
– Ты уверена, что Анингаак мертв? – тихо спрашивает он.
Анэ вспоминает, как безжизненно замер отец. Его неподвижную темную фигуру в белом снегу – последнее, что она видела перед тем, как весь мир заволокло черной болью.
– Не знаю. Надеюсь, нет.
По телу проходит мелкая дрожь, и ноги будто сами ведут ее к входной двери. Она очень ясно представляет себе холм, безжизненный и пустой, на котором можно незаметно провести ритуал. Там, где нет ни жителей Инунека, ни отца.
В голове мелькает мысль: Апитсуак слишком спокойно воспринял ее рассказ. Только теперь она понимает, что он должен был удивиться намного больше. Но Анэ заставляет себя не думать об этом и отправляется на холм – главное сейчас понять, как вернуться домой.
…Анэ быстро взбирается на холм, покрытый толстым слоем снега, – и лишь там, где ноги проделывают снежные дыры, виднеется безжизненный серый камень.
На такой высоте открывается вид на весь поселок. Анэ медленно обводит его взглядом, цепляясь за каждую крышу, каждую цветную стену. Инунек расположен на нескольких низких холмах – каждый усеян домами, словно разноцветными пятнами, в которых теплится жизнь. Позади нависают покрытые снегом горы.
Она старается не смотреть на самые высокие дома – Тупаарнак назвала их словами «магазин» и «школа», но Анэ не хочет ничего об этом знать. Хижин больше нет, и это вселяет в нее липкую тревогу – и Анэ пытается избавиться от этого чувства, прогнать его, напоминая себе, что прошло двести лет, но она обязательно скоро вернется. Все тщетно. Сама мысль, что она действительно в другом времени, отдает неприятной дрожью, и в груди зарождаются ощущения, от которых тускнеет весь мир.
Вздохнув, Анэ садится на одно колено и вонзает кинжал в толстый слой снега. И застывает. Где-то глубоко внутри она понимает, что нельзя брать предметы чужого ангакока и надеяться, будто это сработает, – отец лелеял все свои амулеты, одеяния и бубен, тщательно охраняя даже от чужого взгляда. Но желание сделать хоть что-то, перестать быть маленькой беспомощной Анэ… она не может ему сопротивляться.
Вспоминает слова Анингаака – прислушивайся к телу, давай силе свободу. Дышит тяжело, все не решаясь приступить к ритуалу. Снег перед глазами расплывается в сверкающее пятно. Вздохнув и крепко зажмурившись, Анэ наконец высвобождает силу, дрожащую и клокочущую в ее теле.
Она сжимает жезл так сильно, что хочется выть от напряжения. В голове мерцают образы – вот отец сидит, закрыв глаза, и сосредоточенно напевает какую-то песню. Пение становится громче и обрастает четкими словами – слабо понимая их значение, Анэ повторяет за голосом отца. Она закрывает глаза и направляет все внимание куда-то внутрь. Пытается представить, как щупает собственное сердце, что бьется отчаянно и быстро.
Жезл тяжелеет. Глаза наливаются кровью. Анэ чувствует, как пульсируют виски, как слабеет ее тело и в то же время сила перетекает в руку. Она словно отделилась от своего тела и стала бесплотным духом, наблюдающим за ритуалом откуда-то сверху, – неприятное и в то же время наполняющее силой чувство.
– Мне нужна ваша помощь! – кричит Анэ из последних сил и тут же плачет от боли в горле.
Боль пронзает кожу, возвращая чувствительность, – еще чуть-чуть, и кажется, будто изо рта Анэ польется кровь.
Она обращается ко всем духам, которые только могут здесь обитать, не в силах вспомнить ни одного названия и тем более ритуала. Болит голова, болит спина, дрожат ноги. Но она стоит, заставляет себя стоять, ощущая спиной ободряющий взгляд отца, не думая о том, что его здесь нет.
– Я не понимаю, что происходит, – отвечает ей громкий голос внутри головы. Такой громкий, что весь темный мир вновь взрывается острой болью.
Анэ стонет, сжимая зубы и впиваясь пальцами в дерево жезла, в твердую шероховатую кожу пояса.
«Мой отец, Ангута, выполнил неудачный ритуал. На нас обрушились… волны. Морские волны. А потом… потом… – мысленно говорит Анэ, стараясь не дышать, не глотать, даже не двигаться. Сквозь зубы она издает громкий протяжный стон. – Я оказалась в будущем. В том же месте… но двести лет спустя. Я… пытаюсь… вернуться… домой».
«Твой отец нарушил порядок вещей».
Анэ уже не сдерживаясь кричит, но старается ловить каждое слово. Не шевелясь, не открывая глаз. Колени подгибаются, но она всеми силами опирается на жезл, который становится все тяжелее с каждым мгновением.
«Все ангакоки мертвы. Вырвались духи. Те, что вредны для людей, и те, от кого вы просите у меня защиты. Теперь остров закрыт для остального мира».
«Что мне сделать?» – мысленно спрашивает Анэ, чувствуя, как развеваются на ветру ее волосы, как холод охватывает тело, как по коже пробегают мурашки.
«Я над этим не властен. Но что-то пошло не так. Тебе нужно вернуться».
