Анастасия Соколова
В поисках ветра
Глава 1
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек – сочтены его годы,
Что бы он ни делал – всё ветер.
Шумерская поэма «Гильгамеш»
Ветер многолик. И ветер вездесущ. То над морем замрет звенящей тишиной штиль или безжалостно пронесется шторм, то в снегах пройдет суровый буран, движимый его вспыльчивым хозяином, и холодные пальцы коснутся замерзших щек; то в степи гуляет его легкое дуновение, или, перевоплотившись в вихрь, промчится он с яростным свистом.
Ветер поит, ветер изнуряет, ветер дарит надежду и отнимает ее, ветер созидает, подхватывая семена и относя их на плодородную почву, и ветер разрушает, сметая всё на своем пути.
Всё ветер.
Легкий ветер играл волосами маленького мальчика, сидящего на каменистой почве. В степи было тихо до грусти, до отчаяния. Мальчик смотрел прямо перед собой и, лениво водя сухой палочкой по земле, выводил какие-то рисунки. Внезапно до его слуха донеслись шаги.
Высокий юноша в длинном одеянии приблизился к нему и проговорил устало, протягивая кусок хлеба и воду:
– Ты совсем ослаб. Мы переждем здесь ночь и к утру двинемся в путь. Лучше, конечно, сделать наоборот. Мы в безопасности добрались бы до места, укрытые сумраком. Но нужно отдохнуть. Ну же, попей и ложись спать. Тебе потребуются силы.
Маленький Ильдар с жадностью сделал пару глотков и лег. Он больше не плакал, не задавал вопросов, хотя их было множество, они терзали детскую душу. Рослая фигура Самуила, его монашеская сутана и серьезное лицо внушали мальчику спокойствие и чувство безопасности. Он свернулся калачиком и закрыл глаза. Как бы ему хотелось, чтобы всё к вечеру оказалось сном, и он снова бы вернулся домой…
– Кайя, – окликнул Самуил сидящую к нему спиной девочку.
Она чуть обернулась вполоборота, продолжая смотреть в землю.
– Вода. Остался один глоток, – сказал Самуил, подавая фляжку.
Кайя задержала взгляд на протянутой руке: на среднем пальце красовался перстень с драгоценными камнями. Такой и еще несколько подобных она часто видела на руках священнослужителей во время богослужений в храме – знак отличия принадлежавших к Ордену, знак Безмолвных. Девочка насмешливо взглянула на Самуила и отвернулась.
– Почему ты злишься на меня? – спросил Самуил.
Ее плечи чуть вздрогнули.
– Ты плачешь? – спросил Самуил и положил руку ей на плечо.
– Нет! – почти крикнула она и вскочила на ноги.
В вечернем сумраке он видел, как блестели ее глаза.
– Не плачу! – раздраженно и почти со злостью в голосе воскликнула девочка.
Самуил отвел взгляд в сторону.
– Иди спать.
– Не хочу! – ответила она и торопливо пошла прочь.
– Кайя! – Самуил направился за ней.
– Не ходи за мной!
– Куда ты?
– Не ходи за мной! – крикнула Кайя, и голос ее прервался.
– Не ходи… – прошептала она. – Я никуда не уйду. Я здесь… побуду одна.
Самуил сел с маленьким Ильдаром. Мальчик спал. Ветер некоторое время доносил до него тихий всхлип Кайи. Потом всё стихло.
Самуил нашел ее, заснувшей на камне, взял на руки и отнес обратно к месту ночлега. В степи было тихо. Ильдар и Кайя плотнее прижались друг другу. Во сне их дыхание смешалось воедино с легким ветром, и казалось, им вторил вздох спящей земли. Самуил укрыл их плащом. Его задумчивый взгляд из-под нахмуренных бровей силился прочитать на их лицах: какой путь и испытание уготовил им Господь?
Уже третий день они плутали по обезвоженной Степи. Солнце нещадно жалило лучами. Ильдар капризничал, просил пить. Кайя молча облизывала пересохшие губы. Ее ужасно раздражало, что в ней рождались какие-то новые разрушительные чувства. Они словно терние заглушали в ней ростки, посаженные и взращенные матерью, отцом, ее народом, ее детством. Всё надломилось в ней и рушилось. Но больше всего ее раздражал Самуил. Образец чистоты, член ордена служителей.
И он пал, и он соблазнился!
Поблизости нигде не было воды. Искать ее не было ни сил, ни тем более времени. Они остановились сделать привал. Дети сразу же свалились наземь, изнуренные жарой и жаждой.
Самуил подошел к Ветру: в одной руке он держал клинок. Он обнял Ветра за шею и принялся что-то шептать ему на ухо: ласковым вкрадчивым голосом он произносил какой-то бессвязный поток слов. Конь забеспокоился: он было дернулся, метнулся прочь, но сильная рука Самуила удержала, тогда Ветер тревожно зафыркал, не поддаваясь на уговоры хозяина, но потом затих, покорился. И Кайя только увидела, как неестественно взметнулась рука Самуила. Конь странно дернулся, и из его шеи брызнула кровь. Самуил спрятал клинок и, прислонившись губами, жадно пил…
– Тише, тише, – успокаивал он коня, и голос его был довольный, благодарный, но с какой-то дикой хрипотцой. И будто не его вовсе. Чужой.
– Добрый Ветер, хороший Ветер. Напоил. Спасибо.
Он обернулся к детям.
Чьё это было лицо?
Страшное лицо!
– Идите быстрее. Пейте. Ветер поит нас.
Он вытер рукавом испачканные губы, и снова это был обычный Самуил, но Кайя навсегда запомнит его лицо: эти расширенные, будто обезумевшие зрачки, опьяненные от глотка крови. Будто с этим глотком он впитал в себя дикого зверя, что схватил его душу мохнатой лапой и заставил забыть всё то, что служило для него непререкаемым законом. Будто это, а не нарушенный обет, и есть настоящее осквернение.
И ведь они послушно, будто зачарованные, шли к нему, и он брал их на руки и подносил к источнику греха, кровоточащей ране, и пили… жадно пили, ощущая жесткий ворс у губ и терпкий запах пыльного конского тела.
А в ушах звенели слова, произнесенные почти шепотом: «Ветер поит нас». И закрепился в детском воображении не конь с кличкой Ветер, но настоящий степной ветер…
Девушка закрыла крышку ноутбука. Среди теплого августовского вечера раздавались мерные стуки мчавшегося поезда в Москву. В окне проносились темные силуэты деревьев, дачных домов и яркие огни фонарей. В тускло освещенном купе единственной лампочкой, горевшей над нижней полкой, на разобранной постели сидела, обняв худенькие колени, Алина.
Сегодня она хорошо поработала. Самое сложное начать. Вот уже два года она пишет книгу, которую мечтает напечатать где-нибудь. Родные снисходительно относились к ее мечте, считая, что она еще не выросла и не наигралась.
Ее широко раскрытые глаза словно пожирали темноту за окном. Серые темные, как этот вечер, они глядели ясно и вдумчиво. Свет падал на круглое маленькое лицо с тонкими, плотно сжатыми розовыми губами. Короткие белокурые завитки волос чуть прикрывали мочки ушей. Вся миниатюрная с маленькими ручками и тонкими пальчиками, она казалась ребенком, которого хочется приласкать, прижать к себе и защитить от чего-то.
В ее имени Алина было что-то теплое мягкое, созвучное с названием ягоды (малины или калины). Каждое имя несет в себе какой-то прообраз, примерный облик, эскиз человека, которому это имя подходит.
Алине ее имя очень шло.
За спиной остался родной дом, небольшой провинциальный городок, детство. Впереди совершенно другая жизнь. С мамой Ольгой Александровной и старшей сестрой Вероникой они начали снимать квартиру еще месяц назад, когда Алина впервые приезжала в Москву поступать. Теперь они переезжали окончательно, забрав из дома вещи, которые не успели уложить в прошлый раз.
Их новое жилище напоминало хижину, если не безнадежного бедняка, то убежденного аскета. В кухне был только стол и стулья, которые Алина с Вероникой купили, когда приезжали раньше. В углу скоромно стояла исцарапанная газовая плита, напротив – мойка. Продукты и посуда нашли свое место на подоконнике и на табуретах. Комната, правда, имела большое достояние – просторная тахта метра в два с половиной шириной. Она же была здесь единственным предметом мебели.
Что ж, зато аренда столь скромного помещения выходила значительно дешевле. В таких условиях Светловы прожили пару месяцев, а потом с заработанной платы Вероники и Ольги Александровны купили раскладное кресло, несколько шкафов и письменный стол.
Хозяин оказался непритязательным мужчиной, заходил за платой раз в два месяца, а то и в три. И в целом жилось достаточно уютно и спокойно.
Решение переехать в большой город пришло в момент особых финансовых затруднений, в которых обречено жить большинство населения провинций России. Сначала уехала сестра Вероника – высокая рослая брюнетка, которая была старше Алины на восемь лет. Она работала около года менеджером в одном из банков. Снимала комнату, откладывая большую часть зарплаты и совсем немного оставляя себе на проезд и еду. Этих отложенных денег хватило, чтобы потом заплатить на несколько месяце вперед за съемную квартиру, когда через год переехали мама и Алина.
Ольга Александровна нашла работу медсестрой в городской поликлинике и еще подрабатывала уборщицей после смены. Приходила поздно, вставала рано, собираясь в дальнюю дорогу на автобусе, а потом еще на метро. Вероника позже устроилась по специальности – учителем истории в школе. Алина, поступив на филологический факультет в гуманитарный вуз, с головой погрузилась в студенческую жизнь.
Глава 2
Пролетел первый год, наступал второй. Незаметно подкрался октябрь, а за ним на пороге топтались ноябрьские заморозки и первый снег. Денис и Алина стояли в шумной столовой, битком набитой голодными студентами. В университете их считали за пару, но ни Денис, ни Алина не хотели чего-то большего. Нельзя назвать их друзьями не разлей вода, но они были хорошими приятелями. Секретов друг другу не поверяли, общались свободно, дружелюбно, с соблюдением определенной дистанции. Часто сидели вместе на парах, перекидывались записками, шутили в перерывах. И так как Денис был не очень прилежным студентом, Алина давала ему пользоваться своими лекциями.
– На тебя постоянно глазеют вон те девчонки, – проговорила Алина, посасывая персиковый сок из трубочки.
Денис как-то сразу подбоченился и повернулся в сторону, куда указывала Алина.
– Понравился, наверное, – улыбнулся он. – Подмигнуть им, что ли?
– Ну, так подмигни, – не замедлила сказать Алина, допивая сок, и знала наперед, что тот не подмигнет.
Он так постоянно: говорит-говорит. А чтобы что-то сделать – на это обычно не хватает духу.
– Ты их пугаешь, а они бы так сами подошли, – ответил он.
– Конечно! Так ты подойди и сам познакомься.
– Да, я бы подошел, но они не в моём вкусе. Я бы лучше вон ту цыпочку закадрил, но она мутит вон с тем парнем.
Алина усмехнулась. Иногда его было забавно слушать, иногда раздражал. За год их достаточно тесного общения Алина хорошо его изучила. Привыкла к нему и многое прощала, как прощают недостатки близкому человеку.
Болтун, нередко лгун, хвастун – в этом весь Денис. Но у него хорошее чувство юмора, и было здорово, когда, наблюдая что-то забавное вместе, у них рождались одинаковые комментарии.
В начале года Алину раздражало его постоянное вранье: то он придумывал себе какие-то мифические знакомства с потрясающими девушками в метро, на улице, давал им имена, играл своими выдумками, как куклами. Сначала Алина верила, но потом, когда она спрашивала о какой-нибудь Оле, оказывалось, что Денис уже позабыл, что говорил, и отрицал то, что Алина слышала своими ушами.
У Дениса не было девушки во время дружбы с Алиной. Она знала это. Знала и то, что он врет, чтобы зачем-то казаться каким-то разбивателем сердец.
Только зачем?
Следовало ли это от какого-то комплекса, или… Нет. Алина никогда не допускала мысли, что их дружба может быть испорчена отношениями, а намеки на эту тему она никогда не воспринимала всерьез.
– Готов к семинару? – спросила она.
– А что там?
– Шекспир.
– Ох, я бы с радостью, но у меня дела.
– Опять тренировка?
Денис играл в баскетбольной команде. Частые пропуски ему очень легко прощали преподаватели, потому как он играл за честь университета. Поэтому Денис учился достаточно расслабленно, зная, что многое ему сойдет с рук.
К ним неуверенной походкой подошла Галя. Ей с первых дней нравился Денис. При его не совсем привлекательной внешности он единственный мальчик на их курсе, на ком можно было остановить взгляд из-за его высокого роста и того, что он спортсмен. Галя, видя Дениса, всегда смущалась, хотя от природы была ужасно назойлива и болтлива. Алине это казалось очень забавным, но как девушка, она, конечно, понимала ее.
– Привет, ну как, готовы? – спросила Галя и, краснея, посмотрела на Дениса.
– Я не готов и не собираюсь.
– Опять тренировка, – пожала плечами на ее вопросительный взгляд Алина.
– Опять? – выдохнула она и вновь сильно зарделась. – Что ты делаешь на филфаке, если ты постоянно занят своим спортом?
– Я просто разрываюсь между желанием быть знаменитым спортсменом и великим учителем русского языка.
Денис подбоченился и, устремив на Галю особый взгляд, вновь вогнал ее в краску.
– Ой, что так сразу?! – возмутилась притворно Алина. – Может, нас ожидают совсем другие профессии. Я вот собираюсь диктором на телевидении работать или в издательстве. Нина говорит, что пойдет шеф-редактором в журнал…
– Сразу шеф-редактором? – улыбнулась Галя, стараясь поддержать шутку.
– Сразу! И никак иначе!
– Что ж не главным?
– Главным… Ответственность большая, Нина этого не любит. А вот и она.
Нина, раскачивая широкими, почти мужскими плечами, подошла к компании, широко улыбаясь. Это была полненькая, низкого роста девочка всегда с хорошим настроением.
– Чего обсуждаем? – поинтересовалась она, забирая у Алины ее сок.
– Галя спрашивает, что Денис делает на филфаке, если он постоянно гоняет мяч.
– Да? А что ты здесь делаешь?
Все дружно засмеялись. Денис повторил свою шутку.
Как рассказывал сам Денис, он пошел на филфак, чтобы просто куда-то пойти. Его тётя преподавала русский в этом университете и, скорее всего, помогла в поступлении. Грамотность у него была в порядке, а о каких-то перспективах, кроме как в спорте, он и не помышлял. Алина пересказала, как она разбросала уже всем подходящие профессии.
Нина захохотала, махнула рукой и сказала:
– Ага, только все закончим в стенах школы, уча спиногрызов.
– И будем еще говорить, что это работа мечты. Я знаю, что говорю: у меня сестра в школе работает, – проговорила Алина.
– И как? – спросили ребята.
– Как человек идеи. Только за идею, что она дарит детям знания, готова и в огонь и в воду, а выражаясь более буквально: готова терпеть выходки детей, их родителей и пинки начальства, работать еще в выходные, выезжая с ними на экскурсии или еще куда-то. Всё это за маленькую зарплату и тонну неблагодарностей: «Ну а что вы хотели? Вы же знали, куда шли? Хотели бы денег, пошли бы в бизнес».
– Вот чёрт, что мы все здесь делаем? – выругалась Нина. – Это же ловушка!
Ребята снова засмеялись, и секундное напряжение было снято.
– Ты что тогда тут делаешь, раз в курсе всего?! – Денис легонько ткнул пальцем Алину в плечо.
– А я очень люблю книги! Настолько сильно, что хочу сама их писать.
– Ах, милые филологи! Мы все писали понемногу о чём-нибудь и как-нибудь, – раздался рядом голос.
Невысокого роста мужчина примерно сорока лет подмигнул Алине и, уходя, продолжил дальше что-то напевать.
Алина покраснела.
– Это он! Это ведь он на следующий год будет читать у нас русскую литературу! Кузнецов! – захихикала Нина. – Прикольный мужик, старшики рассказывают. Но вредный… – ее голос потонул в звуке прозвеневшего звонка.
Ребята стали собираться на занятия. Денис – на тренировку.
Алина не любила семинары. Не любила тянуть сама руку, отвечать. Нужно было напоказ перед всеми обнажать свои взгляды, потому что каждое произведение влечет за собой рождение в душе каких-то новых чувств, мыслей. Так зачем нужно было кричать, говорить об этом, вылезать с языком? Смысл проведения семинаров по литературе оставался для нее непонятен. Она любила читать, но обсуждать произведения предпочитала в определенном кругу при обстоятельствах, располагающих к откровению.
***
Сергей Семёнович с любовью школьного учителя окинул взглядом всю аудиторию.
– Какая милая рубашечка на нем сегодня, – Нина шепнула Алине.
Она улыбнулась в ответ и отметила про себя, что уделяя внимание тому, во что одет уважаемый Сергей Семёнович, и как он выглядит, они словно с заботой матерей поправляют на нем взглядом галстук, отряхивают невидимые соринки с плеча пиджака. Сергею Семёновичу уже, наверное, где-то пятьдесят с лишним, но он всё равно был какой-то по-детски наивный, милый и очень добрый.
– Есть удивительная история, – начал он, – история Ромео и Джульетты, которую вы все, я верю, прочитали к сегодняшнему семинару. Эту историю можно назвать вечным памятником любви. И сегодня мы о ней поговорим подробнее. Кто не согласится с тем, что «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»? Кто не согласится с этим, что это одна из величайших историй о любви?
– Я не соглашусь, – прошептала Алина, опуская глаза.
– Чего? – буркнула Нина, ковыряясь в телефоне.
Занятия ее интересовали только как прохождение зачетов и экзаменов и получение отметок. Она напрягалась лишь тогда, когда это было действительно необходимо. Особого рвения и любви к литературе у нее не замечалось.
– Я не согласна, что эта величайшая история о любви.
– Ну, так поспорь с Сёмиком, он обрадуется, – не смотря в ее сторону, шепнула Нина и продолжила выращивать овощи в своей электронной ферме.
– Да ну… Спросит, отвечу.
– Боишься? – хихикнула Нина.
– Нет. Просто… Зачем?
– Милые барышни на галерке, мы вам не мешаем? – Сергей Семёнович прервал монолог, и все сидящие впереди, проследив за его взглядом, обернулись к Алине и Нине.
– Спросил, – констатировала Нина.
– А что, он на меня смотрит? – тихо уточнила Алина.
– Вы продолжаете что-то обсуждать, может быть, поделитесь с нами?
– Да, мы… то есть я, не совсем согласны…
– Да, Алина, пожалуйста, начинайте наш семинар. С чем вы не согласны?
Алина вздохнула. На мгновение какой-то страх охватил ее, но она тут же справилась. Уже смотрят, уже спрашивают, пути назад нет.
– Испокон веков певцы, поэты слагали песни, прославляя великую любовь. Герои страдали и умирали во имя ее. Ромео и Джульетта… Их любовь была до смерти. Но что подразумевается под этим словом – любовь? Что подразумевал под ним Шекспир? Два подростка, вдруг вспыхнувшие друг к другу страстью. Незнакомые чувства, ощущения, такие сладостные, такие новые, неизведанные. Я не стану судить, есть ли любовь или нет. Верить в то, что она есть, верят все – это модно.
– А вы что же? Не верите? – с улыбкой спросил Сергей Семёнович.
– Пока я не готова дать ответ…
– Так почему же вы не считаете, что между Ромео и Джульеттой была любовь?
– У меня на этот счет большие сомнения, – незамедлительно ответила Алина. – Незадолго до встречи с Джульеттой Ромео страдал от любви к неприступной Розалине и только потом переключил свое внимание на Джульетту. Меня смущает этот момент: Шекспир будто дает нам повод думать, что Ромео не столько сильно влюблен, сколько просто сам по себе очень влюбчив. Одного взгляда ему достаточно, чтобы сказать, что «любил ли я хоть раз до этих пор? О нет, то были ложные богини». Их смерть во имя любви нелепа, я так считаю. Это не любовь – это порыв страсти неопытных детей, которые, вероятно, не столько любили, сколько играли в эту любовь. Любовь проверяется долгим периодом времени. И это не пять недель.
– Интересно, – Сергей Семёнович, видимо, был очень доволен искренним ответом Алины. – А какой период времени вы считаете более приемлемым для, скажем, уверенности в том, что перед вами подлинная любовь?
Но Алина, заслышав позади себя смех сквозь какие-то, скорее всего, ироничные замечания по поводу ее высказывания, покраснела и, сев на место, буркнула:
– Не знаю.
Нина с улыбкой шепнула:
– Алина, оказывается, эксперт в любви. Эксперт-теоретик. Надо бы тебе поискать твоего Ромео…
Алина ничего не ответила. Она, вообще, уже пожалела о том, что решила высказать свои мысли вслух на всеобщее обозрение, если не сказать точнее – на осмеяние.
Глава 3
Был пропущен один рейс, и на автобусной остановке люди выстроились в огромную очередь. Алина стояла уже сорок минут на морозе и не чувствовала пальцев ног. Но зайти в ближайший магазин погреться так и не решилась. Наученная горьким опытом, она боялась пропустить свой автобус.
На платформе всё было, как обычно: шум от снующих туда-сюда машин и беспрестанно раздающихся голосов людей создавал какой-то звуковой вакуум, который погружал в созерцательный процесс. И если бы не колющая боль от мороза в ногах, то можно было бы во всём этом раствориться и даже уснуть.
Уже все лица за время стояния в очереди стали знакомыми. Новички подходили, и шеренга всё разрасталась. Несколько парней не прошли в конец очереди и встали сразу в начало у столба с объявлением. Через какое-то время также встала молоденькая девушка и мужчина лет сорока, вышедшие из одной маршрутки. Женщины в очереди подняли гвалт, как возмущенные гусыни. Раздражению требовалось выйти наружу, и причиной тому был, скорее, опаздывающий автобус, а не влезшие без очереди. Подъезжавшие автобусы забирали по пять-шесть человек и уезжали полупустыми. В очереди стало совсем тихо. Прошло сорок минут, а заветного автобуса так и не было видно.
Внезапно, где-то совсем рядом раздался собачий вой, который вдруг перешел в жалкое поскуливание, потом в дикий хриплый хохот, а затем послышалась отборная брань с грязными непристойностями. Алина встрепенулась от забытья и ощутила, как мурашки поползли по коже. Двое мужчин перешли дорогу и теперь проходили мимо людей в очереди. Причем один шел молча и посмеивался над тем, какие шутки выкидывал его высокий худощавый друг. Одеты они были достаточно сносно, но от них неприятно пахло, и вели они себя чересчур странно. Видимо, это были какие-то душевнобольные. И было бы совсем не удивительно, если это оказались бы сбежавшие из психушки.
Люди совсем притихли и старались не смотреть на них. Своим видом они вызывали чувство омерзения, пренебрежения, жалости, но народ боялся обнажать эти чувства даже взглядом, будто боясь разозлить их. Да, их опасались, как опасаются диких страшных бездомных собак. И эти двое чувствовали это и даже упивались в какой-то степени чувством превосходства. Они заглядывали в лица, строили рожи, этот второй выкрикивал всякие похабные фразочки, проходя мимо женщин и девушек. Мужиков обходили стороной, только если худой строил какую-то гримасу и бормотал себе что-то под нос, жестикулируя длинными желтыми пальцами с грязными ногтями.
Одна женщина оказалась не из робких и замахнулась на них: «А ну иди отсюда!» Худой мерзко заржал и, подбежав к ней, сделал жест, будто хочет схватить ее за юбку. Она вскрикнула, толпа загудела, как рой пчел. Двое бродяг, посмеиваясь, отошли в сторону.
На горизонте появился автобус. Больше половины людей, стоявших на платформе, он забрал. Остальные, среди которых была и Алина, с грустью и завистью провожали счастливчиков, рассаживающихся по своим местам в теплом транспорте. Сумасшедшие не унимались. Казалось, они пришли повеселиться. Один присел на лавку и, прищурившись, хохотал, наблюдая, как худой продолжал доставать народ. Людей стало поменьше: стояли несколько подростков, женщин и старик. Худой совсем осмелел.
Наблюдая за ним, Алина с ужасом отметила для себя, что если сейчас приедет ее автобус, который она уже замучилась ждать, и этот сумасшедший по несчастливой случайности зайдет в него тоже, то придется ехать с ним. Она не станет ждать другого, потому что уже совсем замерзла.
Тут он подошел совсем близко к ней. У Алины всё похолодело внутри. А он стоял совсем рядом и смотрел на нее. Потом заглянул прямо в лицо и гаркнул громкое: «А-а!» Алина вздрогнула где-то в душе, но внешне это никак не отразилось. Единственно, это заставило взглянуть ему в глаза. Никогда ни у кого из людей она не встречала такого взгляда. Будто в глубине этих темных зрачков притаился дикий зверь. Слишком открытые, слишком распахнутые, слишком глубокие и черные… слишком страшные.
Как в самом глубоком детстве в моменты нападения ночных страхов, Алина прошептала про себя короткую простую молитву. Сейчас вспомнилось, когда, проснувшись в холодном поту посреди ночи, она крикнула маму. Ей приснился сгусток чего-то черного, нависающего над ней и норовящего поглотить. Мама гладила ее, успокаивала, и они читали молитву, после которой, убеждала она, ничего плохого не должно привидеться.
Это самовнушение действовало долгие годы, и Алина больше никогда не видела кошмаров. Но сегодня один из них прорвался в явь. Секунды превратились в вечность. А худой всё стоял около нее и свистел противным хриплым дыханием.
– Снегурка! – вдруг рявкнул он, смачно харкнув возле нее, и быстро пошел прочь.
Алина отмерла не сразу. И боялась посмотреть в сторону, здесь ли еще эти двое. Только когда подъехал автобус, и она, пройдя вглубь, села на свободное место, только тогда несмело посмотрела на автобусную стоянку – никого не было.
Этот эпизод поразил ее.
Почему – снегурка?
Наверное, у нее покраснели щёки на морозе, поэтому он так сказал. И почему он не обматерил и не обругал ее, как остальных? Алина поймала себя на том, что тайно чувствует гордость даже от этого, и тут же прогнала от себя эту мысль.
Не стыдно ли гордиться тем, что какой-то ошалелый не обматерил тебя?
Эти глаза… Она запомнила их. Они смотрели с лютой ненавистью. Глаза зверя. Почему они так поразили ее? Алина знала: всё неспроста. И этот эпизод, и это впечатление должно будет вылиться в какую-то мысль, идею в будущем.
Пока нет разгадки.
Что ж, она достала из кармана телефон и в нескольких строках описала произошедшее. Тут же закружилась голова, и немного замутило: у Алины был слабый вестибулярный аппарат, и ее часто укачивало в транспорте.
«Всё равно успела!» – мысленно улыбнулась она и провалилась в дрему.
***
– Как дела в универе? – спросила Вероника, перекладывая стопки тетрадей.
Обычно она старалась не брать работу на дом, но это не всегда удавалось.
– Сегодня был семинар по литературе. Пришлось высказаться.
– Да? – рассеянно спросила сестра, черкая красной ручкой, пробежавшись торопливо взглядом по страницам.
– Да. Чуть сознание не потеряла.
– Что такое?
– Ну ты же знаешь, как я не люблю высказывать свои мысли устно. Лучше бы написала. Терпеть не могу семинары. А сегодня все слушали… хихикали, переглядывались. Нет, ну преподавателю-то мой ответ, как глоток свежего воздуха.
– Да-да, мы любим, когда ученики в теме, – подтвердила Вероника, не поднимая головы.
– Всё равно это всё не по-настоящему. Когда кто-то начинает говорить искренне, на него смотрят, как на придурка, да и самой почему-то неловко. Будто кругом царит негласный закон вранья.
– Суп готов, давай ешь. Ты, кстати, не звонила маме?
– Нет.
– Как там она? Я не могу дозвониться до нее второй час…
– Она писала, что разряжается телефон. Позвонит после четырех.
Алина открыла дверцу шкафа, достала тарелку.
– Ясно. Ладно, пойду, уже закончу проверять эти тетради! Мне еще отчет по внеклассной работе готовить, таблицу завучу всё никак не сдам… Еще родительнице нужно позвонить по поводу ее сына. Представляешь, нос сломал однокласснику? Завтра разбираться будем. Где тут совершенствоваться в профессии: то секретарша – с бумажками возишься, то нянька?!
Алина налила себе суп и, задумавшись, начала возить ложкой в тарелке. Она много раз представляла себе, а что, если бы они не были сестрами с Вероникой? Если бы они встретились где-то, смогли бы они подружиться? Вряд ли… Общего в Веронике и Алине было разве только их родство, и что обе жили в однокомнатной квартирке в старом доме у пруда. Мало того, что их характеры были совершенно не похожи, так и внешне это были совершенно разные девушки.
Вероника была высокой и нескладной: широкие плечи, плоская грудь, широкие бедра, короткая шея. Следила за собой она так, что это мало чего меняло или улучшало в ее облике. Ее любовь к бижутерии: сережки в виде жучков и паучков, колечки в виде змейки и цветочков смотрелись безвкусно на их громадной владелице. Но нельзя было сказать, что Вероника была несимпатичной. Лицом она больше походила на мать, тогда как Алина больше на отца. Свои густые черные волосы ниже плеч она любила зачесывать на макушке и сооружать нечто наподобие огромного пучка из шпилек и невидимок. Это была ее коронная прическа, которая ей очень шла. И разве что по праздникам сестра разнообразила тем, что отпускала несколько прядей свободно лежать на правом плече. У нее были большие карие глаза, длинные ресницы.
Однажды один ее парень, с которым она встречалась пару лет назад, сделал ей комплимент. Родом он был из коренной деревенской семьи и потому не видел ничего обидного, сказав Веронике одним летним вечером, что ресницы у нее такие пушистые, а глаза большие, прям как у их коровы Маньки, которую тот очень любил. Парень здесь, видимо, еще и завуалированно заявил о серьезности своих чувств, но Вероника этого не оценила и порвала с ним все отношения. Потом, правда, этот случай в семье долго вспоминали со смехом.
Вероника с мужчинами вела себя странно. Если кто-то не обращал на нее внимания, она грустно вздыхала и страдала, а если обратит, так она старалась тут же его от себя отогнать какой-нибудь неуместной насмешкой, иной раз и очень недоброй, грубым словом. И парни робели от такой реакции этой сильной рослой девицы. А она потом опять страдала…
Веронику влекло к простым сильным парням, не очень галантным, не очень воспитанным. Ее подсознание тянулось к мужской силе, но сознание просило романтики и киношной красоты. Договориться не получалось, и отношения у Вероники подолгу не складывались и надолго – тоже.
Мама воспитала в ней чувство гордой королевы. Так Вероника дотянула до двадцати шести нецелованной, ожидая достойного. В двадцать шесть сестра познакомилась с одним на работе и на шестой день закрутила роман. Мама была в шоке, но Вероника смогла ей объяснить, что уже очень устала, хочется любви и быть любимой. С Колей они правда так долго и не выдержали. Она была образована, начитана, умна по-книжному, но житейской мудрости в ней явно недоставало, иначе бы она не старалась каждый раз подчеркивать свое превосходство. От Коли она требовала слишком много – быть тем, кем он не был. Коля вскоре начал звать ее ханжой, а она Колю – чурбаном.
Еще у Вероники была одна очень интересная особенность. В ее манере было отрицать, подвергать насмешке всё, что говорят со стороны. Будто в словах людей ей чудились кичливость и ненужное позёрство, и ей всегда хотелось это немедленно пресечь. Если кто-то намеревался с восхищением передать свои мысли относительно прочитанного произведения, а Веронике оно по своим причинам не запало в душу, то она не церемонилась и спешила вставить комментарий, что ей этот автор никогда не нравился, а его творение совершенно не достойно никакого внимания.