Анастасия Муравьева
Трепанация
– Никакого врача! – визжу я. – Не сметь! Я не болен! Никаких врачей!
Я беспомощно шарю глазами и ищу, чем бы запустить в них, но поверхность стола пуста, то ли в бомбоубежище не держат ничего лишнего, то ли поспешили убрать все с глаз долой.
«Бабу, бабу» – я слышу, как шепчутся мои приспешники. – «Приведем ему врача по видом бабы».
Я все слышу, у меня острый слух и нюх, как у волка, стало быть, они решили действовать привычным макаром – подослать шлюху, о, как это мне знакомо. Я ее растерзаю. Я сижу, вжавшись в кресло, вцепившись в подлокотники, готовый лягнуть и дать отпор любому, кто приблизится. Я щелкаю зубами, чтобы напугать, и это мне удается: охранники, которые стояли вплотную, вынуждая дышать их мерзостным запахом, отскакивают.
«Как давно он в спутанном сознании?» – этот вопрос задает благообразный мужчина с острым, проницательным взглядом. Он обращается к кому-то из собравшихся в комнате, меня возмущает, что обо мне говорят, будто меня нет рядом, словно я младенец или безумный. Мои подчиненные переговариваются, даже не особо таясь, многозначительно переглядываются, а я открываю папку с документами, беру ручку, которую мне почему-то не удержать в руках, она вертится в непослушных пальцах. Я начинаю выводить на листе бумаги «Указ», буквы не слушаются меня, получаются корявыми и дрожащими, я гневно отбрасываю ручку и велю вызвать секретаршу, которую, так и быть, передумал увольнять.
Ожидая ее прихода, я барабаню пальцами по столешнице, но является не она, а какая-то незнакомая женщина, по-видимому, врач. Ее доставили сюда машиной с мигалкой, хотя не такая она и важная птица: измерить давление и послушать, как хрипло я дышу, может каждая. Врачиха какая-то мокрая на ощупь, будто намокла под дождем, она что – шла от машины пешком, и никто не догадался раскрыть над ней зонт? Какие они все-таки нечуткие, мои охранники, эдак у них скоро и я буду шлепать по лужам, а потом выходить к публике в замызганных штиблетах.
Жестом я приказываю врачихе садиться, и она покорно опускается на стул, но стетоскоп не достает и вроде как не собирается ничего делать. Вид у нее растерянный, она разучилась осматривать больных, что ли? Я встаю, чтобы грозно прикрикнуть на нее, мой взгляд скользит по ее фигуре, вырезу платья, несвежей шее, на которой бьется синеватая жилка, точь-в-точь как у моей жены. Я отшатываюсь, словно ко мне явилась смерть с косой, и разом теряю силы, рухнув как продырявленный мешок, из которого вывалилась труха, то же самое скоро вывалится из моей головы. Я покорно даю закатать себе рукав и вколоть что-то, от чего комната подергивается пеленой.
Теперь пелену отдернули, не без торжественности, как театральный занавес, операция прошла успешно, я здоров и бодр, но мне по-прежнему хочется двух вещей: выпить лимонаду и увидеть секретаршу. Они как-то связаны: секретарша и лимонад, может, оба с пузырьками и покалывают, когда пробуешь их на вкус? Секретаршу нужно вызвать под удобным предлогом, я морщу лоб под бинтами, но ничего не идет на ум. Случилось страшное, неужели я забыл, для чего нужны секретарши? Я шарю взглядом, а потом и руками по стене – где звонок или кнопка? Ничего, стена совершенно голая. Очень странно. Как вызвать врача?
Голова у меня болтается, нетвердо насаженная на кочерыжку шеи, и я осторожно вращаю ею из стороны в сторону. Моя кровать в центре палаты, она очень высокая: когда я сажусь, свесив ноги, они не достают до пола. Я ищу телефон – ничего. Быть может, звонок, колокольчик? Тоже нет. Как мне вызвать хранителя с чемоданчиком, секретаршу, медсестру, врача под видом бабы, кого еще они там пытались мне всучить? Я сползаю с кровати и, держась за стены, обхожу палату. Она не такая большая, как показалось мне сначала, без окон и дверей, пять шагов вдоль стены, считать я еще не разучился. Стеклянное окошко над дверью оказывается муляжом, оно толстое и пузырчатое как в общественных туалетах, и за ним, – я встаю на цыпочки, вытягивая шею, – ничего не видно, тьма.
