Анастасия Муравьева
Новое платье Машеньки
Врач нахмурилась.
– Мы готовы к школе, я не обманываю, – тараторила я. – И считать, и читать, и стихи наизусть. Машенька все умеет. Немного боится чужих. Но это пройдет.
– А у меня документы готовы, – врач щелкнула замком портфеля, который лежал у нее на коленях, а я не замечала, поглощенная ребенком. – Вот ваша путевка, распишитесь.
– Без Машеньки никуда не поеду, – отрезала я.
– Хорошо, – врач вздохнула, разворачивая бланк. – С Машенькой так с Машенькой. Поедете обе.
VII
В санатории мне против ожидания понравилось. Как и обещала врач, нам предоставили отдельный номер, правда без дверей и выключателя на стене. Я сначала возмущалась, а потом привыкла – проходившие по коридору безучастно поглядывали в мою сторону, а свет включался и выключался по расписанию.
Мы с Машенькой везде ходили вместе, никто не возражал, когда я брала ее в столовую и кормила с ложечки, усадив на колени. Конечно, Машенька уже большая девочка, почти школьница, но мне приходилось увещевать ее, чтобы заставить съесть хоть что-нибудь.
– Давай еще ложечку, – ворковала я. – За маму…за папу… за бабушку…
Последние двое вскоре стерлись из моего сознания, а тем более из короткой детской памяти, поэтому мы ели ложечку за тетю доктора и повара. Прижимая Машеньку к себе, я возвращалась в сладостные дни беременности, когда она жила у меня в животе, а я насыщала ее, отдавая свое тело по куску, ложку за ложкой, как сейчас.
Однажды я не удержалась: когда столовая опустела, расстегнула халат и приложила Машеньку к груди. Машенька ерзала, чмокала губами, силясь поймать сосок, но он был пустым и тугим, как узелок. Она вертелась, и мне приходилось держать ее, растопыренную, обеими руками.
– Только никому не говори, – я погрозила ей пальцем, пряча грудь в лифчик. – Это будет наша игра.
Теплые осенние дни прошли, зарядили дожди. Я понимала, что наш отдых затянулся, Машеньке давно пора в школу, но за мной никто не приезжал. Я пыталась дозвониться до врача, подать жалобу в горздрав или роно, но каждый раз что-то мешало: то телефон у дежурной не работал, то меня не соединяли. Приняв витамины, которые выдавали после обеда, я клевала носом, забывая, что хотела сделать.
Машенька все равно умнее всех, говорила я себе, настоящий вундеркинд, но ростом не вышла, пожалуй, из-за парты не видно будет. Поэтому я начала сама заниматься с ней, длинными вечерами, когда сумерки заползали в комнату, растекаясь под койками.
Меня, кстати, переселили из отдельного номера, и это было справедливо: желающих отдохнуть много, а санаторий нерезиновый. Новая комната оказалась огромной как вокзал, тесно заставленный койками, нам с Машенькой выделили одну кровать на двоих, хорошо еще, что дочь невелика ростом, умещалась у меня в ногах, как когда-то в ящике комода.
От женщин на соседних койках плохо пахло. Одни весь день лежали, закрывшись одеялом с головой и отвернувшись к стене. Другие ходили, еле волоча ноги, кутаясь в какие-то тряпки, прятали лицо, и было не разобрать, молодые они или старые.
Стульев не было, поэтому я сидела на кровати, с Машенькой на коленях, и читала громко и нараспев, чтобы убить время. Мне стало казаться, что я живу на вокзале, в ожидании поезда, который вот-вот тронется, дрогнут рельсы, мигнут огни семафора.
Я потеряла счет дням, женщины на койках менялись, а я читала все подряд как пономарь, и мой голос отделялся от меня, поднимаясь к потолку словно дым.
Вставать с койки становилось все труднее, но единственное, что заставляло меня встряхнуться – это занятия с Машенькой. Она не должна была отстать от других детей, поэтому я читала ей каждый день, брала все, что попадалось на глаза – отрывные календари, журналы с рецептами, гороскопы – этого добра было навалом на тумбочках.
Машенька слушала, чудный послушный ребенок. Я всюду носила ее с собой и радовалась, что не одна, как остальные женщины, у меня есть родная душа, спасибо врачихе, что разрешила поехать вдвоем.
Я жила на вокзале, но никуда не уезжала – а просто застряла, как забытый багаж, чемодан без ручки. Когда я поверила, что останусь с Машенькой здесь, в зале ожидания навсегда, ко мне пришел муж.
VIII
Он ждал в комнате для посетителей, среди столов, заваленных настольными играми. Меня он церемонно взял под ручку, усадил за столик, как будто мы в кафе, где вместо чашек и блюдец шахматы и настольный хоккей. На нашем столике лежала детская игра, где нужно бросать кубик и двигать фишки по клеточкам. Я бросила, выпала единица, это значит, первый шаг за мной, но пока я собиралась с мыслями, ход перешел к мужу. Он повесил на спинку стула пальто, которое до этого держал в руках, давая понять, что разговор предстоит серьезный.
– Гардероб не работает, – сказал он. – Живешь помаленьку?
Я кивнула.
– Кормят как? Ничего? – он сглотнул, и кадык дернулся на жилистой шее.
– Кормят нормально, – меня обидело, что он ничего не спрашивает про Машеньку, забыл про дочку, с глаз долой – из сердца вон.
Муж барабанил пальцами по столешнице, а другой рукой вцепился в край стола так, что костяшки пальцев побелели.
– Машенька все стихи знает наизусть, – похвасталась я. – Такая молодец. Я ей каждый день читаю. Только не подросла совсем.
Я обеспокоенно заглянула мужу в глаза, а он отвел взгляд, начав расставлять фишки по цвету.
– А еще у Машеньки одежда совсем износилась, – я жаловалась, глядя как на поле мужа растет гора фишек. – Я штопаю, стираю под краном, но платье расползлось, все в дырах.
Я растопырила пальцы, чтобы показать, в чем приходится ходить ребенку.
– Хватит болтать, – муж схватил меня за запястья. – Ты можешь сосредоточиться? Соберись, чтоб тебя. Дело серьезное. Ты слышишь, о чем я тебе толкую?
Муж вскочил и зашагал по комнате. У него длинные ноги, а комната для свиданий маленькая, это специально задумано, чтобы люди сидели смирно на стульчиках, а не роились как мотыльки, стукаясь головами о стены. В нашем санатории везде натянуты невидимые нити, кто давно живет, знает, что к чему, а новички спотыкаются. Поэтому здесь положено ходить по правилам, отмеряя шаги, а не как бог на душу положит.
– Умерла твоя тетка или бабка троюродная, не помню, седьмая вода на киселе, и оставила тебе квартиру. Квар-ти-ру! – муж потряс меня за плечи. – Ты должна пойти со мной к нотариусу. Нужно оформить доверенность – понимаешь? – Он помахал руками, как будто делает подпись с завитушкой, и оскалился.
Я знаю, что нельзя бежать на зов, когда тебе машут с другой стороны тротуара, вон пес побежал, и где он теперь? Только могильный холмик и остался на обочине. Не завлечь меня улыбками.
– На кого доверенность? – спросила я прищурившись.
– На меня. Я твой муж, у тебя больше никого нет.
– А зачем доверенность? – я заглянула ему в глаза, он перестал судорожно сглатывать, кадык остановился колоколом в горле. – Квартира моя, буду жить с Машенькой.
– Конечно, – глаза у мужа забегали и стали злыми. – Проживешь ты одна. Держи карман. На какие средства? Или ты на работу устроишься?
– А чем я хуже других? Машенька с утра в школу, а я на работу. И так день за днем, кап-кап. Слышишь, как кран подтекает? У нас в душевой, отсюда не слышно. Капля за каплей, пока лужа не натечет. Я здесь однажды такую огромную наревела. Сначала подумала: Машенька описалась. А потом поняла – это же слезы. Наволочку хоть выжимай. Сушила на батарее.
– Давай так, – муж встал, почему-то отряхнув колени, как будто вывалялся в песке (копал мне могилу?). – Будь готова завтра к десяти, я приеду за тобой. У вас здесь часы есть? Или по звонку встаете?
– Я одеялом с головой накрываюсь, когда сплю, – ответила я. – Ничего не вижу и не слышу. У нас многие так делают. Идешь меж кроватей, все как холмики вдоль дороги. Мы с Машенькой как два холмика, рядышком. Я побольше, она поменьше. Только мы можем сдернуть одеяло и вскочить, как живые. А вот пес не вскочит.
– Теперь там шоссе, – вдруг сказал муж. – Заровняли все.
– Ну и хорошо, – я вздохнула с облегчением, потому что безымянная могила пса не давала мне покоя. – Только я Машеньку одну не оставлю. Поедем вместе.
IX
Безразличие мужа проняло меня до слез, впрочем, он всегда был равнодушным, что для него потеря пса, жены или дочери? Он много раз терял ключи и ни разу не хватился, просто перед ним охотно распахивались все двери, такой уж он человек.
Когда, глотая слезы, я вернулась к себе, Машенька с серьезным видом сидела на подоконнике и смотрела вниз. Сначала я испугалась, что она забралась так высоко, но потом вспомнила, что сама посадила ее – ведь когда не включают телевизор, наблюдать, кто куда идет по улице, наше единственное развлечение, а Машенька должна развиваться.
