Анастасия Муравьева
Камень
Если поставить братьев рядом (не получится, один давно не держится на ногах), вы бы никогда не подумали, что они близнецы. Сейчас обоим за сорок, один программист, а второй когда-то был диктором на телевидении. Мрачный и нелюдимый программист жил с женой в оставшейся от родителей квартире, выходящей окнами на мутные воды канала, а телеведущий, веселый и оборотистый малый, построил коттедж за городом, с бильярдом и сауной.
Диктор жил на широкую ногу, как и полагается кинозвезде: ездил на спортивном автомобиле с откидным верхом, одной рукой крутил руль, а другой раздавал автографы и обнимал женщин в струящихся платьях с ярко накрашенными губами. Программист всю жизнь проработал в государственной организации, занимаясь тем, скучнее чего нет ничего на свете, – статистическими отчетами. Учреждение располагалось прямо напротив его дома, на другом берегу канала, и для того, чтобы попасть на работу, достаточно было перейти мост.
Статистикой занимались одни женщины, считалось, что они лучше справляются с монотонным трудом, послушно превращая входящие в исходящие, а затем в утиль. Программист, едва ли не единственный мужчина в учреждении, чувствовал себя скованно. Каждый месяц он стыдливо подходил к окошечку, забранному решеткой, расписывался в ведомости, которую протягивала женская пухлая рука, и, сгорбившись и пряча лицо, торопливо уходил.
С утра до вечера он прилежно ткал простыни из цифр, поджав ноги на табурете у счетно-вычислительной машины. Разгоняя потоки чисел, он представлял себя то дирижером оркестра, то старшиной, вербующим дивизии новобранцев, то укротителем в цирке. Его мрачное насупленное лицо светлело, когда он заставлял цифры повиноваться своей воле, выстраивал их в плотные ряды, подравнивая нолик к нолику, единичку к единичке. Устав от цифровой ряби, программист поднимал взгляд и смотрел в окно, на мост и зыбкую гладь канала, за которым расплывались болотными огнями окна его квартиры.
Жена работала в ночную смену и просыпалась, когда в учреждении начинался обед. Программист спускался в столовую и садился за столик у окна. Он съедал борщ или бульон, уставившись в окно, пока глаза не начинали слезиться, отщипывая крошки от ноздреватой булки. Ему казалось, что он видит, как жена лениво собирает волосы у окна, зевая, идет на кухню, распахивает окно, ей все время было душно. Вот она просовывает в форточку голую руку, чтобы открыть шпингалет. Он мысленно следовал за женой по пятам, пока она ходила по квартире, собираясь на работу, и покидал ее, лишь когда она распахивала тугую дверь парадной, замешкавшись на пороге, чтобы надеть перчатки или застегнуть сумку.
В его жене жила размеренность часового механизма. Прислушиваясь к ее ровному дыханию по ночам, он слышал не биение сердца, а сухое тиканье. Жена никуда не спешила, ничего не делала второпях, и у нее всегда оставалась минута про запас – хотя бы для того, чтобы вот так замереть на пороге, поправляя берет.
