Анастасия Клейменова
Александра
Папа не любил слушать мамины возмущения. В такие минуты он нередко начинал возмущаться в ответ.
– Лен, может хватит! – ответил папа маме. – Он у нас, в конце концов, мальчишка. Пусть катается сколько хочет. Сейчас и девчонки катаются вовсю на велосипедах. И ничего не происходит!
– Да, да, ничего. А потом больницы, забинтованные ноги, выбитый глаз, и так далее!
Когда мама начинала возмущаться, на это было очень забавно смотреть.
Папа начинал иногда возмущаться в ответ, а иногда просто смеялся, внимательно слушая то, что говорила мама.
К своему стыду, я тоже смеялся над мамой.
Впрочем, мама этого не замечала. Или просто делала вид, что ничего не замечает.
Вообще, мама была очень глубоким человеком, любила читать, книги учить со мной уроки, рассказывать мне разные интересные вещи, которых не найдешь в учебниках.
Например, моя мама сказала мне как-то, что у человека может быть семь вариантов развития судьбы и оттого очень часто астрологи и экстрасенсы ошибаются в своих прогнозах о будущем.
Мамины рассказы о разных явлениях жизни, я мог слушать бесконечно. И, что самое интересное, её возмущения тоже.
Когда мама возмущалась, чувствовался не только её гнев, но и её необыкновенно сильная энергетика.
Не зря мама, учась в школе, нередко строила в своём классе мальчишек, заставляя подчиняться ей всех своих одноклассников.
И сейчас, уже работая в школе, мама была строгим и властным классным руководителем.
И одновременно интересным и ярким человеком.
Очень часто я боялся того, что маму кто-нибудь обидит. Я прекрасно замечал, что, несмотря на присущую ей силу, а в некоторых моментах агрессию, она была глубоко впечатлительным, добрым, легко ранимым человеком.
У мамы был очень глубокий задумчивый взгляд. Им она проницала насквозь многих окружающих её людей. В том числе и меня с папой…
Когда я доедал макароны с котлетой, закусывая их вкуснющим салатом, в дверь к нам позвонили.
Я захотел побежать открывать, но моя заботливая мамочка меня остановила.
– Сиди, котёнок, – сказала она мне. – Кушай, я сама открою.
Я вновь начал натыкать на вилку макаронины.
Папа тоже сидел рядом со мной и кушал.
– Как покатался? – спросил меня папа.
Это был вполне дежурный вопрос, на который заранее был известен ответ, но отвечать всё же было нужно.
– Хорошо, – сказал я папе.
– Почему не отлично?
Я пожал плечами: сам не знаю, почему я не ответил папе «отлично».
Мама с кем-то разговаривала в коридоре.
– Да, да, я понимаю, это некрасиво, – донеслись до меня слова, которые говорила кому-то мама. – Да, да, конечно, я приму необходимые меры. Я поговорю с Колей. Да, да, простите за сына. Всего доброго!
Словно что-то похолодело внутри меня…
Есть я уже не мог, поэтому отодвинул от себя тарелку с макаронами.
Хлопнула входная дверь, мама зашла стремительным шагом на кухню, подошла ко мне, строго посмотрела на меня.
– Ремня хочешь? – спросила она меня.
– Я… это.
В такой неприятной ситуации, я оказался впервые, мама никогда не поднимала на меня руку, даже не подняла руку тогда, когда я в четвертом классе получил три пары подряд.
Я растерялся, совсем не зная, что говорить.
– Ну-ка встань! – приказала мне мама.
Я поднялся со стула.
Папа посмотрел сначала на меня, потом на маму.
– Лена, ты мне можешь объяснить, что происходит? – спросил маму папа.
– Полюбуйся на своего сына, на своего любимого сына, на свою надежду, опору, на свою… Вымогал сегодня деньги у первоклашек! Десять рублей за круг во дворе! Правильно я говорю?
– Д-да…
Отрицать было нечего. Что говорить, я также не знал.
– Может, правда, выпороть? – вопросительно посмотрел на меня папа.
– Да, я думаю тоже пора. Распустили мы его, воспитываем, наряжаем, как куклу, всё самое лучшее ему, лучший футбольный мяч, лучший костюм в школу, лучшие кроссовки, велосипед. А вот и благодарность получили.
– Ну что ж, неси ремень! – сказал папа маме.
– Сейчас принесу!
Мама вышла из кухни.
Я стоял как вкопанный, даже боялся пошевелиться.
– Боишься? – спросил меня папа. – Ну что поделаешь, сам виноват.
Мне было жутко, страшно, неприятно, обидно, но я не посмел даже пошевелиться. Плакать почти в двенадцать лет было стыдно, просить прощения я также особенно не умел. Больше всего мне хотелось в этот момент исчезнуть, испариться из кухни. Но это было не реально. Во-первых, на соседнем стуле от меня, сидел папа, во-вторых, я не мог даже пошевелиться.
Мама принесла на кухню ремень. Папа взял его, посмотрел на меня.
– Ну что подставляй, что положено, – сказал он мне.
Я с ужасом посмотрел на папины руки, в которых он держал ремень, неожиданно в моих глазах появились слезы.
Больше я терпеть не мог.
Я опустился на стул, закрыл лицо руками и заплакал. Я повел себя точно так же, как повел бы себя в такой ситуации маленький первоклассник, один из тех, у кого я сегодня забрал деньги.
– Что, стыдно стало? – спросила меня мама.
Но я словно ничего не слышал, положив голову рядом с тарелкой с макаронами на стол и, продолжая плакать.
– Пойдём отсюда! – сказал папа маме.
И они вышли из кухни, оставив меня одного.
Мне было плохо, очень плохо. Я испытывал и боль, и страх, и стыд одновременно.
Я вспоминал малышей, их копейки, которые они совали мне, их просьбы, их мольбы, и мне становилось всё хуже и хуже.
Хлопнула дверь, мама куда-то ушла. Наверное, к своей подруге – тёте Маше, впрочем, теперь мне было всё равно.
Я был один со своим горем. Один на целом свете.
Папа зашел ко мне на кухню.
Сел напротив меня, стал смотреть на меня такого маленького, несчастного, беспомощного, заботливо погладил меня по голове.
– Ну будет, будет, – сказал он мне. – Будет, малыш!
Я начал успокаиваться, хотя всё ещё продолжал всхлипывать.
Папа с полуулыбкой смотрел на меня.
– Может, объяснишь мне, что случилось? Почему ты так поступил? – спокойным голосом спросил он.
Я посмотрел на папу глазами полными слёз.
– Я не могу…
– Почему?
– Не могу.
– Почему не можешь? Это тайна?
– Да.
Я проглотил застрявший в горле ком.
– Не делай больше так, – сказал он мне. – Маме стыдно за тебя, она учитель, её все знают, да и мне тоже за тебя стыдно.
– Хорошо, не буду, – сказал я.
– Сколько тебе нужно денег? – спросил меня вдруг папа.
– Восемьсот рублей, – ответил я.
Папа вышел из кухни, через минуту вернулся обратно, с кошельком в руках.
Вынул из кошелька одну пятисотку и три сотни.
– Держи! – сказал он мне.
И больше, ни о чем меня не спросив, вышел из кухни.
Я посмотрел грустно-прегрустно на эти восемьсот рублей и вновь всплакнул, подумав на этот раз о том, какой у меня замечательный папа.
8 глава
Непонятный замок
На следующий день я отнёс Марии Тимофеевне деньги на ремонт разбитого мной стекла и чистосердечно признался ей в своём преступлении.
Баба Маша, к моему удивлению, сильно не возмущалась, лишь только пробубнила себе под нос:
– В ваших дурацких поступках я нисколько не сомневалась. На то вы и мальчишки. Пороть вас надо крапивой, а родители щас пошли какие-то странные: всё жалеют вас. А повоспитываешь вас маленько, отругаешь лишний раз, и вы сразу стёкла… Грамотные все больно стали, чуть что сразу права, а об обязанностях и не помните. Знаешь, какая одна из самых важных ваших обязанностей? – спросила она меня и, не дождавшись моего ответа, продолжила. – Старших надо уважать, родителей слушаться – вот ваша главная обязанность! А вы уже все в десять-одиннадцать лет испорченные, развратные. Пороть вас надо, пороть, а вас всё жалеют, да жалеют!
Услышав слово «пороть», я неприятно вздрогнул, вспомнив вчерашний день.
Саша стояла рядом и, улыбаясь, слушала рассуждения своей бабушки.
Мне же было не до смеха.
Какой-то непонятный червь продолжал мучить меня внутри, и я не мог понять, с чем это было связано, вроде уже конфликт исчерпан, я признался в своем нехорошем поступке, отдал деньги.
Но что-то как будто мучало меня.
Я начал собираться домой, так как больше в этом доме мне было делать нечего.
Алекса пошла меня провожать.
Когда я уже надел свои ботинки, Саша вдруг каким-то непонятным своим загадочным взглядом посмотрела на меня.
Мне опять показалось, что она что-то знает или о чем-то догадывается.
Я тоже посмотрел на Сашу и сказал:
– Ну ладно, я пойду. Пока!
– Пока!
Я начал открывать входную дверь и понял, что не могу разобраться в замке.
– Стой, ты не тот замок открываешь! – сказала мне Саша.
Она подошла ко мне, начала открывать мне дверь сама.
– Какой-то непонятный у вас замок! – сказал я Саше и почувствовал в своём голосе дрожь, как будто говорил не об обыкновенном замке.
– Да тут, вот здесь надо поворачивать, нижний, а ты верхний открываешь!
Саша открыла мне дверь.
Я начал выходить из квартиры и неожиданно остановился, находясь уже на лестничной площадке.
– Алекса, – сказал я девочке, которая ещё не успела закрыть за мной дверь. – А ты ведь знала, что это я разбил окно.
– Знала, – согласилась со мной Алекса.
– А почему ты мне ничего не сказала? – спросил я девочку.
– Сам знаешь, почему, – усмехнулась вдруг Алекса.
– Не знаю, объясни!
– Не буду!
В коридор вышла Мария Тимофеевна.
– Саша! – сказала она внучке строгим голосом. – Перестань запускать в дом мух, либо выйди на улицу вслед за этим шпаной, либо заведи его обратно!
– Прости, ба, – немного смешно отозвалась Алекса и, посмотрев на меня, добавила:
– Иногда что-то тайное, так и должно оставаться тайным! Не обязательно человеку всё знать!
Алекса захлопнула дверь.
После этого я должен был на неё обидеться и уйти, но сам не знаю почему, я вновь постучал в дверь.
Алекса мне открыла, строго посмотрела на меня.
Под её строгим взглядом я немного растерялся, но тут же, вопреки своей растерянности, громко проговорил:
– Алекса, а ты знаешь… мою главную тайну?
– Знаю, – ответила мне Алекса.
В этом «знаю» был исчерпывающий ответ.
Я начал спускаться вниз по лестнице.
– Стой! – окликнула меня вдруг Алекса.
– Что?
Я обернулся назад.
Алекса выбежала из квартиры, захлопнула дверь, встала на одной ступеньке со мной, поправила воротник моей рубашки, очень заботливо, как могла это сделать только мама.
– Понимаешь, – сказала она мне. – Ты очень хороший, правда, очень славный, умный, добрый… Только…
– Что? – пробормотал я.
– Ты очень маленький. Я боюсь тебя обидеть!
На моих глазах выступили слезы, как вчера, когда родители меня ругали.
– Больше всего ты обидишь меня, если меня отвергнешь! – сказал я Саше.
– Я не отвергну, мы будем друзьями, я тебе обещаю, – быстро проговорила Алекса.
– Ты, наверное, Владика любишь? – спросил я у девочки.
– Нет, – мотнула в сторону головой Алекса. – Он слишком пустой!
Я был удивлен такому искреннему признанию с её стороны.
– Коленька, я никого не люблю, совсем никого!
Она впервые назвала меня по имени и так ласково, от этого я даже вздрогнул.
– Совсем-совсем никого? – проговорил я.
– К сожалению, да.
Я посмотрел внимательно на Алексу, я не мог оторвать от неё глаз, до того она мне казалась красивой, Алекса опустила голову вниз.
Я не понимал то ли она смущается, то ли испытывает какую-то неловкость передо мной.
Я взял её за руки, потянулся к ней, коснулся своими губами её губ. Она не отвергла первый в моей жизни поцелуй, стала тоже меня целовать.
Открылась дверь квартиры Марии Тимофеевны.
– Саша, может, вы лучше домой зайдете? – раздался голос бабы Маши. – Я уже разогрела борщ, поешьте со сметанкой!
Я оторвал свои губы от Алексиных. Кажется, Мария Тимофеевна ничего не заметила, или лишь сделала вид, что ничего не видит.
– Пойдем, – сказала мне Саша. – Бабушкин борщ очень вкусный!
– Пойдем!
Мы сидели на кухне, кушали борщ, баба Маша рассказывала нам о том, как «хорошо вчера съездила к подруге, как у неё отдохнула, как они вместе смотрели любимые сериалы, как сидели за столом, как она хвасталась перед бабой Галей своей любимой внучкой Сашенькой, которая отличница, умница и в тринадцать лет очень хорошо знает английский».
За рассказами Марии Тимофеевны я не заметил, как съел огромную тарелку борща.
– Спасибо, Мария Тимофеевна, – сказал я.
– Не за что, внучок, – ответила баба Маша и, лукаво улыбнувшись, добавила:
– Если хочешь отведать пирожков с мясом, приходи сегодня вечером. Вместе с Сашкой поедите!
Взгляд Марии Тимофеевны с некоей хитринкой очень напомнил мне взгляд Алексы.
И я понял, что не такая уже и вредная эта баба Маша, просто чуть-чуть ворчливая иногда.
Я выскочил из-за стола, стал собираться домой.
Алекса вышла провожать меня.
– Извини, Саша, за разбитое стекло! – сказал я девочке. – Я, наверное, тогда тебя напугал таким звоном.
– Ничего, – улыбнувшись, проговорила Алекса.
Я начал открывать замок на двери.
– Стой! – услышал я вдруг.
– Что?
Я вопросительно посмотрел на Алексу.
