Анастасия Хатиашвили
Лучшее, чего у меня нет
Второй сон Торнике. Алкали. Месть
“Как жаль, что тем,
чем стало для меня твое существование,
не стало мое существованье для тебя”.
Иосиф Бродский
Я лежал в траве. Солнце приятно щекотало мои ресницы и лоб. Громко пели птицы и стрекотали насекомые. Передо мной раскинулся величественный, приятно пахнущий свежестью лес с огромными вековыми деревьями, вздымающимися в небеса. Вдруг я услышал красивый женский голос, напевающий песню где-то в глубине чащи. Я не мог разобрать слов. Но слух ласкал удивительно нежный, как будто сотканный из тысячи поцелуев голос.
Я встал и пошел по направлению к голосу. Он слышался с западной стороны леса, там, где на опушке шумела река. Я старался ступать тихо, чтобы трава и камни под ногами не спугнули таинственную певицу. Но голос будто и не думал утихать, наоборот, с моим приближением становился еще чище, отчетливей, сильней и красивей.
Я отогнул ветвь куста и уперся в огромный камень. На нем сидела моя певица. Она была миниатюрная, в белом ситцевом платье по щиколотку. Сидела ко мне спиной. В руке девушка держала деревянный гребень, которым расчесывала свои длинные белокурые волосы.
Голос ее почти дурманил меня. Я остолбенел и не мог двигаться. Моим единственным желанием было, чтобы она обернулась. И это случилось.
Прямо на меня уставились два ее бездонных голубых глаза. Лукавая улыбка немного кольнула мне сердце. Но тут же голос незнакомки дал понять, что она меня не боится, наоборот, приглашает на свой камень.
Я присел к девушке. Моя нога коснулась ее платья, и ее длинные волосы легли на мою ногу. Тут она собрала волосы в руки и неожиданно спрыгнула с камня в воду. Я опешил. Под нашими ногами, прямо под камнем оказался маленький, но глубокий бассейн с чистой, зеленой водой. Певица стояла в нем, вода покрывала ее грудь. Она не отрывала от меня глаз и не прекращала петь. Казалось, если она сейчас же это прекратит, все волшебство исчезнет. Я слушал ее, почти не моргая.
"Сегодня я буду покорной тебе.
Ночь проведем мы в разговорах".
"О, женщина, не путай мои мысли!
Уйди! Услышь меня!"
Небо рассекает звездный занавес,
Луна спряталась за Медвежьим Крестом.
"Юноша, куда ты ушел? Тебя не видно.
А я так хотела быть честной с тобой…"
Тут и я спрыгнул в воду. Вода оказалась мне чуть выше пояса. Девушка немного понизила голос и опустила глаза, подняла руки из-под воды и спустила с плеч сначала одну бретельку платья, потом другую. Я не отрывал от нее глаз. Вдруг она стала почти нашептывать песню, но делала это еще нежнее и ласковее.
В эту самую минуту, когда белое платье, как трофей, проплыло по воде передо мной, я почувствовал неожиданно сильное желание, такое, какое я никогда ни к кому не испытывал. У меня свело живот, горло, я чуть не потерял сознание. Мне хотелось одного – притянуть к себе незнакомку и впиться языком в ее напевающий рот.
Я сделал шаг, а девушка, как назло, отвернулась от меня. Она медленно разводила по сторонам руками, как будто пытаясь нащупать в воде свое платье. Я сделал еще один шаг и вдруг коснулся ее тела. У меня пересохло в горле, и вдруг я увидел страшное. Волосы певицы на моих глазах превратились в седую замусоленную копну, а ее лицо в профиль стало грязно земельного цвета. Я дотронулся до нее и немного повернул к себе. В лукавом рту певицы сверкали медные зубы, а на руках, не прекращающих разводящие движения в воде, я увидел ужасные длинные когти, как у коршуна. Я чуть не потерял рассудок, потряс головой и зажмурил глаза, сильно потерев глазные яблоки.
Странно, мое желание не пропадало. Оно, наоборот, росло. Когда я открыл глаза, прекрасный облик певицы вновь сиял предо мной. Я понял, что эту злую шутку со мной играет война разбушевавшихся во мне разума и плоти.
Красивая незнакомка уже сидела на мне, плотно прижавшись своим гладким телом, и что-то нежно шептала мне на ухо. Мое тело горело, а руки крепко сжимали ее ноги. Ее длинные волосы плотной сетью обвили ее красивую спину и ягодицы. Я не мог разобрать, где кончаюсь я и начинается она. Она впилась в меня, а я в нее. Она двигалась на мне, а в моем теле, как вулкан, поднималась лава. Ещё немного, и я бы взорвался.
Но в этот момент певица замедляла темп и продолжала удовольствие. Казалось, это будет длиться вечно. Но вскоре незнакомка в моих руках начала лихорадочно дрожать. Волны разрезали ее страстные движения на два течения. Я понял, что подступает конец, и заглянул в ее лицо. Оно превратилось в зверский лик. Глаза стали дикими, как у разъяренной львицы. Кожа вновь приобрела почти земельный цвет. Во рту блестели медные зубы.
Я почувствовал, как ее жуткие ногти вонзаются в мою спину. Притянул ее лицо за грязные седые волосы и заглянул в глаза – она была зверем. И я испытал самое сильное наслаждение в своей жизни. После она стихла в моих руках, вновь став прежней красавицей, а в руках моих остался локон ее страшных волос.
Я забрал ее домой, хотя она руками и ногами сопротивлялась. Жена злилась, рыдала ночами, молила уйти или отпустить ее. Только не видеть Алкали дома.
Да, ее звали Алкали. Она целыми днями сидела во дворе, слушала пенье птиц или ходила к реке, где плавала до заката. А ночами возвращалась в мою постель. Но с тех пор ни разу не доставила мне такого удовольствия, как тогда, в реке, при нашей первой встрече.
Алкали прожила со мной три долгих года. От меня ушли жена, дети, отвернулись близкие. Я сох и понимал, что так продолжать нельзя. Однажды на рассвете я разбудил Алкали и вернул ей ее локон.
– Возьми и уходи! – сказал я ей и открыл дверь дома.
Алкали схватила свои волосы, прижала их к груди и посмотрела на меня.
– Я сказал уходи!
– Я не могу!
– Почему? Ты не даёшь мне огня! Из-за тебя я потерял всех любимых людей. А ты даришь мне только лёд, муки и бесплодные надежды.
– Ты должен прочитать заклинание Али, чтобы я ушла, – тихо промолвила она.
– Я не знаю, что говорить… – я опешил.
– Найди свою жену! – прошептала Алкали и горько заплакала.
Я нашел жену и стал умолять ее прочитать заклинание Али. Жена согласилась. Войдя в дом, она села на колени у кровати Алкали и заговорила:
"Али, Али, Алкали!
Мы тебя сюда не звали!
Мы тебя с леса забрали!
И пожалели, Алкали!
Уходи! Прости! Помилуй!
Нашу душу не насилуй!
Позабудь! Вот волос твой!
Возвращаем голос твой!"
Услышав эти слова, Алкали, как бешеная, вскочила с кровати, быстро нашла в комоде свой деревянный гребень и, в чем была, вышла из дома. У порога она вдруг остановилась, исподлобья взглянула на меня и что-то глухо прошептала.
– Не мсти, Алкали! – вдруг истошно закричала моя жена. Но было поздно. Алкали выбежала из дома. Моя бедная жена замертво упала наземь. Я онемел. А вернувшиеся домой на ощупь дети ослепли.
Акакий. Зазаки. Царевна Русудан
“От нас прежних остаются только призраки”
Нина Лакур “Мы в порядке”
У него были густые белые волосы до плеч и бирюзовые глаза, которые, когда Акакий входил в раж, превращались в океан. Бушующий, волнительный и неподвластный страстям человеческим и плотским. С первого взгляда невозможно было точно определить, сколько этому мужчине лет. Пятьдесят, пятьдесят пять, максимум шестьдесят. Его фигура и взгляд излучали редкую красоту, спокойствие и достоинство, но не поверхностные, а глубинные, которые трогали не каждого и далеко не сразу.
Что касается характера, то Акакия знали больше как молчуна, чем болтливого человека. Хотя он был больше гулякой, чем затворником. Про таких говорят – себе на уме. Сам же Акакий считал себя очень самокритичным, при этом довольно жизнелюбивым, но немного замкнутой личностью, иногда суровой и даже сварливой. Супруга же часто называла его коротко и ясно – занудой, что всегда его больно ранило, однако он не подавал виду, просто хмурясь и молча, долго и внимательно глядел на жену.
Когда много лет назад на пороге его дома вдруг появился молодой красивый человек и назвался Зазой, Акакий его не сразу узнал. Заза смотрел в его глаза с таким укором и печалью, что Акакию впервые стало по-настоящему стыдно.
Годы пролетели, и Заза сильно изменился. Акакий представил, как выглядела его дочь Русудан. Наверное, такая же красавица, как и сын.
*****
"Как назовем сына?" – спрашивала Эка примерно за месяц до родов.
Акакий гладил большой живот супруги правой рукой и улыбался.
"Заза".
"Почему Заза? У тебя кто-то был в роду с таким именем?" – Эка убрала со лба упрямую челку и уставилась на мужа.
"Я вчера смотрел передачу про Заза. Это иранская народность. Ударение в слове ставится на второй слог. По-другому их зовут Дымли. Живут на востоке Турции, в верховьях рек Тигра и Евфрата. Их часто причисляют к курдам. Но у них свой язык. Знаешь, как называется?"
"Как?"
"Зазаки".
"Мило".
"А какую веру они проповедуют?"
"Кто ислам, точнее алавизм".
"Впервые слышу о такой религии".
"Это религия персидского направления ислама. Некоторые ученые вообще не относят алавизм к исламу, называя ее отдельной религией, смежной христианству и даже язычеству".
"А при чем тут наш сын?"
"Не знаю, запала мне в душу эта программа. Как-то по-особенному диктор говорил. Зазаки…", – Акакий широко улыбнулся и задумался.
"Тем более вчера был день летнего солнцестояния, день по-своему сакральный… Я решил, что раз эта мысль пришла мне в голову, то неспроста".
"А дочь как? Тоже на букву З? Может Зозефина?" – Эка рассмеялась.
Акакий как будто не заметил шутки супруги.
"Русудан".
"Русудан?"
"Да. Это самая моя любимая грузинская царица".
"Почему?"
"Потому что она была прекрасной дочерью царицы Тамар и Давида Сослана".
"Ну и что? Если мне не изменяет память, она была намного слаба по сравнению со своей знаменитой матерью-правительницей".
"Ты права. Русудан была слишком слаба. Не сумела сохранить свою страну перед монгольским игом. В ее правление фактически закончился золотой век истории Грузии".
"Что такого эта Русудан натворила-то?"
"Она взошла на престол после своего брата Георгия XIV. Того ранили монголы и вскоре вторглись в Грузию и заняли Тбилиси. А царский двор во главе с Русудан переехал в Кутаиси. Самой же Русудан пришлось стать женой монгольского хана, точнее сельджукского принца".
"Она его полюбила?"
"Не знаю".
"Интересно, а он был красив?"
"Не важно. Вернее, история об этом умалчивает. Известно лишь, что она родила ему дочь, которую назвала в честь своей матери Тамарой и которую, в свою очередь, тоже отдала в жены сельджукскому султану, а после его смерти – за визиря Первана, практически правителя султаната. Несмотря на это и множественные перемирия монголы еще и еще раз нападали, громили Грузию, пока не заняли всю страну".
"И что в это время делала Русудан?"
"Она была в Кутаиси".
"Страшно представить. Грузинская царица Грузии, разгромленной монголами. И что ей оставалось делать?"
"Что что? Подписать с монголами мир, по которому Грузия была признана вассалом хана и обязалась платить ему дань".
"Капец!"
"Еще какой. Так вот прекратила Грузия свое существование как единое государство".
"И все же не пойму, почему Русудан – твоя любимая царица Грузии".
"Прелесть Русудан была именно в ее слабости. Она боролась как могла. Но кто-то может меньше, кто-то больше. Если на то пошло, место женщины точно не на троне".
Эка хмыкнула.
"Да, и у Русудан все же были сильные черты. Во-первых, перед замужеством с монгольским ханом она потребовала, чтобы тот принял христианство. И он подчинился ей. Назвался при крещении Дмитрием".
"Надо же! Браво!"
"Да. А, во-вторых, Русудан принадлежит серьезная денежная реформа в Грузии. При ней вновь стали выпускать серебряные монеты. Наконец, когда она пыталась спасти Родину от монголов, то пошла на отчаянный поступок…"
"На какой?"
"Русудан попросила помощи у Папы Римского".
"А он что?"
"Не допросилась".
"А сына у нее не было?"
"Был. Звали его Давид VI Нарин".
"А он что?"
"Что что? Его отослали ко двору хана. В ожидании его Русудан и умерла".
"В Грузию он так и не вернулся?"
"Вернулся. В Грузию все возвращаются… Хотя трон в итоге достался племяннику Русудан, незаконнорожденному сыну Георгия XIV. Если мне не изменяет память, его звали Давид VII Улу".
"То есть внук царицы Тамар и Давида Сослана?"
"Бинго".
Эка долго молчала, как будто что-то обдумывала.
"А Давид Нарин был красив?"
"Об этом история тоже умалчивает".
"Так, может, назовем детей Давид и Русудан?"
"Нет, имя Заза мне ближе. У меня в детстве был друг Заза. Только ему не суждено было стать молодым. Он сгорел со своей пьяной матерью в собственном доме".
"Нехорошая примета называть детей в честь умерших".
"В память умерших".
"Все равно".
"Нехорошая примета перечить мужу".
Акакий убрал руку с живота жены, поцеловал ее в лоб, перевернулся на второй бок и включил телевизор.
*****
– Можно войти? – сказал Заза и, не дождавшись ответа, прошел в большую комнату.
Акакий только развел руками и прикрыл дверь. Заза присел к круглому столу в центре комнаты, достал пачку сигарет и нервно закурил.
– Мама умерла, – пальцы, дрожа, мяли пустую пачку.
– Эка умерла?
– Да, моя мать, Эка, – повторил парень.
Акакий сел рядом с сыном у стола. В комнате было темно, как в бункере. Большие окна были завешены плотной темной занавесью.
– Как?
– Почему у тебя так темно в комнате? – Заза встал и рассеянно рассматривал занавесь.
– Как это случилось, Заза? – Акакий уперся взглядом в спину сына.
– Не пойму, что за темная душная комната?
– Я спрашиваю тебя, как умерла Эка? – Акакий повернул руками сына к себе.
Заза плакал.
– Ее сбила машина. На повороте у нашей школы. Она шла за нами с Русо. Не знаю, почему. Обычно она этого не делала. Мы возвращались домой с сестрой сами. А в этот день произошло иначе. Мы вышли со школы и увидели кучу народа, столпившегося вокруг тела. Мы даже хотели пройти мимо, понимаешь. Просто пройти мимо. Аварии случаются часто и везде, а людей, чтобы помочь, там было предостаточно. Но потом вдруг Русо сказала мне: "Пойдем, посмотрим, кто это?" И мы посмотрели. Мама лежала на земле, как будто прилегла отдохнуть. Немного растрепались распущенные волосы, юбка задралась на одном колене. И только струйка крови изо рта и кровоподтек на голове говорили о том, что Эка не спит.
Акакий отошел к печке и невозмутимо закинул в нее дрова.
– Похороны послезавтра. Мы похороним ее здесь, – Заза вытирал слезы с лица.
– Правильно, – только и выдавил Акакий.
– Правильно? – Заза уставился на отца. – Это все, что ты можешь сказать?
Акакий поднялся, обтер руки о рубашку и подошел к серванту с посудой и фотографиями. Нашел там фото, где Эка улыбалась с двумя близнецами на руках.
– Да, правильно, – повторил он.
Заза вскочил со стола и направился к двери.
– Сядь.
Лицо Акакия немного побелело.
– Сейчас же сядь.
Заза покорился.
– Деньги нужны?
– Не знаю, спроси тетю Натию.
– Хорошо, спрошу. А ты сиди, сейчас принесу поесть и выпить.
Акакий скрылся на кухне. Заза огляделся. Сервант, кровать, большой стол со стульями, диван с креслами, шкаф, печь. Сюда бы еще камин, подумал Заза. Он решил снять с себя куртку. Минут через пять Акакий вернулся в комнату с подносом. На нем стояла миска с вареным лобио, тарелка с сыром, салом и зеленым молодым луком, тархун, перец в масле и немного вареной картошки. Рядом с едой стоял маленький симпатичный графин с чачей. Отец расставил все это перед Зазой и еще раз сходил на кухню за столовыми приборами и рюмками.
После того, как Заза немного перекусил, Акакий налил сыну полную рюмку чачи, налил себе, поднял вверх и молча выпил. Заза сделал то же самое.
– Почему ты нас бросил? – вдруг спросил Заза.
Акакий поднял на сына бирюзовые глаза. Заза был похож на него. От Эки он унаследовал лишь аккуратный нос и красивые скулы.
– С мамой понятно. Ты ушел от нее, это ваше дело. Я тебя в этом плане не сужу. Но почему ты оставил нас? – повторил свой вопрос Заза.
Акакий молча жевал тархун. Заза вдруг фыркнул и опять встал со стола.
– На что я надеялся…
– Сядь.
Акакий усадил сына и налил еще чачи. Они вновь молча выпили.
– Когда я встретил Тину, я все Эке рассказал. Она вроде сначала смирилась и только просила не рассказывать вам об этом, делать вид, что все нормально, что мы семья. Но потом, когда я уже понял, что не могу все так продолжать, она попросила меня уйти.
– Эка попросила тебя уйти?! Не смеши меня.
– Да, так и было.
– Но она говорила обратное, что это было твоим решением, что ты бросил ее и нас. Не приходил, не звонил, не интересовался нашей судьбой. Единственное, исправно платил алименты и все.
– Я приходил, звонил и интересовался вашей судьбой. Просто Эка попросила не портить ваше впечатление об отце. Исчезнуть – ее слова. В противном случае угрожала, что покончит с собой и что близнецы останутся без матери.
– Это тогда она попыталась вскрыть себе вены…
– Да, тогда. Сказала, что это предупреждение и что, если я не исчезну из вашей жизни, вторая попытка будет более эффективной.
– Господи…
– И она могла это сделать, сынок. Эка могла.
– Я знаю, знаю… Но ты же мог как-то ее уговорить, не знаю, через суд, через близких, через нас. Ведь ты так был нам нужен. Все эти годы. И мне, и Руске.
Акакий закрыл глаза. Его лицо сморщилось, как от жуткой боли. Он вдруг вспомнил все эти дни и ночи, пронизанные угрызениями совести, полным бессилием, апатией, сомнениями и надеждой, что дети вырастут и все поймут.
Сначала Акакий был в отношениях с Тиной, которая была способна его отвлекать и дарить простые радости жизни. Но потом, когда Тины не стало, он впал в глубокую депрессию, сильно запил, пока однажды не увидел тень Тины в комнате. Вернее, не тень, а ее лик. Именно она сказала тогда Акакию, что ему пора с этим заканчивать. В ту ночь мужчина сильно испугался, весь покрылся потом, зажмурился, а когда открыл глаза, понял, что действительно пора с этим кончать.
Так он начал много работать, трудиться, следить за хозяйством, домом, облагораживать жилье, даже научился делать кое-какие ремонтные работы и подрабатывал этим в деревне. Он заполнял работой целый день, чтобы ночью, обессилев от усталости, свалиться и забыться во сне, чтобы не оставалось ни сил, ни нервов, ни времени, ни желания на алкоголь, мысли о Тине, Эке, детях.
Он частенько отправлял деньги и игрушки через Натию, сестру Эки, которая была более сговорчивой и жалела его. От нее же он и узнавал все новости о близнецах. О том, как они учатся, чем увлекаются, каким видом спорта интересуются, что о нем думают.
Так он упустил кучу минут и часов со своими детьми. И с каждым годом, задумываясь об этом, все больше ненавидел и корил себя. А Эка по-прежнему была неприступной. И когда Акакий в очередной раз в надрыве сказал, что хочет принимать участие в воспитании детей, Эка выдала ему, что уезжает в Канаду, что все документы уже готовы, все решено и пусть он не смеет ей мешать.
Когда Акакий обо всем этом подробно рассказал Зазе, тот вдруг неожиданным образом признался, что не держит на него зла и что всегда шестым чувством ощущал, что отец рядом и что когда-то все станет иначе. Акакий был в восторге от того, что сын оказался способен его простить и в сердце благодарил Эку за то, что она вырастила такого сына.
В ту ночь Акакий увидел в доме лик Эки. В мгновение мужчина понял, что эти видения не были связаны с алкоголем. Эка была абсолютно не грустна, наоборот, как будто светилась счастьем и уверенностью. Она стояла у серванта с посудой и фотографиями в белом длинном платье, напоминающем подвенечное.
– К тебе приходил твой Зазаки? – спросила тихо она.
Акакий молча кивнул и, не глядя назад, сел на кушетку.
– Не бойся, Како, я всего лишь твоя Эка.
– Я не боюсь. Просто не могу понять, почему я вижу тебя и говорю с тобой. Я что сошел с ума?
– Нет, Како, ты просто человек, говорящий с призраками. Зачем что-то усложнять? Я не причиню тебе зла, да и приходить больше не буду. Завтра ты увидишь меня в гробу. Скажи Натии, чтобы не красила меня и не подводила брови. Хотя может немного покрасить мои губы вишневой помадой, совсем чуть-чуть. И ею же немного подарить румянец щекам. А то я очень бледна, не правда ли?
– Ты прекрасна, Эка!
Эка застенчиво улыбнулась. Она правда была как никогда красива и молода, как в тот день, когда Акакий ее увидел.
– Оставьте волосы распущенными и наденьте на меня то синее платье, которое ты мне привез тогда из города. И, прошу, не зовите плакальщиц. Ты знаешь, я не люблю этой фальши. И ты не плачь, Како! Будь стоек. Теперь ты за меня. Теперь Заза и Русо твои. Прости, что запрещала раньше видеться.
– Почему ты умерла, Эка?
Женщина беззвучно рассмеялась.
– Это таблетки, Како. Они сводили меня с ума. Ты же знал, что я больна. И я всегда на них сидела, чтобы поддерживать в себе здравый ум. Но в тот день я их не пила, и за день до того и, кажется, всю неделю.
– Почему? Ты же столько держалась.
– Я устала, Како! Да и дети выросли. Я им дала свою любовь. Теперь твоя очередь.
Акакий сглотнул слюну и задержал подступающие слезы.
– Завтра не бросай в меня землей, лучше кинь розы из своего сада. Розовые розы, которые ты вырастил своими руками. И часто навещай меня! Хорошо? Очень часто, чтобы я не скучала. Ты меня слышишь, Како?
– Я буду приходить.
– Хорошо. Тогда я буду спокойна.
Како, закрыв глаза, плакал.
– Како, мой Како… Я все равно тебя люблю. Несмотря ни на что люблю, всегда любила. И там буду любить. Только, пожалуйста, почаще будь с Зазой. Люби его, будь с ним добрее, побольше говори с ним. Не упускай времени. А то можешь не успеть.
Како открыл глаза.
– Почему? Чего не успеть?
Но Эки уже не было.
Вторник, 20 ноября, 2018
Второе письмо. Не мой бог. Ламбер
«Когда буду умирать, бог меня спросит:
Костя, где та женщина?»
«Какая женщина?»
«Ну та, которая на станции была».
«Я не знаю, Господи».
«Дурак ты, Костя», – скажет Бог.
Вахтанг Кикабидзе, из фильма «Ольга и Константин»
В такси я по-прежнему ощущал некую неловкость. Мне хотелось побыстрее покинуть Гурию – край, где Заза был счастлив с отцом, который до сих пор не знает о том, что его нет.
Я злился на друга и одновременно недоумевал: как он мог так уйти? Не предупредив, не рассказав о своем несчастье, не попрощавшись, наконец. Неужели он подумал, что в неведении до конца жизни его отец не почувствует боли? Или кто писал эти письма? А если он, то кто их передавал и зачем? И сколько еще их, этих странных писем?
Водитель, не скрывая любопытства, посматривал на меня в зеркало заднего вида. Было очевидно, ему не терпелось со мной заговорить. Дорога была долгая, и ему хотелось провести ее в беседе. Но сейчас я не мог рассуждать на тему повышенных налогов, обесценивания лари или плохого урожая. Мои мысли были только о Зазе и его проделках.
Я думал, кто бы ему мог помогать в этом, усиленно перебирая в памяти всех друзей и приятелей Зазы. Дато Микеладзе – он тоже пел с нами в церковном хоре. Правда, потом пошел не лучшей дорогой и попался на продаже наркотиков. Отсидел пару лет и сейчас живет в Испании. Неужели он? Но он не походил на человека, который бы занимался этим делом после смерти Зазы.
Может, Гиги Берулава? Он был немного старше нас с Зазой. Юрист по образованию, Гиги был руководителем неправительственной организации, занимающейся проблемами гендерной политики в Грузии. И, конечно же, был бисексуалом. Он часто засорял нам с Зазой мозги всякой ерундой, но был неплохим парнем. Хотя пол-Тбилиси мечтало избить его из-за его ультралиберальных взглядов на власть и уклад жизни большинства грузин. Гиги не боялся и даже любил жестко высказываться. И это не мешало ему ежегодно отхватывать от зарубежных стран крупные куши грантов на развитие своего фонда и налаживание гендерной политики в стране. Но мне никак не верилось, что Берулава был способен вовлечься в чепуху такого рода.
Кто еще? Может, Нина? Девушка, которая с детства была безумно влюблена в Зазу. Он с ней тоже дружил. Может, разыскать ее? Хотя тоже не похоже, чтобы Нина была способна на такое. Недавно она вышла замуж за человека довольно жесткого и консервативного. Троих детей ему родила почти одного за другим. Где ей заниматься письмами Зазы?
И вдруг меня озарило. Отец Матэ. Точно. Ошибки быть не может. Это отец Матэ. Священник из нашего с Зазой детства. Его, обладателя просто неземного, божественного голоса, настоятель нашей церкви и руководитель хора, в котором мы с Зазой пели, как-то пригласил в Тбилиси всего на один вечер. Не помню, что это был за вечер. В церкви тогда собрались только наш хор и совсем немного паствы. Отец Матэ пел, как всегда, закрыв глаза. И это были прекрасные песнопения. Мы не могли оторвать от него глаз. Не просто потому, что он был нескромно для священнослужителя красив. Нет, отец Матэ был не похож ни на одного священника, с которым мы были знакомы. Когда он увидел, что мы после окончания службы с Зазой уединились и вместе намылились куда-то, он подозвал нас и сказал:
– Впервые слышу такие сильные мальчишеские голоса. У тебя, Заза Сария, необыкновенный по чистоте и глубине первый голос. А у тебя, Торнике Накашидзе, бархатный второй. Берегите их. Даже если вы не станете певцами (к чему я вас не призываю, главное, будьте людьми), пойте иногда. За столом, на природе, когда вам будет весело или грустно, просто, когда захочется или когда не найдете нужных слов и решений. Не стесняйтесь. Поющий мужчина – это красота. Помните это. И приезжайте ко мне в монастырь Джумати. Я научу вас еще кое-чему. Я не просто так, ради приличия говорю, правда приезжайте. Прям этим летом.
И мы правда поехали в Джумати. А потом еще один раз, и еще. И то, кем Матэ стал для нас с Зазой, то, как он сам нас полюбил всем сердцем, вдруг позволило мне подумать, что эта личность, во многом для нас еще не разгаданная, могла бы помочь Зазе в этом неординарном деле. Уж очень отец Матэ был многогранен как человек и непредсказуем как священник.
Таксист остановил машину в незнакомом мне месте. Местные жители шумно, прямо у обочины призывали проезжих приобрести мясо, вино, чачу, самодельные ликеры, чурчхелу, лаваш, сыр, орехи, семечки и сухофрукты. Водитель вышел набрать воды из бьющего из скалы источника. Я купил горячего лаваша с сыром и вареную кукурузу. Когда вернулся к машине, хозяин мерседеса курил у открытой двери.
– Ты друг Зазы? – спросил он, прищурившись.
Я откусил сыра с лавашем и кивнул.
– Заза был отличным парнем…
Я серьезно посмотрел в его черные глаза. И понял, что про смерть Зазы знают все, кроме его отца.
– Он очень сильно любил отца. И сделал главное – простил его. Он просто принял его таким, какой Акакий есть. А это большой поступок. На это немногие способны. Единицы, если на то пошло.
Он протянул мне бутылку с водой из источника. Я осторожно сделал глоток холодной воды. Весь оставшийся путь мы с водителем проговорили. В Тбилиси я приехал около полудня. У моей двери, на коврике, я нашел второе письмо от Зазы. Я сделал глубокий вдох, вошел в квартиру, поставил на пол гостинцы от отца Зазы и поспешно открыл письмо.
Такие же три мелко исписанных листка и фотография. На ней вновь Заза. Я впервые видел его таким умиротворенно спокойным. Он сидел на кресле-качалке с какой-то девушкой. Их ноги были укрыты сиреневым пледом. Заза смотрел в объектив и улыбался. Его рука крепко обнимала сидящую рядом за плечи. Девушка в объектив не смотрела. В руках она держала чашку, может, чая, может, кофе, а может, еще чего-то покрепче.
На Зазе были свитер и шарф. На девушке – какой-то вязаный кардиган. А на шее блестел красивый кулон в виде маленького ключа. На руках были черные перчатки с обрезанными пальцами. Она смотрела куда-то в бок и таинственно улыбалась.
Это был тот самый балкон, о котором Заза говорил мне в первом письме. На обратной стороне написана дата. Странно, день совпадал с тем днем, когда мы впервые с Мзекалой сильно поссорились. Был март, мы играли в боулинг с друзьями. Накануне Мзекала рассердилась на меня из-за какой-то чепухи и в тот день весь вечер раздражала меня, флиртуя с моими друзьями. Я разозлился и бросил ее в том боулинг-центре.
В пальто и ботинках я уселся на диван, краем глаза посматривая на фотографию. Вдохнув в легкие нужное количество воздуха, я принялся читать письмо.
"Привет, брат! Я уже соскучился, Токо! Хочу тебя поздравить. Ты сделал это. Взял отпуск и повидался с моим отцом. Я надеюсь, ты не слишком расстроился? Пойми, Ток, я не мог ему сказать. Он только обрел меня. Я знаю, может, со временем ему кто-то и расскажет. Если уже не рассказал… Но моих писем хватит еще лет на десять. Знаю, знаю, это так глупо. Так по-детски. Точно не по-взрослому. Но кому нужна эта нудная взрослая жизнь? И, Токо, друг, не смей меня осуждать. К счастью, ты не был на моем месте…
Ладно, давай не будем о грустном. Ближайшие годы Акакий Сария будет получать ежегодно по одному письму от меня и по одному подарку в день рождения. Прими это, как принимал все, что я творил, пока жил. Ведь не всегда найдешь объяснение тому, что, черт, так сильно хочется сделать в жизни.
Токо, я сейчас скажу ужасную банальщину: жизнь очень короткая штука. В моем циничном случае просто мегакороткая, просто непростительно, мать ее за ногу. Так что не слушай никого и всегда делай только то, чего хочешь именно ты, а не кто-то другой. От чего глаза сверкают и в животе приятно. Да и ты плохого не захочешь, поверь! Я знаю тебя, как облупленного.
А теперь налей себе бокал вина, которое подарил тебе мой отец. Оно шикарное. Он хранил его для меня. И послушай, что я тебе расскажу".
"Жуткий провидец", – подумал я и отложил письмо. Снял с себя всю одежду, забросил в стиральную машину и включил ее. Потом надел на себя домашний спортивный костюм. В холодильнике было пусто. Я налил привезенного из Гурии вина и положил на поднос остатки хлеба с сыром. Усевшись на диван, еще раз внимательно взглянул на Зазу с незнакомкой на фотографии. У нее был прямой и немножко крупный нос, чувственные губы и красивые глаза. Из-под пледа выглядывали ноги в джинсах и кедах.
Внимательно рассмотрев незнакомку, я отложил фотографию рядом на диван и продолжил читать.
"Токо, во-первых, я благодарен тебе, что ты не считаешь все это пустой и безумной затеей. Нет, естественно, ты именно так и считаешь. Но, тем не менее, ты поехал к моему отцу, передал ему привет и, короче, ввязался во все это. И, я надеюсь, что Акакий не очень грустит. И что он не плакал. Я никогда не хотел бы, чтобы он, вспоминая меня, плакал. Так что и ты не увлекайся этим делом, брат".
Я сглотнул наметившийся в моем горле комок и продолжил читать.
"Я встретил ее в вагоне метро. В Гамбурге. В тот же миг, как наши с ней глаза встретились, я понял, для чего судьба занесла меня в этот город. Спустя пять секунд она отвела глаза, а я нет. В ней было красиво все: глаза, рот, руки, шея, плечи, ноги, ногти, волосы. Она читала книгу.