Анастасия Голикова
Хуадад-Сьюрэс. Я читатель – я так вижу
– Просто «бериец»? И это после всего, что между нами было, Диро?
Тот несколько нагнулся, приглядываясь.
– Ора, Паук, – снова поздоровался он. – Не узнал. Тебя выглядишь. Глупо.
Паук немного понимал гавкающе-рычащий маланийский язык и знал несколько любопытных моментов – вроде того, что у дикарей одни и те же слова обозначают и детей, и собак, – но при всем желании он не смог бы воспроизвести эту диковинную речь. А когда несколько южных соседей Берии ругались, вообще не верилось, что человеческое горло может издавать подобные звуки. Сами же маланийцы правильно произносили слова и строили предложения на многих языках. Единственное, они кидали фразы отрывками, делая паузы в совершенно случайных местах. Это можно было найти забавным, если бы эти сукины дети не были такими страшными.
– В чувстве такта тебе не откажешь, – фыркнул мужчина с серо-зеленым лицом. – Ты получал вести из дома? Как мой подарок?
– Пока. Рано судить.
Наемник явно был не настроен к болтовне и обмену любезностями. Как, собственно, и всегда. Однако он выглядел несколько напряженнее обычного, раз за разом медленно обводя взглядом зал. Бериец быстро догадался о причине.
– Здесь больше никого нет. Мин, которого ты искал, – это я. Паук – мое прозвище. Как Рэрок – твое.
Маланиец кивнул. Сладкая расслабленность начинала улетучиваться, побуждая берийского мина переходить к делу:
– Работа не трудная, я говорил, что мне подойдет и кто-то молодой, и не обязательно очень опытный. Не думал, что такому, как ты, это может быть интересно.
Уже не считающийся в своей стране и близко молодым, Диро, которому Паук не дал бы и тридцати, странно улыбнулся и, выставив вперед руки, сжал их в кулаки. На правой кулака как такового не получилось: только указательный палец прижался к ладони, легший сверху большой придавил средний, который не согнулся полностью, а безымянный и мизинец лишь едва наклонили последние фаланги, из-за чего кисть в таком положении напоминала лапу птицы. А то, что на правом запястье и ладони Паук принял за столь любимые варварами лоскуты жил и кожи, оказалось грязными бинтами. Демонстрацией увечья наемник наглядно объяснил, что ищет, чем занять себя, пока рука приходит в норму. Или учится пользоваться тем, что осталось.
– По правде, дело действительно простое. Нужно будет поехать в Вегу, это на границе с Южными провинциями почти сразу за лесом, ты, верно, знаешь. Там в банке тебе отдадут одну вещь, которую просто нужно будет доставить мне. И убедительно тебя прошу говорить обо мне как о человеке, к которому ты пришел на встречу сегодня, а не называть меня Пауком, как ты привык.
Маланиец презрительно фыркнул. Берийский землевладелец подумал было, что это знак неодобрения всякой лжи и ухищрений, которых не понимали дикие соседи его страны, но причина оказалось в другом.
– Я похож на посыльного?
Паук медленно осмотрел Диро с ног до головы. Вздумай мужчина встать, он макушкой достал бы маланийцу только до подмышки, несмотря на то что ванна находилась на некотором возвышении. Одет наемник был в бруру – так варвары называли свои рубахи, хотя это слово вроде бы переводилось как «отрез ткани». Просто отрезом шириной по плечи и с дырой в центре под горловину бруры, по сути, и являлись. Они прижимались к телу замысловатыми плетеными поясами и были не короче середины бедра. Полностью оголяющий руки наряд демонстрировал вязь черных татуировок, которые подробно рассказывали знающим их язык о достижениях своего владельца. О его ошибках говорили пересекающие рисунки шрамы.
Многие и могли отличать маланийцев только по этим ритуальным татуировкам: все рослые, смуглые, желтоглазые, с жесткими черными могавками, изредка бритые наголо или с копнами спутанных дредлоков. Но с Диро, которого собратья называли Рэрок, что переводилось как «борода», было проще: уродливые, бугрящиеся рубцы искривляли губы, расплывались по подбородку и нижней челюсти, местами заползали на шею и щеки. Работающий с Бородой уже не один год бериец так и не узнал: ожог возник после того, как наемника угостили кипящим маслом? Или это следы третьего наказания Богов? А поводом прозвищу послужила густая растительность на лице до увечья или это варварский юмор, подчеркивающий новую уродливую «бороду» не из волос?
Сообразив, что он уже достаточно долго просто пялится на пришедшего на зов убийцу, мин ответил:
– Ты сам сказал, что ищешь несложную работу. И все же знай, что посыльный, который выкупал для меня этот предмет на аукционе, едва успел спрятать товар в хранилище, как ему перебили спину. Бедняга если и сможет ходить, то в седло уж точно не сядет. И если бы владелец банка не был моим приятелем, то эта покупка, скорее всего, «пропала» бы. Так что я не думаю, что твое путешествие из Веги в Хуадад-Сьюрэс будет таким уж легким.
Бериец с некоторым сомнением остановил взгляд на изувеченной руке наемника. Не знай Паук Диро, он бы засомневался в его возможностях. Но этого маланийца он знал очень хорошо.
– Плата? – спросил Борода после паузы. Она была вызвана не раздумьями, а попытками перевести пространную речь нанимателя.
– Работа не пыльная. Десять золотых.
Диро заржал. По телу Паука побежали мурашки, хоть он и понимал, что вспышка веселья ничем страшным ему не грозит. Борода был далеко не единственным маланийцем, с которым хозяин купальни вел дела. Но ни один из них не смеялся так.
– Сколько ты хочешь? – спросил мин.
– Пятьдесят.
– А ты, случаем, не одурел, Рэрок?
Паук даже сел, из-за чего засохшая на плечах грязь потрескалась и пластами плюхнулась в ванну. Не то чтобы это были такие уж баснословные деньги, но, посыльный, для которого все кончилось плачевно, за поездку получил бы пять.
– Я не посыльный, Паук, – словно прочитав чужие мысли, сказал маланиец. – Я потрачу. Время, которое мог. Заниматься интересной работой. Ты мне не нравишься. Но твое дело. Ценно для нас. Поэтому я. Уступаю тебе себя.
«Уступаешь мне себя? Высокого же ты о себе мнения, сукин сын».
– Двадцать, Диро. Не нравится – проваливай. За пятьдесят я смогу нанять двоих, с двумя руками у каждого!
Паук облизал резко пересохшие губы, не заметив горького привкуса «возвращающего молодость» средства. Он перегнул палку, а маланийцы очень болезненно относятся к оскорблениям и отвечают на них отнюдь не вербально.
То ли Борода не очень понял последнее предложение, то ли не захотел марать руки, а может, что было самым невероятным, смотрел на будущие перспективы, но наемник просто развернулся и пошел к выходу.
– Будь по-твоему! Акхар с тобой! Пятьдесят. Но вещь эта крайне хрупкая. Если на ней будет хоть трещинка, ты и медяка не получишь, понял?
Закрашенные черной татуировкой губы маланийца расплылись в усмешке. Он кивнул. Это приравнивалось к заключению договора с подписями и печатями.
– Пока ты не ушел, Диро, у меня к тебе вопрос. – Паук снова откинулся в ванной, погружая спину в горячее бурление. Подавив в себе желание блаженно застонать, мин начал говорить медленно, делая паузы между предложениями. Сейчас ему было особенно важно, чтобы наемник все понял правильно. – В Вавстравии два месяца назад в собственной спальне был зарезан землеправитель. Дэмин Эстиан-нэки си Шадэнвойд, герцог по-ихнему. Я не сомневался, что это работа вашего брата. Но когда мои люди пытались выяснить, кого именно, то либо не получали ответа, либо им говорили, что нужно обратиться к тебе. Так ты знаешь убийцу из Кайнреста? Мне было бы интересно поработать с парнем, который сумел такое провернуть.
Что-то изменилось в лице Бороды.
– Знаю. Но ты не станешь с ним работать.
– О-хо-хо! Ничего себе! – Паук невольно рассмеялся. – А ваш кодекс такое, вообще, позволяет?
Маланийские варвары погибали, но не предавали заказчика, никогда не врали о собственных заслугах, выставляя на всеобщее обозрение пояса из жил поверженных врагов, татуировки и иногда небольшие украшения из клыков и когтей, и, в отличие от любых других солдат, бандитов, наемников и убийц, легко могли признать, что не справятся с предлагаемой работой и посоветовать кого-то другого. Их культура была поистине удивительной, ведь в ней братское единство и способность умереть в бою за другого маланийца, даже не зная его имени, сочетались с перерезанием глотки лучшему другу за то, что тот наступил тебе на ногу.
Черная сталь врезалась в плитку за спиной берийца. Тот успел почувствовать, как что-то пронеслось рядом с головой, но движения огромного наемника, стоящего прямо перед ним, не заметил.
– Он не сделает такого, чего не смогу я, – прорычал маланиец удивительно целостным предложением.
Паук примял ладонью волосы, проверяя, не укоротились ли они.
– То есть ты смог бы незамеченным пробраться в хорошо охраняемый замок, бесшумно расправиться с десятком солдат и парочкой слуг, всегда готовой помахать мечом вавстравийской миньей, или как она там называется, и, мать его, чистокровным стием? А сделав все это, уйти совершенно незаметно? – язвительно уточнил бериец, вспылив из-за выходки наемника. Если бы Диро захотел его убить, он бы это сделал. Маланийцы не промахиваются. Нашел кого запугивать, дикарь!
Борода молчал. Владелец купальни знал, что произвел на наемника хорошее впечатление тем, что не испугался.
– Будучи младше – да, – наконец ответил Диро.
«Младше» шло в значении «мельче».
– Скажи мне, как его зовут. И я объявлю, что ищу его, – сказал Паук несколько устало.
Маланиец обошел ванну.
– Дэро. Мой первенец. – Борода выдернул оружие, глубоко врезавшееся в пол. Учитывая толщину плитки, берийский мин в который раз подивился силе трижды проклятого Богами народа.
Наемник продолжил:
– Он не тот. Кто тебе нужен. Какую бы работу ты. Ни предлагал.
– Это мне судить, так? – холодно спросил Паук. Лицо маланийца его поражало. Он впервые видел, чтобы Диро хмурился.
– Не тебе. На ваших землях за него пока еще решает мужчина. И своим бесчестьем мой сын очернил его. И меня.
– Просто передай Дэро, что я его ищу, когда встретишь, – попросил берийский аристократ, несколько потерявшись в чужих нравственных особенностях.
Борода пальцами стер пыль от расколотой плитки с лезвия. Характерные желтые глаза вперились в Паука с нездоровым блеском:
– Я передам. Что ты его ищешь. Если не убью его.
3
Джорри Ухарта никогда не думал, что сможет к кому-то или чему-то испытывать такую сильную злобу, как к этому Миридайскому лесу. Он нагляделся на самых разных птиц, научился отличать черную с длинным красным клювом по голосу, отметил появление одних деревьев и исчезновение других, придумал названия для этих деревьев, полночи отгонял худого отчаявшегося волка; набирая воду, навернулся в ручей; потыкал палкой свернувшегося ежа, мечтал стать невидимым, чтобы не привлечь внимание медведя; забыл, как назвал дерево, и дал ему новое название, сочинил пару похабных стихов, увидел черную птицу с длинным красным клювом, которая поет не так, как все; забыл, какие рифмы придумал, научился свистеть, разглядел, что у одних на красном клюве есть бугорок, а у других нет; изодрал и так расходящуюся по боковому шву рубашку в кустах ежевики, а Акхаров лес все не кончался.
Тропа, по которой он шел, также являлась отдельным поводом для негодования. Она была такой извилистой, что юноша постоянно задавался вопросом: «Ее прокладывали люди с настолько жестоким чувством юмора или же просто никогда не просыхающие?» Осилив очередной крутой поворот, молодой человек предался отдыху. Безуспешно подгрызая кусок сыра, свободной рукой он подкидывал счастливую монету Еремии – благо прошло достаточно времени, чтобы чувства перестали его терзать. Счет был двадцать восемь рун против тридцати двух профилей, когда играющий своими звуками лес сфальшивил топотом копыт.
Стенолаз вскочил и сдавленно охнул – ребра все еще напоминали о себе. Несмотря на мысленное обещание избегать лишних встреч, он медлил, ведь его последний прыжок в кусты окончился тесным знакомством с топью, чуть не стоившим ему жизни. Да и кроме куска сыра, которым можно было бы проломить кому-нибудь череп, у него ничего из еды не осталось.
Раньше, чем замешательство Джорри прошло, перед ним выросла гигантская вороная лошадь и едва не затоптала юношу, так и не сдвинувшегося с места. Высокий широкоплечий всадник что-то прорычал, осаживая животное, а потом обратился ко встреченному пешему с неприятной усмешкой:
– Мирта рэго, бэрэйнэр.
– Мирта каррэго воргхрахн, – подверг насилию свои голосовые связки Стенолаз, слегка поклонившись.
Маланиец показал зубы в улыбке. Волчьи зубы, подходящие волчьим глазам. Несмотря на это, лицо наемника стало несравненно мягче.
– Тэрэдор, – то ли спросил, то ли утвердил он.
Джорри знал, что когда-то давным-давно между Берией и Маланией существовала страна Тередия. Детей из Новых южных провинций Берии с ранних лет учили, что назвать себя тередийцем, даже в шутку, приравнивалось к государственной измене. А еще чуть ли не с пеленок тренировали рвать глотку этой маланийской фразой, значения которой никто, кроме наемников, не понимал.
– На реке Тики жил. В Ухарте, – кивнул молодой человек. То ли ответив на вопрос, то ли просто пояснив.
Великан разглядывал Джорри с благодушным любопытством, Стенолаз больше сосредоточился на огромном, пышущем жаром жеребце. Наемники были не любители говорить попусту, но юноша хотел отдалить момент, когда вновь останется один на один с бесконечным зеленым коридором. Он собирался похвалить чужую лошадь, но маланиец перебил его:
– Подвезти?
Наверно, любой другой человек похлопал бы своего огромного скакуна по шее и чванливо добавил, что «зверю не помешает дополнительная нагрузка» или «это чудовище тебя даже не почувствует». Но маланийцы лишних слов не бросали.
– Не в ругую торону, – вздохнул Джорри, мысленно застонав. В компании наемника ему вряд ли бы что грозило. «Интересно, чем вызвана такая щедрость? Я выгляжу настолько жалко? Или он уже вкрай задолбался общаться с людьми, пачкающими при нем штаны?» – Я же так дойду до Хуадад-Сьюрэс?
– Здесь. Одна дорога, – последовал лаконичный ответ человека, принявшего отказ с полным равнодушием.
– Эм, тречал еще кого? – спросил юноша, почти физически ощущая возвращение давящего одиночества.
– Чиро.
Джорри подумал было, что это обращение – так маланийцы называли мужчин, не владеющих оружием, – но продолжения фразы не последовало, и молодой человек догадался, что слово было ответом. Значит, желтоглазый видел не солдата, не наемника, не торговца – была бы охрана – и не посыльного, которые тоже чаще всего вооружены, а какого-то другого умалишенного, попершегося через лес. Чудно́ это.
– Понял, – ответил южанин. А потом, решив, что он ничего не потеряет, если спросит, заискивающе улыбнулся: – Едой, лучайно, не поделишься?
Маланиец заржал. И хотя это был веселый смех, вызванный так редко встречаемой у берийцев безобидной наглостью, звучал он очень странно. По спине невольно побежали мурашки.
– Норха, бэрэйнэр! – выкрикнул всадник между приступами хохота. Потом обвел лес могучей рукой: – Охоться!
Пожав плечами под этот странный смех, Джорри с сожалением отметил, что дальнейшего разговора не склеится.
– Ну, тогда… – Со вздохом отходя в сторону, юноша оттарабанил еще одну заученную фразу, но уже на своем родном языке: – Да не оставят тебя духи!
– Удачной охоты, тэрэдор! – подколол его на прощание наемник. А еще говорят, что у варваров нет чувства юмора.
Закашлявшись от пыли, поднятой ветром, когда жеребец рванул с места в карьер, Джорри пропустил, как всадник исчез за поворотом. Только удаляющийся стук копыт еще некоторое временя был свидетельством странной встречи.
Шаркая почти отвалившейся подошвой, Стенолаз побрел дальше. Несмотря на внутреннее сопротивление, он начал медленно утопать под волной воспоминаний. В восемь лет он впервые побывал на ярмарке в Стэржеме. Самое большое Перепутье Берии находилось почти на границе Южных и Новых южных провинций. Но тогда ему это казалось далеким-далеким севером.
Его поразило очень много вещей, и по возвращении он несколько дней никому не давал себя заткнуть. Внимательность в сочетании с любознательностью породили в нем бесчисленное количество впечатлений и вопросов. Одной из крайне удививших его вещей было то, что люди боялись маланийцев: уступали им дорогу, показывали оберегающие знаки вслед, менялись в лицах, если говорили с наемниками. Когда Джорри спросил у матери, почему так, она сказала, что, возможно, у этих людей не чиста совесть и они боятся, что чья-то месть придет с желтыми глазами.
Не избегающие бездорожья наемники, кто держал путь к Богатому заливу или возвращался оттуда домой, составляли три четверти редких гостей Ухарты – маленькой деревни, где родился и вырос Джорри. Молчаливые, непьющие, редко торгующиеся из-за цен на ночлег, не трогающие женщин, но без церемоний и переживаний о чужих моральных устоях предлагающие купить одну из приглянувшихся. Конечно, новостей о том, что творится в мире, у них узнать было нельзя, но зато всегда было интересно наблюдать за каким-то запомнившимся дикарем: за новыми татуировками и шрамами, за тем, вернется ли он домой, как всегда, примерно через шесть-семь месяцев и выйдет ли снова на промысел еще через один-два.
О, сколько барахла – бесценных сокровищ в то время – дети Ухарты теряли и выигрывали в спорах, чей маланиец дольше протянет! И сколько раз получали по шее за то, что забирались на чью-то крышу, чтобы в полном восторге подглядывать, если варвару взбредет в голову размяться. Несколько раз на памяти Джорри глупые девицы даже убегали с наемниками после такой выразительной игры мышц. А дважды он видел, как маланийцы выясняли отношения друг с другом: быстро, кроваво, совсем не так, как на тренировке. Ему навсегда запомнилось, как один великан швырнул другого, поломив стену сарая. И заплатил за нее позже.
Так или иначе, даже после жизни в Стэржеме во взрослом возрасте Джорри так и не понял, почему люди боялись маланийцев. Ведь, видят Боги, с наведывавшимися в его деревню берийцами всегда было больше проблем. Эти чаще всего были молодыми минами со свитой, разглядывающими чужие владения то ли с целью покупки, то ли – иногда – мародерства или поджога. Часто бухие вдрызг, распускающие руки, не гнушающиеся побить крестьян, голосящие о том, что большей дыры они не видывали.
Из-за того, какой «дырой» была Ухарта – лежащая в стороне от трактов и отделенная всего двумя десятками верст да рекой от проклятой Богами Малании, – такие гости были редкостью, но всегда запоминающимся неприятным событием. Так, в двенадцать Джорри второй раз в жизни ломал ребра, отстаивая честь сестры. Мать потом две декады ему вставать не разрешала, хотя было не так уж и больно и возмутительно скучно. Но еще через декаду он уже забыл о травме.
Болезненное жжение при поворотах, наклонах и глубоких вдохах, продолжающее его мучить, доказывало, что мать Стенолаза была очень мудрой женщиной и что после драки с Еремией ему следовало какое-то время поваляться, несмотря ни на что. На возникшие одновременно дорогие сердцу образы тут же откликнулась неприятная тяжесть где-то в груди. Пытаясь не дать развиться совсем уж горьким воспоминаниям, Джорри начал нарочито пристально глядеть по сторонам.
Дорога-тропа полого уходила куда-то вниз. Появились еще какие-то новые деревья с более рваными краями листьев. Засмотревшись на листву и отметив на одной из веток красивую вязь паутины, молодой человек попал ногой в чью-то нору и растянулся лицом вниз. С усталым вздохом уперся подбородком в ладони и, продолжая лежать на животе, задумался о своей судьбе. Имеет ли он право жаловаться Ватэро на то, что тот отгоняет от него ветры удачи? Или то, что он все еще не в кандалах, – неоспоримое доказательство благосклонности Богов?
Не найдя ответа, но наглядевшись на занятую вереницу муравьев, Джорри осторожно пошевелил лодыжкой и, не почувствовав боли, встал и отряхнул грязь с одежды. Продолжил путь, теперь смотря преимущественно вниз. Любопытные следы мелких лапок пересекали дорогу. Проследил за ними взглядом и увидел ягодки-синявки, торчащие из травы вдоль дороги. Не смог удержать улыбки.
С теплотой вспомнил о том, как в детстве стреляли ими через соломинки, как водянистые шарики легко лопались, выпуская сине-зеленый сок, окрашивающий кожу в цвет ядреного синяка. Пусть кто попробует заявить, что в него не попадали! Правда, такие «синяки» быстро исчезали от простого трения слюнявых пальцев. Пойманных на жульничестве заставляли съесть целую ладонь синявок, кисло-горьких и вызывающих такие колики, что потом по спинам всех, кто участвовал в каре мошенника, лихо проходились палками и было непонятно, кому в итоге оказалось хуже.
Погруженный в воспоминания Джорри резко замер, неожиданно поняв, что леса нет. Деревья мрачным массивом остались за спиной, а перед ним раскинулась не то что прогалина или поляна, но целая долина, полная травы и – юноша пригляделся, не поверив глазам, – коз. Тут же вернувшись под защиту стены стволов, он быстро сосчитал пастухов. Наверно, из всех «чиро», что он мог встретить, ему не удалось бы нарваться на бо́льших болтунов и сплетников, чем пастухи. Разумнее и безопаснее было бы дождаться ночи и пересечь долину незамеченным, но донесшийся до Стенолаза сквозь запах коз аромат еды не позволил этого сделать. Юноша медленно пошел назад, разглядывая траву в поисках синявок. У него родилась идея.
