Анастасия Егорова
Ромашки на крутых берегах
Женщина на мгновение замолчала, как-то странно посмотрела на него и вдруг села в кресло, схватившись рукой за сердце. Хрипло задышала. В комнату вбежала Таня, все это время испуганно наблюдавшая за странной сценой через открытую дверь. Александр растерялся, засомневался в собственной правоте, и как-то робко спросил у девушки:
– Лекаря позвать?
Та замахала на него руками, а ее мать стала теребить дорогое украшение на шее, сквозь слезы повторяя:
– Видишь, доченька, не верит никто, во всех грехах готовы обвинить… Не верят…
Саша потоптался на месте и, прошептав «простите», неслышно вышел из дома.
Куда теперь идти? Где искать правду? А главное, как явиться перед мужиками с пустыми руками? Что сказать?
Мысли в голове превратились в тяжелую наковальню. Нужно где-то взять деньги. Хотя бы часть. Но где?!
Он сначала решил все честно рассказать Назару, но в глубине души шевельнулась гордая мысль: «Не справился, мальчишка. Не смог».
Нет. Такого позора Сашка не допустит. Он что-нибудь придумает. Непременно.
На ярморочной площади, как всегда, бурлил народ. Запах рыбы и свежего хлеба сливался с криками торговцев, звоном монет. Важные купцы проходили мимо, поглаживая окладистые бороды.
К Саше подскочил нищий на костылях, вцепился узловатыми пальцами с черными ногтями в его руку:
«Дай денег, милок»
Юноша зачем-то вывернул карманы, вытащил завалявшийся пятак, отрешенно отдал несчастному. Теперь самому хоть на паперть вставать.
Сгустились сумерки. Ветер на Волге стал ледяным. Саша медленно брел по пустому берегу, не чувствуя ничего, кроме разъедающей тоски. Что-то придумать не получалось. Да он уже и не пытался. Никто не поверит оправданиям. Мужики, скорее всего, обвинят в воровстве… Он облокотился на ограду, наблюдая за темными холодными волнами.
Город опустел. Только на набережной толпа мужиков горланила пьяную песню. Скоро один из певцов, покачиваясь из стороны в сторону, подошел ближе, и Саша узнал нищего с ярмарки. Тот где-то потерял и костыли, и окровавленные грязные обмотки с ног. Белесыми глазами оглядел застывшего Александра, прошел мимо и хрипло запел с новой силой. Его голос утонул в нескладном хоре.
Саша опустил голову. Везде обман. Подлость. Зачем жить в этой ужасной несправедливости? Страшная мысль охватила его: а что если… исчезнуть… Как будто его, Сашки, и не было здесь, на этой земле. Сразу отпадут все беды и несчастья… Если не считать того, что артель так и не получит своих кровно заработанных денег. Если не думать, что станет с Марфой Семеновной, которой Назар за чаем расскажет о подлом исчезновении Сашки с крупной суммой… Интересно, а кому бы поверила она? Но все это уже не важно, потому что Саша будет далеко… В вечном мраке… Его передернуло. Липкий страх забрался под одежду, сжал сердце острыми когтями. Жар охватил лицо, а обжигающий холод сковал руки. И тут новая жуткая мысль пронзила его: а вдруг Там ничего нет? Совсем?!
Но матушка верила. И отец верил. И Дарья с Макаром. И они Там, наверное, вместе. И, наверное, счастливы…
А Сашка здесь в полном одиночестве.
А вдруг они ошибались? И жизнь есть только здесь и сейчас? А тогда нужно ли думать, как жить? Можно все… Мстить, убивать, обманывать, делать больно, самому обрывать течение жизни, хоть прямо сейчас… С лихорадочным ужасом он сделал шаг к темной воде.
А если нет? И эта жизнь – только начало, переход в бездонную вечность, где главный закон – Любовь!.. И непременно он встретит родителей, которые спросят: «А как ты жил на земле?»
В памяти скользнула страшная льдина. И одинокая лодка. И безмолвный крик в темное небо.
Куранты на колокольне собора словно разбудили Сашу. Он вдруг упал на колени прямо в прибрежную траву и обратился к Создателю: Он есть! И непременно слышит! Столько раз Он сохранял крошечную хрупкую жизнь! Значит еще не все. Не весь путь пройден до конца. Александр сквозь рыдания, подняв глаза к звездному куполу, рассказывал Ему, как родному человеку, о своих бедах и несчастьях. О своей одинокой жизни среди людей, о страшной пустоте…
Ярче загорались кроткие звезды. Ветер стих. Саша медленно перекрестился, отгоняя остатки липких мыслей. Обессиленно лег на траву и повернул голову. Прямо на него смотрел запоздалый полузакрытый цветок ромашки. «Тебя топчут, а ты снова и снова поднимаешься», – Александр погладил хрупкие лепестки и сам не заметил, как задремал. Проснулся снова от курантов. Часы пробили четыре раза. Как незаметно пролетела ночь…
И тут Саша вспомнил, что у Марфы Семеновны лежат часы его отца. Они дорогие. Хоть и не покроют всей суммы, которую надо отдать артели, но это уже хоть что-то! Нужно плыть на тот берег. Саша снова медленно перекрестился:
«Господи, укажи мой путь. Не оставь меня!»
И, покачиваясь от пережитых чувств, пошел ближе к храму.
В этот момент тишину раннего утра прорезал детский плач.
***
Танюшка не могла уснуть. Снова и снова она возвращалась к разговору с матерью после ухода Александра. Как только за ним закрылась дверь, Катерина Петровна Куликова, со злобой стуча по столу, выкрикнула:
– Весь в своего отца! Братца моего! Всю жизнь Сашка мне поперек дороги стоял! Он и любимый, и родной для всех! А я?! А я вечно во всем виноватая!
Барыня размазала по щекам слезы обиды и жгучей зависти, которая с детства не покидала ее.
– Его папенька покойный на руках носил, а меня не замечал будто! Сашка и жену себе под стать выбрал: такую же блаженную! Еще и не дворянского рода! Я уж думала, помер братец, жена его, размазня, сгинула. Заживу наконец! Дак нет! Сына успели родить! Чтобы он теперь мне всю жизнь испоганил! Не выйдет! Все по-моему будет!
Катерина с силой хлопнула по столу. Таня испуганно моргала, пытаясь понять, как этот статный удивительный юноша с пронзительным взглядом может испортить кому-то жизнь. А мать, немного успокоившись, продолжила:
– Я его сразу узнала. Как только увидела. Свалился племянничек на мою голову. Неспроста в город забрался, – она начала тяжело ходить по комнате, так, что задрожали стекла, – или судиться или отомстить хочет. Да плохо старается. Я скорее его со свету сживу, пока он не очухался.
Таня вжалась в стул и тихо спросила:
– За что? Он-то что такого сделал?
– Что сделал?! – загремела Катерина, – да все! Ты же видела, он сумасшедший! Прибегал сейчас, – Куликова тряхнула оставленным конвертом, откуда посыпались пустые бумажки. – Так ему и надо!
Она со злобой выдернула ящик стола, где в точно таком же конверте лежали деньги, и швырнула их дочери.
– Я для тебя стараюсь, – захлебываясь, кричала женщина, – чтобы у тебя все было! Зато, видишь, как твой дом дешево обошелся! – и уже спокойней добавила: – Пойдешь теперь мебель выберешь, какую хочешь. И платьев новых пошьем. И за границу с тобой поедем погостить к жениху твоему…
Тане вдруг стал противен этот французик, с которым они всего раз виделись в столице. И мебель, и платья, и туфли, – все, что раньше приносило радость, теперь померкло. Хотелось бежать куда-то далеко. От самой себя. Будто это она украла у честных работников деньги.
Девушка перевернула душную подушку. Легче не стало.
Она все думала об этом удивительном юноше. Если с ним что-то случится? Или может завтра он придет вместе со всей артелью требовать деньги? Тане стало страшно, но, с другой стороны, это было бы справедливо. Она готова сама сейчас бежать искать этих мужиков. Но где? Да и что скажет маменька? Ее Таня побаивалась.
Она и раньше знала, что у матери когда-то был брат, что до замужества Катерина Петровна наносила фамилию Голубева, и что злится она на загородную заброшенную усадьбу, которую так никто и не хочет купить…
Только бы с новоиспеченным кузеном все было хорошо. Даже грустно, что они родственники. Тане Саша понравился. Очень. Он какой-то другой, не как смазливые модники, которые то и дело крутятся рядом…
Что же с ним будет? Самые жуткие мысли так и лезли в голову. Танюшка вся сжалась под одеялом и вдруг вспомнила слова старой кухарки: проси помощи у Бога, у Него всего много. Украдкой девушка, не вставая с кровати, перекрестилась, и стала молить о спасении кареглазого юноши…
***
Александр с удивлением и страхом смотрел на крошечный попискивающий кулечек, лежащий прямо на холодных мраморных ступенях собора. Он готов был взять, согреть, защитить оставленного младенца, но боялся сделать ему больно или что-то сломать, будто это был не ребенок, а тончайшая хрустальная ваза. Наконец, с трепетом взял малыша на руки и стал бережно укачивать. Как в люльке. Ребенок ненадолго замолчал, а потом заплакал с новой силой.
– И что нам теперь с тобой делать? – вслух спросил Саша. Он даже представить не мог, как обращаться с таким маленьким чудом. Чем эти удивительные создания живут и почему все время плачут? Теперь точно надо плыть к Марфе Семеновне, она, наверное, знает. Женщина, все-таки…
Вдруг Александр с ужасом вспомнил, что денег у него нет совсем. Но зачем-то все равно стал спускаться к берегу. Он отдал молодому лодочнику свои сапоги, которые два года назад сшили знаменитые в городе Иванычи. Посмеиваясь, парень оглядел с головы до ног растерянного Сашу, прижимающего к груди ребенка.
– Куда собрался, папаша? У тебя дите есть хочет. Сам, что ли кормить будешь? – налегая на весла, поинтересовался он.
Кормить! Как-то Сашка об этом не подумал. Тут же он почувствовал ужасный голод. Поглаживая засопевшего малыша, пробубнил что-то невнятное. Перевозчик пожал плечами и замолчал.
Марфа Семеновна, увидев внучка, всплеснула руками:
– Где ж ты такое сокровище достал?
Саша сбивчиво рассказал, как нашел подкидыша на ступеньках храма.
– Вот те на…
Марфа удивленно пожала плечами и принялась разворачивать снова запищавший кулечек.
Она раскрыла на широкой лавке шелковую пеленку с белоснежной вышивкой, сняла кружевной чепчик с плачущей чуть пушистой головки, оглядела младенца.
– Девчушка, махонькая совсем, – с задрожавшей в голосе забытой нежностью заключила она.
Саша с робостью смотрел на малышку, которую уже мысленно удочерил. И вдруг, глядя расширенными, трогательно-детскими глазами сверху вниз на Марфу Семеновну, тихо спросил:
– А почему у нее волосиков мало? Она лысенькой будет?
Женщина рассмеялась:
– Да сам ты лысенький. Вырастут еще. Косы будем заплетать.
Погладила девочку по мягкому светлому пушку, а потом спохватилась:
– Есть она хочет, а мы тут с тобой лясы точим. Жди, я сейчас, – быстро накинула платок и выскочила на улицу.
Александр опустился на колени, поближе к ребенку. Со страхом дотронулся до крошечных дрожащих ручек и ножек. Даже удивительно. И это живой человек! С недоверием потрогал тонюсенький пушок на головке. Какие ж тут косы? Но даже если ничего не вырастет, он все равно уже любит эту девочку, которая теперь подарила ему смысл жизни.
Саша припомнил все события прошедшей ночи и с ужасом понял, что сейчас, наверняка, вся артель ищет его. Еще бы, ушел за деньгами и пропал… Надо скорее дождаться Марфу, попросить у нее отцовские часы и пулей лететь на другой берег. Хоть что-то . Остальное отработает. Даже если придется не есть и не спать.
Малышка снова громко заплакала. Теперь со страхом Голубев вглядывался в маленького человечка: что ждет впереди? Правильно ли он поступил, взяв беззащитного ребенка на свою тупиковую дорогу жизни? А что, надо было оставить все как есть? Бросить умирать от холода и голода?..
Невеселые думы прервала оживленная, помолодевшая Марфа. За ней вошла улыбчивая светловолосая женщина. На руках у нее был свой полугодовалый малыш. Ямочки на щеках так и играли у Дуняши, когда она говорила:
– Это кого же здесь кормить надо?
Она как-то странно посмотрела на вставшего Александра, сняла цветной платок, поправила светлую прядь, и, отпустив ползать своего мальчика, бесстрашно взяла на руки всхлипывающую малышку. Саша отвернулся, а когда девочка сладко зачмокала, успокоился и отвел в уголок Марфу Семеновну.
– Мне в город нужно. Срочно. Очень. Можно пока она у вас побудет?
– Сашенька, милый, ну конечно, поезжай куда надо. Мы тут справимся.
– А еще, – он понизил голос и стал ужасно похож на заговорщика, – можно я часы отцовские возьму.
– Спрашивать еще будешь. Бери, конечно, твое же.
Марфа принесла откуда-то завернутую в платок родительскую память.
– Только мне их продать нужно, – приблизив свое лицо к Марфиному, одними губами прошептал Сашка.
Женщина нахмурилась. А потом, с силой посадив его на стул, строго спросила:
– Ну, рассказывай, чего набедокурил.
Сашка сперва побледнел, а потом, то краснея, то снова становясь белым как снег, с волнением пересказал все, что случилось с ним за последнее время.
Со страхом поднял большие глаза на стоящую над ним Марфу. Та, смотря куда-то в сторону, покусывала губы. Ничего не говоря, на ходу украдкой вытирая мокрое лицо, вытащила небольшой сверток из резной шкатулки.
– Вот, возьми, – не глядя на Сашку, строго сказала она, – скопилось тут немного, гробовые себе берегла. Но тебе нужнее сейчас.
И с грустной улыбкой пригрозила:
– Хоронить меня сам будешь.
Александр поспешно стал повторять, что вернет при первой возможности, но та отмахнулась.
Горячо поблагодарив великодушную женщину, Саша заспешил на берег. Как только он вышел за порог, услышал, как Дуняша, все еще кормившая подкидыша, полушепотом спросила:
– Марфа, это кто у тебя?
Он чувствовал на себе взгляд молодой женщины, но, выбежав на улицу, тут же забыл о ней, мысленно готовясь к встрече с артелью.
***
В бараке был настоящий переполох. Еще вчера с наградой от губернатора за добросовестный труд на пользу городу вернулся довольный Назар. Мужики с радостным волнением предвкушали заслуженный отдых, с нетерпением ждали Александра с деньгами. Но время шло, а он так и не появлялся… Староста мрачнел, артельщики сурово молчали. Никто не мог уснуть. А рано утром Назар, сильно хлопнув дверью, отправился к Куликовой.
Тут мужиков, всю ночь ворочавших тяжелые мысли, прорвало… Громче всех возмущался разговорчивый Кузьма:
– Я сразу заметил: этот Сашка – подозрительный тип! Никогда с нами в кабак не ходил, брезговал, – размахивая руками, убеждал он других, – все сам по себе. Неспроста это. А теперь, видать, решил большой куш сорвать. Может и еще что у кого прихватил!
Артель знала о недостатке Кузьмы приврать и преувеличить, и в другое время мужики не восприняли бы его всерьез: Саша честно работал рядом с ними уже два года. Его всегда считали молчуном и тихоней. Но кто ж знает, что там в тихом омуте… И теперь он исчез с большими деньгами…
Дедушка Яков, к которому Сашка искренне привязался, умер полгода назад. Старик бы сейчас вступился за своего молодого друга…
А Кузьма, видя, что мужики почти не спорят, горячо продолжал:
– Ходил тут весь из себя да сам себе на уме. А помнишь, Тришка, у тебя рубль в прошлом годе пропал?
Всегда серьезный Трифон почесал большой ладонью затылок:
– Ну помню. Да я ж нашел его потом, – робко возразил он.
– А вдруг это Сашка тебе подкинул? Сперва взял, а после подкинул, будто так и былó? А у тебя, Михей, ложка пропадала, помнишь?
– Было дело, да только давно, – отозвался коренастый мужик, – Сашка с нами и не работал тогда… Да и сейчас может загулял просто… На общие деньги, – Михей мрачно сжал кулак.
– А почему с нами не гуляется? – поспешно вставил Кузьма. – А видали, как он барышню-то под ручку повел? А вдруг в сговоре они?! Подстроили, видать, чтоб им все деньжищи остались, а мы тут сидим на сухарях.
Кто-то из работников присвистнул:
– Ну, это уж ты загнул.
Мужики загудели, то ли соглашаясь, то ли споря, и вдруг разом замолчали. Только Кузьма, сильно размахивая, стоя спиной к двери, почти кричал:
– Правда-правда! Этот Сашка с нами и знаться не хотел, а с барышнями – здрасте-пожалуйста! Говорю вам, темная личность! Может он разбойник какой, скрывался тут у нас! Мы еще о нем услышим!
– Непременно, – громко и твердо прозвучал голос Александра в повисшей тишине.
Кузьма резко повернулся, как-то неловко сник, ссутулился, стараясь спрятаться от прожигающего темного взгляда Саши.
И радость, и страх, и недоверие разом отражались в глазах мужчин. Александр чувствовал это. Поспешно вытащил свои богатства. Часы он продать не успел, да и боялся нового обмана – решил оставить это опытному Назару.
– Вот, деньги принес, тут, правда, не все, – в голосе засквозило волнение, – еще часы можно дорого продать…
Михей вразвалку подошел ближе, потыкал пальцем часы:
– Не ворованные? – не глядя на Сашу, недоверчиво спросил он.
Александр вспыхнул. Все слова, тщательно подобранные заранее, моментально вылетели из головы. Пользуясь замешательством, снова влез Кузьма:
– А где ж ты, голубчик, всё остальное растерял? Еще, гляньте-ка, и сапоги пропил!
– Куликова не заплатила, – Сашка угрюмо съежился.
– Как не заплатила? А это тогда откуда?
Мужики сурово подходили ближе.
– Деньги одолжил. А часы отцовские, – под напором придирчивых взглядов вчерашних друзей Александр сделал полшага назад.
– Ты ж говорил, нету у тебя отца, помер давно, – снова ехидно уколол Кузьма.
Саша ничего не успел ответить, потому что Михей подошел совсем близко, почесывая тяжелый кулак:
– Постой, а зачем ты в долг брал, если, говоришь, Куликова не заплатила? Почему вчера сразу сюда не пришел, не рассказал? Что-то мудришь ты, парень. Или совесть замучила?
Михей говорил медленно, каждое новое слово подкрепляя ледяным взглядом.
Александр, почти прижатый к двери, хотел сначала рассказать все, как было. Но оправдываться перед людьми, которые тебе заранее не верят… Нет.
Он поднял на вчерашних товарищей темные глаза, наполненные еще не умершей надеждой. И молча опустил голову.
– Накинулись вороны на голубя! – послышался резкий знакомый голос Назара.
Он положил сильную руку на плечо вздрогнувшего Саши и грозно посмотрел на разом притихших мужиков.
– Эх, Сашка–Сашка, что ж ты вчера сразу не пришел? – милостиво улыбаясь, спросил староста, и не дожидаясь ответа, добавил: – Скажи спасибо барышне. Вступилась за тебя. Все как есть рассказала и деньги вернула. Вот так, братцы, – он показал толстый конверт, – а Куликова эта – страшный человек. Даром, что родня тебе.
Александр растерянно хлопал длинными ресницами. Теплая благодарность к Танюшке, которую он принял за модную пустышку, мешалась с вопросом: какая еще родня?
Довольный Назар сел к грубо сколоченному столу и рассказал все.
Катерина Петровна с порога заявила, что деньги отдала еще вчера вместе с распиской, а раз «этот шельмец не явился, значит уж растратил все и в бега подался». Совершенно потерянный, староста не знал что делать: часть материалов он покупал в долг, нужно расплатиться с купцами. Да и артель ждет заслуженную награду за работу… Он даже не заметил, как из дома Куликовой за ним выскользнула тонкая девичья фигурка. Только на соседней улице, где окна Катерины Петровны не могли до них дотянуться, услышал за спиной испуганное сбивчивое дыхание. Танюшка, с расширенными от тревоги глазами, умоляла его взять плотный конверт.
– Он ни в чем не виноват. Это все маменька подстроила, – выпалила девушка страшную для себя правду.
И сбивчиво рассказала растерянному Назару все, что сама знала.
– Только бы он был жив! – закончила она пламенную речь.
– Так что не забудь спасибо своей спасительнице сказать! – подытожил Назар, глядя на Сашку, закрывшего лицо руками. – А это, – он показал на часы и взятые в долг деньги, – верни туда, откуда брал.
Александр долго не мог успокоиться. Теперь уже от счастья. Тяжелый груз отчаяния рухнул и раскололся на мелкие кусочки. И только когда со всех сторон послышались такие родные добродушные голоса: «Не сердись на нас, прости, не со зла мы», он открыл лицо, умытое слезами радости. Вся артель стала похожа на гурьбу провинившихся мальчишек. Сашку окружили, подхватили на руки, стали качать, а он звонко смеялся, как самый счастливый ребенок. Наверное, впервые в жизни…
***
Таня сказала Катерине Петровне, что отправляется по магазинам вместе с приказчиком, но уже на улице отпустила его на все четыре стороны и медленно пошла по городу. Она и сама не знала, куда и зачем идет. То, что Александр вчера не появился в артели, не давало ей покоя. Девушка не видела никого, даже тех картинно стоящих у витрин модников, что делали ей «глазки». Ноги сами привели к высокой колокольне собора. Она подняла лицо к блеснувшим на солнце крестам.
– Только бы с ним ничего не случилось, – горячо произнесла Танюша вслух.
Тут она заметила по-праздничному веселую толпу и разглядела знакомых артельных мужиков. Это они! Громкой гурьбой стоят у храма. Среди довольных бородачей мелькнуло безусое молодое лицо, русые кудрявые волосы. Он жив! Улыбается! Он счастлив! С ним все хорошо!
Девушка собралась уже в обратную дорогу, но Александр заметил ее, отделился от толпы и легким шагом подошел совсем близко.
С братской любовью и даже какой-то нежностью взял Танину руку, обтянутую белой перчаткой:
– Спасибо вам, сударыня. Вы моя спасительница.
Танюшка залилась румянцем, и, стараясь не смотреть в его темные глаза робко произнесла:
– Ну что вы, меня не за что благодарить, – и дрожащим голосом добавила: – простите нас, если сможете.
– А вы меня.
Александру очень хотелось сделать что-нибудь доброе для Татьяны. Если бы не она… А он сначала считал ее пустой модницей…
Тут на колокольне ударили куранты. Точно, часы! Саша достал родительскую память и, ни секунды не раздумывая, вручил девушке подарок:
– Вот, возьмите. Это от моего отца. Твоего родного дяди, – незаметно для себя перешел на «ты». – Просто так. На память.
Сашу окликнули. Он еще раз сильно сжал хрупкие пальцы в тонкой перчатке и одарил Танюшку взглядом, полным безграничной благодарности.
Барышня медленно возвращалась домой. Радость смешалась с какой-то непонятной грустью, слезы сами текли из глаз, а руки сжимали часы Александра Голубева.
Катерине Петровне девушка сказала, что потеряла деньги где-то в городе, заступилась за приказчика: «Я сама его отпустила, он ни в чем не виноват».
После молча выслушала гневные слова матери и тихо удалилась в свою комнату.
***
Целый месяц Александр ни на шаг не отходил от своей крошечной дочки. Он даже думал уйти из артели, чтобы всегда быть рядом с ней. Но судьба решила иначе.
Как-то вечером довольный Назар снова постучался к Марфе Семеновне. Увидев Сашку с младенцем на руках, присвистнул и хлопнул себя по коленям:
– Это что же получается, наш пострел везде поспел? И не сказал никому? Ну ты даешь! А жену где же потерял? Что ж не познакомил?
Староста внимательно оглядел избу.
– Нет жены. Умерла, – зачем-то сказал Сашка и густо покраснел.
Ему хотелось, чтобы дочка была родной, а не подкидышем. А настоящая мать никогда не поступила бы так. Значит она умерла.
– Ну-ну, – Назар сел на стул, – а я по делу. Скоро снова строить начнем. Да и не абы что, – он поднял указательный палец, – храм! И, самое главное, тебе, Марфа, его будет из окошек видать.
Все сложилось само собой, Александр с радостью согласился: теперь и дочка Машенька рядом, и Марфа Семеновна, и артель. Да и дело хорошее.
А на следующий день после Назара на пороге появился Кузьма. С видом виноватого мальчишки он долго топтался у дверей. Александр не знал, что сказать гостю. Он давно не сердился на обжигающие колючие слова. С того дня, когда мастера узнали правду об обмане Куликовой, болтун притих. И почти совсем ни с кем не разговаривал. Наконец он брякнул новенькую пару сапог на пол и смущенно пробормотал:
– Ты не злись на меня, Сашка. Осел я. Ухи отрастил. И язык. А больше ничего. Уж не серчай, ладно?
Александр улыбнулся, хотел пригласить Кузьму за стол, но тот собрался уходить. Только показал снова на сапоги.
– Это тебе. По твоей мерке. Носи на здоровье.
Он сутуло повернулся к двери. Голубев догнал его и крепко обнял. Кузьма вдруг засопел, зашмыгал, и, вытирая угловатое лицо, простонал:
– Балда ты, Сашка. Гнать меня надо, а ты…
И, уже не сопротивляясь дружеским объятиям, по-детски заревел.
***
Летом каждый день к строителям приходила Марфа с «правнучкой» на руках, к обеду приносила гостинцы. Мужики замечали их еще издали:
– Твои идут, – подмигивали они Сашке.
Тот оставлял работу, поспешно спускался с лесов и бежал к дочке. Вся артель тоже не спеша подтягивалась к ним, вытирая пот с раскрасневшихся лиц. Они обедали, заигрывая с маленькой Машей, а девочка щедро делилась с ними своим радостным «гу-гу-гу».
Часто вокруг будущего храма собирались зеваки, но мужики давно привыкли не обращать внимания на пустую болтовню и непрошеные советы. Молодой архитектор знал свое дело, да и купец Емельянов, отдавший землю под строительство, тоже кое в чем разбирался.
А однажды в толпе строгих надзирателей появилась худенькая некрасивая девочка лет двенадцати. Она ничего не говорила, только огромными серыми глазами смотрела на будущий Божий Дом. Тонкие косы дрожали на ветру. Долгим взглядом проводила подошедшую Марфу, остановилась на Александре. Тот вылил на голову и руки почти целое ведро воды, смешно тряхнул мокрыми волосами, потянулся к Маше, и она, пока неуверенно, оторвала от земли крепкую ножку и сделала первый шаг. Саша рассмеялся, как ребенок, подхватил дочь и закружил. Заметив пристальный взгляд худой, плохо одетой девочки, он повернулся к ней и зачем-то сказал:
– Здравствуйте!
Она смутилась и убежала в толпу. Косички прощально дрогнули на узкой спине с торчащими лопатками.
– Ну вот, напугал человека, – Александр виновато вернул Машу Марфе и почему-то подумал: «Наверное, эта нескладная девочка превратится в прекрасную девушку. И она непременно очень хорошая. Но несчастная. Жаль, что не знаю, чем ей помочь».
Девочка больше не появлялась, и Александр почти не вспоминал о ней.
***
Вихрем пролетело несколько лет. Храм был почти достроен. Но в один из солнечных дней купец, Сергей Никифорович Емельянов, вернулся домой совершенно разбитый. Не обращая внимания на жену, закрылся в своем кабинете и долго сидел над бумагами. Должник. Несостоятельный должник. Как же так получилось? Сергей стукнул кулаком по столу. Сначала крючники взбунтовались, а потом… Да что там говорить. Деньги на строительство храма были взяты под залог имения. Нужно вернуть сто пятьдесят тысяч. А где взять их? Одни долги. Теперь заберут все, что осталось. Потом арест. Но это не самое страшное. Что станет с семьей? Как они? Куда? Кому теперь нужны?
Непрошеные слезы сквозь пальцы текли на стол, заваленный документами. «Господи, что делать? Ничего не могу, не оставь…» – прозвенело к голове колокольчиком.
А жена даже не знает ничего.
– Сереженька, чай будешь? – зовет тихо так, под дверью, как мышка.
Сергей Никифорович медленно поднялся, открыл дверь. Хоть последние дни рядом побыть. Поцеловал ее встревоженные глаза.
– Суши сухари, родная.
Женщина не сразу поняла, решила, что Серёжа шутит, но полный безысходности взгляд мужа объяснял все. Молча опустилась на диван, прижалась к нему и заплакала. Она догадывалась давно, что дела идут не очень, но полного разорения не ожидала. Сергей вытер жене слезы:
– Ничего-ничего. Что-нибудь придумаем. Жаль только, храм не успел достроить. Теперь забросят его…
Женщина ничего не ответила. Прижалась сильнее к родному плечу. Вот так бы всю жизнь не расставаться.
И тут в дверь постучали. Емельяновы переглянулись: неужели все?
Сергей Никифорович поцеловал дрожащую жену в лоб, медленно встал и направился к выходу. Провел рукой по резному дивану. Тронул кресло. Скользнул взглядом по белоснежной скатерти, самовару и тонкому фарфору. Это все будет жить теперь только в прошлом. Только в памяти.
Прощальный взгляд любимой, застывшей от ужаса, жене. Глубокий вдох.
Настойчивый стук повторился. Купец распахнул дверь.
– Сергей Никифорович, вам из окружного суда просили передать…
– Знаю, – сурово оборвал он, – я готов.
– Да нет, вы не так поняли. Вам просили передать, что ваши кредиторы отказываются от претензий в ваш адрес и берут вас на поруки.
Купец не сразу понял:
– Как отказываются? А как же сто пятьдесят тысяч?
Посыльный улыбнулся и почесал затылок:
– А мне почем знать? Велено передать. Вот я и передал. Отказываются. Заявления свои забирают. А храм ваш сами готовы достроить. И вас не бросят.
Сергей Никифорович, все еще не веря собственным ушам, бросился в суд. А уже вечером дрожащим голосом рассказывал артели о Божьей милости и человеческом великодушии.
Достроили храм на одном дыхании, а теплым октябрьским днем, после торжественного освящения и праздничного звона колоколов, тихо скончалась Марфа Семеновна.
***
По городскому парку не спеша прогуливался статный молодой мужчина. В его карих глазах то плескалась тайная грусть, то оживала юношеская радость. Темно-русыми волосами играл легкий ветер. Не одна барышня мечтала опустить свою головку на сильное плечо, прикоснуться к крепкой руке. Но эти руки и плечи были давно бесповоротно заняты: шестилетняя Машенька не отходила от отца ни на шаг.
Девочка заметила несколько красных роз, высаженных вдоль дорожки.
– Почему она такая колючая? Она же красивая?
Александр взял Машу на руки:
– Она так защищается.
И тут дочка, нахмурившись, спросила:
– А кто защищает ромашки? У них же совсем нет шипов?
– Их защищает любовь, – отец поцеловал девочку в веснушчатый носик и поставил на землю.
– Пойдем, покажу тебе, где растет много ромашек.
Вдоль набережной высыпало море белых полевых цветов. Машенька стала бегать от одной ромашки к другой, бережно трогала лепестки и что-то говорила им.
Александр присел на скамейку. После смерти Марфы Семеновны он ушел из артели, устроился секретарем к отставному генералу Кравцову. Вместе с дочкой их поселили во флигеле, а сейчас отпустили на заслуженный отдых.
Новая должность требовала одеваться по моде, и Александр, смеясь, теперь называл себя франтом.
По набережной прогуливались две барышни. Одна из них показалась ему знакомой, но он никак не мог вспомнить, где же их пути пересекались. Девушка была очень худенькой. Ее большие глаза прятались под густыми ресницами. Она шла тихо и просто. А рядом с ней важно вышагивала разодетая модница, которая явно пыталась добиться мужского внимания. Александр терпеть не мог этих смазливых барышень, которые умели только кокетничать и сбивать с толку пустыми разговорами.
Он заметил платок, упавший на дорогу, приподнялся со скамейки, но дочка опередила его:
– Простите, это не вы обронили?
Хрупкая девушка присела к Маше, о чем-то заговорила с ней. Ее голос был тихим, как весенний ветер. «Она тоже пережила какое-то горе», – промелькнула мысль.
Александр подошел ближе. Барышня встала и оказалась прямо перед ним. Где же, где же была встреча? Отчего так знакомы эти серые испуганные глаза? Она что-то хочет сказать, но не скажет. А вот ее подружка-вертихвостка уже что-то поет сладким голоском, как лисица из басни.
