Анастасия Денисовна Сокол
Всем пробудившимся посвящается. Разгадай загадку
Глава 0. Великая игра современности
– То есть ты не считаешь, что наш проект принесёт нам успех? – несколько задиристо отозвался высокий красавец, похожий на неземное существо, одетый в белоснежного цвета костюм нестандартного кроя, форму которого было бы трудно описать.
– Нет, что ты, я такого не говорила. Он очень…
– Ну?
– Очень… ну, ну да, пожалуй – спорный.
– В плане?
– Как ты, Сентенций, даже будучи режиссёром, можешь сыграть столь важную роль в развитии планеты, которая уже заселена существами, что были созданы великим архитектором? Ты жил другую жизнь, когда планета создавалась; следовательно, ты не знаешь её законов. Ты не способен – даже в рамках хорошо разработанного плана – прийти на чужую для себя планету и установить свои плавила. Я понимаю, что ваша задача – открыть портал и спасти жителей духовно, однако не каждый портал держится две тысячи лет, как планируемый вами. Ты подумал об энергии, которая потребуется…?
– Ах, ты сомневаешься в моём плане, – горячо перебил оппонент. – Поверишь ли, новый проект обещает быть грандиозным! – практически дрожал режиссёр от восторга. – При всём многообразии мыслеформ и мыслеобразов, что мне доводилось воплощать в реальность, при всём величии построенных моей командой проектов, ты не веришь мне? Поверь. Оно того стоит. Я не назвал бы, в отличие от других, себя лучшим режиссёром поколения, поскольку в нашей вселенной есть множество более старших арканов, нежели мой, но, тем не менее, советую вспомнить отзывы арктурианцев о проекте «Солнцелунной долины», к примеру, – там не было ни одного порицающего, хотя в проект во время его начальной задумки никто не верил. Если идеи есть, они должны – нет, они обязаны быть воплощены в реальность – если, разумеется, эти идеи несут пользу конкретному арктурианцу или народу в целом. Мёртвая идея – невоплощённая идея, отложенная в долгий ящик и горестно забытая за ненадобностью.
Девушка призадумалась, а после – молвила:
– А как же мыслеобразы, воздушные замки? Что это, как не идеи в их зачаточном состоянии? Существуют многие проекты, которые остаются на стадии мыслеформ и «чувствуют» себя прекрасно, при этом, заметь, принося пользу окружающим. «Солнцелунная долина» – лишь один из немногих воплощённых проектов, и, пожалуй, не самый грандиозный относительно некоторых, что были оформлены только в малозаметном энергетическом виде.
– Мыслеобразы и мыслеформы никто не отменял. Я не говорил, что их следует изгнать из нашего мира и сбросить в бездну, но тебе никогда не хотелось построить что-либо не только духовно, но и в материальном мире? Создать существ, подобных нам, и обучить их всему, что знаем сами? Научить их строить – в том числе и мыслеобразы, а не только материальные формы? Представь симбиоз мысленного континуума вселенной с чем-то материальным; связь мысленных потоков с материальными объектами и материальные – но не мёртвые, нет; живые тела, которые наполнены духовно. Представь, сколь странно это – живое тело, внутри которого обитает сильный дух, то есть ты или я, который направляет и подсказывает, и предостерегает от опасности, если таковая имеется, и позволяет всему организму развиваться и расти – расти духовно, в первую очередь. И таких существ – сотни, если не тысячи; тысячи младших братьев и сестёр, что родственны нам по духу.
– Ох, Сентенций. Я не хотела тебе напоминать, но…
– Но?
Молодой режиссёр уже знал, к чему ведёт Селена.
– Вспомни, только вспомни планету, родственную планете народа а’кхету.
Режиссёр смутился, потом – слегка побледнел, после – опустил взгляд.
– Ты знаешь, что эта миссия доверена именно мне как режиссёру из-за того несчастного случая. Я ничего сделать не мог, и последствия отразились на мне. То был не совсем я – всё-таки иная жизнь, иное тело, и только дух был мой. Я совсем ничего не помню – помнит, кажется, только великий архитектор. Знаешь… – режиссёр запнулся, опустив голову. Рядом с ним промелькнули едва заметные образы: светло-голубая планета посреди космоса, сотни разбегающихся мирных жителей, но, главное, – всепожирающий огонь, нахлынувший будто из ниоткуда. – Я верю, что новый проект – шанс всё исправить, понимаешь? – продолжил он тихо.
– Слушай, – грустно сказала Селена. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Режиссёр решительно тряхнул головой, отгоняя непрошеные мыслеформы.
– Родственные нам по духу люди поймут наш народ. Воспримут мою миссию.
– По духу, говоришь. Ну, а по крови? Неужели ваша команда собирается взаимодействовать с…
– Это вынужденная мера. Я никогда не рассматривал их как серьёзную угрозу проекту.
– Даже учитывая нашу уже прошедшую тысячелетнюю войну с ними?
– Даже да, – слегка смутился режиссёр.
– Ты же понимаешь, что это – ответственность. Я видела твой сюжет. Такое непросто провернуть, и в одиночку – помнишь, да? – в одиночку ты не справишься, даже если найдёшь себе родственные души в созданном конструкторами и великим архитектором мире. Пожалуйста, Сентенций. Подумай ещё. Воплощаться целиком, всей душой, на незнакомой планете может быть опасно.
– Я смел полагать, что моя позиция ясна, Селена. Я продолжаю проект.
* * *
– Так, это сделал, то сделал, и даже третий пункт в порядке… – неторопливо бормотал певучий мужской голос средней высоты. Обладателя этого голоса можно было застать склонившимся к изящному постаменту, заставленному различными неземными препаратами, склянками, пробирками, колбами и ретортами. Опишем его получше, поскольку прошлое описание для столь важной в этой книге персоны никуда не годится.
Это был мужчина – если его, это неземное существо, можно было назвать мужчиной – средних лет, чьи длинные волосы отливали бронзой, а лицо было благородно и величественно, словно бы мужчина являлся юным Аполлоном, сошедшим на эти земли с небес – впрочем, практически так оно и было. Он обладал бронзовой кожей, что была чуть прикрыта белоснежной тогой, и выглядел так потрясающе ясно, будто само солнце озарило своими лучами окружавшее его пространство. Он, условно говоря, и был Солнцем – то есть ответственно-уполномоченным за Солнце в соответствующей системе. Система благоволила ему – обустройство новой планеты не заняло у вседержителей так много мысленных сил, как ожидалось по прогнозам, и теперь режиссёр, счастливый из-за того, что остался наедине с собой и со своими мыслями, по крупицам собирал нечто совершенно новое – собирал историю для новоявленного мира, которая позволила бы ему выйти на новый уровень духовного развития.
Мир этот был не столь большим, сколь огромны были звезда и планета режиссёра – Арктур и планета народа а’кхету, но, однако, достаточно объёмным, чтобы умещать в себе всё то, что мечтал увидеть живущий на звезде уже десятки лет режиссёр: и зелёные луга, и лес, и поляны, наполненные солнечными лучами, словно объемная нежно-зелёная чаша, и величественные объекты, называемые горами, что вздымаются к облакам, к самым вершинам, и нежно-кристальные озёра, что отливают зеленью на солнце, и моря, и океаны, полные чистой, лазурной воды. Мир был не таков, как неотцветший холёный мир режиссёра. Он был чист и свеж, и притягателен; он был истинно новым.
Режиссёр склонился над миниатюрной копией системы и протянул мыслещупальца к планете, на которой было много воды, которая аккумулировала бы энергию, а суши, по сравнению с ней, – совсем чуть-чуть, так, только на поверхности. Сценарная история для развития этого мира – ответственность режиссёра – была практически написана и уже даже одобрена архитектором.
Он знал, что был одним из лучших среди конструкторов историй. После двухсотлетнего обучения взаимодействовать с мыслеобразами на новой для него планете кое-чему да научишься, вот и наш герой, отучившись в мыслесеминарии, потом в мыслеконсерватории, потом на специальных открытых занятиях для существ, желающих научиться взаимодействовать с энергией, потом на… в общем, он был одним из образованнейших существ своего времени – и, при этом, блестящим конструктором, строителем, оратором, мыслеобразователем и, минуя перечисление ещё десятка других профессий, – конечно же, режиссёром.
Режиссёр обхватил огненную проекцию планеты полупрозрачными световыми мыслещупальцами, формируя лес на одном из континентов. Стоит только засеять эти земли, подождать несколько десятков лет – и материк будет заселён духами леса. Сентенций настолько сосредоточился на этом деле, что не замечал того, что происходит вокруг него, в просторной зале-комнате из белого воздушного материала, сверху донизу заваленной различными колбочками, скляночками, полками с препаратами. А под потолком творились невероятные чудеса: помещались разнообразные модели деревьев и фантастических растений с переплетающимися ветвями, и помещались увеличенные – или реального размера, если считать относительно этой планеты – модели насекомых и маленьких зверьков, сделанные из воздушного материала наподобие твердого латекса, который будет изобретён на Земле много позже.
Мысли режиссёра текли плавно, размеренно, создавая уютную атмосферу для сотворения нового мира. Гармоничные потоки сливались и скручивались, а постоянное вращение мысленных лопастей размешивало мысленные течения, расслаивая их на множество маленьких речушек и ручейков, плавно текущих, не замирающих, а сливающихся в единые потоки, чтобы потом снова расслоиться в вечном течении мысли.
– Слушай, будешь торчать здесь до ночи? – вывел режиссёра из размышлений женский мысленный голос, неожиданно и бесцеремонно ворвавшийся в плавный поток мыслей режиссёра и разбивший его, словно ледокол, разбивающий льдины на море. Режиссёр не любил, когда вмешивались.
– Ну мам. Я работаю.
– Хватит, наработаешься ещё. Иди хоть, погляди, что сотворили эти безобразники к открытию вашего проекта, – ответил голос. Рядом материализовалась проекция его матери – уже немолодой, но не стареющей тысячелетней женщины, окаймленной неземным ореолом вокруг головы.
Режиссёр, ещё немного помоделировав, а после – собрав мысленные потоки воедино, медленно вышел из своего рабочего пространства, направляясь к группе существ, что стояли рядом с огромным постаментом, не закрывающим, однако, солнце.
– Братья мои! Приветствую вас, – еле заметно склонил голову режиссёр перед всеми присутствующими, что являлось стандартной процедурой приветствия для их мира.
– Здравствуй, Сентенций, – мысленно отозвался кто-то из вышеупомянутых «братьев». – Погляди-погляди, ты как раз вовремя, – с этими словами мысленно говоривший обвёл рукой всё великолепие, представшее перед нашими героями.
А посмотреть было на что: неземная установка уже была готова к запуску, и шарообразные кабины пилотов, которые должны были мысленно управлять этой махиной, отсвечивали белоснежно-лазурным цветом под лучами палящего солнца. В середине композиции красовался шпиль, который выбивался на ландшафте среди низеньких кустиков и деревьев, словно грандиозная пика, вздымаясь вверх чуть ли не до самых звёзд, что были видны даже днём, поскольку атмосфера была разреженной. Окольцовывали композицию титанические концентрические круги, которые – так же, как и кабины пилотов, – отливали белым светом, заполонившим всё пространство вокруг. Арктурианцы помещались чуть поодаль, совершенно теряясь на фоне установки, которая не могла не вызывать восхищения, обожания своим величественным видом. Крошечные фигурки неземных существ, хотя и были одеты преимущественно в белые костюмы, всё-таки уступали этому всеневероятному коллайдеру по заметности и цветовой значимости. Вокруг установки были поля, поля, поля, потом – луга, луга, леса и – где-то там, совсем вдалеке – помещалась призрачная проекция воздушной, плавающей в дымке городской полосы, что парила над землёй, будто коса.
Режиссёр перевёл дух.
Он много раз видел всё это, но каждый раз, неизменно, эта панорама вызывала у него одни и те же чувства, которые захватывали и захлёстывали его с головой: восхищение проделанной работой, любовь к выбранному делу и, конечно, гордость. Гордость за себя, за других существ, что участвовали в проекте, и за род в целом.
Режиссёра можно было назвать истинным патриотом, пожалуй. Но патриотом не в том узком и непривлекательном смысле, в каком обыкновенно трактуется это сложное в плане оттенков значений слово, а патриотом духовным – радеющим за дух рода, за его целостную интеграцию с общими потоками космоса. Не смейтесь; некоторым людям не понять, наверное, всей той полной картины, которую бедным человеческим языком пытается описать автор. Только тот, кто раскрыл свой духовный потенциал в полной мере и дорос до создания чётких, конкретных, а не расплывчатых мыслеобразов, как режиссёр и его коллеги, мог вдохнуть полной грудью на поприще создания мысленной информации, которая помогала воплощать проекты в реальность. Давайте подождём запутавшегося автора. Что значит – в реальность, если реальностью являлись и мыслеобразы в том числе – по крайней мере, они были настолько чёткими, настолько осязаемыми, что с ними, разумеется, тоже можно было работать? Как ни странно, всё-таки реальность и поле мыслеобразов очень сильно различаются – особенно для народа а’кхету, который, в основной своей массе, умеет взаимодействовать с мыслеформами мастерски. Сам по себе мыслеобраз – это не материальный, а состоящий из энергии, видимый подготовленному глазу объект, с помощью которого можно создать любые конструкции – от историй, рассказанных только в виде таких вот энергетических, воздействующих одновременно на все органы чувств, не исключая и эмоции, потоков, до постройки иллюзорных зданий, которые постепенно заполняются материей различного характера, приобретая конкретные очертания и тем самым становясь настоящими сооружениями, в которых возможна жизнь. Люди в мире народа а’кхету практически не строят, не создают текстов, не работают с образами из трёхмерного пространства руками – для этого существуют мыслещупальца или – напрямую – воздействие разума. Мыслеобразы, в целом, – удобная вещь.
Режиссёр любил их с самого детства. Он надавил на мысленный рычажок у себя в голове и оказался в прошлом – если бы время, разумеется, имело границы, а не размывалось сплошной, циклически бесконечной лентой мёбиуса, имеющей столько сторон, сколько частиц во вселенной – то есть бесконечное множество. Ещё в общей наставнической, когда юный Сентенций строил мыслеобразы лучше других и черпал энергию космоса более умело, чем другие, несмотря на свой небольшой, по меркам арктурианцев, возраст, талант героя был замечен, из-за чего он и был определён великим Абсолютом в режиссёры – то есть в когорту тех, кто работает со временем, растягивая его и сжимая в своих историях так, как ему вздумается. Истории – огромный потенциал для работы со временем даже для тех, кто, по печальному стечению обстоятельств, не владеет магией космических сфер, не воспринимает эту музыку так, чтобы управлять ей, и не ведает высших космических истин, диктуемых Абсолютом. Только представьте: пока повествователь рассказывает историю, время для слушателей может сжиматься до мельчайшей частицы или растягиваться до бесконечных величин, становиться гибким и пластичным, словно воск или масло, или словно пластилин, с помощью которого можно придать истории любую, даже самую незаурядную, фантастическую форму – облечь её в нечто невероятное (не обязательно сказочное), но – то, что заставит даже не самых благодарных слушателей, чьи нервы на пределе, содрогаться от ужаса или возноситься на небеса от счастья вместе с персонажами рассказанной повести.
– Как тебе всё это? – вывел режиссёра из беспространственного состояния мысленный голос одного из тех, кого режиссёр назвал братьями.
– Это… потрясающе. У меня нет слов.
– Как, – в притворном ужасе отозвался первый мысленный голос. – Сентенций – великий сказитель, маг, профессиональный оратор, специальность которого – рассказывать истории, и у него – у Него нет слов!
– Ты – любишь – шутить, – несколько раздражённо ответил Сентенций – слава богам, что не вслух: отвечать вслух в этом мире – моветон. – Но, если тебе хотелось испытать моё красноречие, то, пожалуй, я предоставлю тебе такую возможность.
– Начина-а-ается…
– Тихо, тихо; это же мыслесоревнование между Сентенцием и Верилием…
– Давненько такого не было.
Соперники, словно два ястреба, начали кружить друг рядом с другом по практически круглой площадке, которая освободилась между двумя нестройными рядами арктурианцев. Один из них – этих драчливых азартных трудоголиков, любящих неадекватный культурный отдых – запел в саркастичной манере. Запел, разумеется, мысленно, на разные голоса и с оркестром, не используя голосовые связки, а используя энергию и музыку сфер. Если бы у этой странной песни были обыкновенные слова, их смысл – в нестройном переводе, в силу возможностей автора, разумеется, – можно было бы транслировать земным людям примерно следующим образом:
СЕНТЕНЦИЙ
– Ты зовёшь Сентенция «великим».
Знаешь, чтоб «величия» достичь,
Быть не нужно богом многоликим,
И не стоит на себя вериги
Высших истин вешать,
и постичь
Не обязан ты любые мыслеформы;
Пусть, однако, это входит в норму —
Складывать из образов картины;
Я не против; лишь бы был единый,
Чёткий, лаконичный стиль,
Что позволит роду плавно
Не зачахнуть, превратившись в пыль.
Знаешь, в чём «величие» таится?
Если брать мой голос в счёт,
Я б ответил прямо: нет, не в лицах,
Коим должности дают почёт;
Нет, не в замках – даже в мысли, —
И не в юном, чистом теле,
И не в том, что преуспел в беде,
А в любом прекрасном деле —
В творческом труде.
ВЕРИЛИЙ
– Ты ограничиваешь, Сентенций.
Преувеличиваешь, Сентенций.
Ты, знаешь ли, сам не особенно чист,
И, говоря без изъянов,
Сам-то не больно-то свеж и лучист,
Хоть и за Солнце ответственен.
Прожил ты много бурьянов,
Выдержал сотни обманов,
Но всё равно безответственен.
Говоришь, что труд, и непременно
Творческий особенно приятен?
Как же те, кто неизменно
Трудятся, не избегая ссадин;
Кто не победил, как мы, болезни
И не смог бы в миг сложить сей песни?
Это ли труд творческий, позволь?
Может быть, у них такая роль —
Мучиться и корчиться от боли,
Если мыслеформить им сложней?
Жить, как стадо бездуховных дикарей?
Если так, я не приемлю этой роли.
–
После: величие гор и морей
Ты не берёшь в расчёт.
Как же величие новых идей?
А поколений счёт?
Или величие жизни чужой,
Или стезя борца,
Кто в беспросветной трясине людской
Свет раздобудет? С лица
Сползает улыбка, когда говоришь,
Что есть одно величие лишь,
Что герои зовут
«Творческий труд».
Раздался одобрительный мысленный гогот аудитории. Сентенций задиристо и весело обвёл присутствующих взглядом, готовый отбить атаку.
СЕНТЕНЦИЙ
– Пусть твой язык не столь красив,
Придраться ты горазд.
Отвечу я на твой мотив
Своей когортой фраз.
Ты обращаешься ко мне
Ad hominem, позволь;
Послушай, разве в споре есть
Такая точно роль?
Уловки ты прибереги:
Есть множество глупцов,
Кого запишешь во враги —
Уловка – враг готов.
Теперь к ответу на вопрос
О творческом труде.
Я, каюсь, подаю запрос
О том, что быть беде,
Коль скоро в споре двое
Не поняли друг друга.
Идут они по кругу,
Спеша сказать обидных
Пару фраз.
Героев незавидных
Разнять готов,
И не приемлется отказ.
Ты описал, Верилий,
Множество трудов —
И труд рабочего,
И труд того, кто болен,
Того, кто жизнью этой недоволен.
Скажи, Верилий,
Ты ведь был готов
Назвать всё это творческим трудом.
Всю лирику отложим на потом;
Уверен ты, что в этом прав?
Позволь, я укрощу твой нрав,
Сказав: «Едва ли этот труд
Все творческим зовут».
–
Теперь, смотри, идём вперёд:
Ты говоришь, я не беру в расчёт
Величие морей и гор, идей,
И жизни, и борца, чего ещё? Людей.
Позволь, начну сначала я:
Ты помнишь, горы и моря —
То результат труда,
Как и идеи, что всегда
Хранили отпечаток лет,
Вселяли в души свет.
А жизнь? Зачем она дана?
Она величием полна,
Бесспорно; здесь ты прав;
Но – вот вопрос – уйми свой нрав —
Не смог бы творческим трудом
Назвать саму ты жизнь?
Я поясню: как знать – потом,
Возможно, – ты держись, —
Лет через триста иль пятьсот
Иначе будет, а пока
Творишь – и ты наверняка —
Свой каждый день,
Считая всякий оборот
Планет вокруг оси.
И прочие, кого спроси,
Как ты, творят века, года,
Не замечая иногда.
–
Но что же про стезю борца
И про улыбку, что – с лица?
Пускай и круты виражи,
Улыбку. Ты. Держи.
Аудитория взбунтовалась. Теперь её симпатии были явно на стороне Сентенция.
ВЕРИЛИЙ
– Ты молодец. Ценю твой нрав.
Разбил чужие аргументы.
Но я бы не сказал: «Ты прав»,
Тем более – сейчас, моментом.
На всякие тирады
Найдётся свой ответ.
Я уточню: ты полагаешь,
Помимо всяких прочих бед,
Что всё, что окружает нас,
Есть творческий труд.
Это так, без прикрас?
СЕНТЕНЦИЙ
– Да, это так, упрощая.
Но ты концы оставил фраз,
Которые закрою тут.
ВЕРИЛИЙ
– Не бойся брошенных концов,
А бойся смыслов без венцов.
И вот…
– Эй, бездельники! За работу! – раздался громогласный мысленный голос откуда-то сверху. – Ваша дуэль – это, разумеется, высшее проявление искусства, но у нас есть проекты поважнее и помасштабнее.
Сентенций и Верилий подняли головы. Великий архитектор спускался к ним по воздуху. Сентенций и Верилий слегка оробели. Толпа рассеялась (или разбежалась), будто её и не было. Сентенций и Верилий тоже решили разбежаться, но…
– Сентенций! – Сентенций как раз уже начинал движение быстрыми-быстрыми шажочками к рабочему павильону, когда его окликнул голос. – Прошу, умоляю, требую: подойди ко мне. Есть разговор.
Сентенций с досадой оглянулся, мысленно молясь и прикрывая мысли, чтобы его не особенно серьёзно отчитывали за отлынивание от работы. Верилий, тем временем, убежал.
– Как дети малые – а ведь более пятисот лет каждому. Как жить-то ещё не надоело, м? – шутливо начал великий архитектор.
– Позвольте, это только начало жизни: ещё предстоит очень много сделать и воплотить; ещё столько проектов и планов, что дух захватывает. Умирать я пока точно не собираюсь – по крайней мере, в этом мире.
– А, – отозвался великий архитектор. – Ты о своём сюжете. Точно. Всё это обещает быть фееричным. Но помни: никто – даже режиссёры – не могут с уверенностью знать, как будет развиваться сюжет.
– А вы? – не удержался Сентенций. И пожалел.
– А мы, – ответил великий архитектор, улыбаясь, – мы будем пристально следить за вашими успехами, юноша.
– Точно. Я ожидаю, что мой проект принесёт свои плоды и что чистый дух будет способен распространиться и на этой планете тоже. Стоит только открыть соединяющий планету и космос портал, и…
– Ах, да. Я верю, что мы правильно уловили запрос планеты на оживление и одухотворение.
– Я полагаю, она выбирала мудро и в итоге сделала шаг – пока робкий – в сторону духовного развития.
– Что ж. Я давно этого ждал, – улыбнулся великий архитектор.
* * *
Сквозь мысленный портал Сентенций рассматривал новую планету, дизайн которой был создан великим архитектором задолго до появления Сентенция на Арктуре. Теперь Сентенцию предстояло обитать там некоторое время – всё то время, пока портал в высшие миры не будет открыт, все лютые перипетии сюжета, сотворённого им сложным и запутанно-героическим, не будут отработаны, сюжетные арки – закрыты, все нужные второстепенные персонажи – убиты или воскрешены, а главные герои – изменены под влиянием времени. Сентенций не боялся, о нет; единственное, чего мог бояться наш герой, – это то, что некие силы – в том числе и силы иных цивилизаций – могут вмешаться и замедлить осуществление грандиозного режиссёрского плана. Над другими цивилизациями Сентенций был, однако, не властен, но именно ему выпала эта грандиозная миссия – власть над сюжетом на новой, ещё относительно молодой планете, которая выбрала путь света. Сентенций помнил ту планету, на которой он был правителем долгие годы до этого. Он помнил, что случилось тогда – многие тысячелетия назад. Он знал, что на новой планете его могли бы счесть богом.
Позвольте, читатель, прервать на мгновение мысленные потоки нашего героя и взглянуть поближе на планету: планета была поистине чудесной. Сказочной. Она переливалась голубыми, изумрудными, пурпурными оттенками; изобиловала контрастами; то, что Сентенций назвал бы «материками», отливало тёмно-зелёным цветом и окаймлялось по контуру бирюзовыми нитями морей и океанов, изобиловавших флуоресцентными водными каналами, что были видны даже сквозь мысленный портал. То тут, то там зажигались огоньки-звёзды: то была жизнь планеты, которая дышала лучезарной магией сфер космоса; то были те самые электрические разряды, о которых так метко – неожиданно для себя самого – выразился Сентенций. Словом, планета не была мёртвой грудой камня, состоящая из а) ядра, б) оболочки и в) земной коры, как учат в старых серых пособиях и методичках; о нет: планета дышала. Жила.
– Сентенций! Мы готовы, Сентенций? Готовы? – мысленно воззвал великий архитектор.
– Разумеется, – отозвался мужчина.
Он сделал шаг —