Анастасия Чудова
Иероним Босх

Живописное наследие Босха ограничено довольно узким кругом тем. Главное действующее лицо его произведений – само человечество, шествующее по мрачному пути сквозь дебри греха и разврата. Частые обращения к темам Страшного суда и адских мук указывают на неизбежность для большей части человечества вечного осуждения. Однако пессимистический взгляд автора оставляет место и для надежды – она проглядывает в произведениях, посвященных отшельникам, или в сценах Страстей Христовых: лишь примеры созерцательной жизни святых и размышления о крестной жертве Христа дают возможность избежать зла, пронизавшего общество. Лишь с этой точки зрения фантасмагорический мир Босха приобретает завершенность и понятность вопреки причудливости символов и знаков.

Составляющие в образном мышлении Босха

Нидерланды перед страхом наводнений

Родной город Босха официально стал голландским в 1648 году после политического признания Голландии (Республика Соединенных провинций, с 1815 года – Королевство Нидерландов), а в XV–XVI веках историческая область Брабант входила в состав владений сначала герцогов Бургундских (1430–1477), затем Габсбургов (с 1482-го). Но каковы бы ни были границы территориальных владений, уже в Средние века стали сказываться географические различия между северными и южными землями. В отличие от юга Нидерландов (Фландрии с ее богатыми торговыми городами Брюгге, Гентом, Антверпеном) северные провинции (с такими центрами, как Бреда, Хертогенбос) жили в постоянном напряжении и крайней неуверенности, преследуемые кошмаром наводнений. Борьба с морем и огромные усилия, которые необходимо было прилагать для контроля над приливами и отливами, во многом определили историю и ландшафт Голландии. Всю страну пронизывала сеть каналов, по берегам которых стояли ветряные мельницы. Начиная с XIII века возводились плотины, и тем не менее море зачастую одерживало жестокий реванш. Население Нидерландов («Nederlanden» – «низовые земли») надолго запомнило страшную ночь накануне праздника святой Елизаветы, 18 ноября 1421 года, когда наводнение в дельте Рейна унесло жизни почти сотни тысяч человек. Это позволяет понять, почему в культуре и искусстве Голландии угроза водной стихии осознается как бич Божий – устрашающее наказание, ниспосланное Богом за грехи человеческие.

Предшественники Босха

После высочайшего расцвета нидерландской живописи в творчестве мастеров, работавших в первой половине XV века в городах Фландрии (Ян Ван Эйк, Робер Кампен, Рогир ван дер Вейден), к концу столетия наметился подъем и в искусстве северных провинций (будущей Голландии). Художники этих земель продолжали следовать традиции утонченного и скрупулезного воспроизведения зримого мира, характерного для предыдущего поколения мастеров заальпийского Возрождения. Многие из нидерландских живописцев известны лишь под псевдонимами, поскольку о них нет точных сведений: чтобы реконструировать творчество таких мастеров, выбирается наиболее характерная работа, вокруг которой методом стилистического анализа выстраивается весь ряд произведений художника.

Народный фольклор как источник вдохновения для писателей и художников

Народный фольклор – важная составляющая многоплановой культуры европейского Средневековья. Пестрота, яркость и невероятная фантазия народной культуры XV–XVI веков дополнялись интересом к всевозможным пословицам, поговоркам, загадкам, притчам и легендам. Процессии, пышные зрелища и шествия были очень популярны в Нидерландах – и официальные, и карнавальные (как «уравновешивающий» парафраз официальных). Ежегодно проводились Праздник осла и Праздник дураков, а на Масленичный вторник переодетым горожанам предоставлялась освященная обычаем возможность отбросить правила, регулировавшие жизнь городского сообщества, и они разыгрывали действо «Корабль святого Рёйнерта» (карнавального «патрона» пьяниц). Из этого источника черпал материал Франсуа Рабле, издавший в 1532 году книгу «Пантагрюэль» под видом продолжения популярного лубочного романа о великанах, а позже три книги романа «Гаргантюа и Пантагрюэль». За необузданной фантазией и внешне хаотичной композицией – под стать картинам Босха, а позже Питера Брейгеля Старшего – скрывался универсализм гуманистически открытого, несокрушимо-жизнерадостного мировоззрения. В 1500 году появился сборник изречений и поговорок древних писателей «Adagia» («Пословицы»), составленный и прокомментированный Эразмом Роттердамским. Этот величайший ученый-гуманист создал систему нового богословия – «философию Христа», раскрывавшую нравственные обязательства человека перед Богом. «Христианский гуманизм» Эразма противостоял и обмирщению церкви, и фанатизму протестантов.

«Новое благочестие»

Кроме фольклорной составляющей в образном мышлении Босха важную роль сыграла религиозная мораль, определявшая весь строй духовной литературы позднего Средневековья. В XV столетии широкую известность получила книга «О подражании Христу», написанная ученым монахом Фомой Кемпийским. Знаменитый трактат, текст которого без конца переписывали и издавали, хранится в Антверпене (датируется не позднее 1427 года). В нем ясно изложены общехристианские истины и мораль (с добродетельной жизнью на общее благо), обоснована необходимость глубокого обновления религиозной жизни и сформулированы основы нового, индивидуального благочестия. «Devotio moderna» («новое благочестие»), как религиозное течение, было внутрицерковной попыткой реформирования духовной жизни; не получив реальной поддержки со стороны Ватикана, оно стало аккумулятором идей протестантской Реформации. Аскетизм и смирение – основные лейтмотивы книги «О подражании Христу». Мир во зле лежит, и только подражание жизни Христа может даровать человеку вечное блаженство. Живописцам Фома Кемпийский советовал помещать новозаветные события в среду повседневной жизни и даже наделять евангельских персонажей чертами известных людей, дабы усилить сопереживание верующих земному, крестному пути Христа. Это отвечает чрезвычайно достоверному характеру религиозной живописи XV века, наполненной жанровыми чертами. Красочно описывавшиеся проповедниками муки Христа-страстотерпца получают широчайший отклик в изобразительном искусстве, способствуя, в частности, распространению образа униженного, страдающего богочеловека («Ессе Homo» – «Се человек» и сюжета «Мертвый Христос» – «Муж скорбей»). В мировоззрении культурной среды, сформировавшей Босха, причудливо смешались традиционные народные верования и идеи гуманистов, духовная практика всевозможных «братств» (например, весьма влиятельного в Нидерландах и Северной Германии Братства общинной жизни) и наставления проповедников – приходских священников и странствующих монахов. Мистицизм и страх перед неведомым, высокое духовное напряжение и суеверные предрассудки – все это образовало нерасторжимый сплав в сознании людей той эпохи.

Что читал Босх

Близость к книжной традиции Средневековья проявилась у Босха в самой его неисчерпаемой фантазии: достаточно увидеть насколько фантастичны дролери или маргиналии на бордюрах готических рукописей. Правда, «интонация» этих превращений у Босха меняется, что говорит о радикальных переменах в духовной атмосфере эпохи. Кроме Библии Босх, наверняка страстный книгочей-интеллектуал, мог читать в те времена труды Августина и Альберта Великого, проповеди Дионисия Картузианца и «Зерцало вечного спасения» Яна ван Рюйсбрука (оба – выразители идей «Devotio moderna»), «Паломничество человека» Гийома де Дигюльвиля («Pelerinage de Vie Humaine», 1330–1331, Харлем, 1486), «Искусство умирать» («Ars moriendi»), «Корабль дураков» Себастьяна Бранта. Кроме того, в его библиотеку наверняка входили жития святых, особенно Святого Антония; «Золотая легенда» Иакова Ворагинского; а также книги мистиков, в частности «Видение Тнугдала» («Visio Tungdali»: Герард Лемпт, Хертогенбос, 1484); «Молот ведьм» Генриха Кремера и Якоба Спренгера («Malleus maleficarum», 1-е изд., Кёльн, 1487). Из-за такого множества различных «влияний», прошедших сквозь призму образного мышления и необыкновенной фантазии художника, творчество Босха предстает подлинным синтезом сложной духовной проблематики эпохи.

Тревоги, секты, ереси и страх перед концом света

Предположения относительно характера религиозности Босха, весьма скудно подкрепленные документами, делаются обычно на материале сложной духовной жизни Европы конца XV столетия. Характерное для того времени переплетение предрассудков, еретических идей, мистических порывов, проповеднического азарта странствующих монахов и представителей всевозможных религиозных братств указывало на активный поиск духовного обновления. Помимо трагических историй с Яном Гусом и Джироламо Савонаролой, получивших в Европе широкий резонанс, были и десятки других, не столь громких конфликтов, в основе которых также лежало острое неприятие политики и образа жизни римских пап, выражавшееся в требовании глубокой реформы католической церкви. Это было время, когда свои труды писал Эразм Роттердамский, и совсем немного времени оставалось до выступления виттенбергского проповедника Мартина Лютера.

Географические открытия и путешествия в неведомое

Жизнь Босха, подобно жизни любого более или менее образованного европейца того времени, прошла под знаком Великих географических открытий. Речь идет не столько об изменениях на карте мира или о появлении новых экзотических товаров, сколько о том, что открытие новых континентов в результате экспедиций Колумба, Васко да Гама и Магеллана произвело в сознании их современников глубокие изменения психологического и мировоззренческого характера. Пока Европа расставалась с «осенью Средневековья» (такое определение европейской культуре XIV–XV столетий дал нидерландский историк и философ И. Хёйзинга) или переживала эйфорию от освоения ценностей гуманистической культуры, открытие новых континентов неизбежно наводило на мысль, что мир гораздо больше, чем это считалось прежде, и населен другими, совсем не похожими на европейцев людьми, и за несколько недель корабли могут доплыть к отдаленным, никому еще не известным землям. Расширение внешнего мира, как следствие, приглашало «приоткрыть дверь» и в другую сторону, доступную не крохотным группам смельчаков-первопроходцев, но абсолютно всем, – в мир собственной души, в ее потаенные глубины. Неожиданно все пространственные представления о макрокосме подверглись пересмотру, и так же внезапно под вопрос была поставлена незыблемость границ внутреннего мира человека, микрокосма.