Анастасия Андрианова
Пути Волхвов
Глава 5
Лесной хозяин
Князь строго-настрого запретил возить больного княжича в лес или просить иной помощи лесовых. Отчего-то он как огня боялся чар нечистецей, но гордился тем, что его сокол знается с ними. Я не мог с ним спорить, но никто не запрещал мне разведать самому.
Костерок прогорел, я засыпал уголья прелыми листьями и землёй. Мы с Рудо съели свой нехитрый ужин и теперь терпеливо ждали. Я поглядывал на Огарька. Мальчишка спал беспокойно, вздрагивал и что-то бормотал, я не прислушивался. Ни к чему впускать себе в голову чужие тяготы, со своими бы разобраться. Я припас ему кусочек заячьей тушки и завернул в тряпицу – поест, когда проснётся.
Смарагдель медлил не со зла, он и не думал испытывать наше с Рудо терпение. Для того, кто сотни лет правит самым тёмным из лесов, часы не значат ничего. Нельзя таить обиду на тех, кто так же далёк от людской жизни, как вольная рыба далека от душных птичьих гнёзд. Лесовой явится, но когда – знает лишь он сам.
К моему облегчению, ждать слишком долго не пришлось. Я и так чувствовал напряжение: ещё бы, вместо того чтобы искать помощи для хворого княжича, вожусь в лесу с деревенским воришкой. Бросить бы его здесь да снова поскакать на поиски волхва! Но что-то держало меня, приковывало к мшистой земле. А может, я просто искал себе оправдания.
В верхушках деревьев закружил ветер, посыпались сосновые иглы и мелкие ольховые шишки. Я ухмыльнулся, гадая, в каком обличье явится Смарагдель на этот раз. Лесовые и водяные – великие мастера перемены обликов, а у Великолесских лесовых и вовсе бесконечный запас лиц и тел. Они сами решают, перед кем в каком обличье явиться – и явиться ли вообще. Могут зайти в деревню плешивой лисой, встретить путника гнилым пнём, напугать охотника яростным туром, а перед девушкой предстать видным красавцем в богатых одеждах. Есть у каждого лесового излюбленный облик, который тот принимает чаще всего, и они могут дурить друг друга и встречных людей, меняя обличья, словно щёголь – наряды.
Прямо передо мной из земли вдруг вырос широченный ольховый пень, обхватом, что стол в княжьем приёмном зале. Из чащи выскочили лешачата и лесавки, весёлые, беззаботные, как весенние птахи. Знали, что друг пожаловал, а если бы чуяли врага, налетели бы скопом, защёлкали бы острыми зубами; не разорвали бы, конечно, но запугать до седых прядей запросто могли бы. Рудо завилял хвостом, а я тяжело вздохнул, когда увидел, что плутовки-лесавки тащат бочонки с брагой, миски с грибами и пышные хлеба. Собирал для меня яства, значит. Не удастся быстро уйти.
Я угадал. Смарагдель избрал своё любимое обличье, и передо мной появился статный молодой мужчина – красивый, но не той нежной красотой, от которой млеют юные девушки. Для меня он не стал сильно стараться и оставил неестественно яркие изумрудные глаза, которые горели на его резковатом лице, как печные угли, в коротких волосах торчали тонкие рога, похожие на заострённые веточки, а чёрные пальцы переходили в длинные когти цвета сажи. Конечно, если б он решил явиться незнакомцу, то подготовился бы с бо́льшим тщанием: тогда лишь по цвету кожи можно было бы отличить человека от притворившегося нечистеца – у лесовых кожа неизменно отливала лёгкой зеленцой, а у водяных – сероватой голубизной.
– Хвала Серебряной Матери, ты снова пожаловал в мои владения, друг Лерис.
– Кречет, – поправил я. Конечно, Смарагдель снова станет называть меня истинным именем, данным при рождении, хотя бы чтобы просто подразнить.
Лесовой хитро ухмыльнулся и медленно, церемонно протянул мне узкую чернопалую длань. Я не стал манерничать, шагнул к Смарагделю и стиснул его в медвежьих объятиях. Рудо повизгивал, как малый кутёнок, и тыкался лобастой головой Смарагделю в лицо.
Лесовой мог бы запросто переломить все рёбра и самому могучему из воинов, смертный никогда не потягается силами с нечистецом, но я не боялся, что Смарагдель навредит мне. Он сжал меня в ответ – ровно так, чтобы объятие было по-дружески крепким, но не болезненным.
– Мои дети приготовили стол, – проговорил он. Смарагдель даже в человеческом облике напоминал дерево. Голос его был скрипуч, а движения неторопливыми, плавными. Так стонут стволы в злую бурю, так колышутся ветви на ветру: с оттяжкой, с могучей ленцой.
– Погоди поить меня брагой, – хмыкнул я. – Сначала проверю, действительно ли ты передо мной, старый друг, или кто-то другой надел твою личину.
Смарагдель мигнул глазами и покорно сделал шаг назад, показываясь во всей красе. Серебряная Мать подсветила его причудливое одеяние, украшенное перьями неведомых птиц и мелкими самоцветными камнями.
Я затеял эту проверку скорее по привычке. Никто не посмел бы вторгнуться в самое сердце Смарагделевых владений и прикинуться хозяином. Я потянул за тонкий ремешок на своей шее и вытащил из-под рубахи грубый камешек, густо-алый, как свежая людская кровь. Поднёс к глазам и посмотрел на лесового сквозь мутноватое каменное тельце. Верно всё. Никто не пытается меня обмануть. Я кивнул и спрятал оберег.
– Недоверчив, как олений вожак.
– И потому до сих пор живой.
Смарагдель неторопливым жестом пригласил меня к пню-столу, на котором шустрые лесавки расставили нечистецкие яства, мало чем похожие на человеческие. Расставили и отбежали, спрятались за деревьями, а сами тайком поглядывали на меня и хихикали, озорницы. Лешачата были посмелее, не таясь, глазели на нас с Рудо. Хоть и видели нас не единожды, всё равно любили на живого человека подивиться. Я улыбнулся им и указал рукой на стол: угощайтесь, мол, дети хозяйские.
Лесавки и лешачата появлялись в лесах по-разному и различались между собой и внешностью, и способностями. Были среди них родные дети лесового и лешачих – такие тоже могли менять обличия, только в точности притвориться человеком не сумели бы. Придёт время, и отец отправит их верховодить маленькими чащами и перелесками. А были и призванные – заколдованные юноши и девушки, над чьими изголовьями в своё время зажёгся огонёк. Такие, каким будет братец Летавин. Они-то почти ни на что не годились, так, лишь для мелких поручений да заблудших путников пугать.
У лесового могли родиться дети и от союза с человеческой девушкой, да только полукровки не приживались в лесу, их выменивали на живых человеческих младенцев, а младенцев заколдовывали в лешачат – сколько убыло, столько и прибыло. Меня всегда удивляло, что заколдованный человек может жить в лесу, а сын лесового и человека – нет. Говорят, подменыши в человеческих домах недотягивали до зрелости, так и истлевали, истосковавшись своим полулесным-полулюдским сердцем до смерти, не поняв, чего им больше хочется: в лесу плясать или среди людей жить.
Кто из лешачат посмелей, те ринулись к столу и налили себе по кружке браги. Некоторых я помнил, кого-то видел впервые. Мне нравились эти чудные юнцы, дикие, как неприкормленные птахи, востроглазые, длиннорукие. Кто хвостат, кто рогат – а каждый по-своему хорош особенной, нечистецкой красотой, понять которую могут, наверное, лишь те, кто много лет смотрит на нечистецей без их людских личин.
Я видел, что Смарагдель изучает глазами спящего Огарька. Изучает, а ничего не говорит – ждёт, когда я пригублю браги и отведаю пирога с орехами. Красавица-лесавка поднесла мне кружку, я бережно принял угощение из зелёных девичьих рук и благодарно улыбнулся. Наготу лесной жительницы скрывали только длинные незаплетённые волосы и ожерелье из шишек. Мне потребовалось всё моё самообладание, чтобы не заглядеться на Смарагделеву дочку, хотя я знал, что он не будет против, если захочу уединиться с ней или с любой другой.
От кружки ядрёно пахло мхом и сырой листвой. Хорошая брага, крепкая, а другую Смарагдель и не поднесёт. Я помнил, как в первый раз отведал лесного напитка. Мне было тринадцать: Смарагдель впервые привёл меня сюда, в свою чащу, и устроил то ли приём, то ли проверку для юного соколка. Я тогда захмелел до золотых огней в глазах, скинул всю одежду и плясал под луной с лесавками до тех пор, пока не повалился без ног и не заснул крепким пьяным сном.
– Вот теперь можем вести беседу, – одобрил Смарагдель, когда я глотнул из кружки.
Прямо под лесовым из земли взвились толстые стебли ивняка, сплелись широким креслом, похожим на княжий престол, и Смарагдель величаво опустился в переплетение ветвей. Истинно лесной князь.
Подо мной выросло кресло попроще, глубокое и удобное, а Рудо уселся справа и положил мохнатую голову на стол, раздувая ноздри. Принюхивался, нет ли чего для него. Я потрепал пса по лбу и тяжко вздохнул, раздумывая, с чего бы начать. Но Смарагдель избавил меня от выбора.
– Что за юнца ты привёл, Кречет-Лерис?
Он повернулся к Огарьку. Конечно, я поступил дерзко. Не следовало без позволения тащить мальчишку в чащу, но я был уверен, что со Смарагделем мы точно договоримся.
– Возьми его себе.
Смарагдель совсем по-человечески приподнял тёмную бровь.
– На что он мне?
– Лешачонком сделай. Не приживается он у людей. Уже нарвался на беду, еле спас. Второй раз не спасётся, загубят мальчонку.
– И что нам с того? Он тебе родня?
Я помотал головой и поставил кружку на стол. Лесная брага мгновенно кружила голову, но я был привычен к ней. Сегодня точно не стану танцевать, даже если лесавки пригласят. Один из лешачат – с нежными оленьими рожками на вихрастой голове – подвинул ко мне миску грибов и подал мясистый кусок хлеба. Я принял угощение и выбрал из миски несколько засоленных синих лисьедухов – их сила пригодится в пути.
– Обменяй. Огонёк зажёгся над одним, а я привёл тебе другого. Какая разница, кого из мальчиков забирать?
Смарагдель задумчиво постучал когтистыми пальцами по столу. Я видел сизый мох, покрывающий руку выше запястья, там, где у людей обычно растут волосы. Я бы не удивился, если б он решил прямо сейчас сменить облик и предстать передо мной замшелым горбатым чудовищем с ветвистой короной рогов. Но он держался, зная, что мне приятнее общаться с кем-то похожим на человека. Я это ценил.
– Старый Дорожник не простит мне такой вольности. Не расплачу́сь. Тут не отдашь долг беличьей или птичьей стаей. А на бо́льшие траты я не пойду ради незнакомого юнца.
– А ради меня?
Не знаю, почему я так заупрямился. Летава ли так в душу запала?
– Ради тебя, может, и пошёл бы. Но какая тебе от того выгода? Снова ты что-то затеваешь, сокол.
Это странно, но мне было приятно оттого, что Смарагдель журил меня, почти как старший брат младшего. Или как отец сына.
– Девке думаю угодить, – признался я.
По лицу Смарагделя медленно расползлась хищная улыбка.
– Бери любую из моих, Кречет. Девки – дело хорошее, но ни из-за одной из них я не стану перечить Дорожнику. Уж извини.
Смарагдель пренебрежительно называл Господина Дорог старым Дорожником. Я виделся с властителем всех путей всего однажды, но та встреча произвела на меня сильное впечатление. До сих пор мне было трудно понять, отчего маленький тщедушный человечек имел власть даже над могучими нечистецами.
– Понимаю тебя. Прости за дерзость.
А сам спрашивал себя: «И что с ним теперь делать?»
Лешачата и лесавки шептались, зыркали на Огарька. А малец, как я понял, уже не спал, а только притворялся. Боялся ли? Непросто, должно быть, очутиться хромым и беспомощным среди чащи, в окружении нечистецей. Видел ли он их раньше? Или ему всё впервой? Потом спрошу.
– Этот юнец тебе предназначен. Дорожник приберёг его для тебя, – проскрипел Смарагдель.
– Как же для меня? – Я возмутился. – Куда я его возьму? На Рудо так и буду возить? Да он увечным стал из-за меня!
Не хотел говорить последнего, не хотел признавать, что меня гложет вина, но слова сами собой вырвались, искренние и горькие. Лешачата разом смолкли, навострили уши.
– Как это – из-за тебя? – спросил Смарагдель ровно, без тени удивления, лишь с лёгким любопытством.
– Не успел я, медлил. Если бы поспешил, ему бы не рубанули по ноге.
Я опустил голову, как мальчишка, признающийся старшим в чём-то постыдном. Красивая лесавка подлила браги в кружку, и я тут же опрокинул в себя хмельной напиток.
– Если бы ты опоздал, меня бы сожгли заживо, как поросёнка зажарили, – вдруг подал голос Огарёк.
Я шумно выдохнул через нос. Не хватало ещё, чтобы он подумал, будто я теперь обязан нянькаться с ним, будто совесть моя за него болит. Обернулся на мальца и рыкнул зло:
– Молчи, иначе брошу тут и никого не послушаю.
Получилось, наверное, грозно. Огарёк опустил голову на мох и затих. Смарагдель почёсывал подбородок когтями, что-то замышляя. Ох, не нравилось мне, когда лесовой так замолкал! Жди чего угодно, только не покоя.
– Я исцелю его. Будет хромать, но пойдёт сам. Всё быстрее, чем людскими снадобьями лечить.
– Много чести, – фыркнул я.
Но Смарагдель уже поднялся со своего веточного трона, пересёк опушку и опустился рядом с Огарьком. Огарёк весь сжался, как запуганный щенок, я чувствовал его страх. Сбежал бы, наверное, если б мог. Смарагдель медленно протянул к нему когтистые руки, похожие на лапы какого-то неведомого зверя, и сомкнул пальцы выше щиколотки. Огарёк задёргался и бросил на меня умоляющий взгляд. Я отвернулся.
Я и так знал, что будет делать Смарагдель. Зажмёт ногу пальцами-когтями крепко-крепко, дохнёт словами-наговорами, отопьёт из чарки с ручьевой водой, поднесённой лешачонком, и станет вода душистой, словно лесная кровь. Начертит Огарьку на лбу и груди треугольники, даст ему выпить из чарки, и тот заснёт крепко, спокойно, и будет его сон почти таким же тягучим, как смерть.
Всё так. Я будто бы спиной ощущал каждое движение лесового, а каждый всхлип мальца душу рвал, как совиный коготь. Ничего. Заснёт, а проснётся уже другим. Хромым, но здоровым. И если Смарагдель того пожелает, позабудет всё, что видел и слышал в чаще.
– Пусть спит, сколько спится, – произнёс Смарагдель и вернулся в кресло. Лешачата шушукались, глазея на вновь заснувшего Огарька, потихоньку обсуждали его сходство с ними самими. Смарагдель махнул рукой за спину, и лешачата с лесавками вдруг повскакивали со своих мест и шустро разбежались, скрылись за стволами так ловко, будто впитались в них. А может, и правда слились с деревьями, чтобы продолжать тихонько подслушивать. Листья немного пошелестели, а потом всё стихло. Рудо подошёл к Огарьку и лёг рядом, согревая его мохнатым боком.
– Спасибо, – поблагодарил я Смарагделя. Лесовой по-доброму улыбнулся мне, но изумрудный взгляд горел даже ярче, чем несколько минут назад.
– Рассказывай теперь, что тебя на самом деле гложет. Вижу, не только мальчишка занимает твои мысли.
Разгадал меня. Как всегда. Но скрывать от друга мне нечего, да и сам ведь хотел совета просить.
– Мальчишка, да не этот. Княжич хвор, а Страстогор послал меня за знахарем. За тем, кто волхв над всеми волхвами. Не видал ли ты его?
Смарагдель стрельнул горящими изумрудами в сторону, припоминая что-то, а потом, к моей досаде, медленно качнул головой.
– Давно не видал. Прикажу Ольшайке порыскать всюду, у всех волхвов побывать, если велишь.
Ольшайка – любимый Смарагделев сын, шустрый лешачонок, тот самый, что с оленьими рожками. Смарагдель даже имя ему дал в честь ольхи, священного дерева лесовых. Не любил бы, назвал бы Рябинкой. Давно надо было выделить ему свою вотчину, да только не спешил лесовой с сыном расставаться.
– Ольшайка бы помог мне, – честно признался я. – Мы с Рудо во многих селениях побывали, говорили с волхвами у лесных окраин, но никто из них не встречал главного знахаря. Побыстрее управиться бы, Видогосту скорее помочь, не то, боюсь, поздно будет.
Смарагдель кивнул серьёзно, даже церемонно.
– Значит, пошлю, решено. Что ещё? Вижу, не всё рассказал, сокол.
– Напали на нас, – хмуро ответил я. – Твари неведомые, недалеко от Топоричка. Быстрые, как нечистецы, но точно не твои, они бы нас не тронули. Одеты в серое рубище, лица спрятаны, хотели чего-то от нас, а чего – я так и не понял. Не ранили, конечно, мы оказались им не по зубам. Зато я всех уложил. А мертвяков не осталось. Как так вышло? Кто они? Как князю доложить?
Смарагдель сделался мрачным и злым, веточки-рога покрылись толстой корой, лицо вытянулось, меняясь из человеческого в звериное, но он быстро взял себя в руки и снова принял обличье молодого мужчины. Разъярила его моя весть, это точно.
– Проклятые твари. – Смарагдель засвистел лютым ветром, и снова меня осыпало хвоей. – Кто-то зовёт их безликими. Были людьми, но их настигла хворь, как та, что несколько зим назад сводила с ума, уродовала и убивала ваш народ. Только в этот раз с некоторыми случается и такое. Ещё сквернее смерти, как я посужу. Если бы не нарвались на тебя, погубили бы целый Топоричек. А выследить их даже я не могу – они не нечистецы и не люди больше, вот именно что безликие, без духа, без имени, одна лишь ненависть в них.
В голосе Смарагделя звенело негодование. Не повезёт тем, кто вызовет злость лесового, и даже мне становилось не по себе, когда он гневался.
– Благодарю за приём и за помощь, Смарагдель, князь лесной. – Я заговорил учтиво, осторожно даже, чтоб не злить его боле. – К тебе зайдёшь на час – выйдешь хмельной и сытый через семиднев, но я спешу. Надо рассказать князю о безликих, как ты их зовёшь. Заодно и поведаю, что нет нигде волхва.
– Возьми мою чарку, – предложил Смарагдель. – А в свой мех вместо обычной воды налей лесную да дай мне отпить. Вернее было бы примчать княжича прямо сюда, я бы исцелил. Если с ним, конечно, не та хворь, о которой во всех сёлах твердят. От неё моя ворожба не поможет.
Я посмотрел ему прямо в глаза, и на моём лице, должно быть, отразилась вся горечь, что была на сердце. Смарагдель сразу понял и протянул когтистую ладонь к моей руке. Такой человеческий жест – и от Великолесского лесового, не от человека вовсе, от одного из нечистецких князей.
– Возьму, – вымолвил я. – Спасибо. Хоть что-то попробую. Знаю, что не поможет, но как быть, если иного не дано?
– А князь тебя не погонит, когда без волхва вернёшься?
– Не денется никуда. Позлится, может, и всё. Хочу с Видогостом повидаться, пока не случилось совсем худого. На половину денька всего, потом вновь помчимся искать. Заодно этого, – я кивнул на спящего Огарька, – оставлю в Горвене. В городе должен прижиться, не таскать же его повсюду с собой.
Смарагдель не зря спросил именно так, я понял. «Без знахаря вернёшься». Он думал, стану ли я просить его обмануть князя Страстогора, предложу ли принять облик волхва и войти в терем под его именем. Не стану, конечно. Нет смысла, князя-то обманешь, а княжичу таким не поможешь. Да и не место лесовому в городе, среди людей. Я не мог представить гордого лесного хозяина в вычурном тереме, в светлице больного Видогоста. Смарагдель бы согласился помочь, если б я попросил, но наверняка затребовал бы что-то взамен. Нечистецы не люди, и при всей нашей крепкой дружбе меня не миновала бы расплата. Так уж заведено.
Смарагдель медленно встал, подошёл ко мне и требовательно протянул руку. Я отстегнул мех от пояса и отдал лесовому. Он рассеялся ветром, исчез вместе с моим мехом – сам отправился за водой, не лешачонка послал, мне это польстило. В чаще зазвенела тишина, только Рудо сопел, развалившись, как медведь. Я поднялся, прошёл по мягкому мху и присел рядом с Огарьком.
Увечная нога выглядела несравнимо лучше. Никакой раны уже не было – наросла новая кожа, светлая, будто с момента отсечения прошёл целый год. Лесовые – мастера чудесных исцелений, но помогают далеко не всем. Да и не любая болезнь лечится их ворожбой, от Мори всё же лесовой не вылечит.
Я умом понимал, что водица Смарагделя не поможет Видогосту, знал, что княжич болен тем самым страшным, о чём в тереме даже боялись говорить вслух. Но что разум и что – сердце? Сердце соколье всё равно человечье, глупое, верящее всегда в самое зыбкое. Вдруг не Морь? Вдруг справится? Вдруг поможет? Тогда и волхв не потребуется.
Огарёк охнул во сне и поджал под себя обе ноги. Повезло мальцу, нечего сказать. Немногие из людей могут похвастаться тем, что гостили у Великолесского лесового и получили его исцеление. Теперь и он, получается, будет вхож в лес – лешачата его запомнили, да и в крови теперь лесная водица плещется.
Смарагдель вернулся споро, я почувствовал его спиной, по дуновению ветра и густому мшисто-земляному духу. Я встал на ноги и взял мой мех, отяжелевший от заколдованной воды.
– Спасибо, друг.
Лесовой плавно махнул рукой – не стоит, мол, протянул ещё и чарку из цельного дубового куска и кивнул на Огарька.
– Твой он, помни. Дорожник не зря тебя к нему вывел. Не бросай.
– Надеюсь, малец спит крепко и не слышит тебя. Иначе не отвяжусь, – отшутился я. Чарку и мех нацепил на пояс.
Но Смарагдель был серьёзен.
– Не надо смеяться, Лерис. Не спорь с Дорожником, всё равно будет так, как он задумал.
– Ладно, не спорю. Но поступлю так, как сам рассужу, а если Господин Дорог будет против, всё равно повернёт по-своему. Спасибо тебе, выручил меня, как всегда. За мной долг.
Смарагдель потёр подбородок, и под его пальцами тут же вырос сизый лишайник вместо обычной человеческой бороды.
– Раз долг, то забеги к Перливе в Средимирное. Уболтай моих белок вернуть.
Я хохотнул.
– Снова проигрался? Смарагдель, ну как же так? Ты же обещал больше не ставить беличьи стада. Да лучше вовсе бросить игру в зернь, раз тебе так не везёт.
Смарагдель недовольно скривился и сухо обронил:
– Так уж вышло.
Я сочувствующе похлопал его по плечу. Мой друг вечно проигрывал другим Великолесским лесовым целые стаи своих зверей. Что ж, придётся постараться, но бывало и посложнее.
– Что-нибудь придумаю. Верну твоих белок.
– До зимы хорошо бы, а то Перлива заснёт.
– Помню, помню.
Мы пожали руки, обнялись на прощание, и Смарагдель скрылся в чаще, приняв облик огромного горбатого существа, похожего сразу на дикого быка и на обросший травой холм. Ветки за ним сомкнулись бесшумно и плотно, словно он был вовсе бестелесным, как ветер. Я немного посмотрел ему вслед, чувствуя, как обычно, непонятную щемящую тоску на сердце, потом встряхнулся и шепнул Рудо в мохнатое ухо:
– Вставай, братец, пора снова в путь.
