Анастасия Андрианова
Песня чудовищ
Глава 2. Девоптица
Под утро конь Нежаты начал уставать, да и сам Ивлад был готов выпасть из седла. Занемела спина, замёрзли руки, но если бы не сбивающийся шаг Звездочёта, царевич упрямо скакал бы и дальше, лишь бы нагнать братьев.
Завидев впереди тусклые мигающие огни постоялого двора, Ивлад направил коня рысью. Снежные крошки продолжали сыпаться сверху, оседали на ресницах и покалывали губы. Снег забивался за воротник, застревал в волосах – капюшон Нежатиной накидки сполз от быстрой скачки, и вьюга трепала пряди, покрытые инеем.
Деревня притаилась на холме, в объятиях елового леса. Ивлад бывал здесь не раз – проезжал мимо во время долгой псовой охоты, которую так любил Ружан. Здесь находился постоялый двор, но члены царской семьи и их свита редко останавливались в деревнях, предпочитая боярские усадьбы.
Спешившись у ворот постоялого двора, Ивлад обернулся. Позади величественно дремал Азобор, столица Аларского царства, и родной дворец перемигивался огнями – проснулись слуги, а может, и не спали, заметили, что младший царевич пропал… Ивлад мотнул головой, и снежинки с волос посыпались под ноги.
Тяжёлые ворота, сложенные из посеревших от времени брёвен, были покрыты белой наледью, и там, где ударялся кулак Ивлада, оставались влажные следы. Ударив раз пять подряд, Ивлад закусил губу: звук выходил каким-то тихим, хилым, вряд ли таким стуком можно было разбудить хозяев. Но всё же скоро послышалась возня, и ворота отворились. Хмурый мужчина, заросший бородой настолько, что с трудом угадывалось выражение лица, оглядел Ивлада с ног до головы и хмыкнул.
– Отдыха и горячей еды?
Ивлад молча закивал.
– Пойдём.
Мужчина без лишних просьб взял коня под уздцы и махнул подбородком, указывая Ивладу следовать за ним.
– Конь, поди, яблоки любит?
– Л-любит.
– Дадим, коли заплатишь. А денег у тебя, видать, предостаточно.
Ивлад слегка огорчился, когда понял, что здесь с него будут трясти столько, сколько смогут, – ясное дело, нечасто в деревни заезжают богато одетые путники на ухоженных скакунах. Эх, подумать бы наперёд и раздобыть неприметный наряд…
Убедившись, что конь Нежаты встал в стойло и получил мешочек овса, Ивлад протянул хозяину золотник. Мужчина быстро спрятал монету, ловким движением пристроив куда-то за шиворот, и указал на крохотный теремок в два яруса, где из труб тянулся дым, лунно-зеленоватый в предрассветном сумраке.
Настроение Ивлада немного поднялось, когда он шагнул на ступени и почувствовал тёплый запах съестного. Над входом в харчевню было выцарапано яблоко – небольшое и неприметное, но взгляд Ивлада сразу за него уцепился. Его это насторожило: яблоки в Аларии рисовали нечасто, это означало, что в заведении будут рады принять колдунов. Но чтобы так близко от столицы… А стоило Ивладу потянуть дверь на себя и войти внутрь, как он вновь упал духом.
В зале было темно, чадила лишь пара толстых оплывших свечей, спрятанных где-то в дальнем углу. Негромко и гортанно переговаривались немногие посетители – наверное, всю ночь тут веселились. То и дело слышались звуки, с какими дешёвые глиняные кружки ударялись донцами о дощатые столы. Помимо нехитрой еды, здесь пахло гарью, сыростью и чем-то новым, странным и неприятным. Ивлад поднял воротник, пряча нос, и почти на ощупь двинулся вдоль стены. Понемногу глаза привыкли к мраку, и Ивлад, отыскав свободный стол, хотел было сесть на скамью, но вовремя заметил, что сиденье покрыто пятнами грязи и остатками засохшей похлёбки. К горлу подступила тошнота, Ивлад вцепился в мягкий бархат накидки и нащупал пуговицы: нельзя испортить дорогую вещь сестры, замарав о грязную лавку. Расстегнувшись до половины, Ивлад сообразил, что под накидкой у него – алый кафтан, расшитый серебряной нитью. Тоже не лучший наряд для подобных мест. Проклиная себя за глупость, он ощутил, как кровь приливает к шее и щекам.
Ребёнком Ивлад частенько забегал на дворцовую кухню: там всегда было тепло и светло, розовощёкие кухарки пели песни и постоянно что-то готовили к царскому столу. Младшего царевича они обожали: Ивладу в руки сразу сыпались пряники, ещё липкие от незастывшей глазури, тёплые пирожки и глангрийские цукаты из дивных ароматных фруктов. Наевшись, он оставался у одной из огромных печей и слушал сказки, песни, былички, а иногда и засыпал, разомлев от вкусной еды и тепла.
Харчевня на постоялом дворе не имела ничего общего с царской кухней – даже едой здесь пахло иначе, грубо, резко, навязчиво. Вместо звонких голосов кухарок – ругань, под ногами – грязная слякоть.
«Странно было бы ожидать другого», – попытался подбодрить себя царевич.
– Так и будешь стоять, богатенький? – хрипло хохотнул кто-то над самым ухом.
Ивлад вздрогнул и поднял глаза на незнакомца: мужчина был так же бородат, как и хозяин, но одет куда хуже, да и пахло от него чем-то отвратительным.
– Да, я постою, – ответил Ивлад, отводя взгляд. Почему-то ему было стыдно смотреть на мужчину.
– Замараться боишься?
Тяжёлая ладонь опустилась на плечо, пригвождая Ивлада к месту. Он скривился.
– О-ой, ещё и носик морщишь как девица! А вдруг и правда девица? Вас, безбородых богатеев, и не разберёшь!
– Простите… – вымолвил Ивлад, выворачиваясь из хватки незнакомца. – Я просто ехал мимо.
– Не тронь моего гостя, Ибгар, – окликнул уже знакомый голос. Внутрь, стряхивая снег с одежды, вошёл хозяин. – Аичка, тащи пожрать!
Мужчина в последний раз смерил Ивлада недобрым взглядом и убрал руку с его плеча. Ивлад тут же принялся отряхивать накидку в том месте, где лежала чужая ладонь. Из глубины зала послышались смешки.
– Садись, сейчас Аичка принесёт еды, – сказал хозяин и двинулся в сторону двери, ведущей, должно быть, в кухню.
– Б-благодарю. Я постою. – Ивлад гордо вскинул подбородок, ожидая новую волну смеха. И не ошибся: харчевню едва не разорвало от хохота.
Скоро прибежала Аичка – молодая кругленькая девушка с рыжей косой. Хитро сощурив лисьи глаза, она поставила перед Ивладом миску, накрытую толстым ломтём хлеба, и глиняную кружку, каких Ивлад отродясь не видел.
– Благодарю, – снова сказал он и протянул Аичке, как и хозяину, золотник. Девушка заулыбалась и бесстыдно сунула монету в вырез платья. Ивлад закашлялся, поспешно отвернувшись.
Есть стоя было неудобно. Миска оказалась слишком горячей, ложка – толстой и шершавой, а похлёбка – не очень-то вкусной. В жирном бульоне плавали крупные куски лука и моркови, попался даже жилистый кусок мяса. Зато хлеб с семенами оказался неплох, и Ивлад почувствовал себя значительно лучше, наполнив желудок горячим.
– Ну а теперь, – тяжёлая рука вновь упала на его плечо, Ивлад вздрогнул и пролил бульон на кафтан, – ты и с нами поделишься золотом. У тебя его много, да? Не пожалел даже за Аичкино грошовое варево отдать золотничок.
Мужчина засмеялся. Ивлад отставил пустую миску и обернулся – ну конечно, тот самый бородатый задира Ибгар не пожелал оставить его в покое. Только в этот раз к нему присоединились ещё четверо – наверное, все те, кто сидел в тёмном углу. От них кисло пахло спиртным, только не сладким вином, а чем-то другим, землисто-болотным.
– Я плачу за услуги, – ответил Ивлад. – За приют для коня и за обед. Простите, но вы ничего не сделали мне.
– Как насчёт сохранения жизни? – осклабился самый высокий из мужчин, худой, с лицом, покрытым щербинами. – Мы тебя не убьём, а в обмен ты оставишь нам всё, что есть. Включая оружие.
Точно, оружие! Ивлад потянулся за ножом, который висел на поясе, но Ибгар перехватил его запястье и стиснул так сильно, что у Ивлада брызнули слёзы.
– Шустрый щенок, – шикнул Ибгар. – Ребята, посмотрим на ножик? Наверное, о-остренький!
Нож вышел из ножен, блеснуло лезвие в полумраке харчевни. Ивлад дёрнулся, пытаясь отобрать своё оружие, но Ибгар с силой толкнул его в грудь. Ивлад упал на пол, как раз туда, где скопилось больше всего грязного талого снега вперемешку с мусором.
«Отец вас повесит», – хотелось злобно крикнуть, но быстро пришла и другая мысль: «А тебя не повесит ли за непослушание?»
Ивлад стремительно поднялся на ноги, горя́ от злости и унижения. Рябой мужчина заметил кошелёк у него на поясе и метнулся куницей, растопырив пальцы, но Ивлад остановил его точным ударом в нос. Мужчина завыл, на пол брызнула кровь, и вся харчевня взорвалась криками.
– Режь его!
– Проще будет!
Ивлад вскочил на стол и спрыгнул с противоположной стороны, надеясь хоть так защититься от нападающих. Почти сразу он понял, что это был плохой замысел: Ибгар толкнул стол, и тот впечатал Ивлада в стену.
– Пятеро на одного?
Чей-то голос прозвучал ясно и грозно, холодом разрезав душный полумрак. В харчевню вошёл незнакомец: статный, широкий в плечах, нестарый, но с полностью седыми волосами. Весь его облик выражал спокойное величие и затаённую силу – Ивлад не заметил при нём оружия, но отчего-то обидчики разом отпрянули от царевича, не скрывая разочарования.
– Господин Вьюга, да мы так, развлекались просто, – заныл рябой.
– Развлекайтесь работой, – мрачно отозвался тот, кого назвали Вьюгой. Он остановился посреди зала и повернул лицо к Ивладу, внимательно, но без враждебности разглядывая того холодными серо-голубыми глазами. – Пойдём со мной.
Ивлад выбрался из-за стола, поспешно схватил свой нож, обронённый в грязь, протёр уголком Нежатиной накидки, уже напрочь испачканной, и сунул обратно в ножны. Он тянул время, не зная, что хуже: остаться здесь или пойти со странным незнакомцем.
– Ты ведь Ивлад? Идём, – повторил мужчина уже настойчивее и шагнул к царевичу.
Только сейчас Ивлад заметил, что на нём почти такая же накидка, только будто вывернутая наизнанку: чёрные звёзды на серебре.
– Иду, – сдался он, не в силах побороть любопытство.
Ивлад вышел вслед за Вьюгой. Уже почти рассвело – не такой уж ранний стоял час, да только долгая зимняя ночь не спешила отступать. Мрак рассеивался под натиском зеленовато-золотистого утра.
– Сюда.
Вьюга, не оборачиваясь, поднялся на крыльцо небольшого терема – что там терема, крепкой избы, украшенной парой башенок. Ивлад и здесь увидел вырезанное яблоко на дверном наличнике. Ноги будто приросли к ступеням.
– Дальше я с тобой не пойду, – заявил он. – Говори здесь.
Вьюга наконец-то обернулся и изогнул седую бровь, но, бросив беглый взгляд на дверь, кажется, догадался.
– Не бойся. Наши с тобой имена не стоит трепать на улице. Ты уже отобедал в харчевне с яблоком. Не боялся ведь, что стряпуха тебя проклянёт или добавит что-то в суп?
Насмешливая интонация задела Ивлада – он сильнее засмущался, но продолжал упрямо смотреть исподлобья.
– Сейчас, в грязной одежде и с растрёпанными волосами, ты вовсе не похож на того, кем на самом деле являешься. – Вьюга развернулся к Ивладу всем телом и скрестил руки на груди. – Зову в последний раз. Откажешься говорить – не буду настаивать. Мне, по большому счёту, ничего от тебя не нужно, я лишь выполняю просьбу человека, близкого нам обоим.
Он тронул ручку, открывая дверь. Ивлада немного успокоило то, что Вьюга не собирался затаскивать его в терем силой, а любопытство жгло всё сильнее. Собравшись с духом, он шагнул внутрь.
Они остановились только на втором ярусе – комната Вьюги была под самой крышей, зато с балконом. Ивлад то и дело с опаской косился на своего нового знакомца: тот казался страшно угрюмым и холодным, под стать своему странному имени. На всякий случай Ивлад не убирал руки с ножа, хотя понимал, что вряд ли ему хватит смелости пустить его в дело, случись что.
– Ивлад Радимович, тебе было велено не ступать из дому, – проговорил Вьюга сквозь зубы, едва запер дверь.
– Кто… кто ты всё-таки такой? – Ивлад вскинул подбородок и крепче сжал пальцы на рукояти ножа. – Откуда меня знаешь? Тебя прислал отец? Я не видел тебя в дружине.
«Или – что куда хуже – его прислали отцовские враги. Стрейвинцы, к примеру. Не стоило идти с ним», – мрачно думал Ивлад.
– Моё имя ты слышал. Я – Вьюга. И нет, с царём я не знаком.
Ивлад сглотнул, наконец-то догадавшись.
Дурное предчувствие о Стрейвине не обмануло. Любой из стрейвинских колдунов принадлежит к штормовым, огненным, вьюжным или зверословам. Иные могут совмещать свои умения, развивая силы. Но из тех, кто пошёл по пути единственной силы, есть четверо самых могущественных, чьё колдовство выросло настолько, что почти поглотило человеческую сущность. Даже сами их имена – Шторм, Пламя, Вьюга и Зверь – говорят о том, что колдовского в них стало куда больше, чем человеческого. Ох, знал бы Ружан, что здесь, совсем рядом от Азобора, один из тех колдунов, кто забрал его покой в том сражении…
– Тогда чего тебе от меня нужно?
Вьюга слегка улыбнулся, и его лицо словно оттаяло. Он указал Ивладу на кресло. Обивка была потёртой и пыльной на вид, но Нежатиной накидке и так досталось, поэтому Ивлад сел почти без колебаний.
– Если со мной что-то случится, – продолжил он, – отец отыщет тебя. И всему Стрейвину отзовётся царский гнев.
Вьюга вскинул руку:
– Я не пытаюсь запугать тебя, царевич. Стал бы я спасать тебя от тех выпивох? Нет, Ивлад, не в моих правилах сперва выручать, а затем предавать. Меня послала твоя сестра.
– Нежата?
Вьюга вскинул брови:
– Не знал, что у царя несколько дочерей.
Ивлад смутился, но не опустил глаза.
– Откуда ты её знаешь?
По лицу Вьюги пробежала тень удивления.
– Она не рассказывала тебе обо мне?
– Не рассказывала что?..
В памяти тут же всплыло всё, что шептали о Нежате служанки: Ивлад слышал обрывки их разговоров, когда проходил мимо, но девушки тут же замолкали и делали вид, что заняты делом.
«Царевна-то наша колдовать ходит».
«У царевичей сестрица – ведьмица».
«Ох, несдобровать, коли колдовство доберётся до царской семьи»…
Ивлада больно кольнуло: они с Нежатой с детства были ближе, чем со старшими братьями, проводили много времени вместе, играя во дворе, а став взрослее, могли подолгу разговаривать о ерунде и объедаться пастилой, скрывшись в царевниной светлице и отослав слуг. Ивлад, как и все, замечал за Нежатой, что её глаза загораются любопытством, стоит кому-то хоть заикнуться о колдовстве. В последний год у неё даже появились и тёмное зеркальце, и баночки с порошками, и шептала она порой что-то странное, непонятное. Ночами, бывало, даже сбегала на кладбище – Ивлад полагал, что на могилу матери. Выходит, скрывала что-то от младшего братца?
– Мы давно знакомы с Нежатой, – вздохнул Вьюга и устало потёр глаза. – Она… Мы… Лучше, конечно, если она сама тебе расскажет, Ивлад. В общем, Нежата попросила меня позаботиться о тебе в пути.
Ивлад вспыхнул:
– Вы с Нежатой – любовники?! Да Ружан и отец тебе голову снесут!
– Давай без этого, прошу. Я не говорил ничего такого, ты сам всё додумал.
– Я не нуждаюсь в покровительстве! – Ивлад вскочил и сжал кулаки. – Тем более – в покровительстве стрейвинца! Будь так добр, не отнимай более моего времени.
Пылая от возмущения и ужаса, он кинулся мимо Вьюги, едва не задев колдуна плечом, и выскочил во двор.
Солнце наконец-то лениво выползло из-за холмов, рассыпало серебро по округе. Иней сверкал на постройках, слепя глаза. Надев седло и подправив упряжь Нежатиного Звездочёта, Ивлад похлопал его по морде и вскочил на спину.
Выехав с постоялого двора, Ивлад ощутил, что, помимо гнева, его подгонял страх. Только что он оставался один на один с сильнейшим колдуном, предводителем всех вьюжных, – и ему повезло остаться в живых. Как Нежата могла раскрыть этому человеку то, что Ивлад, младший царевич, пустился в путь совсем один? Как могла отправить его к брату? Насколько же безграничным должно быть её доверие…
В колдовстве погибель царской семьи – так шептались в любой деревне, в любом городе, в самом царском дворце. Увлечение юной царевны колдовством расползалось слухами, их почти не воспринимали всерьёз, но теперь Ивлад понял: Нежата заигралась до того, что посмела поставить под удар и его жизнь, и жизнь всей семьи. Что станет с братьями и отцом? Что станет с Аларией, если царская семья будет отравлена колдовством? Ведь и болезнь отца, как поговаривали, была вызвана тёмными силами.
Ивлад гнал коня, даже позабыв плотнее запахнуть накидку. Злой ветер и мороз щипали за нос и уши, кусали пальцы, а Ивлад всё вжимал пятки в конские бока и втягивал обжигающий воздух сквозь сжатые зубы.
* * *
Скучны зимние дни и ночи: тёмные, морозные и томительные, тянутся-тянутся, как засахарившийся мёд, и один на другой так похож, что не различишь.
Но скучнее всего – молодым девоптицам.
Лита любила подолгу слушать новых служанок: они рассказывали про свои дома и деревни, иные даже успели побывать в городах и насмотреться такого, чего Лита и представить не могла.
Тут, в Серебряном лесу, всё было белым и сероватым, каждый день в точности повторял предыдущий: девоптицы беседовали, угощались золотыми яблоками, принимали уход от служанок – им расчёсывали длинные волосы, заплетали косы, вплетая в них жемчужные нити и крохотные звенящие бубенцы. Потом они снова общались, слушали песни старших, провожали ночных дозорных и готовились ко сну.
Служанки приходили ненадолго, лес выпивал их досуха за короткие месяцы, и вместо них приводили новых, с другими историями. Однажды служанка – её звали Айвра, Лита даже запомнила её имя – рассказывала о южном море, где дивные чудища машут плавниками проплывающим кораблям, на которых в Аларию везут шелка и ароматные масла; рассказывала о рынках Глангрии, где драгоценные камни насыпают покупателям прямо в кошельки, где от запахов специй свербит в носу, а жара стоит такая, что посетители закрывают лица и головы влажными тканями. Лита не могла себе представить ни жару, ни ароматы специй, ни гул людских голосов – Серебряный лес был скуп на цвета, запахи и звуки. Она смотрела на свои бусы и мониста, на бежевые жемчужинки в рыжеватых волосах и щурилась, пока блеск камушков не начинал дробиться – так можно было хотя бы отдалённо представить, как блестят драгоценности на прилавках.
Иногда ей казалось, что лес держит их в оковах, сжимает когтями вместе с сёстрами-девоптицами и не даёт посмотреть на жизнь. Ни одна девоптица не осмеливалась надолго покинуть серебряные своды, потому что вдали от леса и его колдовских яблок теряла силы и любое путешествие могло обернуться смертью.
Вечерами старшие девоптицы рассаживались на высоких яблонях и затягивали песни. Сперва их голоса тихо перекатывались, журчали слабыми ручейками, но потом одна из сестёр запевала мелодию: иногда – красиво-переливчатую, иногда – резковато-тревожную, и остальные подхватывали.
Говорили, будто пение девоптиц способно лишать людей разума и сжигать города, но Лита в этом очень сомневалась. Пение как пение, не слишком-то громкое, чтобы было слышно даже на другом конце леса. И никаких чар в нём, должно быть, давно уже не осталось.
Сама Лита к пению никогда не присоединялась. Голосок у неё был слабый, «маленький», как говорила старейшая из девоптиц, Верина. Таким петь – только выставлять себя на посмешище. Поэтому она садилась где-нибудь пониже, прислонялась телом к яблоневому стволу и слушала, блаженно щурясь. Иногда к ней подсаживались подружки-сестрицы, но Лите нравилось слушать песни в одиночестве – так ей казалось, что голоса и мелодии льются прямо в сердце тёплым мёдом.
Но скучнее всего было на самую маковку зимы, когда день короток, а ночь длинна и тосклива. Тогда старшие птицы выводят младенцев в огромных гнёздах, свитых из блестящих серых ветвей. Серебряный лес становится колыбелью, и старшие девоптицы только и заняты тем, что выхаживают неказистых детей со сморщенными розовыми лицами и телами, покрытыми прозрачным пушком, а младшие сёстры облетают границы, чтоб ни один человек не посмел нарушить их покой.
В ту долгую ночь Лита стерегла лес вместе с полудюжиной таких же дозорных. Скука терзала юную девоптицу посильнее мороза: Лита, перелетая от дерева к дереву и сбрасывая с серебристых веток снежные шапки, добралась до самого края леса, туда, где вилась через болота едва заметная тропа.
Когда наступало время, по этой тропе в Серебряный лес приходили новые служанки-помощницы. Лита любила смотреть на тропу и представлять, как она извивается дальше, вливается в широкую дорогу, а та ведёт к городам, полным людей, голосов и запахов…
Луна заливала тропу бледным светом. Сперва Лита уловила какое-то движение: может, зверь рыщет в поисках добычи? Но нет. Чей-то силуэт стремительно мчался к Серебряному лесу, увеличиваясь в размерах.
Лита замерла и стала присматриваться, осторожно перебираясь с ветки на ветку, чтобы оставаться незамеченной. Человек? Всадник! Что понадобилось человеку от Серебряного леса? Зачем пожаловал он в ту самую пору, когда никто не отваживался беспокоить девоптиц?
Поднимать тревогу не хотелось. Старшие птицы-матери не любят, когда будят их новорождённых дочерей. Если повезёт, незнакомец просто посмотрит на лес и поскачет дальше, но если он пришёл за яблоками, то придётся звать предводительницу сегодняшнего дозора, темнокрылую Грайю.
Всадник проскакал последние болотистые участки. Мороз сковал болота прочной ледяной коркой, но под весом коня лёд всё равно крошился, и под копытами рыхлилась чёрная илистая почва. Высоко задирая ноги, конь выбрался на твёрдую утоптанную землю и встал, отфыркиваясь. Человек стянул капюшон, и месяц залил светом его золотые кудри. Вскинув голову, юноша стал осматриваться.
Лита затаила дыхание и сжалась, спрятавшись среди веток. Она редко видела людей так близко, не считая служанок, и любопытство раздирало её изнутри, а вместе с любопытством вскипал и гнев: кто посмел приблизиться к лесу? Чего он так нагло глазеет?
Но юноша оказался настолько красив, что Лита загляделась. И сами девоптицы, и все их служанки были женщинами – к человеческим мужчинам старшие девоптицы улетали лишь в середине лета, выждав день, когда новолуние превращало их из крылатых красавиц в подобие людей: вместо крыльев вырастали руки с тонкими пальцами, вместо когтистых лап – стройные ноги, а перья уступали место нежной человеческой коже. Лите пока не позволяли присоединяться – молода ещё была, но она видела, как летом, в самую короткую из ночей, мужчины из ближайшей деревни жгли костры с девоптицами, обращёнными на людской манер. Лита с другими юными сестрицами сидела у ручья в ивняке, слушала соловья и угощалась булочками-плетёнками, которые люди приносили с собой на праздник, – это была единственная человеческая пища, которую пробовали девоптицы.
Те мужчины не казались ей красивыми: многие из них ходили с жёсткими бородами, а сами были широкоплечие и грубые, будто глиняные фигурки, вылепленные неумелой рукой.
Но этот чужак от них отличался.
Лита подалась вперёд, чтобы получше разглядеть его лицо, и ветка под её лапами хрустнула, осыпав юношу снегом. Незнакомец вскинул голову и уставился прямо на Литу, приоткрыв от удивления рот.
Лита захлопала крыльями, но тут юноша завёл руку за спину, вскинул лук, и, прежде чем Лита успела перелететь на другое дерево, её левое крыло пронзила боль. Девоптица вскрикнула, забилась, но раненое крыло перестало слушаться, и Лита, роняя перья, упала наземь.
Незнакомец спрыгнул с коня и кинулся к Лите, на ходу доставая что-то из мешка. Миг – и вокруг рта Литы затянулась повязка, а тело накрыла прочная сеть, и чем больше девоптица билась, тем сильнее запутывалась, тем больше красных капель падало из крыла на снег. Выбившись из сил, она распласталась на земле, тяжело дыша и испепеляя незнакомца взглядом.
«Тебе это с рук не сойдёт», – хотела прошипеть Лита, но губы были плотно стянуты отрезом ткани.
Совсем скоро подруги заметят её пропажу – да что там, наверняка уже слышали её вскрик, и несдобровать тогда людям. Гнев девоптиц страшен, и издревле местные избегали ссор с ними, задабривали дарами и красивыми словами. Такую обиду человеку ещё долго не простят, и будут проклинать его род все соседи по селу или городу.
– Ты даже не пытайся ничего сказать, я твои слова слушать не стану, – дерзко ответил ей юноша, стянул сеть так сильно, что стрела ещё глубже вошла в крыло, и из глаз Литы брызнули слёзы. Юноша схватил Литу поперёк тела, как куль, и забросил на спину коню, а сам вскочил обратно в седло и пришпорил скакуна.
* * *
Встреча с Вьюгой не прошла для Ивлада даром: он зло и резво мчался с самого утра и лишь однажды остановился подкрепиться и отдохнуть. К вечеру понял, что подобрался к Серебряному лесу совсем близко. В груди радостно затрепетало: вот же, ровная дорога, без следов коней братьев. Может же быть, что он добрался первым?..
Ивладу даже не пришлось заходить в сам лес: чудище по глупости подобралось так близко к границе, что, когда стрела вонзилась в крыло, рухнуло прямо на тропу. Всё дальнейшее произошло быстро и вовсе не так захватывающе, как Ивлад себе представлял. Он завязал девоптице рот, чтоб не вздумала петь и морочить его разум, а она и не пыталась, притихла как-то совсем уж нехорошо и долгое время даже не дёргалась. Ивлад то и дело присматривался, дышит ли, и успокаивался, заметив, что пернатая грудь всё же вздымается.
Ускакав наконец подальше от Серебряного леса, Ивлад остановил коня посреди замёрзших болот. Ночь подходила к концу, брезжил на востоке серый предвестник восхода, а Серебряный лес за спиной стоял безмолвно и недвижимо, посверкивал инеем. Ивлад то и дело оборачивался на него и прислушивался: не доносятся ли крики девоптиц? Не заметили ли чужака?
Спешившись, он стянул вниз чудовище в сетке. Красивая тонкая сеть испачкалась кровью, и Ивлад вдруг почувствовал к пойманной девоптице острую жалость.
Усталость и напряжение навалились разом, а вместе с ними – чувство вины. Аккуратно, дрожащими руками распутав сеть, Ивлад вызволил чудище. Девоптица упала на снег, разметав по земле раненое крыло. Стрела по-прежнему торчала, сверкая в лунном свете, перья вокруг раны слиплись и потускнели. Ивлад досадливо потёр лоб.
– Прости меня, – пробормотал он, сцепив озябшие ладони. – Сейчас. Потерпи немного.
Ивлад достал из мешка мазь и тряпицы, осторожно вытащил стрелу и перевязал крыло. Девоптица лежала смирно, но, взглянув в её лицо, Ивлад увидел блестящие дорожки слёз.
– Извини, – беспомощно повторил царевич. – Но повязку со рта не сниму. Не бойся, больше я ничего тебе не сделаю. Только привезу во дворец. И тут же верну обратно. Не держи на меня зла.
Он не стал разводить костёр, чтобы не привлечь внимания других девоптиц. Съел немного из запасов, которые успел набрать во дворце, выпил воды, насыпал Звездочёту овса и сел передохнуть хоть на пару минут.
В голове вертелись и вспыхивали сумасшедшие мысли. Видеть перед собой живую девоптицу было странно. С раннего детства Ивлад встречал их изображения на всём подряд: на пуговицах, на сундуках и туесках, на домовой резьбе и даже на платках, которые вышивала в детстве сестра. А тут – вот она, живая девоптица, такая же, как на картинках, только краше. Перья такие крупные и переливаются, куда больше и ярче, чем у тетерева или фазана. Когти на лапах крепкие, изогнутые, вспорют живот одним махом, если потребуется. До ключиц всё птичье, а выше – девичье лицо. Закрой тело, и покажется, будто девушка на снегу лежит, да не простая, а боярская дочка в лучших бусах и серьгах, лицом нежная, а глаза так и стреляют гневом, зелёные и блестящие, словно самоцветные камни.
В груди у Ивлада затрепетало: смешивались и страх, и тревога, и любопытство. До того чудно́ было смотреть на девоптицу, что он не понимал, чего ему больше хочется: дольше любоваться или скорей отвернуться. Смутившись, царевич всё-таки опустил взгляд.
Он сунул в рот кусок хлеба, отряхнул руки и прислушался: не доносится ли топот коней братьев? Пока Ивлад скакал к Серебряному лесу, он не видел даже следов лошадиных копыт. Пусть шёл снегопад, но всё же остались бы видны колеи от конного отряда, так что он был почти уверен: ни Ружан, ни Домир не были здесь, а другого пути быть не может. Вдруг с ними что-то случилось? Нужно тогда отыскать их и помочь…
Выходит, он всё-таки первым поймал девоптицу? Эта мысль была такой ошеломляющей, что Ивлад сперва замер, привыкая к ней, а потом зачерпнул горсть снега и протёр лицо. И почему отец не хотел его пускать? Вот, пусть увидит: младший справился, а старший и средний сыновья куда-то запропастились. И не спешили, быть может, а заезжали в каждый трактир и останавливались в каждой усадьбе по дороге, как на охоте, пировали и выпивали.
Передохнув, Ивлад снова положил девоптицу на Звездочёта и сам вскочил в седло, но не успел конь набрать скорость, как на тропе перед ними вырос силуэт всадника. Сперва Ивлад почти обрадовался: подоспел Ружан! Но всадник приблизился, и Ивлад узнал его: это был Рагдай, сын отцовского воеводы и верный Ружанов спутник.
– Рагдай? – воскликнул Ивлад. – Ты-то что тут делаешь? Тебя послал Ружан? Ты… один?
В голове заворочались подозрения. Что, если братья так и не смогли добраться? Неужели до леса доскакал один Рагдай?
– Его послал Ружан. – Знакомый голос прозвучал за спиной твёрдо и ясно.
Ивлад обернулся и едва не рассмеялся от облегчения, увидев брата живым и здоровым, но радость быстро сменилась страхом. Ружан сидел в седле, опустив голову, и медленно натягивал тетиву лука, метя Ивладу в грудь.
Звездочёт заржал и встал на дыбы, едва не сбрасывая с себя девоптицу. Ивлад и сам с трудом удержался в седле.
– Отдай мне чудище, братец, – спокойным тоном проговорил Ружан. – Иначе мы сами возьмём.
Из-за спины Рагдая выступил Домир, а с ним ещё несколько воинов показались из-за деревьев: личная Ружанова дружина, с которой он не расставался ни на охоте, ни на прогулках, ни во время других забав. Все они были при оружии, на лихих конях, и Ивладу стало по-настоящему не по себе.
– Что ты задумал, Ружан? Ты знал, что я не останусь дома и первым добуду птицу для отца?
Старший царевич спешился и приблизился к Ивладу, кривовато улыбаясь и не убирая стрелу с тетивы. На поясе у него висел боевой меч. Ивлад тоже спрыгнул с коня, но руку продолжил держать на раненой девоптице. Звездочёт недоверчиво фыркал, почуяв неладное, и начал пятиться.
– Не бойся, малыш. – Ружан медленно убрал стрелу и протянул руку, будто хотел похлопать Ивлада по плечу – совсем как в детстве, когда они ссорились из-за игрушек или других мелочей, а няньки требовали скорее помириться, чтобы не расстраивать царя. – На что она тебе? – Он кивнул на связанное чудовище. – Никогда аларский престол не доставался таким, как ты. Если бы не блажь старика с этими птицами, стал бы ты спорить с тем, что я – законный наследник?
Ивлад сглотнул, не зная, верить улыбке брата или нет. Было в его словах что-то доверительное: и правда, никто бы не стал перечить, если б отец умер, не высказав последнего желания. Старший сын на то и старший, чтобы унаследовать царство… Но раз отец пожелал, чтоб наследник доставил ему девоптицу, значит, у него были на то причины и он допускал, что и Ружан, и Домир одинаково достойны. И будто дополняя скачущие мысли Ивлада, Ружан мягко произнёс:
