Ана Светова
Продолжение легенды
К читателю!
В декабре 2019 года исполнилось 80 лет со дня премьеры в Атланте фильма «Унесенные ветром». Хочется выразить слова восхищения всем, кто принимал участие в создании этого фильма на все времена, особенно актерам, и прежде всего исполнителям главных ролей: Вивьен Ли и Кларку Гейблу. Ее красота и его обаяние никого не оставляют равнодушными и теперь. Если бы не они, может, и не трогала бы так людские сердца история Скарлетт О'Хара и Ретта Батлера, может, и не считали бы зрители величайшей несправедливостью их расставание, и может быть, не появилось бы многочисленных продолжений романа, соединивших любимых героев навсегда.
Маргарет Митчелл писала книгу не о любви, а о Гражданской войне, и все ее симпатии воплотились в образе идеальной Мелани Уилкс, талантливо сыгранной до сих пор живущей великолепной Оливией де Хэвилленд. Скарлетт же справедливо наказана за свою беспринципность и желание разбогатеть любыми средствами. Очевидно, автор считала, что ни циничный «подлипала», ни торговка, обманывающая своих покупателей, не заслуживают счастливой взаимной любви, потому и развела их на последних страницах. Она находила «нелепым и смешным, что мисс О’Хара стала чем-то вроде национальной героини; я думаю, что это очень скверно – для морального и умственного состояния нации, – если нация способна аплодировать и увлекаться женщиной, которая вела себя подобным образом…»
Вопреки всему и роман, и его отнюдь не восхитительные, по мнению Митчелл, персонажи победно шествуют по миру. Трудно определить, в чем кроется тайна его притягательности: то ли в неопределенности окончания, то ли писательница наделила свое создание чертами будущей эпохи, для которой поведение Скарлетт станет обыденным. Возможно, читатели увидели в главных героях несгибаемую волю к жизни и преданность своим близким, несмотря на внешне неприглядное поведение.
Отгремят революции нового века, невиданной разрушительности войны, технический прогресс принесет обществу беспрецедентный комфорт. Но будет ли сознание людей успевать за прогрессом, не канут ли в Лету вечные нравственные ценности: долг, честь, справедливость, искренность, сердечность, доверие между людьми и странами? Не заменит ли их безликая толерантность, за которой чаще всего стоит леность души, полное равнодушие ко всем и вся.
Женщины получат право голоса и независимость, за которые так долго боролись, но как-то незаметно право на любовь растворится во вседозволенности. Обнаженное женское тело перестанет быть тайной и потеряет свою привлекательность для мужчин. Мужеподобные девушки и женоподобные юноши без стеснения заполнят улицы городов. Они уже не будут ни леди, ни джентльмены.
Каким милым будет казаться новым поколениям ХIХ век с его каретами, дуэлями, балами, прекрасными дамами и благородными кавалерами, с великими историями любви, среди которых справедливо одной из лучших считается легенда старого Юга – цивилизации, унесенной ветром времени.
Специально или случайно Митчелл оставила множество недоговоренностей, которые позволяют всем внимательно читающим роман придумать свою версию дальнейших событий.
В предлагаемой версии перед вами предстанет повседневная жизнь любимых героев, их отношения друг с другом, с детьми, родственниками, друзьями. Будут ли они неукоснительно следовать правилам, принятым в их обществе, понимая, что оно не прощает нарушений светских приличий, или поступать, по-прежнему, вопреки им? Смогут ли быть вместе после всего пережитого? Исторические события мировой значимости, социально-политические явления новой эпохи станут неотъемлемым фоном повествования, но уже не затронут жизнь героев так глубоко. Пройдя тяжелые испытания, потеряв многое и многих в годы войны и реконструкции, они научатся ценить устои довоенного юга и свою семью.
Именно семья подверглась эволюции после войны из феодальной многодетной, основанной на религиозной идее нерасторжимости брака, в буржуазную эгалитарную, малодетную, где личностные отношения играют гораздо более важную роль.
Поэтому и действие частично перенесено во Францию, где особенно ярко проявлялись различные модели брачно-семейной жизни: патриархальная – с авторитарной властью отца и неделимой семейной собственностью; нестабильная, где «каждый за себя», не поддерживающая членов своей семьи в случае жизненных неудач, и «корневая семья», в которой отчий дом остается общим центром и опорой в трудную минуту с особой ролью женщины, создающей порядок в семье и жизни мужчины.
По этой же причине часты обращения ко двору королевы Виктории. Это не случайно, ее именем названа целая эпоха. Ее жизнь широко освещалась прессой. Она без сомнения влияла на своих современниц, определив моду на семейные ценности чуть ли ни на целое столетие. Слепо следуя сама лютеранским принципам мужа и после его смерти, она заставляла следовать им не только своих детей, всю страну.
В Европе брак как общественный институт находился в состоянии глубокого кризиса еще со второй половины XVIII века, блестящего, галантного, куртуазного. Жизнь Парижа под влиянием герцога Филиппа Орлеанского, ценителя удовольствий, превратилась в нескончаемый праздник для дворянства и буржуазии. В Париже было открыто огромное количество разного рода увеселительных заведений, игорных домов и танцевальных залов, кофеен, кафе и притонов.
«Истерическая веселость, показной гедонизм, аморальность, возведенная в степень нравственного принципа, – вот настроения и вкусы, царившие в светском обществе в период Регентства»1.
Общепринятая мораль отрицалась и подвергалась насмешкам; религиозные догмы предавались забвению. Время Регентства скоро кончилось, а безмерная тяга к удовольствиям в светском обществе, постоянным карнавалам, балам, легкомыслие в поведении полов, цинизм по отношению к искренним чувствам многие десятилетия считались «хорошим тоном».
Великая французская революция (1789-1795) внесла свою лепту в разрушение традиционной семьи. Устранив монарха в стране, она ослабила подобную иерархическую подчиненность отцу-патриарху в семье при одновременном падении авторитета церкви. В разных слоях общества, отличающихся в социально-сословном, религиозно-нравственном и в культурно-философском отношениях начались процессы эволюции представлений о морали.
«Вопросы морали, взаимоотношений в семье были не только предметом размышлений философов, но и наиболее привычным содержанием бесед или уединенных раздумий, темой выступлений политических деятелей, обязательным содержанием речей при вступлении в Академию и т.д.»2.
Одни, подобно Вольтеру, считали любовь естественным чувством, приносящим человеку счастье, и не признавали супружескую верность; другие придавали ей социальную миссию, как Руссо. Дидро ратовал за свободный союз, за брак, основанный на чувствах, словесном соглашении, а также за развод. Ле Плэй считал семью вечной ценностью, сравнимой с религией и собственностью. Все знаменитые писатели Ж. Де Сталь, Ж. Санд, А. Стендаль, О. Де Бальзак, братья Гонкуры, Э. Золя, Г.Флобер, Г. Де Мопассан, В. Гюго, Э. Сю обращались в своих произведениях к проблемам семьи, связывали процессы, происходившие в лоне семьи с общим ходом развития страны и общества.
В конце XIX, начале XX века формировалась структура брачно-семейных отношений, соответствующих новому историческому этапу – капитализму.
«Семьи аристократии и дворянства, особенно столичного, отличались довольно независимым образом жизни каждого из супругов. И это не удивительно, ведь большинство браков заключалось не на основе чувств, хотя существовали исключения. Супруги часто жили каждый на своей половине дома, имели отдельную спальню, личную прислугу, отдельно принимали посетителей, выезжали из дома. Обеды и приемы гостей два-три раза в неделю были совместными. Проявление взаимных чувств, особенно на людях, считалось неприличным, ревность смешной. Общение друзей с членами семьи порой выходило за рамки строгой морали, как и развлечения супругов, в которых они часто принимали участие врозь, – балы, спектакли, званые вечера, интимные ужины, охота, игры»2. Внебрачные связи бывали длительными, искренними. В них воплощалась мечта о прекрасной любви, утонченность и изысканность чувств. Однако принятые нормы поведения требовали, чтобы были соблюдены приличия, даже если сами супруги к изменам относились терпимо.
Для небогатых буржуа, мелкого чиновничества разумно устроенная семейная жизнь становилась идеалом.
Наиболее опасными пороками во всех слоях общества были картежные игры и пьянство.
Данная книга не претендует на глубокое исследование матримониальных проблем в американском обществе после Гражданской войны. Предлагаемая вашему вниманию версия для тех, кому хотелось бы увидеть благородного капитана Батлера и соответствующую ему достойную подругу, уж коли они стали символами великого государства.
При подготовке этой версии автор использовала издание: Митчелл Маргарет. Унесенные ветром – М.: Издательство «Правда», 1986.
Т.1/ Пер. с англ. Т. Озерской; т.2/ Пер. с англ. Т. Кудрявцевой.
Факты биографии королевы Виктории взяты из книги французских авторов Филиппа Александра и Беатрис де л’Онуа. Королева Виктория. – М.: Молодая гвардия, 2007.
Часть первая
I
Атланта ужаснулась печальной вести о безвременной смерти Мелани Уилкс и замерла перед фатальной несправедливостью случившегося. Жизнь чистая, незапятнанная, являвшая всем образец чести и добра, ушла в небытие, как и цивилизация, которую она олицетворяла. Южане, истерзанные войной и бедствиями, потеряли последнее, что у них оставалось, что объединяло их, ободряло, позволяло сохранять нерушимую верность старому укладу.
Молодежь не помнила великолепия своих семей и не гордилась ими. Не выдерживая испытания нищетой, отпрыски известных семейств сотрудничали с «саквояжниками», девицы сбегали с офицерами-янки. И только эта маленькая, хрупкая женщина, ставшая душой города, сохраняла мягкую безмятежность взгляда, гордость, гостеприимство и доброту при любых невзгодах, не признавая необходимости приспосабливаться под это бурное новое время.
Ретт Батлер, как никто, понимал тяжесть утраты бывших борцов за Правое Дело, ибо и для него миссис Уилкс была единственным утешением, светочем добра в его далеко не легкой и не слишком праведной жизни. Будучи истинной леди, она и в нем видела джентльмена, не способного на дурные поступки. Он не встречал женщин, подобных ей, по-настоящему хороших, искренних, благородных, бескорыстных. Никто уже не будет относиться к нему с такой теплотой, как она, согрев его напоследок счастьем, какое испытывала сама в последний месяц жизни, воодушевленная надеждой на долгожданного ребенка. Только Ретт догадывался о ее состоянии, что возможно и помогло ему выйти из пьяного безумия, в которое его ввергла потеря дочери.
Сосредоточенный и бесстрастный, он посчитал своим долгом разделить тяжесть этих дней с супругой, принявшей на себя, как во времена осады Атланты, нелегкие траурные хлопоты. Уважение к памяти Мелани заставило их быть рядом в эти скорбные дни, а потом они разъехались в разные стороны, как двое случайно встретившихся людей без надежды, да и без желания когда-либо увидеть друг друга…
Ретт покидал Атланту на этот раз навсегда. Пора было, наконец, оборвать череду лет, бессмысленно, как ему казалось теперь, проведенных в этом городе. А как много обещал первый день его пребывания здесь – тот апрельский лучезарный день 1861 года, круто изменивший его жизнь!
…Предвидя, что с началом военных действий порты будут заблокированы, поставки хлопка сократятся, и, значит, цены на него поднимутся, Батлер предпринял вояж в Джорджию с тем, чтобы скупить, сколько будет возможно, сырья и загодя вывезти его в Англию. Одним из поставщиков был его знакомец мистер Кеннеди – владелец хлопковой плантации и торговец. У него он и остановился в имении. Выгодная для обеих сторон сделка состоялась, и довольный Фрэнк пригласил чарльстонца на барбекю к очень уважаемому в графстве плантатору Уилксу.
Батлер любезно принял приглашение, полезное знакомство не помешает, хотя обычно уклонялся от посещения подобного рода праздников, ибо непременно ухитрялся привлечь к себе внимание либо спорщиков, либо картежников, а то и того хуже – девиц на выданье, о чем потом всегда сожалел. Жениться он не собирался и уж тем более не стал бы за ними волочиться.
– Ни глазу удовольствия, ни телу, ни пищи для ума, – говорил он приятелям после очередных барбекю, вечеринок и балов.
Между тем, он числился, сам того не зная, одним из самых завидных женихов – наследник огромного состояния, нескольких тысяч акров земли, сотен рабов. Дальновидные папаши не придавали значения тому, что отец лишил его наследства.
– Как лишил, так и вернет. Куда денется, когда не сможет сам управлять таким хозяйством? Ну, а то, что в гостиных не принимают, и подавно не беда, – наставляли они своих жен. – Проучить, конечно, нужно, впредь будет осторожнее.
Утро было ослепительным: ласковое солнце, легкий ветерок, благоухание цветущих садов, утопающих в бело-розовой пене, свежая весенняя зелень, пестрые ковры жимолости, птичьи гнезда в живых изгородях, радостное щебетание. Даже дорожная пыль не помешала Ретту проникнуться прелестью сельской природы.
– Нет, не зря я согласился на эту поездку, что может быть прекраснее? – залюбовался Ретт непривычным для него пейзажем, – разве что морские просторы!
Затопленные рисовые поля, наблюдаемые им с детства, как-то не внушали ему подобных впечатлений, и он всегда предпочитал йодистый запах волн аромату роз и фиалок, а легкий плеск прибоя – трелям жаворонков. Предчувствие чего-то необычного, поджидающего его здесь, возникло в душе и уже не покидало всю дорогу.
– Экое величественное сооружение, словно храм! Это и есть Двенадцать Дубов? – спросил он Фрэнка, когда перед ними возникло белое здание безукоризненных пропорций.
– Оно самое. Я знал, что вам понравится. Здесь все усадьбы неплохи, но эта лучшая!
Они приехали раньше, впрочем, как и большинство молодых людей, которые толпились на веранде в ожидании прибытия приглашенных дам. Познакомившись с хозяином, Батлер тоже было остался здесь, но Джон Уилкс посоветовал, пока гости не собрались, подняться на второй этаж и с балкона осмотреть окрестности.
– Вы ведь впервые в нашем краю? Уверяю, что захотите вернуться сюда.
Вид действительно был полон неповторимого обаяния. Усадьба одной стороной как бы ступенями спускалась к высоким соснам в пойме реки, замечательной по своей живописности. А вокруг – просторы полей, в которые вторгались кизиловые леса на холмах, глыбы гранитных валунов, темнеющие на красной глине, густые рощи и овражки. Дом тоже полностью отвечал вкусу Батлера, особенно привлекало его местоположение на вершине холма.
– Пожалуй, я бы не отказался от такой плантации, благоуханной, цветущей, безмятежной, даже если все это великолепие бывает только весной. Может, уже пора бросить якорь в такой вот тихой гавани? – подумал моряк, медленно спускаясь по широкой лестнице. – Разумеется, о чем же еще можно мечтать накануне войны, как не о тихой гавани?
Стоя несколько поодаль от остальных гостей, Ретт без помех мог наблюдать как, то один, то другой юноша, подбегал к подъехавшей коляске с тем, чтобы встретить зардевшуюся от удовольствия девушку, поклонником которой он являлся, подать ей руку и помочь выйти из коляски. В прежние годы он посмеялся бы над ними, но сегодня почему-то эти невинные ухаживания, первые проявления взаимной симпатии, показались ему трогательными.
Девочки все как одна были юными, зачастую хорошенькими, у него уже начало рябить в глазах от ярких платьев, когда Джон Уилкс спустился с веранды и предложил руку хрупкой молоденькой девушке, очевидно первой красавице этих мест, судя потому, как ее тотчас окружили поклонники и подружки. Она явно привыкла ко всеобщему вниманию, знала силу своих чар и милостиво улыбалась направо и налево, но ее беспокойный взгляд искал кого-то, пока не был остановлен пристальным взглядом незнакомца. Всего лишь на мгновение встретились их глаза, но он понял – это она! Не зря он ждал и верил, что найдет свою прекрасную принцессу, которую в детстве предрекла ему мать.
Серьезных романов в его жизни не было, он предпочитал ни к чему не обязывающие отношения с женщинами полусвета в Европе, или в Новом Орлеане с креолками и квартеронками. Обычно он брал на содержание самую красивую из них на определенное время, тем самым сразу показывая, что расставание неизбежно. И все-таки, каждый раз он видел в их глазах желание удержать его. Их привлекала его щедрость, фигура атлета и энергичное смуглое лицо. Среди них было немало девушек образованных, воспитанных, вполне достойных предложения руки и сердца, но в его душе жила мечта о юной принцессе.
Чтобы скрыть, какое впечатление произвела на него незнакомка, он вполне привычно улыбнулся ей насмешливо и нагло. Ему ли бояться маленьких кокеток, и тут же почувствовал себя полным идиотом под её серьезным и очень чем-то озабоченным взглядом, в котором светился живой ум, пока еще незрелый, но острый и наблюдательный. Она, без сомнения, была польщена его вниманием и чуть смущена дерзкими взглядами, вон как порозовела прекрасная для её возраста грудь, но не испугалась и не оскорбилась, даже успела в свою очередь хорошенько рассмотреть его, прежде чем отвела взгляд, не ответив на его улыбку.
– Ретт Батлер! – окликнул его Фрэнк, – Идите сюда! Я представлю вас самой жестокосердной девушке Джорджии! Скарлетт О’Хара.
У Ретта пересохло в горле – алые губки красиво очерченные, немного тонкая верхняя и чуть приоткрытая пухленькая нижняя, были так близко. Он поклонился, она приостановилась, будто, пытаясь что-то вспомнить, но заметив, что взгляд незнакомца устремлен на ее губы, тотчас отвернулась к близнецам Тарлтонам.
– Вы правы, мистер Кеннеди, девушка не отличается сердечностью и даже обычной учтивостью.
– Нет, нет, она милая и добрая, не знаю, что с нею, наверное, просто сконфузилась, – засуетился Фрэнк, – впервые вас видит, вы не бывали у них дома, незнакомы с родителями.
– Хорошо, если так, – поддакнул Ретт, но про себя огорчился, – сдается мне, что я ей не приглянулся.
Внешность её была так же необычна, как и имя. Тонкие черты аристократки, ослепительно белая кожа, которой так гордятся южанки, легкий румянец, словно лепестки цветущей яблони подарили свою свежесть её личику. Несколько широкие скулы не портили его, лишь подчеркивали жизнестойкость и смягчались нежной линией щек и подбородка, бархатностью кожи. Довольно высокий благородной формы гладкий лоб говорил о чистоте и невинности, а своевольные брови выдавали не робкий характер. Особенно удивительными были её глаза в обрамлении густых трепетных ресниц – прозрачные, как росинки, выразительные, принимающие все оттенки зеленого – от совсем светлого с золотыми искорками, когда она улыбалась, до изумрудного, если сердилась.
Он встречал и более совершенных красавиц, но её лицо отличалось особой прелестью, пленительной изменчивостью, движения были естественны, изящны, грациозны, кокетство забавным. Она была так мила в своей юности, нетронутости, что хотелось взять этого желтого цыпленка на руки, коснуться его нежнейшего пуха. И вместе с тем с первого взгляда она внушила ему такое жгучее желание, какое только может испытывать мужчина к женщине, в ней угадывался недюжинный темперамент. Он подошел к ней совсем близко, настолько, что, стоя за спиной очередного ошеломленного лукавством кокетки юнца, заикающегося от волнения, видел её глаза, ямочки на щеках, обворожительную улыбку. Воображение дорисовало ему упрятанные под кринолин части тела, несомненно, достойные поклонения. Ретт был опьянен ее пленительной женственностью, взором, полным страсти, еще вполне невинной, но уже много обещающей и даже не задавался вопросом, не влюбился ли он, старый морской волк.
Он знал, что влюблен, влюблен отчаянно, так же, как эти глупые мальчишки, толпящиеся возле неё, и был рад, что оказался способен на такое чудо. Мощная фигура, дурная репутация и нагловатая усмешка надежно скрывали трепетную душу, жаждущую найти себе подобную. Он давно ждал от жизни такого подарка и был готов жениться хоть сейчас, чтобы только заполучить этот чудный бутончик.
Вскоре он понял то, что было невдомек остальным – его принцесса не на шутку увлечена другим, иначе не была бы так сражена его обручением. Эшли Уилкс – высокий блондин с мечтательными серыми глазами – безусловно был самым выдающимся из молодых людей: безупречная репутация, родовит, богат, образован. Ретт сразу почувствовал к нему неприязнь – образцовый джентльменчик, палец о палец, наверное, не ударил, чтобы заработать хоть доллар. Ему претили самоуверенные манеры аристократа, его элегантная фигура, ровненький пробор, к тому же он был лет на пять моложе.
Раздосадованный Батлер наблюдал за юной леди, понимая, что ей так же плохо, как и ему. Его не обманешь притворной веселостью, когда хочется вцепиться в простенькое личико счастливой соперницы. Поймав ее взгляд, он обнаружил яростный намек, что и его физиономии не избежать бы её ноготков, будь они одни.
– Неужели заметила и оценила мою прозорливость? – откровенно рассмеялся Ретт. Ах, как это пришлось ему по душе! Судьба уже протянула ниточку понимания между ними…
– Знать бы к чему приведет эта ниточка, оборвал бы ее сразу, – горестно усмехнулся Ретт.
– Разве кому-то удавалось обойти судьбу? – покачало головой прекрасное видение, представшее перед ним, едва он разместился в поезде.
Воображение все еще хранило образ гордой леди в элегантном черном костюме, в шляпке с вуалью, с букетом осенних цветов в руках. Такой была Скарлетт на похоронах Мелани, такой осталась и в его памяти, совсем не похожей ни на ту девочку из апрельского дня, ни на ту, что накануне бежала в тумане к нему с признаниями внезапно открывшейся ей любви, пытавшаяся со всей своей ирландской решимостью и непосредственностью ребенка безуспешно собрать осколки их разбитой жизни. Это была другая Скарлетт, неизвестно откуда появившаяся, непреклонная и чужая. Она не будет взывать к его чувствам, умолять его остаться или взять ее с собой. Но ведь ему этого и не надо?..
…Когда звук его шагов замер наверху, Скарлетт, задыхаясь от боли, поняла – ее мир рухнул. Потеряно все, что было дорого: преданность и душевность Мелани, пусть призрачная, но все-таки любовь Эшли, тепло и защищенность, уверенность в завтрашнем дне, которые давал Ретт. Так же как на темной дороге в Тару, он снова покидает ее, именно теперь, когда ей особенно страшно, когда она особенно нуждается в его присутствии. Она с трудом добралась до спальни и устало опустилась на кровать. Горе, угрызения совести, страх, обещания, данные Мелани, уход Ретта – все исчезло в забытьи.
Я подумаю обо всем этом завтра… Ведь завтра уже будет другой день.
Туман клубился повсюду, во сне или наяву, она уже не понимала, только видела, как всплывало и таяло прекрасное лицо Эллин, чувствовала ее прохладные руки, слышала нежный голос:
– Красавица моя! Все пройдет, все забудется…
– Ах, мама, к чему красота, если не можешь иметь того, что хочешь? Эшли предпочел простенькую Мелани, Фрэнк любил Сьюлин, а Ретт – Красотку. А ведь все говорили, что любят меня… Да и за что было меня любить – взбалмошную и упрямую? Я никого не сделала счастливым, если только Чарльза, и то потому, что он рано ушел из жизни. – Во сне с языка легко срывались слова, которые до этого даже не приходили на ум.
– Надо быть мягче, скромнее… джентльмены не любят чересчур самостоятельно мыслящих женщин, – убеждал мелодичный голос матери.
– Мне повезло, нашелся один, которому это нравилось. Более того, он учил меня быть откровенной, дерзкой и смелой.
– Это глубоко безнравственный человек, он способен воспользоваться твоей невинностью, твоей молодостью, чтобы погубить тебя…
– Да нет, мама, погубил меня, другой, для которого честь была превыше всего во всем, кроме меня. Батлера же просто забавляло поначалу все, что я делала, а когда он получил непокорную жену, плюющую на все правила окружающего общества, это ему тоже не понравилось, – образ Эллин отодвинулся на задний план, а перед глазами Скарлетт промелькнули лица каких-то людей, которые она не узнавала, но была уверена, что видела их в Атланте. Все смотрели на нее, кто – с любопытством, кто – с негодованием, кто – с усмешкой. Но их взгляды не трогали измученной души. – Если бы ты видела, как я справлялась с делами, мама! Ничуть не хуже любого мужчины! Шла к цели кратчайшим путем и добилась многого. Отец мог бы гордиться мной, правда, если бы я была сыном… Успех вскружил мне голову, и я возомнила, что мне позволено быть грубой, безапелляционной, свысока относиться к людям.
– Я прихожу в отчаяние при мысли о том, что ты могла так скоро забыть все правила хорошего воспитания… – укоряла мать.
– Я должна была их забыть! Эти правила для другого мира, которого уже нет, война смела его и установила новые порядки. В мире, где правят янки, не может быть чести, правды, милосердия. – горячо отстаивала дочь свою правоту, – Будь я кроткой тихоней, доброй и совестливой, что стало бы со мной, детьми, Тарой?
– Храбрая моя девочка, я знаю, сколько испытаний выпало на твою долю, но теперь уже не нужно бороться за выживание. Все постепенно наладится. Попробуй быть более терпеливой, доброй и снисходительной. Таков женский удел. У тебя дети.
– Я не стала утешением и для них. Со всеми своими детскими печалями они шли к Ретту. – горячо отстаивала дочь свою правоту, –
– Если он действительно достойный человек, как ты говоришь, то не оставит тебя.
– Может и не оставит, но не полюбит снова, – Скарлетт слышала свой голос как будто со стороны, слова хлестали по щекам горькой правдой. – Я сама в этом виновата. Он был молод, хорош собой, горяч, а я в его объятиях мечтала о другом. Ретт – гордый человек, он никогда не простит мне этого.
– Как знать…
– Не хочу я больше никакой любви! Она не принесла мне ничего, кроме боли, разочарования и унижения. Сердце мое разбито. И не сейчас, а в тот далекий весенний день, когда твоя глупая самонадеянная дочь, замирая от трепетного предчувствия счастья, собиралась увести из-под венца чужого жениха.
– Ты еще так молода, доченька! – голос Эллин становился все слабее.
– Но уже так грешна, что совсем не заслуживаю вашего сочувствия. –воскликнула Скарлетт в отчаянии. – Если бы вы только знали, мама, я не хотела детей, и Бог отнял любимую дочь, не позволил родиться желанному ребенку!
Сон становился совсем тяжелым. Хотелось громко кричать, но звуки вязли в клубящемся тумане, как в вате.
– Я позарилась на чужого мужа и потеряла своего. Я долго пренебрегала любовью Батлера, и она исчезла, растворилась, как туман. – Молодая женщина торопилась все рассказать матери, пока еще были силы. – Господь наказал меня за всё одиночеством. Я должна принять это и со смирением нести свой крест, как бы ни было тяжело.
– Бог милостив, дорогая! Молись, молись Пресвятой Деве Марии, – будто прошелестел шелк платья, унося тонкий аромат сухих духов лимонной вербены…
Утром в зеркале Скарлетт снова увидела прекрасное печальное отражение, похожее на Эллин, то было её собственное лицо, бледное, непривычно строгое, с плотно сжатыми губами, глазами без слез и без любви. Наступил другой день, а с ним появилась и другая Скарлетт О’Хара…