Amy Grace
Путь, который мы выбрали
Глава 1
На улице моросил дождь. Холодные капли падали на волосы, лицо, одежду, словно пытаясь отрезвить и вывести из себя застывшую хрупкую фигурку, но без успеха стекали по коже вниз, впитываясь либо в ткань черного распахнутого пальто, либо срывались вниз – на землю. Перед глазами был только небольшой, но невероятно красивый надгробный памятник, гравированный искусными узорами и незамысловатой эпитафией, кажется, цитатой Эйнштейна.
«Никогда не делает ошибок только тот, кто не пробует ничего нового».
Вокруг не было никого. Последний человек, отдавший сожаления – кажется, какой-то коллега по работе – ушел, унося с собой все живые звуки. Эвелин стояла одна, похоронив здесь и свое сердце. Внутри была бездонная пустота и боль, от которой выворачивалась наизнанку душа: в свежей могиле, на которой лежали красивые венки, цветы и украшенные черными лентами открытки с проводящими в последний путь словами, лежала ее старшая сестра.
«Аделаида Кэмпбелл.
03.10.1995 – 03.10.2022»
Умерла ровно в двадцать семь лет – даже не успела нормально пожить, насладиться жизнью, увидеть такой желанный и разносторонний мир и сделать хоть что-то для себя. Сестра всегда была благородна, справедлива, целеустремленна и очень ответственна, отчего ее ставили Эвелин в пример, постоянно сравнивали и просили не отставать. Она построила свою собственную карьеру в общественном питании, открыв по всему городу несколько кафешек и ресторанов, купила квартиру, машину, нашла мужчину, которого вроде любила. Она никогда не проходила мимо проблем Эвелин, постоянно помогала, поспособствовала открытию кофейни, лезла с советами и просто была рядом.
Сестра была замечательным человеком. Тем, кем действительно можно гордиться, на кого нужно было ровняться и на которую всегда хотелось восхищенно смотреть. Вместо нее должна была умереть замухрышка-Эвелин без грамма смелости, успеха и везения; у которой никогда не получалось наладить ни с кем отношения, имелся неподъемный груз проблем и совершенно ничего не получалось, когда это от нее требовали.
По сравнению со своей замечательной и успешной сестрой, Эвелин всегда казалась неудачницей. Маленькой девочкой, глупой и наивной, за которой всегда нужно следить и защищать – из-за этого самооценки не было, ровным счетом, никакой. В свои двадцать один она считала себя никем. Пятном у всех на глазах. Бесполезной и никому не нужной.
Так почему Аделаида умерла? Не Эвелин?
Слезы, не прекращая, катились из глаз. Хотелось закричать, чтобы хоть как-то стало легче, но вместо этого Эвелин из всех сил старалась устоять на ногах. Сестра заменила мать, которая умерла десять лет назад. Заменила отца, которому, кроме работы, ничего не интересно. Стала единственным другом, которых у Эвелин почти не было. Она была всем – и до сих пор не верилось, что такого прекрасного человека больше нет.
Будто эта могила чья угодно, но только не ее.
Смерть Аделаиды была просто несчастным случаем. Сестра просто шла в гости после работы к Эвелин: купила тортик на случай своего дня рождения, бутылку красного вина и заказала такси, чтобы спокойно выпить и расслабиться, но не дошла. Какой-то урод зарезал ее за десять центов. Как сказали в следствии, мужчина не поверил, что у Аделаиды все деньги были в безналичном состоянии, и пырнул ножом, найдя в кармане только десять центов.
У сестры была вечная привычка всю мелочь скидывать в карман. У Эвелин просто не было слез и сил, когда по телефону ей сообщили о смерти самого родного человека. Единственное, что она сделала – засмеялась, посчитав какой-то шуткой. Нелепой, жестокой и очень глупой. Кто мог умереть в собственный день рождения? Как вообще могла умереть любимая сестра, с которой она разговаривала десять минут назад?
Теперь же стоит возле могилы. Отец организовал похороны, но сам не пришел – у него было много работы. А у Эвелин теперь несколько квартир, машина, огромный счет в банке и бизнес, перешедшие по наследству и с которыми она не знала, что делать. Аделаида оставила посмертное завещание.
Из-за которого получила пощёчину от Винсента – мужчины сестры – которому не досталось ничего. Когда к ним пришел нотариус и известил о наследстве, тот впал в ярость, узнав, что ему не досталось ни копейки. Эвелин не знала, почему Аделаида ничего не оставила своему жениху. Эвелин не знала, куда смотреть, когда стала эпицентром взглядов всех присутствующих. Эвелин не знала, насколько сильно раздражала всех своим существованием.
Так много всего свалилось, что ей хотелось исчезнуть.
Сегодня она увидела другую сторону Винсента. Всегда добрый и приветливый мужчина оказался настолько скупым и черствым, что от этого хотелось упасть лицом в землю и кричать. Знала ли сестра об этом и было ли это главной причиной, почему она не оставила любимому человеку ни гроша? Всегда веселая и заботливая тетя показала другую сторону – более темную, когда спрашивала у Эвелин, какого черта она единственная наследница на все состояние.
Это был чертов спектакль скорби. Сегодня день похорон, а все, будто сговорившись, думали о деньгах. Аделаида, которая всегда была в свете, любима и обожаема как родственниками, так и незнакомыми людьми, стала буквально одеялом, что перетягивали все на себя. Эвелин ощущала невыносимую обиду за нее, жгучую злость, что всем было все равно на смерть, и ненависть к ситуации, из-за которой пришлось увидеть настоящие лица.
Оставшись одна, чувствовала себя разбитой. Одинокой. Потерянной.
Пустой.
– Черт, – и всхлипнула, стиснув зубы и сжав руки в кулаки, – черт!
Слезы с новой силой хлынули по щекам, а дождь усилился. Эвелин не могла шевельнуться с места – мысли хлестали не хуже плеток, а тело попросту не слушалось. Как пережить все это? Что теперь делать? Почему сложилось именно так?
И закрыла глаза. Слезы не останавливались, обжигая холодную кожу на лице. Больно. Когда умерла мать, она не помнила, что чувствовала – ей было всего одиннадцать лет и она не понимала происходящего, удивленно и озадачено смотря, как гроб опускают в могилу. Смотрела и спрашивала сестру, держащую ее за руку, что все это значит и почему мама будет так долго спать.
Эвелин не понимала той боли в глазах Аделаиды. Не понимала, почему все плачут, когда мама просто уснула. И только сейчас осознала, насколько сильной была ее сестра.
Невероятной.
Боже. Сейчас этот столь невероятный человек лежит в гробу под толстым слоем земли.
Телефон в ответ мыслям завибрировал. Всхлипнув и рукавом вытерев лицо, выудила его из кармана. «Отец» – гласило название звонившего контакта. Скривившись от мыслей, что нужно этому человеку, Эвелин не смогла сбросить или проигнорировать вызов, и потянула зеленый кружочек, не сразу прислонив телефон к уху.
– Слушаю, – постаралась выдавить она ровно, но голос все равно чуть дрогнул, отчего пришлось слегка прокашляться, старясь не выдать своего состояния.
– Мои люди приехали за тобой, – не поздоровавшись, сразу выдал ей отец, словно сегодня был самый обычный день. Внутри все затрясло от такого, злость клубилась внутри, желая поскорее вырваться наружу, отчего хотелось наплевать на все и накричать за такое безразличие к собственному умершему ребенку, – не дури и не делай глупостей. Нам нужно поговорить.
– Поговорить? – ощетинилась Эвелин, – ты не пришел даже на похороны к своей дочери! Я не собираюсь разговаривать с тобой!
И сбросила трубку, кидая последний взгляд на могилу сестры и тут же разворачиваясь в противоположную сторону. В ней играла обида и злость на отца, она не понимала, как можно быть таким бесчувственным сухарем; не понимала, как можно так наплевательски относиться к смерти родных людей.
Эвелин ни за что и никогда не будет с ним разговаривать. Она ушла из дома три года назад – сразу, как стукнуло восемнадцать, – и до этого момента он ни разу ей не позвонил: ни на рождество, ни на новый год, ни на дни рождения, ни в какой-либо другой день. Несмотря на богатство своей семьи, она не потратила с его счета ни копейки, зарабатывая на жизнь самостоятельно. И сейчас по вечерам работает в своей же кофейне на баре, помогая своим работникам и попутно обучаясь в университете.
Все это время справлялась без него. Жила, копила, работала, училась – и все своими силами. Сестра помогла с кофейней, нашла арендное помещение, помогла оформить все документы и пройти проверки и, с огромным скандалом, стала инвестором. Пусть так. Все получилось. Уже полтора года бизнес, хоть и не шел в гору, но стабильно приносил доход.
Этого хватало. Большего Эвелин и не нужно было.
Выйдя за пределы кладбища и увидев черный автомобиль с тонированными стеклами – ей богу, как гангстеры в засаде – свернула в другую сторону. Ожидаемо, машина двинулась за ней, нервируя еще больше.
Когда они сравнялись, стекло на переднем сиденье опустилось и показалось лицо мужчины.
– Госпожа Эвелин, – позвал ее грубый мужской голос, – ваш отец желает встречи с вами. Будьте так добры остановиться и сесть в машину.
Не желая ничего слушать, Эвелин резко ответила, не чувствуя опасности перед охраной отца – в конце концов, они ничего ей не могли сделать, даже если и нагрубит:
– Или что?
– Мне придется самостоятельно усадить вас.
Сжав руки в кулаки, она и не думала останавливаться, ускорив шаг. От резких движений длинные волосы, собранные в высокий хвост, покачивались из стороны в сторону, постукивая о собственные плечи, а отчаянье захватило с головой. Она ни в коем случае не хотела ехать к отцу, даже если бы на кону стояла его или ее жизни – пошел он к черту.
Рядом с Грин-Вудским кладбищем находилась станция метро, поэтому, особо не заботясь о словах охранника, ускорилась, увеличивая расстояние между шагами – несмотря на небольшой рост, у нее довольно неплохо получалось быстро ходить, хотя сейчас, по отношению к машине, вряд ли это имело хоть каплю успеха. Буквально через пару метров она свернула на дорожку и только услышала, как хлопнула дверь.
Рванув с места, сразу же влетела в арку метро, спускаясь вниз по лестнице и теряясь среди толпы. Проверять, оторвалась она или нет, не хотелось, поэтому, не оборачиваясь, прошмыгнула через пункт контроля, успевая приложить кредитку к аппарату и выхватить свой билет.
Эскалатор показался спасением. Побежав по механическим ступеньками, периодически кидала рефлекторное: «Извините», когда кого-то задевала плечом. Эвелин чувствовала себя странно, убегая от охранников собственного отца, но, тем не менее, не могла позволить себе вновь оказаться в том огромном доме, где всем все равно не только на ее личность, но и на то, что вообще она говорит. Там играет роль только фамилия – такая же, как у отца.
К черту. Ей бы поскорее вернуться домой, уткнуться в подушку и реветь до потери сознания. Больше планов никаких не было. Больше вообще ничего не хотелось без родного и единственного человека. Слезы снова скользнули по щекам, заставив сглотнуть неприятный и тяжелый ком в горле, а плечи задрожали. Не желая показываться никому в таком жалком состоянии, забежала в самый последний вагон и уместилась на дальнем сиденье, сразу поджимая под себя ноги и утыкаясь носом в острые колени.
Двери закрылись, оповещая о следующей станции – и поезд тронулся, отчего Эвелин пошатнулась, но не смела поднять голову, давясь собственными слезами.
Было неважно, куда она едет – просто подальше. До конечной, возможно, а до нее было не менее часа. Вряд ли за ней последует охрана отца – вероятнее всего, они будут ждать ее у дома, поэтому ехать к себе было не самым лучшим вариантом. Просто ехать, для начала. Возможно, снять номер в мотеле и заночевать там. Возможно, гулять всю ночь Ботаническому саду. Возможно, просто пить кофе в круглосуточном кафе.
И дернулась, когда кто-то уместился рядом.
Дрожь прошлась по всему телу, когда она ощутила чужое тепло, и только сейчас Эвелин осознала, насколько продрогла.
Аделаида всегда была теплой. В холодные вечера, когда им удавалось отделаться от всех дел, они всегда включали фильм, окружали себя сладостями и проводили время, обсуждая какую-нибудь ерунду, подшучивая над проблемами и расслабляясь в семейной обстановке. Эвелин всегда засыпала у нее на плече и сестре приходилось прибираться одной, а затем укладывать их спать.
Воспоминания приносили и боль, и сожаления, и грусть, и теплоту. Хотелось стереть себе память хотя бы на время, чтобы стало легче; чтобы чувство утраты не резало по сердцу раскаленным тупым ножом. Вопрос: «почему?» навязчиво засел в голове и не хотел выходить. Было так много того, чего бы она хотела спросить и сказать, но время не позволяло вернуть все обратно.
Вырвать и выкинуть сердце казалось единственно правильным решением.
– Милая, с тобой все в порядке? – прозвучало где-то над ухом, заставив вздрогнуть и приподнять голову, чтобы в ту же секунду встретиться взглядом со стоящей напротив старушкой.
Россыпь маленьких морщинок, небольшой курносый нос и прямоугольные очки в позолоченной оправе. Она смотрела заботливо, немного с волнением, отчего внутри кольнуло, заставив судорожно выдохнуть.
– Все хорошо, – соврала Эвелин, отводя взгляд. Уступить бы старушке место, но тяжелое тело не двигалось с места.
– Я уже выхожу на следующей станции, – заметила та, будто прочла мысли, – держи вот шарфик, а то совсем продрогла. Мне все равно дарить его некому, а так хоть послужит кому-то во благо.
И, не дожидаясь ответа, старушка достала из сумки-торбы красный, большой и наверняка теплый шарф. Аккуратно встряхнула его, расправляя длинные концы, и заботливо закинула на шею Эвелин, тепло обкручивая вокруг и завязывая причудливый узел.
– С-… спасибо, – растерялась Эвелин, не сумев вымолвить что-то против, и пораженно выдохнула, когда старушка, последний раз поправив шарф, улыбнулась.
– Я помолюсь за то, чтобы у тебя было все хорошо, – и ушла, скрываясь в толпе незнакомых людей.
Зарывшись пальцами в теплую ткань шарфа, Эвелин всхлипнула и начала искать глазами исчезнувшую старушку, но рост той был очень низок, отчего, как назло, большое количество людей, плотно стоящих друг к другу, не давало что-то рассмотреть вдали.
Неужели Эвелин так плохо выглядит, что посторонний человек ее пожалел?
И грустно улыбнулась: заплаканная, промокшая, продрогшая, разбитая и несчастная, – со стороны она наверняка вызывала вид человека, которого хотелось пожалеть. Старушка оказалась тем-самым-прохожим, которому не все равно, и Эвелин зарылась в шарф сильнее, стараясь выжать из него все тепло, которое он мог ей дать.
– Удивительная ситуация, – прокомментировал голос сбоку, заставляя отвлечься от мыслей и перевести взгляд на сидящего рядом мужчину, – добрая бабушка и девушка с шарфом.
Эвелин опустила голову, раздумывая. И только спустя пару секунд ответила, чувствуя странную необходимость в общении:
– Да, – кивнула, слегка задрожав, – мой вид наверняка не оставил ее равнодушной.
Возможно, ей показалось, но она отчетливо почувствовала на себе чужой любопытный взгляд, от которого в дрожь бросило сильнее, а неловкость вынудила дрожащими пальцами подтянуть шарф чуть повыше и уткнуться в него носом. Зачем вообще с ней кто-то разговаривает?
– Согласен, – хмыкнули рядом, – от твоего вида сжимается сердце даже у меня.
Эвелин кивнула, не находя, что ответить, и сжалась, стараясь сохранить небольшое количество тепла, которое с каждым мгновением покидало тело, отчего холодные мурашки волнами прокатывались по спине и рукам, заставляя с силой сжимать пальцы от бессилия.
Длинные волосы, собранные в хвост, слегка завились от влаги, отчего причудливыми баранками лежали на плечах – и сил не было, чтобы поправить их и привести себя в более-менее надлежащий вид. Хотя бы ради того, чтобы перестать привлекать внимание незнакомцев.
– Снимай пальто, – отчего-то скомандовал мужчина рядом. – Ты слишком замерзла, чтобы сидеть в нем.
Эвелин удивленно подняла на него взгляд, не понимая, какое ему вообще дело. Мужчина не выглядел как тот, кто стал бы кому-то помогать: отчужденный вид, серые, почти безразличные глаза, черные волосы, аккуратно завязанные на макушке, по бокам постриженные совсем недавно – видно, что еще не успели отрасти – и темная одежда. Серое шерстяное пальто выгодно выделяло крепкую и широкую фигуру, а черные, натертые туфли ясно давали понять, что мужчина следит за собой и своими вещами.
Возможно, это были просто ее стереотипные убеждения, что люди в костюмах и туфлях были кем-то важными, поэтому Эвелин всеми силами пыталась отогнать от себя эти мысли. Мало ли куда собрался этот человек.
– Снимай, говорю, – повторил он.
Эвелин вздохнула, потеряв всякое желания делать что-либо против, и скинула с себя мокрое черное пальто, аккуратно изнанкой складывая рядом, оставшись сидеть в черном и длинном платье, доходящие чуть ниже колен. На плечи сразу же упало чужое серое пальто, от которого прошлась дрожь от неожиданного и слишком желанного тепла.
Укутавшись в чужую одежду, неосознанно вдохнула аромат вкусного мужского парфюма, сжалась, поджимая под себя ноги сильнее, и тихо выдавила:
– Спасибо.
– Не за что, – сразу отозвался мужчина в ответ, – возможно, ты не против, если я составлю компанию тебе сегодня?
– Нет, – Эвелин опустила взгляд, – не хочу вас обидеть, но сегодня мне хотелось бы побыть одной.
И не соврала. Настроения не было вообще, как и какого-либо желания провести остаток этого дня с кем-то. Поэтому, нервно перебирая пальцами и цепляясь ими за края теплого пальто, Эвелин боялась поднять взгляд вверх. Мужчина, кажется, не сильно остро отреагировал на отказ: он просто задумался, но никаких движений в рамках волнения не совершал.
Не было ничего, что бы показывало его смущение или неловкость от ситуации, от чего Эвелин немного удивилась, не ожидая такого спокойствия.
– Ничего страшного, – мужчина слабо, почти незаметно улыбнулся: уголок его губ поднялся на секунду, прежде чем пропасть, но она успела заметить его эмоцию, отчего на мгновение растерялась, – тогда оставляю вам свое пальто. Сейчас оно вам нужнее чем мне.
– Нет, подождите, – тут же ответила Эвелин, спохватившись, – на улице не июль-месяц, чтобы ходить без верхней одежды. Я не могу отобрать у вас пальто, вы же заболеете.
– Я вам его даю не просто так, – добавил мужчина, слегка прищурившись, – в конце концов, оно никогда мне не нравилось. И, смотрите-ка, вы уже не только девушка с шарфом, а теперь еще и в пальто.
– И все же, – настояла Эвелин, стягивая большую одежду с плеч, – мне оно великовато.
– А ваше – мокрое, – очевидно аргументировал он, и не успел продолжить: поезд начал тормозить, отчего вокруг стало слишком много шума, чтобы услышать даже голос. Как только скорость значительно уменьшилась, а вокруг стало существенно тише, мужчина продолжил: – Поэтому перестаньте отказываться и…
… Эвелин подскочила на месте, замечая, как в вагон входит один из охранников отца. На станции вышло огромное количества народа, из-за чего вокруг быстро опустело, и увидеть полностью все пространство не составляло труда. Натянув шарф почти до глаз и нагнувшись к мужчине, быстро прошептала:
– Спасибо за пальто.
И мгновенно выбежала из вагона, почти на ходу – закрывающиеся двери чуть не зажали ее волосы и не увезли с собой. В последнем окне она увидела охранника, который не заметил ее из-за другой одежды, и выдохнула, мысленно прощаясь с добрым мужчиной. Он смотрел так же в окно, прямо на нее, и Эвелин успела увидеть, как он ей кивнул прежде, чем отвернуться – и поезд стремительно умчался вперед.
Потеплее укутавшись в теплое огромное пальто, в которое она могла закататься в рулетик или вместить еще одного человека своей же комплекции, выдохнула в шарф. Он был по-настоящему теплым. Наверное, его самолично связала та приятная старушка – и сердце впервые за три несчастных и воистину ужасных дня не отозвалось болью.
Развернувшись в другую сторону, Эвелин кинула сначала взгляд вправо, а затем влево, решая, куда ей двинуться.
Кафе было не вариантом, поэтому, нащупав в кармане телефон, достала его, собираясь найти ближайший мотель, и застыла.
Черт возьми.
И обернулась на пустую станцию – в ту сторону, куда секундами ранее уехал поезд. Родной и любимый смартфон остался в кармане ее сложенного пальто, а в руках сейчас был чужой: более новый, большой и слишком огромный.
– Вот уж действительно здравствуйте, – обреченно выдохнула Эвелин, не зная теперь уж точно, куда идти.
Не успела она и шага сделать, как перед ней возник, будто черт из табакерки, охранник. Красноречивый взгляд ясно говорил о том, что сбежать уже не получится, а его высокая фигура буквально задавливала своей силой.
Поджав губы, она судорожно выдохнула, мысленно проклиная отца за его настойчивость и свою глупость: неужели действительно думала, что сможет сбежать?
– Надеюсь, вы успели насладиться прогулкой, – холодно припечатал мужчина. Эвелин не знала ни одного имени, и оттого чувствовала себя плохим человеком, потому что эти лица уже из года в год находились подле отца, – позвольте проводить вас к машине.
И кивнула, не имея ни сил, ни желания сопротивляться.
Мужчина сделал несколько шагов назад, позволяя ей пройти вперед, и молча сделал жест рукой в сторону, в которой их ждал автомобиль. Эвелин прошла по указанному пути, грустно уткнувшись носом в теплый шарф и глубоко надеясь, что разговор не разобьет ее окончательно.
Интересно, отец хоть капельку скорбит о потере родной дочери? Допустил ли он мысль о том, что скучает по ней? Чувствует ли он что-то по отношению к ним? – и всхлипнула, из последних сил сдерживая жгучие слезы. Ей действительно не хотелось предстоящего разговора – боялась разочароваться еще больше. Боялась, что все ее предположения имеют место быть.
Все-таки, как бы она не кричала о том, что ненавидит отца, глубоко внутри все же любила и надеялась на лучшее. Глупышка. И почему везде так хочется видеть добро?
Путь к машине показался очень быстрым. Эвелин не успела до конца осознать, что не сможет избежать злосчастной встречи, как уже сидела на заднем пассажирском сиденье, залипнув в темное, тонированное окно. Охранник ей еще что-то говорил – незначительное – но она не услышала, отреагировав только тогда, когда в ответе уже не было смысла.
В мыслях вновь сестра. Вспомнилось, как они ходили по магазинам, подбирая платье на первое свидание Эвелин. Кажется, тогда она впервые влюбилась в парня, постоянно заказывающего моккачино с клубничным сиропом. Руди. Так его звали. Тогда она впервые проявила смелость и подошла к нему, попросив номер телефона.
Боже, как дрожали ее руки тогда. Аделаида смеялась, по-доброму, хвалила ее за это. «Лучше сделать и пожалеть, чем наоборот», – сказала она тогда и потащила ее по бутикам, желая нарядить так, чтобы у Руди потекли слюни, а глаза не могли оторваться от ее образа. Эвелин помнила, как у них был спор интересов по поводу платьев и какие места нужно держать закрытыми.
Это было словно вчера. Хотя с того момента прошло три года.
Слезы скользнули по щекам – и Эвелин закрыла руками лицо, отчаянно всхлипывая.
Наверное, сейчас бы Аделаида смеялась от того, что приключилось с ней в метро. «Ты серьезно? Пальто? Ты просто обязана была попросить его номер!», «Шарф действительно очень милый, птичка, ты уверена, что тебе его дала старушка, а не тот мужчина, который пожертвовал своим теплом?», – прозвучало в голове голосом сестры.
Эвелин заплакала еще сильнее.
Тепло от новых вещей согревало, отчего она пыталась в них кутаться сильнее, хватаясь, как за последнюю соломинку. Казалось, если холод одолеет все тело – это окончательно сломает. Разобьет на крошки. Стараясь спрятаться от всего мира, Эвелин почти с головой залезла в пальто, пальцами держась за его края и боясь раскрыться перед миром. Не сейчас. Не так. Не здесь.
Было больно. Аделаида не могла так умереть. Хотелось проснуться и осознать, что все это: похороны, наследство, театр скорби, безразличие отца и очень много слез – просто дурной сон. Кошмар, от которого хотелось откреститься и забыть. Неудачная игра воображения, сыгравшая злую шутку. Все, что угодно, но точно не реальность.
Эвелин до сих пор казалось, что в один из ближайших вечеров сестра снова приедет в гости и попытается вытащить из квартиры, причитая из-за нелюдимости. Снова позвонит и предложить съездить в салон или бутик, в котором видела жутко красивую вещь. Снова обнимет и скажет, что все будет хорошо.
Но это было невозможно.
Аделаида умерла, – обрушивается мысль огромным весом прямо на плечи, вдавливая в землю. Аделаида умерла, – стучит ее сердце, обливаясь кровью. Аделаида умерла, – кричит Эвелин сама себе, задыхаясь от слез.
И зарывается руками в волосы, стискивая до боли пальцами собственные пряди.
– Приехали, – выводит ее из мыслей мужской голос.
Эвелин не сразу понимает. Сначала застывает на месте, выныривая из собственных эмоций и чувств, затем моргает, ощущая, как скатываются обжигающие слезы по щекам, и поднимает взгляд, сталкиваясь с охранником глазами.
– Да, – опустошенно говорит она в ответ, рукавом вытирая лицо, и повторяет будто сама себе: – Да.
Задняя дверь открывается. Эвелин выходит, неуверенно становясь на ноги, и смотрит вперед – на большой особняк. Такой же, как и три года назад, когда она отсюда уезжала.
Такой же сад, за которым постоянно следит садовник. Даже, кажется, такой же давящий воздух, от которого становилось тяжело дышать. Не поменялось, ровным счетом, ничего – кажется, будто она отсюда никогда и не уезжала, словно ей все еще восемнадцать. Словно она сейчас ступит за порог этого дома и будет снова мечтать поскорее съехать и начать новую жизнь, потому что слишком устала находиться здесь.
Охранник встал сбоку, не смея идти впереди, и Эвелин, чувствуя в себе неуверенность, сделала первые несколько шагов. Воспоминания обрушились на с новой силой, практически сбивая с ног, отчего пришлось сначала замедлиться, чтобы пропустить их через себя и сразу же отпустить, и вернуть себе привычный быстрый темп.
Щеки горели от слез, а глаза неприятно саднили, наверняка покраснев и некрасиво опухнув. Предстать в таком виде перед отцом было не самой лучшей идеей, но выбора особо не было. И ситуации тоже, – он сам должен понимать, что, дернув ее с похорон, красоты вряд ли от нее стоит ожидать.
Внутри было все так же: минимум уюта и максимум ненужных и дорогих вещей, которые захламляли все пространство. Много ваз, картин, декоративных столешниц и статуэток, которые в детстве Эвелин всегда любила утаскивать в комнату и делать под кроватью целую коллекцию, чтобы потом с задором выслушивать тихие ругательства нянечки, расставляющую все по своим местам.
Большая лестница с расписными перилами была такой же широкой и бесконечной, какой она ее и запомнила. Ступая вверх по ступенькам, горько улыбнулась – как бы она не уверяла себя, что ненавидит это место, не может с безразличием вспоминать моменты из детства; не может стереть это место из своей памяти.
Дверь от кабинета отца постоянно пугала – и сейчас, замерев перед ней, Эвелин нерешительно протянула руку вперед, слабо постучав. «Войди», – прозвучало ей сразу в ответ и, опустив ладонь на причудливо изогнутую ручку, вошла внутрь.
Посередине стоял большой дубовый стол, на котором были сложены аккуратными стопками документы, справа располагался огромный книжный шкаф, где, помимо папок по работе, стояли и различные книги: от подарочных философских до законодательных. Слева по-прежнему стоял длинный и мягкий диван из черной кожи, рядом с ним журнальный столик с небольшой вазочкой, чайным сервизом и заварным чайником на серебряном подносе.
Отец сидел за столом. За три года в волосах засела редкая седина, возле глаз появились морщинки, но в глазах по-прежнему неизменные серьезность и строгость, которые всегда пугали и отдаляли.
– Рад тебя видеть, – поприветствовал он, отрываясь от документов, чтобы тут же поднять на нее взгляд, – ты похорошела.
Эвелин пождала губы, в неверии смотря на отца, и выдохнула, отведя взгляд в сторону:
– А ты постарел, – небольшая заминка, – много работы?
– Как всегда, – не стал врать он, его взгляд на мгновение потеплел, и снова ожесточился, словно тот вспомнил, зачем вообще сюда позвал собственную дочь: – Акции Аделаиды переходят тебе. Также как и все рабочие проекты, над которыми она работала целый год – по праву наследования они находятся в твоем распоряжении. Ее решение оставить всё тебе не скажу, что было правильным, но, пока ты не научишься правильно организовывать свое время, управлять рабочими процессами и в целом руководить ее бизнесом, предлагаю на время передать ответственность мне.
Внутри все оборвалось.
Сегодня были чертовы похороны, а он – отец, потерявший ребенка; мужчина, которого безумно любила ее мать – думает только о работе. Не о том, насколько тяжело сейчас Эвелин даже думать о сестре как о мертвом человеке; не о том, что она даже не сможет нормально кушать ближайшие несколько месяцев; не о том, что в этом мире у него осталась только одна родная дочь. Бизнес, деньги, акции, конкуренция, сотрудничество, партнерство, сделки, выгода – все, что у него на уме.
– Да, – безжизненно согласилась Эвелин, и еле слышно добавила, выдавливая из себя: – Хорошо.
– Подпиши документы, – приказал он ей, придвигая ближе лист, – это согласие на то, что ты временно передаешь мне руководство над ресторанным бизнесом. В мои обязанности входят все пункты должностной инструкции генерального директора: от полного управления предприятием и систематизации ее работ до составления текущей финансовой отчетности и бюджета на следующий период. В твои права: в любой момент вступить в должность генерального директора, иметь возможность следить за всеми делами, документами и финансами, и вносить собственные правки и пожелания, пока я выполняю твои обязанности.
Подойдя ближе и взяв в руки документ, Эвелин еле сдержала эмоции, крепко сжимая бумагу в пальцах. Все было так, как озвучил отец: он действительно собирался взвалить на свои плечи управление бизнесом сестры, ничего не требуя взамен, и дать ей время на принятия всех дел на себя. Документ уже был заверен нотариусом и, как только она поставит подпись, будет иметь юридическую силу.
Эвелин не была готова перенять на себя все борозды правления. Она еле справлялась со своей кофейней – и, тем более, не справится с ресторанным бизнесом Аделаиды. Даже открывая собственное дело, сомневалась, боялась и постоянно спрашивала советы у сестры, заверяющей, что все будет хорошо.
«В этом нет ничего страшного, птичка. Тебе побольше уверенности бы только – и не бояться проблем», – говорила ей Аделаида. Без нее у Эвелин ничего не получится, поэтому, долго не думая, она подобрала пальцами тяжелую перьевую ручку, поставив свою подпись.
