Амма Аччыгыйа
Беда
III
«Ти-и-ин! Ти-и-ин!» Откуда эти долгие, протяжные, тонкие звуки? Нет, это не в ушах звенит, а где-то в глубине мозга. Но вот уже звенит не так протяжно и не так тонко, а часто и резко, напоминая скорее не звон, а тиканье часов: «Тик-тик-тик!» И вдруг все прекратилось. Тогойкин очнулся.
Оказалось, что он лежит лицом вниз на чем-то мягком и зыбком. Отпихиваясь от чего-то локтями, раскидывая что-то руками, он повернулся на спину и сел. Держась неизвестно за что, он встал на ноги и огляделся. Передняя часть самолета исчезла, будто ее напрочь отпилили. Кажется, смотришь из глубины пещеры в жутко зияющую впереди дыру. Все кругом завалено неизвестно откуда взявшейся паклей. Вот, значит, что было в тюках, обшитых рогожей. Видно, самолет крепко ударился брюхом, потому что окна, некоторые целиком, а другие до половины, зарылись в снег.
Тогойкин устремился к свету и чуть было не наткнулся на торчащую из какого-то хлама руку. Одной рукой он схватил эту руку, будто она была протянута ему для приветствия, а другой начал отгребать в сторону паклю.
Освобожденный от навалившегося на него груза, Коловоротов довольно легко поднялся на ноги, но, сделав шаг к скамье, чуть было не упал. Тогойкин подхватил его, довел до скамьи и усадил. Тут он увидел Дашу Сенькину. Она, верно, только очнулась. Глядя куда-то мимо Тогойкина, Даша ощупывала вздыбившуюся возле нее паклю и порывисто звала: «Катюша! Катя, Катюша!»
И Катя в самом деле поднялась на зов подруги, и девушки бросились друг к другу в объятия.
Тогойкин выскочил наружу, его шатало. Он шагнул к ближнему дереву и крепко обхватил его. Николая трясло, дрожь пробирала его от пальцев ног до головы. И что-то душило… Он все плотнее прижимался к дереву, стараясь как можно глубже дышать. Неизвестно, сколько времени он простоял так. Но дрожь постепенно прекратилась и спазмы перестали душить. С величайшей осторожностью, словно боясь взлететь, Тогойкин стал разжимать руки, потом обеими ладонями резко оттолкнулся от дерева. Правда, он споткнулся и упал, ударившись спиной о другое дерево. Но дышать ему стало легче. Николай встал, широко расставив ноги.
О, как прекрасно!.. Как хорошо стоять ногами на земле, вдыхать запах чистого снега, глотать холодный воздух…
Круша при падении деревья, самолет врезался в лиственничный лес. Встревоженные поползни со щебетом лазали вверх-вниз по деревьям. Вон поблизости небольшая поляна.
Тогойкин направился туда по нехоженому снегу, решив, что нужно как можно скорее разжечь костер. Шагах в ста он увидел искореженную переднюю часть самолета.
– Коля! Коля… – Тогойкин быстро обернулся. Это Катя Соловьева зовет его обратно. – Иди скорее!..
Тогойкин вернулся.
– Ты почему же это уходишь? – с негодованием встретила его Даша Сенькина. А сама, видно, даже не замечала, что слезы у нее ручьем льются. И еще она непрестанно проводила гребенкой по волосам.
Тогойкин почему-то почувствовал себя виноватым.
– Да вот… хотел было костер разжечь…
– Какой еще костер?.. Разве ты не видишь, какая стряслась беда?
Тихо подошла Катя, взяла из рук Даши гребенку и положила ее к себе в карман. А та, очевидно не заметив этого, продолжала уже рукой гладить по волосам.
В углу что-то зашевелилось. Обе девушки одновременно бросились туда, и, когда откинули паклю, под ней оказался капитан Фокин. Лежа на спине, он взмахнул рукой с растопыренными пальцами и пронзительно вскрикнул. Девушки отпрянули. Капитан застонал, потом явственно произнес:
– Умираю!.. Скорую помощь!..
Тут подскочил Тогойкин, поднял на руки стонущего капитана, уложил его на скамью и, отойдя, заглянул в лицо Коловоротову, молча сидевшему с низко опущенной головой.
– А-а! – вдруг удивился встрепенувшийся Коловоротов и, обхватив Тогойкина за поясницу, крепко прижался к нему лицом. – Ты здесь, оказывается? Надо собрать людей… А где летчики?..
– Они там… – Тогойкин разжал руки старика и выскочил наружу, крикнув на ходу: – Девушки, за мной!..
Тогойкин вертелся возле кабины и дергал дверь, но она не поддавалась. Не зная, что предпринять, он топтался в нерешительности. Тут как раз подбежали Катя и Даша. И вдруг они все услышали, будто кто-то скребется там, внутри кабины. Девушки вскрикнули и прижались к двери. Тогойкин тоже приник к помятой и искореженной двери, стараясь в щелку разглядеть, что там происходит.
С той стороны прижался к двери Вася Губин. Он стоял на коленях, пытаясь, наверно, выбить ее плечом. А за ним лежал человек. На лицо его был накинут красный платок.
– Отойдите! – крикнул Тогойкин девушкам.
Обеими руками он взялся за ручку, уперся ногой в стенку и с силой дернул. Дверь соскочила. Губин пронзительно вскрикнул и плюхнулся ничком в снег. Тогойкин заскочил в кабину и в ужасе застыл перед человеком, лицо которого было наполовину прикрыто содранной с его головы кожей. Вот тебе и красный платок… Медленно, пятясь задом, Николай вылез из кабины.
Губин стоял, перекосившись на один бок, словно держал в руке невероятную тяжесть.
– Бортрадист Попов, – шепнул, не выпрямляясь, Губин, хотя Тогойкин и не спросил его про лежащего человека.
– Вынесем!
– Давай!..
Губин нелепо вскинул вверх голову, выпрямился и первым влез в кабину.
Подхватив под мышки человека, голова которого представляла собой кровавое месиво, Тогойкин осторожно стал пятиться к выходу. Губин обвил одной рукой обе ноги раненого и, как показалось Николаю, с беспечным видом начал, почему-то боком, выбираться наружу. Это возмутило Тогойкина, и он заорал:
– Ты чего, бери обеими руками!
– Да одна…
Вот те на! Из рукава бессильно опущенной руки Губина медленно стекала кровь, а он, Тогойкин, еще разозлился на беднягу.
Как только они вынесли Попова и положили его на снег, он застонал.
С криком: «Погоди!» – Тогойкин опередил Губина и опять заскочил в кабину. Он наклонился, чтобы поднять безжизненно распластавшегося человека. Тот лежал, словно брошенный на землю куль муки, хотя никаких признаков ранения Тогойкин на нем не обнаружил. Подоспевший Вася ловко сунул здоровую руку под колени лежавшему. С трудом, покачиваясь, они вышли из кабины, уложили человека около Попова и постояли, чтобы передохнуть. Тут только Тогойкин увидел, что это тот смуглый военный, который уснул в самолете, привалившись к нему.
– Бортмеханик Калмыков, – пробормотал Вася, словно опять угадав его мысли. – Как же… Как же летчики-то… Черняков и Тиховаров… – проговорил Губин дрожащим голосом, переминаясь с ноги на ногу. – Погибли!.. – выкрикнул он и прикрыл ладонью глаза.
– Перевяжите его, не видите, что ли! – отчеканивая каждое слово, отдал Тогойкин распоряжение девушкам, а сам снова полез в кабину.
Груда изломанного металла… Вон торчит сапог с цигейковым голенищем на толстой войлочной подошве.
Тогойкин хватал куски металла и отбрасывал их в сторону. Кто-то дернул его за плечо, он обернулся и увидел Губина.
– Девушки очень боятся! – сказал Вася.
– Так пусть уходят! И ты иди, дай им перевязать руку! – сердито отмахнулся Тогойкин и набросился на обломки.
– Пойдем к живым! – тихо сказал Губин. – Эти в помощи не нуждаются…
– Замолчи!.. Ты не врач!
Губин молча принялся помогать Тогойкину.
С большим трудом они извлекли из-под обломков обоих летчиков и уложили их на снег…
Лежат рядом два мертвых летчика. С боевыми орденами на груди. Еще сегодня они смеялись и радовались жизни. Круглолицый Петр Черняков с большими синими-пресиними глазами, неутомимый весельчак и балагур. Немногословный, медлительный Константин Тиховаров. Молодой богатырь с непокорной копной темных волос. С каким живым интересом, с каким умным любопытством он присматривался к окружавшим его людям…
Лежат рядом на ослепительно-белой снежной перине два человека. Два разных характера. Две одинаковые судьбы. Николай Тогойкин и Василий Губин стоят над ними, склонив головы.
Губин осторожно положил свою здоровую руку на плечо Тогойкину и сказал:
– Они пусть так и лежат… Пойдем спасать живых…
– Пойдем! – тихо отозвался Тогойкин.
Обе девушки давно уже хлопотали возле Попова и Калмыкова. Парни в нерешительности остановились возле них, не зная, как унести товарищей.
– Давайте уложим на шубу и понесем! – послышался позади спокойный голос.
Это с трудом тащился к ним Коловоротов, хватаясь и подтягиваясь за кусты и деревья и волоча ушибленную ногу.
– И правда! – Тогойкин живо снял с себя кожаное пальто и расстелил его на снегу. – Давай!
Попова подняли и уложили на пальто и – где волоком, где на руках – потащили в самолет.
Когда принесли Калмыкова, Тогойкин категорическим тоном распорядился:
– Вы, девушки, смотрите тут за людьми! А ты, Губин, дай перевязать им руку!..
Николай сам перенес по очереди пилотов, взвалив их на плечо, уложил около самолета и остановился, чтобы перевести дух.
Из самолета глухо слышался разговор, гораздо явственнее слышался стон. Но Тогойкину вдруг почудился стон откуда-то со стороны.
– Иди сюда скорее! – услышал он взволнованный голос Даши.
Николай обернулся. Но Даша исчезла. Видимо, она высунулась из самолета, чтобы позвать его, и тотчас скрылась.
Тогойкин торопливо залез в самолет.
– Что такое?
– Руками оттягивает…
– Кто что оттягивает?
Фокин стонет, широко раскрыв рот. Калмыков тяжело дышит, ходуном ходит на нем чье-то пальто, которым накрыли его девушки. А лица у тех, кто был на ногах, встревожены и явно испуганы. Все взгляды устремлены на Попова. И тут Тогойкин увидел, как Попов скользнул ладонями по лицу снизу вверх, стараясь сдвинуть с глаз содранную с головы кожу.
Кто-то вскрикнул. Губин схватил Попова за руку.
– С-стой… – взмолился Попов, продолжая стонать. – Глаза… Я ведь знаю все… Помоги лучше…
– Нельзя.
– Отпусти ему руку!
– Нет, не отпускай! – раздались крики.
– Умираю я! Доктора, доктора мне! – надрывно закричал Фокин.
– Я в сознании… Понимаешь? Отпусти руку… Мою руку отпусти! – молил Попов.
Тогойкин тихо подошел к Губину, осторожно тронул его за локоть и замотал головой, давая понять, чтобы тот отпустил. Как только Губин отошел от Попова, тот опять начал отпихивать ладонью нависшую на глаза кожу. Он освободил один глаз. Но только он отпустил руку, как кожа снова наползла на глаз.
– Поняли, что я прошу… покрепче перевяжите! Я сам опять подниму.
Попов снова заработал ладонями.
Мысль о стоне, который доносился откуда-то со стороны, не давала покоя Тогойкину. Тихонько, крадучись, он вылез наружу и начал прислушиваться.
Он слышит, как разговаривают в самолете. А это вот Фокин стонет и жалобно вскрикивает. Стона со стороны не слыхать. Тогойкин отошел подальше, постоял, прислушался. Так, останавливаясь и прислушиваясь, он отходил все дальше, продвигаясь по нетронутому снегу. Разговор в самолете становился все глуше и наконец замер. Затем, когда он уже решил вернуться, из самолета послышался крик Губина:
– Тогойкин! Коля!
– А-а!
Вдруг с высокой лиственницы, стоявшей в стороне, с шумом взлетел ворон. Николай вздрогнул и постоял, глядя ему вслед.
Ох, этот пернатый вор! Кровный враг Николая с самого детства! Старые охотники, опутанные суевериями, боялись этих птиц, предоставляя им свободно клевать и уничтожать свою добычу.
А Николай, бывало, сбивал их влет, только перья разлетались. Наверное, вороны как-то давали об этом знать друг другу. Они продолжали вредить промыслу других охотников, опасливо облетая петли или плашки Тогойкиных. Потом воронов начали стрелять и другие парни, но Николай тогда уехал учиться в Якутск.
А вот этого сейчас так ловко можно было бы взять на мушку. Ведь он явно что-то хитрит. Слишком уж часто и мелко машет крыльями, с резким свистом разрезает воздух, будто очень торопится, а сам то и дело поворачивает на лету голову и воровато оглядывается. Грудь выпятил, нарочно растопырил свои маховые перья, чтобы со свистом прочесывался воздух. Все это как раз и говорит о том, что ворон не намерен далеко улетать. Так и есть!.. Тяжело и неохотно перелетел через небольшую полянку и, словно обронив какую-то ношу, на лету ухватился за сук большой лиственницы с высохшей вершиной и сел спиной к Тогойкину, а сам украдкой поглядывает на него. Разбойник!
– Тогойкин! Никола-ай! – к голосу Губина присоединился еще и девичий голос.
– Сейча-ас!..
Ворон дернул головой, собираясь улететь, но застыл в ожидании.
Вдруг Тогойкин услышал стон. Он доносился откуда-то сверху. Явственный человеческий стон. Быстро вскинув голову, Николай оторопело попятился назад и уселся в снег. Так и сидел он, закинув голову, и глядел вверх. Там, на сцеплении ветвей подломившихся, но не упавших деревьев, висел человек!
С криком: «Товарищ, погоди!» – Тогойкин вскочил, обхватил одно из деревьев и принялся дергать его. Но все был тщетно, дерево не поддавалось.
То ли услышав, то ли почувствовав, что внизу человек, тот стал надсадно и размеренно стонать. При каждом стоне мелко дрожали его свесившиеся руки и ноги.
Видимо, когда-то одну из здешних лиственниц буря вывернула с корнем, и она, падая, зацепилась ветвями за крону соседки, да так и осталась, прильнув к ней. На нее-то и угодил человек, когда его выбросило из самолета. Он перевесился через ствол и, конечно, упал бы на землю, если бы его в этот момент не придавило другое дерево, сломанное рухнувшим самолетом.
О-о, какие немыслимые сложности может принести с собой беда!
– Милый, потерпи еще малость! – крикнул Тогойкин и кинулся было к своим, но, вздрогнув, взглянул на небо.
Именно в этот момент бесшумно, крадучись, пролетел над ним проклятый ворон.
– Тьфу, гад! – закричал Николай.
Ворон испуганно взмыл ввысь, исчез в низких облаках и оттуда хрипло прокаркал: «Стой, стой!» В ответ ему робко забулькал горлом другой ворон.
Тогойкин не разобрал, где скрывается второй разбойник, спотыкаясь и падая, он побежал к своим.
– Где это ты все время пропадаешь? Сейчас же разведи костер! – воинственно встретила его Даша Сенькина, но, взглянув в лицо Тогойкина, совсем другим тоном спросила: – Что случилось?
– На дереве человек. Его там зажало…
– Ты рехнулся! Какой человек? Где зажало? Ты чего мелешь?1
– Почему вы говорите по-якутски? О чем это вы советуетесь? Говорите по-русски! – встрепенулся Фокин, перестав стонать.
– Погодите, товарищ капитан! – Попов строго покосился на Фокина своим страшным глазом. Кожа теперь не наползала ему на глаз, девушки оттянули ее на лоб и перевязали чьим-то кашне. – Погодите!..
Тогойкин шепотом рассказал Губину о случившемся, и тот с криком: «Человек на дереве!» – выскочил из самолета.
– Человек!.. – Попов приподнялся на локтях, чтобы присесть, но со стоном упал на спину. – Человек… Иванов… Это Иванов! Он жив! Идите скорее, товарищи, спасите его!..
– Топор бы…
– Где его взять! – отозвался Попов. – Возьмите веревки! Идите скорее!.. Иванов жив!..
Еще не представляя себе, что он будет делать с веревками, Тогойкин начал озабоченно рыться в наваленных повсюду вещах. Он не помнил, сам ли он их нашел или кто-то сунул ему их в руки, но он выпрыгнул наружу, волоча за собой две веревки.
Катя и Даша вышли вслед за ним. Коловоротов поднялся и тоже направился к выходу.
– Все-то не уходите, зачем все!.. – заволновался капитан Фокин.
Но тут раздался раздраженный голос Попова:
– Да что вы, в самом деле, товарищ капитан!
Коловоротов вдруг повернул обратно, будто что-то вспомнил.
– Не можешь идти, да, нога болит?
– Не в том дело… – прерывающимся от одышки голосом ответил Попову Коловоротов. – Лежите-то вы на пакле.
– Ну и что? – капитан перестал стонать и уставился на Коловоротова злым взглядом. – Ну и что из того, что на пакле?
– Если уронить искру…
– Знаем… Я знаю. Ты не беспокойся. Я буду следить.
– За кем это ты будешь следить, Попов? – взъелся Фокин. – За кем, спрашиваю?!
Коловоротов не стал слушать и с трудом заковылял к выходу.
* * *
Тогойкин бежал и раздумывал. А ведь, оказывается, то дерево, что сверху, нельзя трогать. Оно может рухнуть и придавить человека. Хорошо, что у него тогда не хватило сил сдвинуть его. Да, но ведь Губин убежал вперед, ведь ему это может удаться. Николай почувствовал, что у него волосы на голове зашевелились от ужаса, и он во всю глотку заорал:
– Губи-ин! Ва-ся! Не трогай!
Не замечая, что потерял веревку, он пустился бегом, немного обогнав Катю и Дашу.
А человек наверху то тяжко стонал, то вдруг замолкал. Губин стоял поодаль от деревьев, задрав голову, и молящим голосом просил:
– Иван Васильевич… милый… Потерпи… Мы сейчас…
Пинками ноги Тогойкин отломал сук, привязал его к концу веревки и, отойдя на несколько шагов, замахнулся. Привязанный сук стремительно взметнулся вверх, но пролетел чуть ниже ствола.
Тут подбежали девушки.
– С ума вы спятили, он же разобьется! – закричала Даша.
– А там останется, так здравствовать будет? – огрызнулся Тогойкин и, сняв пальто, бросил его на снег.
– Ну, не ругайтесь… Ну, пожалуйста, не ругайтесь! – взмолилась Катя. Она говорила так трогательно, так жалобно, что, будь это в иной обстановке, все бы наверняка рассмеялись.
Тогойкин утоптал ногами снег, нашел надежную опору и, размахнувшись, снова с силой швырнул веревку. Сук взлетел на сей раз гораздо выше, зацепился за ветвь, и веревка осталась качаться наверху. Тогойкин отломил мерзлую ветку, зацепил ею болтающийся на веревке сук и подтянул. Тогда другой конец поднялся слишком высоко. Веревка была коротка.
– Постойте!..
Все обернулись. Это запыхавшийся Коловоротов ковылял к ним на помощь, подняв кверху руку с веревкой. Он нашел ее по пути.
Вася побежал навстречу Коловоротову, выхватил у него из рук веревку и бегом бросился назад. Тут же стянули с дерева первую веревку, связали ее со второй и снова закинули. Теперь все было в порядке. Нужно было тянуть за оба конца. Дерево начало немного поддаваться. Человек наверху застонал громче.
– Погодите-ка, – спокойно сказал Коловоротов. Все головы повернулись к нему. – Сделайте на концах веревки широкие петли и загрузите их чем-нибудь потяжелее. Может быть, оттуда притащим…
– Чего, кого притащим… – начала Катя Соловьева, но Тогойкин толчком локтя остановил ее и сразу же принялся вывязывать петли.
Кто сколько мог, натащили веток и палок и начали засовывать их в петли. Потом стали тянуть за оба конца веревки, и вот зазор между стволами несколько расширился.
Человек на дереве застонал еще громче. И люди на земле еще больше заволновались.
– Погодите-ка… – снова сказал Коловоротов. Он поднял руки, встал прямо под деревьями и позвал Тогойкина. – Вот гляди. Когда он начнет падать, его надо толкнуть вот так, на лету, в сторону… Вот так, вот так… – Он несколько раз толкнул ладонями воздух.
Тогойкин стал на место Коловоротова, а тот, припадая на больную ногу, отошел и взялся за веревку.
– Ну, давайте, тихонько… А ты будь настороже!
Скрипело мерзлое дерево. Люди тяжело дышали. Зазор между стволами становился все шире. И вот человека отпустило, он скользнул вниз головой, но зацепился голенищем за торчащий сук и задержался на миг.
– Берегись! – крикнул Коловоротов.
И тут человек сорвался. Тогойкин успел на лету толкнуть его. Взметнув снежную пыль, он тяжело плюхнулся в глубокий сугроб.
Оба парня и обе девушки с криком бросились туда, налетев друг на друга. Все разом закопошились, разгребая снег.
– Погодите-ка… – послышался голос Коловоротова, но на него никто не обратил внимания. Молодые люди подняли Иванова на руки и, не зная, что делать дальше, топтались на месте. – Погодите, говорю. Уложите его сюда, а потом… – Коловоротов говорил, расстилая на снегу пальто, брошенное Тогойкиным.
Бережно уложив Иванова на пальто, все молча окружили его.
– Скончался, – чуть слышно пробормотала Катя. – Скончался!.. И он!.. – вскрикнула она, упала на колени, рванулась было к лежавшему, но уткнулась лицом в снег и замерла.
– Разве он мог остаться в живых! – зло покосилась на Тогойкина Даша. – С такой высоты упал!
– Тише вы! Он жив! – спокойно проговорил Коловоротов.
– А? Что? – засуетилась Катя. – Что, что вы говорите!..
Мертвенно-бледное лицо Иванова начало розоветь.
– Иван Васильевич! – Вася Губин хотел броситься на грудь лежавшему, но Коловоротов остановил его рукой.
– Милый!
– Дорогой мой!
Обе девушки хотели склониться над ним, но Коловоротов и их мягко отстранил.
– Давайте лучше понесем его. Только очень, очень осторожно.
Малорослого, худенького и на удивление большеносого капитана, парторга управления авиатрассы Ивана Васильевича Иванова подняли на кожаном пальто Тогойкина и понесли к самолету.