Лена Пападопулос не верила в магию. Во всяком случае в магические представления, от которой раз за разом были без ума зрители шоу «Мира чудес». И хотя она выросла в цирке – месте, где в буквальном смысле было возможно все, мир Лены вращался сугубо вокруг материального. Будучи с самого детства прикованной к инвалидной коляске, она чувствовала, что этот барьер всегда будет отделять ее от остальных детей и взрослых. И хотя ели они одну пищу, спали в одном вагоне, наслаждались той же самой музыкой, они отличались, а девочка рано уяснила, что тех, кто не такой, как все, никто не любит.
Но не всегда все было так плохо. Когда Лена была совсем еще ребенком, то ее инвалидная коляска, наоборот, манила детей. Малыши лет четырех, еще не понявшие, где черное, а где белое, собирались вокруг нее каждый день. Она помнила, как однажды ее ждали около кабинета врача несколько часов лишь для того, чтобы, едва завидев Лену, умолять ее дать прокатиться на кресле. К ней подходили за обедом, с завистью в глазах водили руками по каркасу кресла.
– Я не хочу ходить! – крикнула одна девочка и скрестила руки на груди.
– Не глупи, – ответила его мама. – У бедной девочки с младенчества полиомиелит. Неужели и ты хочешь заболеть?
– Да! – крикнула ее дочь. – Я хочу ездить, как она!
Но шли годы, и на смену любопытству пришло отторжение. Ограничения, с которыми сталкивалась Лена, постепенно стали очевидными. Общение с ней быстро превратилось из приятного в принудительное. Сначала дети благородно пытались подстроиться под нее и включить ее в свою компанию, но каждый раз становилось понятно, что легче просто не звать ее. Не важно, как бы они ни старались, но чтобы играть в прятки или в вышибалу с Леной, требовалось буквально переписывать правила игры.
Постепенно пропасть между нею и другими ширилась, чему способствовали Ленины частые простуды – результат хронически подавленной иммунной системы. И проводя долгие часы в санитарном вагоне, чтобы скоротать время, Лена наблюдала за работой доктора Уилсона. Она сидела в кровати и слушала, как он диагностировал различные болезни, с которыми являлись циркачи. Встречались корь, туберкулез, грипп и тиф, растяжения, ушибы и порванные связки, а также высокое давление, переломы, а у одного бедолаги даже диагностировали диабет.
Лена с любопытством наблюдала, как доктор Уилсон говорил с каждым пациентом о его состоянии и прописывал лечение: медикаменты, отдых, холодный или теплый компресс, лимфодренажный массаж и многое другое. Пока другие дети тренировались выполнять карточные фокусы и ходить по веревке, Лена медленно, но верно учила названия всех мускулов, артерий и вен, что, как змеи, расползались по человеческому телу. Она запоминала способы лечения на дому и записывала в кожаную книжечку рецепты целебных снадобий. Она пристально смотрела за тем, как взвешиваются и распределяются лекарства. А когда она достаточно подросла, то доктор Уилсон позволил ей проводить инвентаризацию лекарств и витаминов, и Лена часами старательно заносила в учетную книгу названия и количество препаратов. Когда доктор Уилсон отлучался, она листала его обширную коллекцию медицинских журналов. Здесь же нашлось место книгам и по математике, и астрономии, и физике, и даже органической химии.
Ее знания обогащались день за днем, и скоро Лена поняла, что магия, окружавшая ее в цирке, были лишь продуктом науки и математики. Та свободная грация, с которой Йохан Ларсен, канатоходец, порхал над сценой, была не чем иным, как результатом длительных тренировок, физикой хорошего баланса и математикой идеального тайминга. А дуга, в которую, сидя на спине скачущего пони, могла изогнуться Анна-Мария Бьянки, наделенная талантами балерины, акробата и человека змеи, объяснялась ее необыкновенной гибкостью. А языки синего пламени, что вырывались из левистиков для жонглирования Джуси Форсберг, были лишь результатом химической реакции: тряпки, намотанные на палки, были щедро смочены хлоридом меди, которая при горении светилось ярко-синим.
Даже трюки ее отца были лишь результатом долгих часов работы с инструментами, расчетов, практики и точности. Другие почему-то не могли понять, что все увиденное ими – вовсе не магия, а наука. Все, что делал ее папа и любой другой артист цирка, было лишь мастерством рук, умением отвлечь внимание и идеальным расчетом времени. Именно поэтому Лена со страстью изучала науку. Наука, как она полагала, была настоящей магией.
– А вы знали, – спросила как-то Лена, когда они остановились в Штутгарте через пару дней после того, как ей исполнилось семь лет, – что впервые краснуха была описана еще в 1740 году человеком по имени Фридрих Хоффман?
– Да, я осведомлен о вкладе мистера Хоффмана в лечение кори, спасибо, Лена, – отвечал доктор Уилсон, набирая в пипетку каплю жидкости и перенося ее в мерную бутылочку, содержимое которой тут же зеленело.
– Откуда вы все то знаете?
– Я окончил медицинскую школу. – Теперь доктор Уилсон принялся стерилизовать рабочие инструменты. – У нас были курсы химии, генетики, физиологии и анатомии.
– А медицина – это тоже магия?
– В какой-то степени да.
Лена глянула на свои ноги, лежащие неподвижно под тонким хлопковым одеялом.
– Возможно, однажды медицинская магия вылечит мои ноги, и я смогу стать вашим ассистентом, – гордо заявила она.
Доктор Уилсон отложил инструмент и сказал:
– Ты уже идеальный ассистент. Не нужно ничего менять. – Он симпатизировал этой маленькой девочке, подходящей к образованию с таким пылом, которого он не видал ни у одного другого ребенка в цирке. Но ее история болезни не подразумевала счастливого конца. – Кроме того, ты должна понимать, что паралич с самого детства – это не шутки. Ты родилась очень слабой.
– Но эксперимент выйдет интересный, не правда ли? Да и сейчас мне гораздо лучше, чем в детстве. Кроме того, вы сами говорили, что медицина не стоит на месте.
Доктор Уилсон замялся: девочке повезло выжить с полиомиелитом и другими заболеваниями, от которых она страдала с младенчества. Невозможно было даже и подумать о том, что однажды она сумеет встать со своего кресла-каталки. Но не желая разочаровывать ее, врач быстро сменил тему и обрадовался, когда Лена не стала возвращаться к этому вопросу.
Когда Тео пришел вечером уже после того, как Лена заснула, доктор Уилсон отвел его в коридор.
– Что случилось? – спросил Тео взволнованно.
Доктор прокашлялся и заговорил:
– Кажется, Лена достигла того возраста, в котором понимают свои ограничения. Она видит их, но не готова принять. Доктор, который лечил ее в младенчестве, сказал тебе правду: в лучшем случае она сумеет неумело переставлять ноги. – Уилсон помолчал. – С другой стороны, у нее чрезвычайно острый ум, но ей одиноко.
Тео сощурился, а затем рассмеялся:
– Что ты мелешь? Она с тобой и Кларой целыми днями. А каждый вечер мы с ней часами читаем, рисуем и…
– Но ей нужны не мы. Она хочет быть с ровесниками. Я не говорил, но она дважды спрашивала, сумеет ли ходить в обычную школу. – Доктор Уилсон грустно покачал головой. – Она чувствует себя изгоем.
Тео потер глаза. Он не был слепым и замечал, как тщательно другие дети избегают общества его дочери, однако наивно верил, что, будучи занятой игрушками и книгами, она не заметит этого. На душе стало тоскливо, и Тео спросил:
– Скажи, Джеймс, есть ли лекарство от одиночества? – Он грустно улыбнулся и произнес: – А мы можем выйти с ней в город? Она немного окрепла, да и здесь есть что посмотреть. – Тео уже предвкушал, сколько всего он сумеет показать Лене. – Допустим, по понедельникам? Кроме тех дней, когда мы путешествуем. Это же не будет слишком опасно для нее?
– Напротив, я уверен, что это пойдет ей лишь на пользу. Такой любознательный и светлый ум достоин того, чтобы его постоянно обогащали новыми знаниями, – ответил доктор.
На следующий день Тео пришел в санитарный вагон к Лене и положил шерстяное одеяло и шарф на ее кровать.
– Пошли, – сказал он. – Мы выходим.
Лена выронила книгу.
– Мы?
– Доктор Уилсон позволил взять тебя на небольшую прогулку. Разумеется, есть несколько условий. Первое: будь в тепле. – Он указал на шарф с одеялом. – Второе: если почувствуешь недомогание, то мы сразу же возвращаемся домой. Поняла?
– Папочка, спасибо! – Лена захлопала в ладоши, а ее щеки залил румянец. Она скинула с себя одеяло и залезла в кресло. – А куда мы поедем?
– Это сюрприз, – сказал он, подмигивая дочери и вывозя ее в коридор.
Музей Фрагонара в Париже был закрыт для посещений, но Тео договорился о частной экскурсии для них двоих. Все-таки менять правила игры было его профессией, к тому же было желание организовать все ради дочери на высшем уровне.
У входа в музей Тео и Лену встретил куратор, который провел их на выставку. Воздух в помещении был затхлым, и пара сидящих там студентов-ветеринаров подозрительно поглядывали на мужчину и девочку в инвалидной коляске, которые останавливались около каждого экспоната.
Когда папа рассказывал Лене об Оноре Фрагонаре, Лена слушала, затаив дыхание: хирург, который получил лицензию в 1759-м, но лишился своего поста из-за приверженности иностранным идеям. Пока они проезжали из комнаты в комнату, Лена то и дело тыкала указательным пальцем в таблички под витринами экспонатов, надеясь найти там подтверждение того, что идеи хирурга просто обгоняли его время, а сам он был неверно понят. Музей был знаменит своей кунсткамерой. Лена засматривалась на трехголового теленка, обезьяну-циклопа, десятилапую овцу, а также сиамских близняшек ягнят. Каждый из них, казалось, мог бы дополнить коллекцию «Мира чудес», если бы был еще жив.
Когда они добрались до комнаты, Тео передал дочери тетрадь и карандаш, и та тут же принялась делать наброски, сидя в своем кресле. Самая знаменитая из работ Оноре Фрагонара была основана на картине Альбрехта Дюрера «Четыре всадника Апокалипсиса». Это были высушенные тела наездника, держащего поводья, и его лошади. Лена во все глаза смотрела на работу. Выглядело все так, будто кто-то наложил на всадника заклятие и снял кожу с его тела, но остальное осталось нетронутым. Для многих такое показалось бы отвратительным, но там, где другие едва сдерживали рвотные позывы, Лена видела красоту: бесчисленные артерии и вены, сети капилляров и аксонов, по которым в телах всех живых существ текла жизнь. Она тихонько сидела и перерисовывала экспонаты себе в тетрадь.
Когда Тео глянул на лицо дочери, то сердце его пропустило удар: именно это самое выражение восторга он хотел хоть когда-то увидеть на нем, но даже цирковые представления никогда не вызывали у Лены столько восхищения. И вот в затхлых комнатах музея законсервированных реликтов прошлого, хранящихся за стеклянными витринами, Лена испытала нечто сродни вдохновению, и Тео с гордостью расправил плечи, едва сдерживая радость.
– Папа, – позвала его Лена, подъезжая к нему и беря его за руку.
– Да?
– А почему ты плачешь?
Он и сам не заметил, как по его лицу потекли слезы. Смахнув их, он склонился к Лене, погладил ее по щеке и обнял:
– Потому что ты замечательная.
Так все и началось: в любой свободный день Тео и Лена выбирались из цирка, чтобы посмотреть достопримечательности города, в котором остановились. Во Флоренции они побывали в Палаццо Кастеллани, в Вене они видели медицинскую коллекцию Йозефинум, а в Базеле они посетили Анатомический музей, где был представлен старейший человеческий скелет в мире. В конце каждой такой остановки она пополняла свою коллекцию сувениров, либо делая зарисовки экспонатов, либо покупая безделушки в магазинчиках при музеях: термометр, песочные часы из латуни, сделанные под старину, и тяжелый металлический компас. В одной научной лавке в Гамбурге Тео купил чашку Петри, куда Лена потом складывала сережки и браслеты.
Однажды Хорас, заметивший дочь с отцом, когда они возвращались из одной такой поездки, поинтересовался, что за вещицу несла Лена. Она достала из коробочки бронзовый предмет с числовыми насечками. Хорас с недоумением покрутил его в руках.
– Это астролябия, – объяснила Лена, забирая свой сувенир. – Ее использовали, чтобы рассчитывать время по положению звезд и планет.
Хорас, недолго подумав, вздохнул и разочарованно буркнул:
– И это все? Какая бесполезная железяка.
Он развернулся и пошел прочь, качая головой. Лена расстроилась, но не удивилась. Все-таки астролябию никак нельзя использовать в магических трюках.
Так оно и пошло: пока другие члены цирка репетировали, Лена часами сидела за альбомами и коробочками с сувенирами, воображая, как было бы замечательно переместиться в будущее, чтобы почувствовать невесомость космоса или опуститься на дно Тихого океана. Наука и те возможности, которые та давала, были для нее всем. Как и полагал ее отец, те выходы в свет очень помогли Лене. Благодаря им, живя по большей части в мире вымышленном, где главной целью было исказить действительность, она полюбила мир реальный. А наука, опирающаяся на доказательства, стала для Лены сладкой и желанной отдушиной.
Октябрь 1938, Европа
После торжественного ужина вереница сине-золотых вагонов двинулась на юг. Лена отправилась в библиотеку. Из всех вагонов «Мира чудес» самым ее любимым был библиотечный, потому что другие дети туда редко заглядывали. А стены, сплошь заставленные книгами, помогали ей сбежать от реальности и почувствовать себя одним из миллионов других персонажей, которые живут там, где в реальной жизни ей никогда не удастся побывать.
Попав в вагон, она разочарованно посмотрела, во что он превратился: перед каждым туром костюмерная и гримерная хорошенько вычищались, а весь инвентарь на время переезжал в библиотеку. Тяжелые дубовые столы и лакированные стулья невозможно было разглядеть из-за вешалок с шелковыми платьями и роскошными костюмами, элегантными головными уборами и куртками, украшенными блестками. Стояли позолоченные сундуки, обитые кожей цвета синего ночного неба: там хранился реквизит для выступлений. В другом конце вагона находились туалетные столики, на последнем из которых высились контейнеры с ювелирными украшениями в стиле ар-деко: серьги и чокеры, запонки, золотые, серебряные и бронзовые кольца с такими огромными сапфирами и опалами, что им бы позавидовал даже индийский принц. Для любого постороннего эта комната была бы сердцем «Мира чудес», возможностью взглянуть на изнанку самого волшебного места на земле.
Но вот для Лены все было совсем не так: груды добра были лишним напоминанием о ее собственной беспомощности. Она вздохнула и покатила кресло вдоль одной из стен, чтобы выбрать книгу с нижних полок. Фолиант о «Естественном формировании горных массивов Австралии» не вызывал интереса, но ни до чего другого Лене было не дотянуться.
Лена пролистывала страницы, почти не читая сам текст. Каждый год она надеялась, что все изменится, что ей повстречается кто-то, кто примет ее такой, как она есть, или что доктор Уилсон наконец изобретет для нее лекарство. Но ничего никогда не менялось. Новые дети только вели себя вежливо, а в действительности они никогда не считали ее своей. Да, они говорили: «Доброе утро!» и «Доброй ночи!» и даже иногда звали посидеть с ними за завтраком, но она была для них чужой, никто никогда не доверил бы ей свои секреты.
Но даже тогда все не было так уж плохо, как она себя убеждала: любимые книги всегда были рядом, да и доктор Уилсон помогал. И когда она забывала об отсутствии друзей, то чувствовала, что живет полноценной жизнью. Да и не знала она никогда другой жизни: ни разу она не вставала на ноги, не прохаживалась из комнаты в комнату, не бегала по берегу Средиземного моря.
Лена вздохнула, попытавшись сосредоточиться на книге: «Австралия обладает впечатляющей геологической историей. Некоторым породам этого континента более 3,8 миллиардов лет».
Вдруг издалека донеслось:
– Здесь кто-нибудь есть?
«Это Йохан», – поняла Лена, убирая книгу на полку. Она откатила коляску, спрятавшись за вешалками с трико для выступлений, сняла одно трико и накинула его на ноги, чтобы стать незаметнее.
– Кто-нибудь?
Лена молчала. Ей не хотелось говорить с Йоханом, потому что разговоры с этим норвежским воздушным акробатом всегда утомляли. Она задержала дыхание и закрыла глаза, надеясь, что так он точно ее не заметит. Но было уже поздно: шаги приближались к ее укрытию. Спустя пару секунд вешалки с трико отъехали в сторону, а Йохан, хмурясь, смотрел на Лену:
– Ты же понимаешь, что мне были видны твои ноги и ботинки? – Он закатил глаза, а Лена выехала из-за горы тряпья и поправила упавшие на лицо кудри. Волосы Йохана были похожи на сосульки весной. Он был одет в золотую робу и бело-синий спортивный костюм, выполненный в стиле китайской народной одежды, а завершала образ пара вельветовых синих сандалий, на которых был вышит золотом герб цирка Беддингтона и Стерлинга. – Ты разве сейчас не с Кларой должна быть?
Лена объехала Йохана и остановилась у туалетных столиков. Йохан взял щеточку и нанес белую тушь на ресницы.
– А я закончила домашнюю работу. – Она сняла кресло с тормозов и, поездив взад-вперед, остановилась у стола Йохана, коснувшись ножек кончиками носков.
– И поэтому ты решила прийти сюда, чтобы раздражать меня? – Йохан картинно подмигнул ей, прежде чем начать наносить тушь на другой глаз.
– Я не знала, что ты тут будешь, – ответила она. Возникло желание уехать, но она подавила его.
– А что твой папа?
Лена пожала плечами:
– Он бы велел сидеть в комнате. – Она нахмурилась, всеми силами пытаясь пошевелить своими худыми ногами.
– Должно быть отвратно, – продолжил Йохан и громко вздохнул. – Отвратно сидеть здесь целый день без возможности идти куда хочешь.
Лена сжала губы. Темперамент Йохана был под стать любому цирковому артисту.
– Не все так плохо.
Йохан окунул кисточку в коробочку с блестками и румянами и принялся раскрашивать щеки.
– Может и так. И ты ни разу не мечтала что-то поменять? Чтобы стать другой. Чтобы наконец найти друзей, кроме старого английского доктора и гувернантки, засидевшейся в девках.
– Клара не засиделась! – прокричала Лена. Хотя в сказанном и была доля истины, она никогда бы не призналась в этом. Йохан сплетничал с таким усердием, будто это была его работа, а она не хотела, чтобы кто-нибудь, а в особенности папа, думал, будто она несчастна или неблагодарна за их труды.
Она оттолкнулась от стола так сильно, как только могла. Ее кресло перевернулась, а она упала, врезавшись в ящик.
– Лена! – взревел Йохан, подскакивая с места. – И почему ты не можешь просто тихо посидеть?
Лена уже была готова выпалить, что в жизни не слышала никого громче Йохана, но сдержалась и сказала:
– Я и не думала, что так выйдет.
– Иногда мне тебя так жаль! – Йохан крошечной щеточкой убрал комки туши с ресниц.
Лена почувствовала себя неловко, когда он поднимал и усаживал ее на кресло. Не было вещи, которую она ненавидела больше, чем жалость к себе и ощущение, что в глазах остальных ее жизнь чуть менее ценна из-за физической неполноценности.
– А почему ты красишься? – спросила она, меняя тему. Йохан презрительно глянул на нее:
– Все здесь красятся. Это же цирк.
– Только девушки и леди делают это не во время шоу. – Лена наблюдала, как он подводил золотым свои скулы так, чтобы они словно светились. – Ну же, Йохан, скажи мне!
– Боже мой, Лена! Я крашусь, потому что мне это нравится! – сердито выдал Йохан. – Потому что я могу. Потому что хочу, – ответил он и замолк, чтобы глянуть на себя в зеркало. Довольный отражением, он встал из-за столика. – Знаешь, сам факт, что кто-то говорит тебе делать определенные вещи, не обязывает тебя к этому. – Он одернул полы своей переливающейся на свету робы. – Запомни: мечта Золушки однажды попасть на бал воплотилась.
– А что случилось после падения империи?
Примерно месяц спустя Лена сидела в библиотеке и глазела на пасмурное небо Амстердама. Было начало декабря, и они прибыли в столицу прошлой ночью. Несмотря на крепкий ночной сон, Лена едва ли могла сконцентрироваться на чем-нибудь, так как знала, что все остальные вышли в город. Был понедельник, и поэтому остальные дети разбежались или присоединились к другим циркачам, которые бродили по городу в свой законный выходной, а Лена лишь наблюдала за ними и завидовала. Она понимала, что если бы папа мог, то взял бы ее в город, но он целый день проводил в работе с Хорасом, и у Лены не было иного выбора.
– Ты слушаешь меня? – Клара вопросительно подняла бровь.
Лена выронила из рук карандаш, и тот упал на пол; пришлось нагнуться за ним.
– Да. – Ей нравилась Клара, но иногда просто хотелось сбежать из цирка. Как же ей иногда хотелось ходить в обычную школу с обычными одноклассниками, которые бы учились не акробатике или трюкам в воздухе! Она много раз пыталась заговорить об этом с папой, но тот каждый раз обрывал ее на полуслове, не давая закончить. «Он бы никогда этого не позволил», – подумала Лена.
– Прости, просто мне внезапно стало нехорошо. Может, отдохнем остаток дня? – предложила гувернантка.
– Правда? – просияла Лена, но тут же попыталась скрыть свой восторг.
– Правда. – Клара слегка улыбнулась. – Завтра наверстаем.
Лена положила свои учебники и карандаши на нижнюю полку шкафа и поехала в кухню. У Марио, их постоянного повара, всегда была заготовлена какая-нибудь вкуснятина для нее. Лена неспешно ехала по коридорам, останавливаясь, чтобы разглядеть картины и другие украшения вагонов, мимо которых в присутствии других людей предпочитала проезжать мимо. «Мир чудес» представлял собой поезд вагонов класса люкс, которые можно было легко узнать по сине-золотой раскраске. Это выгодно отличало их от других цирков. На каждой остановке они разбивали огромный тент – восьмиугольный темно-синий, как небо, купол с золотыми узорами. Цирк издали манил потенциальных зрителей. Внутри было фойе, где знатные господа могли побеседовать, прежде чем направиться к своим местам и насладиться представлением.
Вагоны были соединены между собой и пассажиры поезда могли беспрепятственно перемещаться между ними, просто каждый раз открывая пару дверей из затемненного стекла. В отличие от других поездов в вагонах «Мира чудес» коридор находился прямо по центру, а справа и слева от него располагались комнаты. Последовательность вагонов с легкостью менялась. Их можно даже было замкнуть в круг, создав лабиринт, если того желал Хорас. Тео немало сил приложил к разработке дизайна вагонов, чтобы его дочь могла спокойно перемещаться по ним. Он же настоял, чтобы все дверные ручки были расположены достаточно низко для его дочери, чтобы коридоры были достаточно широкими для ее коляски, а на металлических переходах на стыках вагонов было резиновое покрытие, чтобы Лене не было скользко.
Лена почти доехала до кухни, когда увидела, что дверь в продовольственный склад приоткрыта. Марио всегда закрывал ее на ключ, чтобы никто не украл запасы, которые покупались на год вперед еще в Лондоне.
– Марио? – Не получив ответа, Лена открыла дверь и тут же зажала рот рукой. На полу лежал мальчик. Она сразу подъехала к нему, чтобы его осмотреть. Он выглядел на пару лет старше нее.
– Здравствуй. – Лена положила руку ему на плечо, но его кожа оказалась холодной, как лед. Пренебрегая наказом отца, она скинула с себя второе одеяло и закутала парнишку в него, тут же сама начиная мерзнуть. Судя по сквозняку, наружные двери вагона были открыты. Этим утром столицу Голландии припорошило снегом, и морозный воздух пощипывал руки девочки.
– Ты меня слышишь? – Она позвала громче, но мальчик не двигался. Тогда Лена выкатилась в коридор, а оттуда на кухню, надеясь застать Марио там. Но на кухне было пусто. И она вспомнила, как Марио упоминал о том, что возьмет остальных поваров на экскурсию на сырный завод и вернется лишь вечером.
Не зная, что делать дальше, она снова подошла к пареньку. Нужно было прийти в себя. Именно этому учил ее доктор Уилсон, когда принимал пациентов. Сделав глубокий вдох, она закрыла глаза. Да, Лене было далеко до доктора, но в свои девять она знала, как унять колики у младенца, наложить шину на сломанную руку и названия всех 206 костей скелета взрослого человека. Доктор рассказал ей, что кровь, отдав кислород, путешествует обратно к сердцу, а оттуда к легким, где вновь насыщается кислородом и по системе артерий разносится по всему телу. Ее не тошнило при виде сломанных костей, кровоточащих порезов и других жидкостей, которые производило человеческое тело. А тут лежал просто мальчик, и она могла ему помочь.
Лена вытянула руку, пытаясь дотянуться до шеи незнакомца, но наклонилась так сильно, что повалилась прямо на пол.
– Ау! – вскрикнула она и коснулась правой ноги, на которую всем весом упало кресло. Она кое-как села и подняла кресло, затем с гримасой боли на лице задрала подол юбки и увидела свежий сочащийся кровью порез на голени. Но о лодыжке она беспокоилась больше всего. При падении Лена ее подвернула, и теперь нога начала распухать.
– Боже мой! – промычала Лена, пытаясь понять, что делать дальше. Она знала, что лучше вернуться в кресло, но пока она на полу, нужно было осмотреть мальчика.
Превозмогая боль, Лена подползла к незнакомцу, стянула с него грязную порванную одежду и заношенные башмаки. Пришлось закрыть нос рукой, потому что от вони давно не мытого тела ее затошнило. Ей нужно было убедиться, что с ним все в порядке. Задержав дыхание, она прижала два пальца к его шее и замерла.
– Пожалуйста, – говорила она самой себе. – Пусть с тобой все будет хорошо.
Она почувствовала, как кровь пульсирует под ее пальцами, и выдохнула с облегчением. Затем принялась обшаривать карманы мальчика в надежде найти хоть что-то, что поможет понять, кто он такой, и наткнулась на какой-то продолговатый предмет. Это оказалась откусанная плитка шоколада. Отбросив ее в сторону, Лена продолжила шарить по его одежде, пока не обнаружил тоненькую книжку. Девочка аккуратно достала ее из кармана брюк. Это был немецкий паспорт с весьма потрепанной обложкой.
Поднявшись на локти, она принялась листать его. Мальчик немало путешествовал, и страницы были полны печатей со всего континента. Вероятно, он прибыл на прослушивание у Хораса?
Снаружи разыгрался ветер, в вагоне стало еще холоднее.
– Только не это, – сказала Лена. Щеки мальчика раскраснелись от холода, а Лена, помня о том, как легко подхватывает простуду, испугалась, что и мальчик такой же слабенький, а потому скинула с себя кардиган и укрыла его. Она сделала что могла, а теперь нужна была помощь взрослых.
Оставив паспорт на земле, она поползла к креслу и поднялась на него. Уже в дверях она еще раз глянула на мальчика:
– Не переживай, я приведу помощь, – пробормотала она и выехала из вагона.
Не прошло и десяти минут, как Лена привела сюда Анну-Марию. Она наткнулась на балерину, когда ехала к Хорасу, и тут же все ей рассказала. Анна-Мария крикнула другому циркачу привести подмогу, а сама пошла вместе с Леной в вагон, где находился продовольственный склад.
Анна Мария села на колени перед мальчиком и попыталась разбудить его. Ленина нога разболелась, и девочка прижала к порезу ткань юбки.
Вскоре на крошечном пространстве вокруг них собралась целая толпа циркачей, и все они тихонько перешептывались:
– Он мертв?
– Откуда он тут вообще взялся?
– Может, проверить другие складские вагоны?
– Где доктор Уилсон? – спросила Анна-Мария.
– На экскурсии по каналу Херенграхт, – ответил один из клоунов.
– Не трогайте его! Вдруг подцепите что-нибудь! – крикнул Йохан, но жонглер из Швеции склонился над парнем и достал из его штанов картофельный клубень.
– Вор! – осуждающе выкрикнул Йохан. – Зовите полицию!
– Хватит! – остановила его Джуси. – Бедный мальчик, судя по всему, голодал.
Йохан вздохнул, но ничего не ответил. Тем временем Джусси прошептала:
– Гонимый!
Йохан указал пальцем на паспорт, найденный Леной. Только теперь она заметила большую красную печать с буквой Е. Она не знала, что это значит, но понимала, что иметь такую печать в паспорте было опасно.
– Все разойтись, прочь с дороги! – Хорас пробивался сквозь толпу циркачей, раздвигая их своим пузом. Он остановился, увидев Джуси, сжимавшую в руках паспорт мальчика.
– Это еще что?
– Я нашла его здесь. – Лена указала на мальчика. Хорас перевел взгляд с парня на паспорт и сощурил глаза. Он выхватил его из рук Джуси и принялся быстро листать.
– Где она? Где моя дочь? – Тео пробивался сквозь толпу. – Лена! Ты в порядке?
Она кивнула:
– Я пришла за чем-нибудь сладким, но нашла мальчика, лежащего здесь совсем одного. Я хотела помочь, – добавила она тут же, чтобы Йохан не обвинил ее в пособничестве вору. – Но упала.
Лена указала на свою правую ногу.
– Нужно срочно к врачу. – Тео одел Лену в свою куртку.
– Подожди, – сказала она, наблюдая за тем, как Хорас долистывает паспорт и с каждой страницей его лицо все больше краснеет. – А что с мальчиком?
– Джуси, – позвал Тео. – Отнеси его в санитарный вагон. Доктор Уилсон…
– И речи об этом нет. – Хорас закурил и бросил паспорт на пол. – Мы не помогаем людям с таким прошлым. Выбросите его немедленно.
Он вышел из склада, выдыхая облачками пара на морозном воздухе.
Циркачи смотрели друг на друга. Никто не хотел говорить, что было у всех на уме. Лена сокрушенно прошептала дрожащими губами:
– Почему мы ему не поможем?
Тео поглядел вслед уходящему директору, затем ободряюще похлопал Лену по плечу:
– Не волнуйся, я займусь этим. Джуси? – Он кивнул в сторону паренька, который тут же подобрал мальчишку и потащил.
Парой часов позже Лена проснулась уже в санитарном вагоне. Она зевнула, вдруг вспоминая о мальчике, и резко села, затем одернула штору и увидела его на соседней кровати.
– О, ты проснулась. – Доктор Уилсон вернулся, застегивая свой белый халат. Найденный ею мальчик все еще не приходил в себя. Он лежал в той же одежде, в которой его нашли.
– С ним все в порядке?
– Я как раз хотел осмотреть его. А ты как себя чувствуешь?
Лена стянула одеяло, закрывающее ее ноги. Доктор Уилсон прочистил, забинтовал и бандажом зафиксировал лодыжку.
– У тебя слабое растяжение. Ничего страшного, через пару недель будешь как новенькая.
– А с ним что? – спросила Лена, больше боясь за его здоровье, чем за свое.
– Скоро узнаем. – Доктор Уилсон задвинул штору, чтобы протереть мальчика губкой с антисептиками. Когда Лену в конце концов пустили к нему, мальчик открыл глаза. Но заметив, что он с недоумением оглядывается вокруг, Лена поспешила задвинуть штору обратно и начала глазеть на него в маленькую щелку. Она хотела как следует рассмотреть его.