Амир Кари
Выдумки
Приехал
Ранним утром прибыл поезд. На перроне суетились люди, кто-то искал свой вагон, кто-то выползал из него. Среди всей этой беготни проходил мимо толстенький мужчина в клетчатой рубашке. Никто не видел откуда он вылез, и не знали куда он направляется. Голова Олега стала тяжелее чем, когда он уезжал. После женитьбы он меж двух ушей засеял хлопотливые семена, а вот в санатории хрупкая ручка взяла сосуд с вином и полила грядку, и вот по пути домой все поспело.
Олег смотрел в затылок таксисту, он думал, что этот маленький худой дяденька тоже несчастен, и живет не с той. Ужас. Сколько же нас таких… и он, и он, и он… Олег считал прохожих. Машина повернула на перекрестке, солнце ярко засеяло и зайцем блеснуло в окне и будто мелькнул образ Ирины. Неужели она? Олег посмотрел назад. Обознался.
– Как ты думаешь, ты счастлив? …с ней, – последние слова Ирина сказала шепотом, как будто боясь чего-то.
Два счастливых тела лежало на кровати. Два уголька горели в полутьме. Табачный дым лениво поднимался к потолку. «К чему задают эти вопросы, ведь на них нет ответа, говори хоть что все равно это будет ложь». Эти никчёмные слова вывели его из равновесия. Как бы он не хотел проснуться с ней, он надел штаны, майку, сказав что-то невнятное, пошел к себе. Небо в эту ночь оказалось темнее чем обычно.
В квартире пахло жаренным, слышно было как на сковородке что-то журчало. Мария выглянула из кухни с лопаткой и поторопила его к столу, пока ей некогда с ним обниматься. Олег разулся, крадучись прошел по коридору и встал в проеме двери. Возле плиты стояла она: с толстой свиной шеей, в застиранным халате, на маленьких ладошках торчали пять крючкообразных сосисок. Мария повернулась к нему, её тонкие губы растеклись в улыбке.
– Ну ты чё стоишь? Соскучился?
Одного взгляда хватило, чтобы понять, не ту жизнь он прожил, обои и то не он выбирал, стульчик возле стола тоже не он, а жена? Как угораздило? Непонятно. Олег заперся в ванной, положил руки на раковину и посмотрел на себя. Щетина, красные глаза, этот человек в отражение испортил все, а этот, который здесь стоит должен все исправить.
Он выбежал из ванны, в коридоре столкнулся с Яшей. Сын минут пять ждал отца и радостно обнял его. Пришлось Олегу до конца вечера стать примерным семьянином.
Яши недавно исполнилось семь лет. Он любил отца. Они очень много времени проводили вместе, пускали воздушного змея, играли в шашки, и вот недавно Олег начал учить его в шахматы. Яша к приезду отца все названия фигур выучил, и он его звал на «партию».
Они на диване разложили шахматную доску. Яша перепутал местами офицера и коня. Отец поправил фигуры и улыбаясь потрепал его за волосы. Первый ход был за Яшей, когда он держал пешку чтобы сходить, на напряженном лице сына Олег увидел черты жены. Как будто маленькая копия сидела перед ним. Через минуту он поставил сыну детский мат и смахнул свои фигуры.
– Убирай, хочу лечь.
– Так не считается. Пап!
– Все считается. Давай, хочу лечь, – Олег задрал ногу чтобы лечь, но тут появилась Мария с той самой улыбкой.
– Идемте, все готово.
– Пап, давай еще, ну пожалуйста, – сын с обидой смотрел на отца.
– Папа устал, давай вместе, а папа пока пойдет покушает.
– Ну, давай, только я чур с черными. Чё то мне с белыми не везет.
Олег оставил их. На столе стояла глубокая тарелка с оладушками, все как на подбор кругленькие, мясистые, так и тянутся в рот. Только было потянулся за оладушкой, взглянул на живот. Долго он на него смотрел, трогал, щупал и решил, что для будущей жизни не нужны лишние килограммы и встал из-за стола.
Притворяться хорошим семьянином было выше его сил. Да солнышко, сейчас сделаю солнышко, солнышко, а где мои брюки? Ласковые обращения прилипли к ней давно, тогда, когда он и не задумывался о счастье, не думал любит или не любит. Это слово вылетало машинально, так, как если бы он называл ее по имени. Ближе к вечеру он решил открыть часть занавеса и пустить ее за кулисы.
Они сидели по краям кровати, она обмахивала себя сложенную пополам газетой, с него катил пот, но он не обращал внимания на это, есть дела и поважнее.
– Марин – он позвал ее, как испуганный мальчик пытается объясниться в своей правоте, она не слышала, тогда он решился сказать громче, – Марин.
– Да.
– Я же ездил в санаторий…
– Говори громче, не слышно.
– Так вот, – заговорил он громче, – я это понял, ну то самое. То, что жизнь у нас какая то не такая. Ну как хотелось бы. По-другому хочется. Понимаешь?
Она молчала и все обмахивалась газетой. Он затаив дыхания ждал.
– О да, я тоже, – она произнесла умирающим голосом.
– Ты тоже это поняла? – настороженно спросил он.
– Ну да, сейчас куда-нибудь в Антарктиду, представь нас с тобой на лыжах, мы такие… – она показала, как будто она стоит на лыжах и с палками отталкивается.
– Ты немного не поняла – он закинул ногу на кровать и смотря на ногу стал говорить, – я хочу сказать что понял…
– Ногу убери.
– А! Да – он на немного задумался, – вот видишь я хочу поговорить о другом, а ты все ногу убери. Мы разные. Я такой ты такая. Ну… – он взглянул на нее. она перестала обмахиваться и стала слушать внимательнее. – Я хочу другой жизни, совсем другой, не то что было. Человек должен быть счастливым, и я не исключение.
Марина смотрела в пространство, уголок ее рта дернулся.
– У тебя кто-то появился? Там?
Олег вскочил.
– Да какое это имеет отношение к делу? Я не про это имею…
– Так было или нет.
Голос Олега задрожал.
– Нет. Не было.
Она смотрела в окно, монотонный голос вытекал из нее.
– Ну да, только ты заслуживаешь счастья. А мне мою жизнь кто вернет? Может ты? Давай. Мне как сейчас быть? Отдала ему лучшие годы, вот во что ты меня превратил, – она так же не отрывая глаз с окна говорила и показала на себя, теми самыми сосисками, – а сын твой заслуживает счастья, а? Заслуживает? Я не слышу. Или ты только у нас особенный?
– Ты не так поняла.
– Бери свою подушку и вали нахрен. Ну или можешь к ней.
– К кому?
– Тебе лучше знать.
– Я не…
– Что ты…?
Она обошла кровать взяла со злостью подушку и кинула в мужа.
– Чтобы ноги твоей здесь не было.
– Марин…
Он смотрел как она пальцем показывает на дверь.
Олег вышел из спальни и постелил себе на диване. Он долго лежал с закрытыми глазами, ощущал легкость в голове и легкое покалывания в области груди, он слышал, как бьется его сердце. Тук-тук-тук. Вдруг в его голову залета мысль, и он достал телефон, зашел в одноклассники, в поисковике забил Зямина Ирина. Через пять минут он во всю рассматривал ее фотографии. И почему-то через все ее фотографии нитью тянулся один мужчина, лысый и коренастый, со смешным выражения лица. Они за новогодним столом подняли бокал за наступающий, они вместе чистят рыбу, они сидят на мотоцикле, и последняя обновленная фотография на стене – она со цветами на вокзале, и в глазах будто есть то что нету у него.
Марина мужа пустила в спальню через неделю, а через месяц начала слышать то знакомое слово «Солнышко».
Тетя Сания.
Сегодня мы с мамой пойдем к тете Сание. Обычно, когда мама от неё приходит, она начинает целовать меня в макушку. Достает из полки пыльную книгу «451 градус по Фаренгейту» и намекает на то чтобы я бросал смотреть телевизор и моментально погрузился в чтение. Она умеет прерывать на самом интересном месте, в тот самый момент, когда Брюс Лю наказывает плохих парней. Приходится отвлекаться, ведь она может все вырубить. Потом долго рассказывает, как сдавала макулатуру чтобы купить вот именно эту книгу, а как она сдала папины журналы «Сельская новь» лучше молчать. Я старался садится боком чтобы не упустить что творится в телевизоре, когда она это замечала, то убирала книгу и шла спать.
Кое-как застегнув замок на своей куртке, мы с мамой пошли к тети Сание. Выпал первый снег, мы шли по длинной улице, фонари освещали нам дорогу. Мама ровно отчеканивала на снегу следы. Я шел сзади и старался попасть в каждый ее след, как будто идет один человек. Мои кроссовки полностью закрывали ее тонкие следы.
Подойдя к покосившему забору, мы с трудом открыли калитку и подошли к двери дома. Дверь распахнула тетя Сания, тень закрывало ее лицо, хромая она завела нас в дом.
Половина кухни занимала побеленная печь. Пахло дымом. Я сразу заметил на столе среди соленых огурцов, салатов корзинку с конфетами. Тетя Сания поняла, что я хочу и подвинула корзину ко мне. После первой конфеты я затолкал вторую, третью не успел, мама схватила меня за руку.
– Не порть аппетит.
Сказав им что буду хранителем огня, сел возле печи. Я хотел открыть дверку, но она с лязгом упала.
– Она сама.
Тетя Сания смотрела на меня и виновата улыбнулась.
– Че сидишь, сделай, а то здесь нет мужчин, – сказала мама, а тетя Сания покраснела и махнула рукой.
Они позабыв обо мне о чем-то шептались, а я хотел придумать как сделать дверку. Иногда к столу подходили ее дети, это был лопоухий мальчик, и девочка, которая любила ходить с распущенными волосами. Тетя Сания просила их кушать сидя, но они отказались. Я стеснялся идти к ним играть, мне трудно с кем-нибудь заговорить.
Когда я придумал как сделать дверку, их разговор стал громче.
– … знаешь, как обидно, вчера целый вечер стиралась. Ладно Эльвира девочка, а этот как услышал, что я пришла куда-то исчез. Вечером только пришел. Ведь знал же. Плюнула. Сама, давай, воду таскала.
Я старался не слушать, но это было не возможно.
– И вот так всегда, я им одно, они мне другое. Эти дрова уже лежат с того лета, скоро все тю-тю. Хм, будут потом носки с пола отдирать.
– Строже будь! Мы с Ильгизом всегда вдвоем стираем, он мне воды натаскает, воду поставит греть.
– Повезло тебе!
– Разбаловала ты их.
Наступила тишина.
– Фу, за нас, за детей, чтобы слушались! – это сказала мама.
Мне было приятно что мама так отзывается обо мне, и на секунду даже перестал их слушать, только слышал их бормотания. Тут я испугался, мама чуть ли не заорала.
– Сания, а ты возьми их и в интернат сдай, что они будут делать. А?
Я посмотрел через плечо, тетя Сания закрыла ладонями лицо и мотала головой. Она отпустила руки, ее лицо стало красным как помидор, я ее никогда раньше такой не видел. Мама продолжила.
– Скажи им так. Попугай их, чтобы они вот здесь были, – мама показала кулак.
– Бесполезно, хоть что делай.
– А как иначе. Они плюют на тебя, а ты сидишь вытираешься и еще спасибо говоришь. А ты их напугай, пусть поживут там, что скажут? А? ведь мать это святое, вот у меня…
Тетя Сания рявкнула.
– Хватит, не надо.
– Что не надо? – мама опешила.
– Все не надо.
– Не поняла?
– Все ты поняла, че ты мне тут тычешь то, если у меня не все хорошо значит можно ей и так, и сяк. Посмотрите-ка какие выискались. В интернат сдай? – тетя Сания встала и животом толкнула стол, бутылка на углу закачалась и чуть не упала, мама успела поймать ее – а что люди скажут? При живой то матери. Ты думаешь вообще, о чем ты говоришь? Сама сдай своего, моих не тронь. Поняла?
Тут тетя Сания взглянула на меня, на секунду она замолчала, лицо покраснело. Она села и уставилась в одну точку. Мама хотела что-то сказать, но она опередила ее.
– Иди отсюдого, видеть не хочу.
Мама тихо встала.
– Спасибо все было вкусно, – она посмотрела на меня, и строго сказала – одевайся.
Я пошел накинул на себя куртку, молния не хотела сходится. С десятой попытки получилось застегнуть. Пошел на кухню и увидел странную картину, только вроде ругались, а тут на…
Плечи тети Сании тряслись, голова ее лежала на груди матери. Мама гладила её по волосам, и у нее тоже выползали капельки воды и стекали по щеке.
Странные они.
Волосы
В центре маленького города, скрепя двигателями, перемещаются железные консервы, оставляя после себя увесистую тяжелю массу. Если достать нож, то лезвие утонет в воздухе, как в сыре. В банке где кончилось заседание генеральных директоров воздух не лучше, а может даже и хуже. Выходит, на улицу, с того самого совещания Степан Петрович Белоус и сладко вдыхает аромат родного города. Блестящая черная машина увезла его.
Машина остановилась возле двухэтажного здания. Длинные окна блестели синевой, вывеска гласила «Клеопатра, салон красоты».
– Это что? – Степан Петрович немного растерялся.
Водитель повернулся, показал рукой на вывеску.
– Вон же это, эээ… парихахерская, париккакерская ыэ … тьфу … стригут здесь, ваша жена с утра попросила привести, а то сказала вы сами, не дойдете.
– Давай не сегодня.
– У вас запись на семнадцать тридцать, и ваша жена сказала, что в третий раз если я вас привезу домой не стриженным, уволит.
– Да кого ты слушаешь? Я т … – и немного подумав вышел из машины.
Степан Петрович во всем соблюдал чистоту. Раз в неделю стриг ногти, брился каждый день и в выходные тоже. На чистом столе ровно по середине стоял монитор, ручки и бумаги аккуратно сложены полках стола. Порядок портили непослушные волосы, которые пока не начнут мешать жить, он не ходил к мастерам шевелюры.
– Добрый день – пропела девушка за стойкой, одна из тех, которых специально рожают для таких мест работы.
Степан Петрович назвался, она попросила подождать.
Он сидел в кресле, от скуки или от нервов стал растягивать губы в трубочку. Через минуту раздался стук каблуков в длинном коридоре. Стук стих и возле стойки оказалась женщина. Хотя нет. Больше походящая под это дивное существо. Брюки обтягивали ее дряблые ноги, нелепо смотрелась белоснежно завитые кудри по отношению ее коричневого лица. Ладонь согнулась и длинные кривые пальцы свесились. Когда она открыла рот, медленно потек скрипящий звук.
– Деточка! Быстренько, запишите меня на следующую неделю.
– Во сколько вам удобно? – эту фразу девушка спросила у ее спины.
Степан Петрович наблюдал за белокурой курочкой. Ему было стыдно и обидно. Стыдно что такие люди существуют – потребители. Стал тормошить память, припоминая себя в общение с продавцами, кассирами и консультантами. Нет не единого раза он не повел с ними по-хамски и тут же повеселел. А обидно. За девушку, что ей достается счастье, общение с такими людьми.
Степана Петровича позвали стричься.
Его встретила женщина с большим шаром на голове. Скорей всего это не прическа, а нимб, потому что она была так доброжелательна, что даже самым святым людям стало бы тошно.
Когда фартук был накинут, когда женщина-ангел добилась от него хоть каких-то разъяснений по поводу прически, магия – началась.
Тонкие пальчики погрузились в каштановые заросли и отмеряв длину к ним спешили ножницы, блеснув на свету, сомкнулись. Маленькие гребешки плыли по воздуху. Некоторые пучки сопротивлялись, то не расчесывались, то запутывались чуть ли не в узел. Опытные пальчики приводили их в чувства, как пощёчина буйному посетителю, чтобы тот пришел в себя.
Действительно здесь творилась магия, но не одна, а целых две. Одна поверх черепа, другая внутри. Сверху понятна какая, а вот внутри более сложная под названием воспоминание.
– Люда, что за хрень? Я прикончу эту шавку! Где она? – это кричал Петр Валерьевич на свою жену Людмилу Аркадьевну, которая до ужаса любила своего Бусю. И конечно прощала все ее шалости. А мужа старалась успокоить, и донести до него, что не стоит оставлять ботинки где попала.
Степа в своей комнате, предполагал, что его долго не побеспокоят. Достал из-под матраца ножницы, а из шкафа куклу, с размером двухлетнего ребенка, такую же мясистую и с розовыми чечками. Юный парикмахер схватил неаккуратно торчавшие пряди, для того чтобы отрезать их, но они были на столько короткие, что острие больно надавливало на кончики пальцев. По телу расплылось негодование. Почему у кукол не растут волосы? С этими мыслями он обратно убрал куклу.
Его подбодрила одна новость, сегодня он едет с отцом на работу. Степа очень любил отца, потому что они редко виделись, а когда виделись маленькому Степе разрешалось практически все; трогать собак, бегать по лужам, кушать хот-доги и пить газировку. Да, много чего можно делать с отцом и только поэтому они становятся любимыми.
Петр Валерьевич более десяти лет работал в банке. За это время он прошелся от входной двери, до двери начальника отдела продаж. На работе старался с подчиненными не общаться. Поздоровался, попрощался и никаких личных отношений. Ведь, его глубокое убеждение, что бедные люди тянут его вниз, а выше стоящие, туда, на божий свет. В мечтах Петр Валерьевич сидел в кресле генерального директора; отдавая указы, подписывая договора; и как сам же считал, что все для этого сделал и всего через пару лет сыны божии позовут его, занять почетное место генерального директора. Почему он так был уверен? Потому что он знал формулу: комплимент, еще один, показать, что ты знаешь толк в своем деле, а это проще простого – выполняй план.
Начальство в нем видело человека, который хорошо делал свою работу и не больше. Еще надоедливого подхалима. Они старались реже с ним видеться, а если попадались, то находили такие сказочные отговорки, что потом удивлялись своей фантазии. Петр Валерьевич, смотрел им вслед и представлял, что скоро будет с ними наравне.
Степа сидел в кабинете отца и через застекленную дверь смотрел как проходят мимо люди, скорей нет, прически, которым он давал названия. Косички у него были хвосты, прямые выравненные – водопад, пучок из косы – чашка.
В кабинет вошла девушка в желтой кофточке. На ее плече лежала коса. Густые воздушные пряди переплетались от самых корней до самых кончиков, это придавало сей особе чистоту и легкость. Степа привстал, отдавая свое почтение мастеру. Тогда он себе сказал: «Кокеточка». Этим словом злоупотребляла его мама, когда находила в чье-либо особе хоть одну привлекательную черту.
Ровно в двенадцать, отец с сыном пошли в соседнее кафе. Они заказали пиццу с помидорами и грибами. Петр Валерьевич не заметил, как принесли еду, так как был полностью погружен в ленту новостей. Степа потянул треугольный кусок и ниточки сыра повисли в воздухе, в этот момент в голове его проскользнула мысль, а кто-нибудь делал пицце прическу, если нет, то он мог быть первым, и название есть «Сырный бум».
Тарелка опустела. Петр Валерьевич посмотрел на время, попросил Степу подождать пару минут, нужно дочитать статью. Сын не знал чем заняться, ведь все головы рассмотрены. В основном здесь сидели студенты. От скуки глаза опустились, на полу лежал рыжий волос. Степа не задумываясь поднял и закрутил между двумя пальцами. «Этот червячок тоньше чем у его куклы», – сделал вывод эксперт.
– Эт, чё? – Отец убрал телефон. Лицо его онемело и побледнело.
– Правда красивый? – Степа смотрел на будущую неприятность, с любопытством, ведь в его голове закрутились девушки, которые могли потерять столь дивную красоту.
Петр Валерьевич пришел в себя, не предав словам сына особого внимания, позвал официанта. Когда они вышли за дверь Степа понял, что молодому человеку попало из-за него. Отойдя на несколько шагов потянул отца за руку.
– Это я, пап, виноват! Прости. – Степа отпустил голову и стал носком ботинка ковырять землю.
– Послушай, – отец присел, чтобы видеть глаза сына и со всей твердостью в голосе продолжил – ты не в чем не виноват, эти люди должны нам прислуживать. Мы выше них. Посмотри на него. – За стеклом молодой парень вытирал тряпкой с их стола – разве он может чего-то добиться в этой жизни, кроме как быть обслугой, нет не может. Нет сынок. И еще раз нет. Это они виноваты. Ты меня понял?
Степа молчал.
– Я тебя спрашиваю, ты меня понял?
– Да пап.
После этого случая прошли годы и еще годы. Степе стукнуло четырнадцать и страсть его привела в парикмахерскую, которая находилась возле его дома. Здесь он проводил все свободные часы. За несколько месяцев юный парикмахер научился смешивать краски, делать прически манекенам и даже где-то нашел трехмесячные курсы «Парикмахерское искусство».
Иногда Степа имел смелость предлагать женщинам интересные варианты их внешности. Один из случаев был в начале мая. Весна его бодрила, он ворвался в парикмахерскую танцуя танго. Его радость улетучилась, увидев девушку со смазанным макияжем, она не могла выбрать прическу на свадьбу. Степа сел рядом, минут пять молчал. Имея опыт подобного общения стал расспрашивать, какие на ней будут украшения, туфли, рюшечки на платье, цвет глаз приметил и для чего-то даже спросил про жениха. Сделав убедительно умное лицо потянулся к шкафу с журналами и из нижней полки достал толстенный журнал. Пролистав, показал несколько мрачных причесок, только для того чтобы дать ей право выбора. Ведь покажи ей то, о чем он думает, она может отказаться. После пяти картинок с разными неинтересными головами, понял, что хватит. Через мгновение девушка плакала от счастья.
Его приводило в трепет одно лишь понимание что на курсах ему дадут занятие по душе, практику, а не теорию. Останавливало – деньги. Можно карманные накопить, но хотелось прямо сейчас. Просить отца или мать, появятся вопросы, а врать он не умел и не хотел. Тем более родители всю его сознательную жизнь твердят что будет он работать в банке. Идти на работу значит лишить себя последних часов, которые он проводил в маленькой комнатке, где пахнет дешевым шампунем, выедающий нос и аммиаком.
В середине летних каникул, его живые мысли скисли, настроение пропало. Обои с фиолетовыми кругами давили на него, мысли становились туманными и расплывчатыми. Изредка Степа доставал лысую куклу, но через минуту опять зашвыривал ее в шкаф. Телевизор не помогал, каждый человек проявлявший на экране был обязательно с хорошей прической. Не отказаться ли от всего и как отец говорил и мечтал, для него где там есть местечко. С другой стороны, он понимал, что если подождать, то когда-нибудь он прикоснется к волосам другого человека, и как он уже говорил отдаст всего себя, но не хотелось ждать, хотелось сейчас, сию же секунду. В один день его переполнило решимостью, и он минут десять стоял возле той самой двери с надписью «Парикмахерская», храм где его утешение и разочарование. Не смел войти.
На следующий день отец послал его в магазин за хлебом. И как Степа не молился, в магазине столкнулся со Светой. Она не спросила почему его так долго не было, а только подмигнула.
– Приходи завтра, у меня есть один клиент с которым я уже давно договорилась. Понял. Давай!
Степа успел кивнуть, а Света исчезнуть.
На следующий день Степа впорхнул в парикмахерскую и остановился возле двери, он не мог войти, то подходил, то отходил от двери. Его движения походили на полет бабочки, которая ударяясь о стекло не может вылететь.
За дверью послышался грубый мужской голос.
– И что это?
– Вы дернулись. – это был голос Светы.
– Оправдания! Одни оправдания! – открылась дверь, вышел старик в белой кофте, – Еще минус одна парикмахерская. Ах, вы же какие все. – И дверь захлопнулась.
– Простите! … Козел. – Последние, Света сказала, когда входная дверь за посетителем закрылась.
Степа так и остался по другую сторону двери.
– Готово!
Степан Петрович, встал, поблагодарил и даже не стал смотреть на прическу, вышел. Сел в машину. Машина оставила вонючий запах, а Степан Петрович грязные волосы.