Алёна Митина-Спектор
Жизнь счастливая, жизнь несчастная
Глава 1
Из окна нашей квартиры каждое утро я созерцаю одно и то же – одинокий магазинчик, возвышающийся на пригорке среди болота. В течение пяти лет я ни разу не покидала село, не переступала за невидимую грань, отделяющую это место от остального мира. Клочок земли, затерявшийся среди бескрайних степей… Стараюсь не смотреть лишний раз в окно, поскольку то, что я вижу, нагоняет на меня уныние. Я даже приобрела в хозяйственном магазине укрывной материал, которым застилают помидоры на грядке, вырезала из него прямоугольные занавески, приклеила на двусторонний скотч и закрыла ими каждое окно в квартире. Лишь бы не видеть эту безмолвную сельскую пустоту, лишь бы отгородиться от этой безликой части мира, в которой я вынуждена жить.
Трудно поверить, что я провела здесь своё детство и юность. Столько лет прошло, столько событий сменили друг друга… Мне довелось пожить в Новосибирске и на юге России, и вот я снова сюда вернулась. В это село мы с мамой приехали из Комсомольска-на-Амуре, когда мне было пять лет. Для неё это местечко было и остаётся родным. Она выросла среди сельских просторов, окончила школу, здесь по-прежнему живут её родители. Их домик, выкрашенный насыщенной голубой краской, стоит напротив училища. Баба с дедой работали в нём, пока не вышли на заслуженную пенсию.
После переезда в село я не разговаривала с мамиными родителями и вела себя замкнуто. Иногда я звала двоюродную сестру Юлю, шептала ей на ухо то, что хотела сказать, а она в свою очередь передавала бабе Вале. Это раздражало бабу, и она с неудовольствием говорила: «Что она там опять шепчет, сказать не может что ли». Мне понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к новым родственникам, но когда я освоилась, они перестали казаться мне чужими и неприветливыми. С дедой можно было повеселиться, дать волю баловству, а баба Валя берегла семейный очаг, кружилась словно пчёлка на кухне и во дворе.
Баба выражала заботу ко мне в своей манере. Она регулярно обращала внимание на мой плохой аппетит. Завтраки и обеды превращались в экзамен, который оценивала баба Валя. Если ты поел хорошо – тебя хвалили и ставили «отлично», ну а если плохо, то ты практически с позором покидал аудиторию, то есть кухню, сопровождаемый недовольными репликами «экзаменатора».
Как-то раз школьная медсестра спросила меня о моих любимых блюдах. Я ответила, что больше всего люблю плов.
– Тебе готовят дома плов? – спросила медсестра.
– Нет, – ответила я.
Конечно, готовили, но это случалось не так часто, как мне хотелось бы. Я любила рисовую кашу, ту самую кашу, которую умело готовила баба. Мы называли её пловом. Она всегда выходила золотисто-коричневого оттенка, источала ароматы мяса, а крупинки риса прилипали друг к другу. Когда на столе стояла тарелка с любимым блюдом, это было особенное праздничное событие для моего живота.
Мама не пекла пирогов, и аромат свежей выпечки, разливающийся по квартире, просачивающийся через дверь в подъезд, был мне не знаком. Зато я часто лакомилась домашней выпечкой у бабы с дедой. Уходя от них, мама всегда брала с собой что поесть: пирожки с разными начинками, каши, супы.
Готовкой занималась в основном баба Валя. Характером она отличалась от бабы Ларисы, которая осталась в Комсомольске-на-Амуре. Баба Лариса была воплощением настоящей бабушки, какой я её и представляла: в очках с крупными линзами, укутанная в шаль, среди занятий которой обязательно есть какое-то ремесло. Бабушка умела обращаться со швейной машинкой. Она шила куртки, сумки и другие разные вещи. Бабушка обладала спокойным нравом, я никогда не видела злое или раздражённое выражение на её лице и никогда не слышала, чтобы она поднимала на кого бы то ни было голос. После развода родителей я больше не виделась с ней. Бабушка прожила долгую жизнь и её не стало несколько лет назад, но в моей памяти сохранились лишь тёплые воспоминания о ней.
Баба Валя – прямая противоположность бабушки Ларисы. Она всегда носит короткую стрижку, и иногда укладывает лаком свои тёмные волосы. Её брови, нарисованные чёрным карандашом, временами сдвигаются, придавая хмурое выражение лицу, и две бороздки между ними с возрастом становятся всё глубже. По утрам баба Валя стоит у зеркала и подводит чёрным карандашом веки, а иногда красит губы яркой малиновой помадой. В доме она занимает главную позицию, держит себя строго и уверенно.
После приезда в село нас с мамой поселили в общежитие, которое находилось недалеко от дома бабы с дедой. Напротив него стояло такое же двухэтажное здание, в котором жили студенты училища. На все квартиры был один общественный туалет, но я была там всего лишь один раз, когда одна знакомая девочка позвала меня посмотреть на засор в унитазе – зрелище не из приятных. Дома я пользовалась ведром для справления нужды, которое мама специально ставила для таких целей в угол комнаты.
В нашей квартире были две просторные комнаты, в одной из которых стояли железные койки с пружинными сетками, а другая служила кухней. В углу спальни, за кроватью мне выделили уголок, в котором баба с дедой предусмотрительно расставили игрушки. Это был мой маленький мирок, местечко, где я могла тихо сидеть, прячась от огромного чуждого мне мира и предаваться фантазиям. Иногда к нам в гости приходила моя двоюродная сестра Юля, которая жила у бабы с дедой.
Наши окна выходили во двор, который располагался между двумя общежитиями: нашим и студентов училища. Тёмными вечерами, когда небо покрывалось сине-чёрным бархатом, я с грустью смотрела на жёлтый свет, льющийся из окон напротив и думала о людях, которые там живут. Но моя грусть была лёгкой, полной очарования и детской искренности. Я не вспоминала об отце. Он навечно остался мутной точкой в сознании, и время, проведённое в большом городе, казалось неправдоподобным, затуманенным, словно меня никогда там не было и всё, что там происходило, мне приснилось.
После развода с отцом в характере мамы стали происходить негативные изменения. Она перестала улыбаться, вела себя отстранённо, находясь где-то далеко в пучине своих мыслей. Я ждала её улыбки, словно лучиков солнца после продолжительной стужи, но на материнском лице видела лишь тонкую полоску плотно сжатых губ.
В общежитии мы прожили около двух лет. Как-то раз к нам зашли баба с дедой и сообщили, что нашли нам однокомнатную квартиру в центре села. Мы с мамой сидели за столом и учили уроки, когда волна счастливого известия коснулась наших ушей. Мамино лицо озарилось улыбкой, и я поняла, что тучи наконец рассеялись. Мы переехали в свою собственную квартиру. В ней была спальня, небольшая кухонька и, что немаловажно, свой собственный туалет. К моему огорчению, там отсутствовал балкон, о котором я так мечтала. Напрасно я представляла, как летними тёплыми днями и вечерами выхожу на балкон, удобно устраиваюсь на полу, подстелив под себя шерстяное одеяло, читаю книгу или гляжу на голубое небо, облака, свежие зелёные деревья и покосившиеся деревянные постройки внизу.
Дни моего детства проходили в сельской идиллии, но часто были лишены материнского внимания и заботы. Мы с Юлей и другими ребятами убегали со двора, и нас подолгу не было дома. Мы выдумывали различные истории про то, как на нас охотится стая волков, про то, что нужно от кого-то прятаться, лазали по деревьям, расположенным на территории училища, уходили дальше – к полям. У меня был старенький красный велосипед на двух колёсах, который достался мне от сестры. Я каталась на нём по асфальтированной площади, делая круги, рассекая воздух и воображая, что нахожусь в полёте. Свежий поток ударял в лицо, дух захватывало от ощущения безграничной свободы. А дома нас ждали жареные пирожки, меренги и вкусный чай с листьями малины, и все эти вкусности успевала приготовить для нас баба Валя.
Глава 2
Деревья ласково шелестят зелёной листвой, с небес на землю опускается размеренное тепло, обогревая всё живое. На душе спокойно, тихо… Возвращаюсь из продуктового магазина, подхожу к подъезду. Недалеко от меня останавливается внедорожник, из которого выныривает Денис, мой сосед. На нём камуфляжные штаны, куртка такой же расцветки, а в руках ружьё, упакованное в кожаный футляр. Денис широким шагом прошёл по двору и остановился на крыльце.
– Привет. Ты с охоты? – спросила я, подойдя к подъезду.
Денис обладает высоким ростом, в меру широкими скулами, придающими его лицу мужественное очарование, светлыми волосами и серыми спокойными глазами. В одной руке он держит дымящуюся сигарету, не спеша поднося её ко рту, в другой – патроны. Ружьё стоит в футляре у красной кирпичной стены, рядом с которой он примостился.
– Ага, – коротко ответил он.
– И кого поймал?
– Никого.
– Никого? – удивилась я. – Совсем никого?
Лицо соседа озарила приятная улыбка. Он посмотрел на патроны и начал их инстинктивно перебирать, словно хотел обратить моё внимание на них.
– Совсем никого, – ответил он, продолжая улыбаться.
Вероятно, я выглядела забавно в своём розовом пуховичке с пушистым мехом на капюшоне и выражение моего лица было по-детски наивным.
По всей видимости, я умею растапливать суровые мужские сердца и вызывать умиление. Моя внешность играет в этом не последнюю роль. Ростом я вышла довольно миниатюрная – всего один метр пятьдесят сантиметров. К тому же я обладаю довольно милыми чертами лица, мои глаза необычного серо-зелёного, а иногда серо-голубого оттенка, небольшой носик, в меру объёмные губы. Добавить к моей внешности по-детски искренние эмоции, которые я излучаю во время разговора и даже самых бывалых мужчин пробирает улыбка. Но есть и обратная сторона медали. Из-за перечисленных качеств некоторые не воспринимают меня всерьёз, а кто-то и вовсе считает глупой.
В школьные годы я не умела пользоваться своим очарованием и была довольно замкнутой и необщительной девочкой. В пятом-шестом классах мальчишки проявляли ко мне интерес и в шутку подтрунивали надо мной. Но безобидные шутки кончились, когда началось взросление. Тот самый переходный период, когда тела начинают предательски меняться, а характеры ожесточаются. Именно подростки обладают той искренней и чистой жесткостью, которая в неблагоприятных обстоятельствах толкает их на откровенные поступки.
Я то и дело сравнивала себя с другими, более успешными девчонками и хотела быть похожей на них. Я не любила и не могла принять своё несуразное угловатое тело, эти худые ноги, отсутствие округлости в области бёдер. Из-за своей внешности я считала себя гадким утёнком. Мои ступни казались мне слишком длинными и узкими, а руки болтались словно верёвки, которые невозможно было спрятать. Большинство моих одноклассниц обладали женственными формами. Их сопровождали пристальные взгляды мальчишек, которые вперивались в откровенные вырезы на их маечках.
Одним летним днём я лежала на топчане и загорала, подставив солнцу спину и обнажённые ноги. Мимо прошла баба Валя и бросила мне как бы невзначай: «А сзади у тебя вид ничего, ножки хорошие». В ту минуту внутри меня поднялась волна искреннего счастья. Одна лишь фраза приподняла мою самооценку, заставила радоваться, как радуется щенок, которому бросили палку. К сожалению, комплименты я получала крайне редко. Мама ворчала по поводу того, что я крашу тушью ресницы и вместо платьев ношу джинсы, а баба Валя регулярно критиковала мою худобу и советовала носить шаровары, чтобы скрыть мои худые ноги. Таким образом, родственники лишь подкрепляли мою нелюбовь к себе.
В школе я ежедневно наблюдала одну и ту же картину: девочки с густо накрашенными ресницами сбиваются группками и стоят в холле, обсуждая старшеклассников. Мальчишки незаметно смываются за территорию школы или докучают одноклассницам. Я жила в своём мире, обходя стороной сверстниц, их разговоры не вызывали у меня интереса. После уроков девочки собирались у кого-нибудь на квартире, резвились, выпуская вовне накопившуюся подростковую страсть и дерзость. А я шла домой, садилась за старый видавший виды стол с поцарапанной столешницей и водила ручкой по бумаге, изливая свои чувства в стихотворной форме.
У меня была близкая подруга Кира, которой я доверяла, как никому другому. Мы жили в соседних подъездах, сидели за одной партой на всех уроках, кроме иностранного языка, поскольку я посещала уроки английского, а она изучала немецкий. Кира так же как и я была в стороне от раскрепощённых одноклассниц. Её тело взрослело, менялось, причиняя ей физический и психологический дискомфорт. Она сильно комплексовала из-за раздавшихся в стороны бёдер. Кира то и дело слышала от одноклассников и девчонок из других классов нелестные замечания в свой адрес. Иногда мне казалось, что она чересчур зациклилась на своей пятой точке.
Помимо внешности у моей подруги была нестандартная фамилия, из-за которой её дразнили мальчишки. Однажды мы с Кирой шли по коридору, вдоль которого были расставлены деревянные стулья, на которых в ряд сидели одноклассники. И тут на Киру обрушился шквал обзывательств, мальчишки хором дразнили её. Мы молча миновали свору шакалов, оглушавших диким смехом коридор.
В отношении учебных предметов я не проявляла особого энтузиазма. Все занятия казались мне скучными и тянулись они мучительно долго. Я ёрзала на стуле, пытаясь размять отсиженное заднее место и с нетерпением ждала, когда притихшую школу оглушит резкий звук звонка. Пожалуй, из всех занятий я больше всего любила физкультуру. Только в спортзале я могла размять своё тело, одеревеневшее от постоянного сидения за партой. Но Кира ненавидела физкультуру и часто брала справки, что меня немного огорчало. Когда она всё таки появлялась на занятиях, то отсиживалась на длинной узкой скамье, наотрез отказываясь выйти на поле и принять участие в игре в волейбол. Такая уж она была, со своими странностями.
Во дворе дома мы с Кирой играли с соседскими детьми, и нередко случалось, что они начинали нас доставать. Тогда мы устраивали войнушки, обзывали друг друга и бегали по двору, прячась в выемках многоквартирного дома. Несмотря на то, что ребята были младше меня на несколько лет, раздражали они не по-детски.
Однажды мы затеяли спор, чьи родители круче. Я говорила: «А мой папа прилетит на вертолёте и покажет вам», Кира сказала про свою маму, которая работала лаборантом в больнице: «А моя мама высосет у вас всю кровь!». Мы с подругой отчаянно противостояли кучке малолеток. Но в какой-то момент наш спор вышел из-под контроля, и один мальчик начал покрывать грязными матерными словами моих родственников. Такая наглость и беспринципность вывела меня из себя и, поддавшись импульсу, я влепила ему пощёчину. Он мгновенно замолчал, схватившись за щёку. Я тот час ушла домой, не попрощавшись даже с Кирой.
Немного погодя в нашу дверь раздался стук. На пороге стояла мать обиженного мальчишки. В её глазах была ярость, а лицо кривилось от гневных фраз.
– Бесстыжая! – кричала она. – Моего сына нельзя бить!
Я тихо всхлипывала, опустив голову. Моя мама стояла рядом и молчала. Она практически растворилась в тёмном углу прихожей. Вероятно, ей было стыдно за то, что у неё растёт такая дерзкая дочь.
Мама рассказала о произошедшем своим родителям, когда мы пришли к ним в гости. Я чувствовала себя неловко всякий раз, когда она начинала обсуждать меня в моём присутствии.
– Ну и молодец, – сказала баба Валя. – Так и надо гадёнышу. А материться значит, ему можно?
Я была по-прежнему смущена, но слова бабы меня успокоили. Помню, какое глубокое впечатление произвела на меня фраза той женщины, когда она сказала, что её сына нельзя бить. В ужасе за содеянное я подумала: «Наверное, мальчик чем-то болен, раз его нельзя бить».
С самого детства со мной происходили подчас обидные несправедливые ситуации. Порой я пыталась помочь, а в итоге оставалась виноватой. Когда я училась в первом классе, однажды на перемене увидела Наташу, которая сидела за партой и плакала. Она была из неблагополучной семьи, носила обноски, и сама она была такая маленькая, с тоненькими ручками и ножками. И вот теперь Наташа казалась ещё меньше, так она вся съёжилась, сжалась в комок. Мне стало жаль девочку и я подошла к ней с намерением её успокоить. Я легонько потрепала её за ухом, как это обычно делала мне двоюродная сестра, таким образом выражая свою нежность. Но, увы, мой жест произвёл прямо противоположный эффект. Она ещё сильнее заплакала, не отрывая ладоней от лица. В это время к нам подошёл одноклассник и спросил, кто обидел Наташу.
– Алёна, – всхлипывая, ответила она.
Я стояла рядом с партой и молчала. Вероятно, Наташа неправильно истолковала мою попытку проявить заботу, но возможно и то, что она отыгралась на мне. Вот и получается, что череда обид пронизывает общество, люди по цепочке обижают друг друга и к сожалению тот, кто на самом деле хотел помочь, порой сам терпит несправедливость.
Глава 3
В девятом классе в моей жизни произошла череда событий, по цепочке цепляющихся друг за другом, которые заставили меня, как и мою одноклассницу Наташу, сжаться в комок и съёжиться. Эти события навсегда изменили моё восприятие мира, пробудили во мне страх и недоверие к людям.
Было обычное утро. Я сидела за партой и слушала монолог учительницы. Анна Игоревна, пятидесятилетняя женщина с короткими прилизанными волосами и алой помадой на губах, рассказывала о пытках. Одноклассники вели себя тихо и по классу разносился лишь шорох от тетрадных листов и голос учителя. Внезапно у меня начала кружиться голова, я почувствовала отвращение и тошноту. Я подняла руку и вышла из класса.
Я спустилась по ступеням этажом ниже, туда, где находился кабинет школьной медсестры.
– Что случилось? – спросила она, усаживая меня на стул.
Меня охватил испуг. Я сидела, согнувшись, и дышала ртом, чтобы унять тошноту.
– Учительница истории говорила про пытки… – ответила я.
В кабинет зашли старшеклассники. Один долговязый парень, увидев меня, посмеялся и передразнил то, как я сижу с приоткрытым ртом. Мне стало обидно от такого отношения к себе, когда тебе плохо, а над тобой ещё и насмехаются. В тот момент я ощутила себя жалкой и ничтожной.
Урок подходил к концу, а я всё ещё сидела в медпункте. Медсестра, светловолосая женщина с добрыми мягкими чертами лица, производила осмотр старшеклассников. С её короткими кудряшками и светлой кожей она походила на ангелочка, а её голубые глаза сияли искренностью. Вскоре прозвенел звонок на перемену, и медсестра отпустила меня домой. К тому моменту я чувствовала себя лучше. Зайдя в класс биологии, я обнаружила, что моя сумка уже стоит там. В неё были наспех сложены учебник и школьные принадлежности, поэтому мне не пришлось возвращаться в кабинет истории.
Ко мне подошла одноклассница и спросила, что случилось. Я рассказала ей о том, что мне стало дурно от жуткой истории учительницы о том, как в стародавние времена мучили людей.
– Может быть, там были какие-то твои далёкие предки, – предположила она.
– Может быть…
Я действительно полагала, что моё плохое самочувствие связано с рассказом учительницы, и в то утро Анна Игоревна перевоплотилась в зловещую фигуру.
На следующий день я пришла на урок истории в хорошем настроении. Всё вокруг было обычным – тетрадь с учебником лежали на столе, в ручке были чернила, где-то вне поля моего зрения сновали одноклассники. Ничего дурного, казалось, не произойдёт. Прозвенел звонок и Анна Игоревна появилась рядом с учительским столом.
– Скажите, кого-нибудь в классе не устраивает то, о чём я рассказываю вам на уроках? – спросила она, обращаясь ко всем присутствующим.
Все отрицательно замотали головами. «Нет, Анна Игоревна, что вы…»
Я сидела за партой, не подозревая, к чему ведёт этот вопрос.
– В вашем классе есть один человек, которому не нравится то, о чём я говорю, – продолжила она.
Анна Игоревна остановилась напротив моей парты, и я почувствовала на себе её пронзительный взгляд.
– Я узнала от медсестры, что от моих рассказов этой девочке становится плохо. Это так, Алёна?
Я молчала. Вопрос учительницы пронзил всё моё существо в точности как молния внезапно ударяет в дерево. Взгляды одноклассников устремились в мою сторону. Так и не получив от меня ответа, Анна Игоревна начала тему урока. Я сидела за партой словно каменное изваяние, не смея шелохнуться. Смущённая, растерянная и униженная, я больше всего на свете хотела сжаться до таких микроскопических размеров, чтобы исчезнуть и никогда больше не появляться в этом кабинете.
После урока на меня обрушился шквал издевательских насмешек одноклассников, которые улюлюкали и гримасничали вокруг меня. Я словно очутилась в диких джунглях, кишащих обезьянами. Казалось, что меня все сторонятся и клеймо позора, поставленное Анной Игоревной, будто отпечаталось у меня на лбу.
Я видела связь между ухудшением своего самочувствия и рассказом учительницы, но это было лишь предположение пятнадцатилетнего подростка, и я не могла в точности знать, что со мной произошло и почему мне внезапно стало дурно. Если бы медсестра могла здраво рассуждать, она объяснила бы мне, что моё предобморочное состояние произошло из-за голода. По утрам перед уроками я часто ощущала тошноту, поэтому не завтракала. От голода понизился уровень сахара в крови, а рассказы о казнях и пытках вызывали в моём живом воображении яркие картины. Но медсестра, эта женщина с ангельской внешностью и искренним взглядом, предала меня, рассказав Анне Игоревне о том, что я считаю причиной своего недомогания её рассказ.
С тех пор, как я испытала на себе волну позора, перед каждым уроком истории я чувствовала напряжение, которое усиливалось, когда звенел звонок и все заходили в класс, рассаживаясь по местам. Я всерьёз начала думать, что кабинет истории проклят. Стоило только Анне Игоревне заговорить о битвах, пытках и казнях, у меня тут же темнело в глазах, потели ладони и неистово колотилось сердце. Я больше не поднимала руку, чтобы выйти из класса. Мне было плохо, но стыд, который я испытала однажды, был ещё хуже. Перед глазами расстилалась чернота, я растирала дрожащими влажными руками шею и уши, и четыре десятка глаз наблюдали за мной, словно затаившиеся койоты. Где-то возвышалась словно скала Анна Игоревна. Она стояла рядом с моей партой, одним глазом читая отрывок из учебника, а другим следила за моими нервными движениями. Но всё проходило, чернота перед глазами рассеивалась и окружающее пространство кабинета приобретало прежнюю ясность. Ещё один мучительный урок истории оставался позади.
Родственники не знали о моих страданиях, поскольку я ничего им не рассказывала. Когда все собирались за обеденным столом, мама по своему обыкновению сетовала на начальницу и эмоционально рассказывала о своих проблемах с соседями. Её излияния только нервировали находящихся за столом. Деда фыркал и раздражался, баба суетилась, накладывая в тарелки еду, а я неизменно молчала, зная, что мои проблемы – это только мои проблемы.
Спустя год после окончания школы я случайно встретила Анну Игоревну. Мы шли навстречу друг другу по неровной узкой тропинке. Когда мы поравнялись, она поинтересовалась, какой университет я выбрала и куда поступила. Я со свойственной мне детской искренностью отвечала на её вопросы. Несмотря на страдания, которые мне приходилось терпеть на уроках истории, я не испытывала к Анне Игоревне ни злости, ни враждебности. И даже позднее, когда училась в колледже и когда работала медсестрой – всё это время я не задумывалась над произошедшим и не видела безответственности ни со стороны медсестры, ни со стороны учительницы. Хотя поступок и первой и второй был крайне безответственен.
Но однажды, спустя восемь лет после того злосчастного урока, я заглянула в прошлое, и вдруг осознала, что на самом деле учительница была не права и своим поступком причинила мне вред. Вслед за этим возникла мысль: «Неужели человеку с педагогическим образованием не пришло на ум поговорить с учеником после урока, выяснить, что именно произошло в кабинете медсестры и таким образом избежать травмирования несформированной психики ребёнка?» Спустя некоторое время я вновь вопрошала: «Каким образом медсестра додумалась распространять информацию о ребёнке за пределы своего кабинета? Причём она не сообщила о самочувствии школьника его родителям, а в форме сплетни рассказала учителю о домыслах несовершеннолетнего».
Осознание того, что учитель и медсестра проявили преступную халатность и безответственность, вызвало у меня стойкую неприязнь к этим двум лицам. Когда вокруг тебя равнодушные и жаждущие зрелищ глаза одноклассников, учителя, которым чуждо сопереживание… Эти люди словно кольцом смыкались вокруг, а в центре – я, испуганная маленькая девочка. В глазах постепенно темнеет, дрожь овладевает телом, пот пробивается сквозь кожу, а сердце колотится об стенку груди, словно пытается вырваться на свободу. Но я не смею поднять руку, чтобы выйти из класса. Терплю до последнего, пока по коридорам не разольётся звонкий сигнал перемены, который развеет все страхи, принесёт спасение.
Анна Игоревна скончалась от болезни. Я узнала об этом, когда училась в колледже. Даже после её смерти я с обидой вспоминала тот злосчастный урок и волна негодования поднималась внутри, застилая радости настоящего дня. Потребовались годы, чтобы принять всё, через что мне пришлось пройти и простить… Простить навсегда, больше не возвращаясь к обидам и чувству, что со мной обошлись предательски гадко.
Глава 4
Полтора года назад я всей душой рвалась из села. Оно настолько мне наскучило, что я не раз говорила мужу о том, что нам следует бросить нашу квартиру и уехать подальше. Он отвечал, что не стоит спешить, ведь у нас двое детей и необдуманные поступки не принесут ничего хорошего. Всякий раз мне приходилось мириться со своим положением и принимать сельскую жизнь как данность.
Этой осенью муж сам заговорил о смене места жительства и предложил переехать на квартиру его покойного отца, которая находилась в другой области за две тысячи километров от нашего нынешнего дома. Но обстоятельства сложились так, что я не испытала радости от перспективы уехать из села, а напротив, ощутила страх.
– Ты что, не видишь в каком я состоянии? – возмутилась я. Дело в том, что уже год меня донимают панические атаки, тревоги и страхи. Поэтому мысли о переезде вызвали внутри меня неприятные движения эмоций, наподобие бульканья в болотной жиже. – Ни о каком переезде не может быть и речи!
Теперь переезд кажется мне не лучшей идеей, а точнее – наихудшей из всех возможных. Нет, в моём отношении к селу практически ничего не изменилось. Частные дома, дороги, высокие тополя, которые то и дело срубают. Идёшь по селу, а кругом ни кустика, ни деревца, одна тропинка, змеёй уходящая вдаль, а кругом степь, степь… и нет ей конца и края. Лишь по Советской улице вдоль дороги растут белоствольные берёзки, да здание местного суда спряталось за соснами.
Здесь из кранов течёт вода, которая подчас источает неприятный запах. Мы регулярно чистим чайник от накипи и известкового налёта, но наши усилия оказываются напрасными. После чистки уже к вечеру чайник покрывается свежим слоем извести. На столе стоит прозрачный кувшин с кипячёной водой, на дне которого собираются мутно-белые хлопья. Время от времени мы покупаем шести литровые бутылки с фильтрованной водой, но их надолго не хватает.
Бок о бок в этом крошечном селе живут алкоголики и педагоги, трудяги и туниядцы, подлецы и люди, преисполненные честности. Данный контраст весьма отчётливо бросается в глаза, особенно для тех, кто умеет видеть и замечать. Здесь всё и все живут как на одной испещрённой бороздами ладони. После работы воспитатели отдыхают на скамеечках рядом с подъездом, шутят и общаются на самые обычные житейские темы. Однажды моя трёхлетняя дочь подошла к ним и женщины, которых она привыкла видеть в роли авторитетных воспитателей, угостили её семечками. Это вызвало во мне внутренний диссонанс. Я редко видела, чтобы мама, баба с дедой наслаждались жизнью, щёлкая семечки и общаясь. Сколько их помню, они всегда пребывали в заботах и хлопотах. Видимо, поэтому у меня с детства сложилось впечатление, что взрослые люди не отдыхают, особенно в будние дни.
Здесь живут учителя, работники банков, доярки и трактористы, врачи, библиотекари и воспитатели, продавцы и уборщики. Но какими бы разными не были жители этого крошечного уголка, в большинстве своём их соединяет между собой крестьянский образ жизни. Летом люди выходят на огороды, пашут землю, сеют семена, ругая сорняки и вредителей, а зимой бегают с лопатами и расчищают снег, который на зло им всё падает и падает с неба. Данный образ жизни объединяет их, делает похожими друг на друга. Тот, кто недавно ходил в костюме, надевает галоши, невзрачные изношенные вещи и примыкает ко всеобщему сельскому труду.
В школьные годы я помогала маме ухаживать за овощами, но сельский труд меня не вдохновлял, и я всегда хотела побыстрей полить грядки и выдернуть сорняки, чтобы потом заняться тем, что было мне по нраву. Вот и теперь я попробовала заняться огородничеством, но поняла, что это совершенно не моё, и что я не хочу тратить бесценные минуты своей жизни на выращивание овощей, ведь в мире столько интересных занятий и многие из них мною не испробованы. Бросив огород и вычистив грязь из-под ногтей, я посвятила время творчеству. Читала книги, вышивала крестиком, плела панно в технике макраме, вязала игрушки и одежду, изучала английский язык и научилась печь торты.
Зимой в селе стоит тишина и спокойствие, но с наступлением лета, как только зелёная молоденькая травка вытягивается к солнцу, местные жители включают триммеры. В течение лета и в начале осени село наполняют противные жужжащие звуки, источником которых являются газонокосилки. Такое ощущение, что здесь каждый считает своим долгом постричь траву. В это время село представляет собой вид особо неопрятный. На тропинках, площадках, возле магазинов и домов – всюду разбросана трава. Её попросту никто не убирает. Жёлтые одуванчики – символ лета – валяются состриженные и поникшие, и все топчут их ногами, не обращая внимания на покрытые сором дорожки. Напомаженные женщины, одетые в костюмы, с изящными сумочками идут на работу и месят сухую траву своими каблуками. Они выглядят так, словно идут по красной ковровой дорожке, а не по мусору, и диссонируют с окружающим пространством. Кто знает, может они попросту не замечают хаоса, в котором живут, или же ими давно владеет равнодушие, которое сродни бессилию.
Безобидная травка, оторванная от собственных корней, месяцами напролёт сохнет под жгучими лучами солнца, а вот крапива разрастается до размеров человеческого роста. В обилии она растёт и множится на детской площадке, работники с триммерами по непонятным причинам обходят её стороной, а дети регулярно получают ожоги от жгучей травы.
