Алёна Белозерская
Мир не для слабых женщин
Глава 3
Утром Маша проснулась с твердым намерением поговорить с родителями, но так и не смогла заставить себя выйти из квартиры. Вместо этого она долго ходила по комнатам, обдумывая предстоящий разговор. Дважды заваривала чай, даже подумала о выпивке, чтобы с помощью нескольких глотков вина набраться смелости, но, посмотрев на тумбочку, где лежали лекарства и инструкция Симы, отказалась от этой мысли. Сейчас ей, как никогда, требовалось пребывать в трезвом состоянии, так как во хмелю можно совершить такие поступки или произнести такие слова, о которых будешь потом жалеть всю жизнь. Кроме того, Маша не знала, что именно сказать родителям. Ее догадки ничем не подтверждались, а предоставить любящим ее людям скудные сведения, добытые из Интернета, и увидеть в их глазах грусть и непонимание ей не хотелось.
После полудня позвонила Сима и попросила Машу приехать в клинику.
– Я встречу тебя у входа, – сказала она.
Менее чем через час Маша увидела ее худенькую фигуру. Сима стояла возле огромной колонны и нетерпеливо постукивала туфлей по ступеньке.
– Ты приехала быстро. Молодец!
– Сима, все в порядке? – внезапно напряглась Маша, почувствовав нервозность в поведении подруги.
Она смотрела на ее белый халат и злилась, но не могла понять причины своей враждебности. Маше вдруг захотелось плакать, однако она сдерживалась из последних сил, зная, что Сима не обрадуется подобной слабости.
– Выпьем кофе? – спросила она, глядя в сосредоточенно-серьезное лицо подруги.
– Идем в кафетерий, – кивнула Сима, указав рукой на вход.
Маша с удивлением оглядывалась по сторонам. Вокруг сновало слишком много людей, и от этого она чувствовала себя неуютно. В коридорах больницы было шумно, а в кафетерии, куда ее привела Сима, и вовсе стоял гул голосов, будто люди находились на каком-то светском мероприятии, где всем позволено громко говорить и смеяться.
– Здесь всегда так? – спросила Маша, присаживаясь за столик.
– Да, – кивнула Сима. – Мы же находимся в клинике областного значения. Сотни людей, сотни страхов, болезней… В общем, тишины тут не бывает никогда, все успокаивают себя разговорами и шутками. Но мне здесь нравится. Единственный минус – в кафетерии нет официантов. Приходится самому себя обслуживать. Ладно, подожди, я кофе принесу. Может, желаешь перекусить?
– Нет аппетита, – сказала Маша и усмехнулась, глядя, как в глазах у Симы появилось беспокойство. – Что ты застыла?! Иди за кофе.
Она проследила взглядом за удалявшейся к стойке подругой и осмотрелась. Без особого интереса наблюдая за лицами окружавших ее людей, Маша думала о предстоящем разговоре с родителями и о том, что скажет Сима, явно нашедшая какую-то информацию о… о ее маме и папе… В том, что у Арифулиной имеются важные сведения, Маша не сомневалась. За долгие годы дружбы она хорошо изучила подругу и теперь, видя ее скованность и желание отсрочить разговор, могла точно сказать, что Сима обнаружила нечто значительное, о чем не решалась заговорить вслух.
– Кофе здесь хороший, – сказала Сима, поставив перед Машей пластиковый стаканчик. – Не смущайся вида этой посудины, на вкус он потрясающий. От чашек тут давно отказались, используют пластик, потому что он не бьется. Здесь все из этого материала…
– Не забалтывай меня, – резко произнесла Маша, поднося стаканчик к губам.
Сима, понимая, что тянуть дальше невозможно, достала из кармана халата листки бумаги, сложенные вдвое, и протянула их Маше.
– Это копии, – сказала она. – Как ты понимаешь, оригинал мне не позволили взять.
– И что здесь?
– Сама читай! – вспылила Сима и, облокотившись о стол, обхватила голову руками. – Ты была права. У тебя с твоими… родителями… разная кровь.
– Я об этом уже вчера узнала.
– Я имею в виду, что Калинины тебе – не родные.
– Здесь так и написано? – с насмешкой произнесла Маша.
– Иди ты в задницу! – беззлобно ответила Сима. – Не понимаю, каких слов ты ждешь от меня?
– Извини. Я все еще рассчитывала на ошибку.
– Заведующий отделением, Михаил Валерьевич, достал эти бумаги. Правда, орал он так, будто я его ножом режу, и грозил уволить меня, если вдруг всплывет, что он нам помог. В общем, здесь выписка из карточки твоей мамы… то есть Валентины Борисовны, – поправилась Сима.
– Ты правильно сказала. Она была и останется мне мамой – вне зависимости от того, течет ли в нас одинаковая кровь или нет.
– Слава богу! – воскликнула Сима и радостно улыбнулась, но тут же поникла. – Машка, мне искренне жаль, что все раскрылось при таких грустных обстоятельствах. Если бы ты не заболела, и я не потащила бы тебя в клинику, и…
– Меня до конца жизни водили бы за нос. Не жалей. Все идет по плану!
– Какому плану? – насторожилась Сима.
– Божественному, – рассмеялась Маша, но смех ее был горьким. – Говори, что ты еще узнала. Я, конечно, и сама могу это прочитать, но, боюсь, увижу столько незнакомых слов, что ничего не пойму.
Сима взяла листочки в руки и быстро пробежала глазами по строкам.
– Валентина Борисовна никогда не рожала, – сказала она. – В двадцать лет ей поставили диагноз: гипоплазия матки. – Сима замолчала, подыскивая нужные слова, причем такие, которые были бы понятны Маше, человеку, далекому от медицины. – Проще говоря, недоразвитие. Слово, конечно, некрасивое, но другого я не могу вспомнить. Валентина Борисовна много лет лечилась, пытаясь восстановить матку в ее естественных размерах. В какой-то момент ей это удалось, но две последующие внематочные беременности поставили крест на ее возможностях родить ребенка. Без фаллопиевых труб, как ты понимаешь, яйцеклетка не может спуститься в матку, поэтому помочь ей могло только ЭКО.
– Искусственное оплодотворение?
– Правильно. Но в те годы в России об ЭКО мало что было известно, лишь в узком кругу специалистов, работавших в области гинекологии.
– Оставался единственный способ – удочерение, – закончила Маша.
– Думаю, лучше тебе поговорить об этом с… родителями.
– Да, – согласилась Маша и поднялась.
– Обещай мне не ломать дров!
– Обещаю, – усмехнулась Маша. – Тем более что дровосек из меня неважный.
– Уже придумала, как начнешь разговор?
– Даже не представляю. – Маша взяла бумаги, принесенные Симой. – Но тянуть с беседой я не стану, иначе умру от неизвестности.
– Что ты хочешь узнать? Кто твои настоящие родители?
– И это тоже.
– Если тебя удочерили чужие люди, значит, родным ты была не нужна! – вскричала Сима, приложив руки к груди. – Машка, неужели ты хочешь найти тех, кто от тебя отказался?!
* * *
– Признаюсь, дочь, ты разочаровала меня своим нежеланием отмечать день рождения, – сказал Сергей Борисович, целуя Машу.
– Не беда. Переживешь, – улыбнулась мужу Валентина Борисовна, убирая тарелки со стола.
– Я помогу, – сказала Маша.
– Не стоит, родная, – остановила ее мама. – Мне несложно. Лучше идите с отцом в гостиную, а я принесу чай. И конфеты.
– Как же без конфет! – Отец заговорщически подмигнул дочери и увлек ее в соседнюю комнату. – Пусть мать себе суетится, а мы поговорим.
– О чем, папочка?
– О тебе, естественно. Кроме тебя, в этой жизни меня ничто не интересует.
– Не утрируй, – Маша обняла отца за плечи. – А как же мама? Работа?
– Ты – самое важное.
Маша еле слышно вздохнула и прошлась по комнате. Она рассматривала семейные фотографии, делая вид, что увлечена этим процессом, но на самом деле раздумывала, с чего начать интересующий ее разговор. Взяв в руки один из снимков, Маша улыбнулась. На фото ей было чуть больше пяти лет, сделал его отец во дворе, где была квартира родителей. Маша сидела посреди цветочной клумбы и смеялась. Во рту у нее отсутствовало несколько зубов, выглядела она комично, но явно была счастлива. Маша обернулась и задумчиво, словно впервые оказалась здесь, осмотрела комнату. В этой квартире прошли ее детство и юность. Это были хорошие годы, порою радостные, порою – наполненные слезами и подростковыми проблемами, о которых уже давно забыла, но здесь Маша всегда чувствовала себя под защитой. Впрочем, так и должен ощущать себя ребенок в доме, где много тепла и взаимного внимания друг к другу.
Родители отказались переезжать из этого района в более престижный даже после того, как Машин отец стал владельцем небольшой стоматологической клиники и дела его стремительно пошли в гору. Можно было продать эту «трешку» и купить дорогие изысканные апартаменты, но они решили, что не станут менять образ жизни, который им очень нравился. Тихие ужины в небольшой уютной кухне, чтение книг при мягком свете ламп в гостиной, совместный просмотр фильмов, когда члены семьи сидят, укутанные теплыми пледами, рядышком, – так проходили вечера в дома Калининых. Мама не захотела менять «счастливые стены» – помнится, именно так она выразилась, – на новую территорию, которую пришлось бы заново наполнять приятными воспоминаниями и положительными эмоциями. Трех комнат было всем вполне достаточно, и вопрос о переезде больше не обсуждался, в особенности после того, как Маша решила стать самостоятельной, сняв вместе с Симой Арифулиной квартиру.
Поставив фотографию обратно на полку, Маша повернулась к отцу. Он сидел на диване и с улыбкой наблюдал за суетившейся дочерью. Сергей Борисович видел, что Машу нечто гложет, но не пытался вызвать ее на разговор, и все же он беспокоился: уж очень взволнованной выглядела его девочка. Усталость проявлялась в виде темных кругов под ее глазами, на щеках дочери горел лихорадочный румянец, Маша казалась нездоровой на вид, но ее взгляд был полон спокойствия и решимости. Сергей Борисович впервые видел дочь настолько сосредоточившуюся. Сейчас он, как никогда ранее, осознал, что его любимая малышка уже давно выросла.
Перед ним стояла красивая молодая женщина, родная и в то же время очень далекая. Длинные светлые волосы аккуратно лежали на ее плечах, безупречную фигуру обтягивало изящное платье. На запястье – браслет, подаренный им Маше в честь ее двадцатилетия. Но главным было ее лицо: с пронзительными черными глазами, белой кожей и яркими губами. Необычайно красивое лицо, дышащее тайной, заставляющее всматриваться в него и не позволявшее оторвать от него взгляд.
– Папа, мне часто снится один сон, – вдруг сказала Маша, остановившись напротив отца, – будто какая-то черноволосая женщина заплетает мне косы. А потом я бегу к мальчику, подростку, он поднимает меня на руки и кружит… Мне становится так хорошо, что просыпаться не хочется.
– Ты никогда мне об этом не рассказывала…
Сергей Борисович быстро поднялся с дивана и тревожно посмотрел в сторону кухни, где его жена занималась приготовлением чая, мечтая, чтобы она скорее появилась в комнате. Валентина уж точно найдет, что ответить Маше, в отличие от него, растерявшегося от подобных слов, но еще больше – испугавшегося.
– Я не думаю, что это – просто сон, – медленно вымолвила Маша. – Мне кажется, что это – воспоминания. Только я не могу понять, каким образом они связаны со мной? Я помню голубое платье, которое было тогда на мне, помню смех этой женщины и ее темные глаза. Она целовала меня. А тот парень, он…
– Ты была еще слишком мала, чтобы все это помнить, – произнес Сергей Борисович – и оторопел от сорвавшейся с его губ фразы.
Маша прикрыла глаза и вдруг улыбнулась:
– Существует теория, что люди не помнят свое раннее детство. Все, что происходило с ними до пяти лет, покрыто туманом и так глубоко спрятано в подсознании, что до него невозможно добраться. Лишь наиболее яркие образы остаются в памяти – в виде картинок, которые впоследствии переплетаются с новыми впечатлениями, и уже невозможно понять – истина это или фантазия?.. Что ты имел в виду, отец, упомянув о моем юном возрасте?
– Доченька, ты неправильно поняла, – начал было оправдываться отец, и нижняя губа его задрожала, как это бывало, когда он считал себя виноватым и просил прощения.
– Сколько мне было лет, когда вы с мамой меня удочерили? Четыре? Или это случилось раньше?
Маша решила не юлить, понимая, что прямота – наиболее действенный способ узнать правду. Хитростью она вряд ли чего-либо добилась бы, на отца подобные методы не действовали. Зато искренняя простота и честность помогут ей узнать настоящую историю ее жизни.
За своей спиной Сергей Борисович услышал тихий плач и обернулся, с болью посмотрев на жену, услышавшую вопрос Маши.
– Мама, прекрати, – сказала Маша, быстро подошла к рыдавшей женщине и любовно провела ладонью по ее щеке. – Я завела этот разговор не для того, чтобы упрекать вас или, еще хуже, ссориться. Просто мне необходимо знать правду! Так будет честно – по отношению ко всем нам.
– Нужно было рассказать тебе раньше, – сказал Сергей Борисович, крепко сжав Машину руку. – Мы хотели, поверь, но боялись.
– Чего?! Что я уйду от вас, моих самых любимых и близких людей? К тем, кто меня оставил?
– Мы боялись, что ты уйдешь к нему, – вымолвила Валентина Борисовна, обхватила Машино лицо ладонями и принялась жарко целовать дочь.
– К кому?!
Маша вырвалась из ее объятий и отступила на несколько шагов, не позволяя матери приблизиться к себе. В ожидании ее ответа она ощутила, как страх медленно охватывает ее душу. У девушки появилось ощущение, словно ее жестоко обидели, а она не может простить своих обидчиков, оттого и мучается.
– Кто это – «тот», к кому я захотела бы уйти? – Маша повысила голос и пристально, не отводя взгляда, всмотрелась в лица обоих родителей, требуя, чтобы они немедленно рассказали все, что утаивали от нее на протяжении многих лет.
В комнате воцарилось молчание, прерываемое короткими всхлипами, вырывавшимися из груди Валентины Борисовны. Она упала на диван и уткнулась лицом в подушку, плечи ее дрожали, и это вызвало у Маши раздражение. Скрестив руки на груди, она гневно отвернулась, предпочитая не смотреть на маму, выглядевшую такой жалкой и беззащитной.
– Все не так просто, солнышко, – сказал отец, подойдя к шкафчику, где хранился алкоголь. – Пожалуй, я выпью. Валя, тебе налить? – обратился он к жене.
– Нет, – ответила та, не поднимая головы от подушки.
– Мне налей, – сказала Маша и улыбнулась, потому что это был первый случай, когда она попросила у отца выпивку. – Покрепче.
Сергей Борисович разлил коньяк по бокалам, один протянул дочери, быстро осушил свой и вновь наполнил его. Маша принюхалась, слегка пригубила коньяк и поставила бокал на журнальный столик, больше не притронувшись к напитку, который она не оценила по достоинству.
– К своему брату, – сказал Сергей Борисович и присел рядом с женой, ободряюще похлопав ее по коленке.
– Что? – не поняла Маша.
– Мы боялись, что тебя заберет твой брат, – пояснила Валентина Борисовна.
– У меня есть брат?! – Услышав это, Маша до крови прикусила нижнюю губу. – И вы ничего мне о нем не рассказывали, потому что боялись, что я выберу его? Вам было страшно, что он заберет меня? Но как меня можно забрать? Я ведь не игрушка! Не вещь!
– Успокойся, солнышко, – попросил отец, с грустью глядя на дочь. – Мы допустили ошибку. Нам нет оправданий, но я прошу тебя: выслушай меня без истерики. И не обвиняй нас с матерью раньше времени. Потом, если ты вдруг решишь, что мы не заслуживаем прощения, можешь встать и уйти. Но не сейчас.
Сергей Борисович налил себе изрядную порцию коньяка, словно тот должен был помочь ему найти нужные слова. Глядя на эти муки, которые испытывали ее родители, Маше стало стыдно за свое резкое поведение. Она подошла к дивану и присела. Положила голову маме на колени и прошептала:
– Я люблю вас, знайте это! А сейчас, папа, – говори.
– Может, ты расскажешь, как узнала о том…
– Что в нас течет разная кровь? – подсказала ему Маша, подняла голову и увидела, что отец замялся, не будучи в силах произнести фразу, что они с мамой ей – не родные. – Лучше ты начни свой рассказ, а потом я объясню, каким образом догадалась.
– Мы с мамой родом из Калининграда, – начал отец, нервно усмехнувшись. – Калинины из Калининграда… смешно звучит, не так ли?
– Смешно, – улыбнулась Маша.
– И жили мы в одном дворе с женщиной с нелегкой судьбой. Она дважды была замужем. От первого брака у нее рос сын-подросток. От второго – маленькая девочка. Красавица, с черными глазами и неправдоподобно белыми волосами…
– Это была я? – спросила Маша.
– Ты, – кивнул отец. – Надя – так звали твою маму – была очень доброй, но несчастной. Когда тебе исполнилось три года, она заболела.
– У нее был рак?
– С чего ты взяла? – удивился отец и вдруг побледнел. – Да, она умерла от рака…
Маша едва сдержала рыдания, резко поднялась и прошлась по комнате.
– Валя не могла иметь детей…
– Мне известен ее диагноз, – Маша вздохнула. – Гипоплазия матки.
– Ты хорошо подготовилась, – сморщилась Валентина Борисовна и прижала руки к груди. – Всем сердцем я хотела ребенка, мечтала только о нем, но все мои попытки забеременеть были безуспешными. А потом Надя умерла и…
– Но как вам разрешили усыновить только меня одну? – перебила Маша. – Мне казалось, родных братьев и сестер не разлучают.
– Так и есть. Мы хотели забрать вас обоих, – сказал Сергей Борисович. – Тебя и твоего брата.
– Как его зовут? – вырвалось у Маши.
– Макс, – ответила Валентина Борисовна и, забрав у мужа из рук бокал, отпила большой глоток. – Его зовут Максим. Хороший мальчик. – Она остановила взгляд на противоположной стене, словно вернулась в те дни, когда они с мужем жили в Калининграде, и глаза ее увлажнились. – Спокойный, рассудительный.
– Как получилось, что вы забрали лишь меня? – в голосе Маши прозвучала обида. – Без брата!
– Оказалось, что у Максима есть бабушка, – пояснил отец. – Мать его отца. После смерти Нади она решила воспитывать внука, о тебе же и слышать не пожелала. Странная женщина…
– Папа, я не понимаю! Объясни – как родная бабушка могла от меня отказаться?
Сергей Борисович поднялся с дивана, обнял дочь, прижал ее к груди.
– Первый муж Нади, отец Максима, умер… не знаю, как это случилось, одно известно – он погиб молодым… и Надя вступила в другой брак, вернее, это не был официальный брак, а просто… отношения, но они оказались недолгими. Когда родилась ты, этот мужчина ушел от Нади. Ей пришлось несладко, она воспитывала одна двоих детей, и все же она была хорошей матерью. После ее смерти старуха, свекровь Нади, сказала, что ты ей чужая, и вознамерилась отдать тебя в интернат. Мы не могли допустить подобного, как и не смогли уговорить ее отдать нам Максима. Уперлась ведьма, кричала, что ни за что не расстанется с единственным внуком.
– И вы нас разлучили. – Маша убрала руку отца со своего плеча и отошла в сторону.
– В тот момент мы посчитали, что так будет лучше для всех, – ответил отец и, вновь присев на диван, внимательно оглядел дочь. – Это решение далось нам тяжело, однако другого выхода не было. Мы не могли допустить, чтобы ты воспитывалась в интернате.
– На сколько лет он старше меня?
– На девять лет.
– То есть он был совсем взрослым и мог бы обо мне позаботиться!
– Маша, не говори глупости, – Сергей Борисович повысил голос. – Как о четырехлетней девочке мог бы позаботиться тринадцатилетний подросток?! Что он мог решить или сделать? Ничего! Он лишь подчинился обстоятельствам, как и мы. И, поверь, это было самым мудрым решением.
– А почему вы уехали из Калининграда? Почему никогда не говорили мне о том, что у меня есть брат? Где он сейчас?! – Маша уже почти кричала, потом присела на корточки, прижавшись спиной к стене, и, обхватив голову руками, со злостью расплакалась. – Вы сбежали! Хотели, чтобы я принадлежала только вам! Вы украли мое прошлое, обманули меня! Но зачем?! Я любила бы вас еще больше, зная правду!
– А сейчас ты нас ненавидишь? – глухо спросила Валентина Борисовна. – Именно этого мы и боялись. Сначала тянули, страшась рассказать тебе о Максиме, потом поняли, что упустили слишком много времени. Я плохо помню те дни… Все как в тумане, уж слишком много проблем возникло в связи с твоим удочерением. В какой-то момент мне даже показалось, что все сорвется, но, к счастью, вскоре бумаги были оформлены. Потом нам удалось быстро совершить обмен квартир, конечно, пришлось доплатить… Впрочем, это уже неважно. Сергею неожиданно предложили работу в Петербурге, и мы ухватились за возможность начать новую жизнь в городе, где у нас не было знакомых и никто не знал о нашей тайне.
– Обо мне?
– Да. Ты и была нашей тайной, – печально улыбнулась мама. – И нашим счастьем! Но все закончилось, когда тебе исполнилось шестнадцать лет. Именно тогда мы впервые испугались, что потеряем тебя.
Маша гневно округлила глаза:
– Меня нашел мой брат?!
– Максим приехал ко мне на работу, – сказал Сергей Борисович, расстроенный реакцией дочери. – Тогда у меня еще не было своей клиники, я работал в городской стоматологической больнице. Мы встретились, и между нами состоялся сложный разговор. Я умолял его о молчании, просил об отсрочке, потому что не знал, как ты отреагируешь на ситуацию. У тебя был сложный возраст…
– Папа! Какой сложный возраст?! Я никогда не доставляла вам хлопот!
– Я знаю, солнышко. – Сергей Борисович покраснел под взглядом дочери. – Прости! Мы уговорили Максима немного подождать, и он согласился. Он не хотел, но уступил, понимая, что подобные новости могут сказаться на благополучии нашей семьи.
– Максим оставил нам большую сумму денег, – сказала Валентина Борисовна. – Мы открыли счет. Он и еще денег присылал… Ты должна знать, что это на его деньги отец построил клинику. Но не думай, что мы воспользовались тем, что принадлежит тебе!
– Плевать мне на деньги, – выдавила из себя Маша. – Где он сейчас?
Родители как-то смущенно переглянулись, и это не понравилось Маше.
– Мы не знаем, где Максим, – наконец ответил отец.
– Что значит – не знаете?! Отец!
– Когда ты училась на последнем курсе, мы решили рассказать тебе правду. Глупо было затягивать агонию, – с горечью произнес Сергей Борисович, и Маше показалось, что он постарел за время этого разговора, заметно ссутулился и поник. – Невозможно было и дальше жить с этим! Мы с матерью испытывали вину как перед тобою, так и перед Максимом, которого постоянно просили подождать. Я боялся, что ты уйдешь к нему, забудешь нас. А когда, наконец, мы назначили время встречи, чтобы оговорить, как преподнести тебе всю правду, Максим исчез. Он больше нам не звонил, не приезжал – пропал, будто его и вовсе не было.
– Когда это случилось?
– Четыре года тому назад.
– И все? – разочарованно прошептала Маша. – Больше от него не было никаких вестей?
– Год тому назад, в твой день рождения, мы получили посылку. Имя и адрес отправителя не были указаны. Просто коробка, которую принес посыльный. Вот что было в ней…
Сергей Борисович взмахнул рукой в сторону, указывая на куклу, стоявшую в углублении стены. Это было творение известных итальянских кукольных мастеров: фарфоровая красавица с белыми шелковистыми волосами, облаченная в шелк и тонкие кружева. Маша провела пальцами по изящной вышивке, всмотрелась в печальные глаза куклы и в ярости стиснула зубы.
– Какие другие подарки присылал мне мой брат? – спросила она, не оборачиваясь, не желая видеть лица людей, к которым сейчас испытывала противоречивые чувства.
Валентина Борисовна медленно перечислила все.
– То есть все те вещи, которые вы оба дарили мне, на самом деле были подарками Максима? Не вашими?
– Машенька, – нервно прошептала Валентина Борисовна, вскочила с дивана и подошла к дочери, но та выставила руки перед собой.
– Мама, не трогай меня, – едва слышно проговорила она.
– Солнышко! – заплакала Валентина Борисовна, прижимая пальцы к губам. – Прости меня, прошу!.. Это я уговаривала Максима, чтобы он подождал с признанием. Не отец, а я боялась потерять тебя. Маша, я не переживу, если это случится сейчас!
– Ничто не изменило бы моего отношения к вам, – медленно проговорила Маша. – Но ваша ложь… Мне обидно, и я не понимаю, почему вы так поступили!
Она направилась к двери, но остановилась и вновь посмотрела на куклу.
– Как звучит моя настоящая фамилия? – спросила она.
– Ярова, – ответил Сергей Борисович.
– А фамилия Максима? Ты сказал, что у нас были разные отцы, значит, фамилия у него другая.
– Да, – кивнул Сергей Борисович. – У отца Максима были немецкие корни, оттого и фамилия необычная. Его зовут Максим Ларк.
Маша помедлила еще секунду и поинтересовалась:
– Бабка его еще жива?
– Умерла, когда Максиму исполнилось семнадцать.
– И где же он был все это время? – Губы Маши задрожали.
– Не знаю, дорогая, – сказал Сергей Борисович, медленно подходя к дочери. – Максим ничего не рассказывал нам о себе.
– Назови адрес, по которому он проживал в Калининграде.
– Для чего? – Сергей Борисович осторожно провел ладонью по плечу Маши.
– Я собираюсь отыскать его.
– Но как? И зачем?
– Он – мой брат! – воскликнула Маша. – Разве ты не понимаешь?! Он не забыл обо мне, – быстро проговорила она. – Всегда хотел, чтобы я была в его жизни, но вы не позволили! Я хочу найти его.
– Как? – повторил свой вопрос Сергей Борисович. – Как ты найдешь человека, имея на руках лишь адрес, по которому он давно не живет?
– Тебя это не должно волновать, – грубо ответила Маша. – Скажи мне адрес, больше я тебя ни о чем не прошу.
Сергей Борисович назвал улицу, номер дома и квартиры. Маша повторила эти сведения про себя несколько раз и бросилась к двери.
– Дочь, остановись! – послышалось за ее спиной, и она нехотя подчинилась. – Не уходи! Давай поговорим…
– Мы уже больше двух часов разговариваем, – отозвалась она, чувствуя, как ноги ее становятся ватными.
– Кто тебе рассказал?
– Папа, тебя только это беспокоит? – Маша повернулась к Сергею Борисовичу и тоскливо посмотрела на его невысокую, слегка полноватую фигуру. – Никто, поверь мне. Я сама догадалась, когда узнала, что у нас разные группы крови.
Он с недоумением развел руки в стороны:
– Группы крови? Все… так просто?
– Нет, отец, все очень сложно, – ответила Маша.
Она приготовила для них злобные, ядовитые слова, чтобы они как можно глубже пронзили сердца отца и матери, но не сумела произнести ни звука. Просто стояла и смотрела на человека, которого обожала, на слезы в его глазах, на подрагивавшие уголки его губ, учащенно вздымавшуюся грудь и на руки, беспомощно сжатые в кулаки. Отец и без того выглядел сломленным. Было видно, что он страдает, и Маша не смогла причинить ему еще бо́льшую боль. Но в ту минуту ей страстно хотелось умереть – оттого, что она проявила жесткость по отношению к людям, подарившим ей столько любви и счастья.
Быстро подойдя к отцу, она остановилась в нескольких сантиметрах от него.
– Папа, – тихо сказала она, – я тебя очень люблю! Просто мне сейчас плохо. Невыносимо плохо!
– Мне жаль, дочь. Не так, не таким образом мы с матерью хотели сказать тебе правду. Прости нас за это! А сейчас иди, я вижу, ты не в силах остаться. Поговорим позже, когда страсти немного улягутся.
Сергей Борисович поцеловал дочь в висок и подтолкнул ее к выходу. Когда за Марией захлопнулась дверь, он вернулся в гостиную, где Валентина Борисовна тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку. Услышав его шаги, она подняла голову и посмотрела на мужа красными от слез глазами.
– Сережа, она вернется? – всхлипнула она. – Скажи, что наша дочь вернется, прошу тебя.
