Алэн Акоб
Парижский натюрморт
Устремляясь сакральным золотом ввысь, на площади Согласия торчал Обелиск. Странное все-таки место выбрали для него люди – установить символ единения солнца и земли там, где когда-то была плаха, да, именно здесь под острым лезвием гильотины, в лужах крови, летели на доски постамента непокорные режиму головы.
И все-таки что-то космическое есть в Обелиске, его прямоугольные формы, его стремление ввысь, словно взлетающая ракета. Откуда у древних такая фантазия, такой странный замысел, ведь ему как минимум около трех тысяч лет. А может, все-таки были контакты с инопланетянами у землян в те времена, в частности у египтян?
Земля – это там, где смерть и жизнь (истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода. От Иоанна). Всем своим видом похожий на ракету, взлетающую ввысь, он напоминает нам о дороге к новой неизведанной жизни.
А может, обелиск – это путь в космос, способ общения древних со своими богами или прием энергии со вселенной, маяк для пришельцев с других планет, солнечные часы для жрецов – невероятно, сколько гипотез и загадок таит в себе этот цельный кусок базальта в двадцать три метра.
Дни шли за днями, часы за часами, секунды превращались в минуты, и никто не звонил. Я прокручивал в голове каждое сказанное слово, каждый жест, взгляд, искал ошибку, может, я не то сказал, не то сделал. Даже не знаю, что мне больше хотелось тогда – любви или женского тела. Ведь я ее совсем не знал. Девушка из бара.
Когда я прихожу домой и ложусь в холодную постель, каждый раз меня начинают одолевать различные страхи. Нет, конечно, я далеко не трус по своей натуре. Все было в моей не столь долгой жизни – война с танковой атакой, голод, холод, смерть вокруг, и отовсюду я выходил победителем, свидетельство тому – я жив, может, не совсем здоров, но жив.
Это другой страх, он не фронтальный, его не видно, он бьет тебе в спину. Неуверенность, неизвестность, боязнь оказаться в безвыходной ситуации, остаться без работы, прожить оставшуюся жизнь в полном одиночестве – все это начинает лезть в голову каждый раз, как я закрываю глаза в надежде уснуть.
Потом долго лежу с открытыми глазами и не могу заснуть, встаю, зажигаю сигарету, сажусь за стол, покрытый старой клеенчатой скатертью, прожженной в нескольких местах горящим пеплом, и мысли снова меня уносят назад в воспоминания, словно время остановилось для меня где-то там, в прошлом, а настоящего нет и нет.
И тут ты говоришь себе stop, уже далеко за полночь, и тебе завтра на работу.
С работой было трудно, вот уже три месяца, как я ее потерял. Трикотажные фабрики после прихода к власти Жака Ширака закрывались одна за другой. Третий месяц каждое утро я делал обход в Сантье у армян и евреев, прося работу, но ответ был один и тот же у всех: приди на следующей неделе, может, что-нибудь придумаем. Работал я в то время модельером-резчиком, клал только что сотканные полотна тканей из соседнего цеха одно на другое и вырезал автоматическим ножом рукава, спинку, воротничок и отдавал на шитье этажом выше. Зарплата была низкая, но жить было можно, половина уходила на квартплату, часть на еду, ну а остальное на выпивку. Трикотажники в районе Сантье ребята лихие, почти все вооружены, несмотря на строгий запрет носить оружие при себе со стороны закона. Восемьдесят процентов денег, что крутятся там, это чистый нал, и приезжают затовариваться туда со всей Европы, увозят целыми тюками. Но в последнее время стало происходить что-то непонятное, всем патронам вдруг показалось, что зарплаты очень высокие для рабочих, много налогов и вообще надо все производить в Китае, без головной боли. Люди сотнями оказывались в один день безработными, маленькие заводики закрывались один за другим. Надвигался большой кризис, в народе шептались между собой о трудностях, которые их ожидают, о росте цен, о преступности, о популярности «Национального фронта» и его бессменном лидере Жан-Мари Ле Пене. Ходили упорные слухи среди эмигрантов, что всех иностранцев скоро попрут из страны, а работы вообще не будет. И среди всей этой смуты и паники, когда надо было быть тише воды ниже травы, произошел неприятный случай, из-за которого я потерял работу.
Был обычный рабочий день, клиенты как обычно нетерпеливо толпились внизу, в приемной, черные мешки с готовыми свитерами загружались в машины, готовые сорваться и мчаться неизвестно в какую глушь страны, лишь бы вовремя доставить товар по назначению. Рабочие таскали тюки с тканями вниз-вверх по этажам, кто-то пел, кто-то звал кого-то, строчили бесконечные воротнички, соединенные между собой тонкой нитью, швеи китаянки, вьетнамки, лаоски.
В это сложное для всех нас время произошло событие, которое поменяло мою монотонную жизнь совсем не в лучшую сторону. Как-то я пришел в цех и начал складывать отрезки готовой материи на моем огромном столе, готовясь начать резку, как в проеме двери показалась долговязая фигура Жан-Мишеля.
– Э! Эдди, патрон хочет тебя видеть, – сверля меня своими рыбьими глазами.
– Ты не в курсе, зачем я ему понадобился?
– Там узнаешь, – не без злорадства добавил он, дергая левой бровью.
Отношения с ним были у меня своеобразные, сказать, что мы недолюбливали друг друга – это все равно что ничего не сказать. В принципе, его никто не любил, но никто и не выказывал своего недовольства, а наоборот, разговаривали с ним заискивающе, угождающе, в отличие от меня. Он был человеком патрона, его личным шпионом.
Попробовав пару раз наехать на меня, но получив решительный отпор, он как бы притих, но на самом деле затаил черную ненависть и ждал момента, чтоб отомстить. Страх потерять работу пробудил в этих людях жестокий инстинкт самосохранения, который мог подтолкнуть человека к самым низменным поступкам, как донос, озлобление, секс в обмен на благосклонность…
Мы шли по длинному коридору, заваленному по бокам разным хламом в виде кусков материи, воротничков, рукавов, я чувствовал злорадный взгляд и постную улыбку мне в спину, предвкушая бесплатное представление у шефа.
– Привет, Эдди, как дела идут? – как всегда бодро спросил он.
– Да вроде неплохо, патрон.
– Да, я знаю, Жан мне докладывал о твоих успехах, – сказал он и начал тереть двумя пальцами у виска, имитируя массаж. – Заказ для Карла насколько готов?
– Сегодня вечером, патрон, будет сделано.
– Да-да, не откладывайте в долгий ящик, хоть один, кто платит вовремя. Жан, проследи.
– Я в курсе, патрон, ситуация под контролем, – показывая ряд здоровых желтых зубов, отпарировал тот.
– Послушай, Эдди, тут у нас проблема, позавчера у нас пропало 23 свитера, как ты думаешь, куда они могли деться? – спросил он и прикурил сигарету. – Количество сотканной ткани не соответствует на выходе готовой продукции. Эдди, ты понимаешь, о чем я говорю? – сделав глубокую затяжку и выпустив облака дыма, он уставился своими карими проницательными глазами прямо на меня. За спиной в стороне стоял Жан и с любопытством смотрел на нас.
– Вообще-то я не очень понимаю, – сказал я.
– В смысле? – все больше и больше погружаясь в клубы сигаретного дыма.
– В смысле, а при чем тут я?
– Но ведь ты же тут работаешь, это ты закройщик, а не я с Жаном, – начиная покрикивать, обрушился он на меня. Когда он злится, даже не смотрит в твою сторону, просто орет и все, не поймешь, к тебе это он обращается или к кому другому. Мне очень не хотелось выводить его из себя, и я, пересилив себя, молчал.
– Послушай, Эдди, иди работай! Не теряй времени, – внезапно успокоившись, пробормотал он, еще больше погружаясь в клубы дыма.
Я вышел из кабинета и поднялся к себе наверх. Проходя по коридору, невзначай обернулся – в дверях стоял Жан-Мишель, презрительно скривив губы, нагло смотрел мне вслед. В моей голове возникали и исчезали сотни вопросов, я ничего не понимал, этот допрос, эти ухмылочки ничего хорошего не предвещали.
Не хватает конечной продукции, кто-то украл и продал, невозможно, потерялись, бред какой-то, я прокручивал в голове всевозможные варианты, но ничего разумного не шло в голову.
Боязнь потерять работу вселила в меня какое-то необъяснимое тревожное чувство, которое не покидало меня вплоть до самого вечера. Разнервированный разговором с патроном, до конца хорошо не соображая, автоматически нарезал последние куски материи одну за другой, удивительно, как только в тот день себе палец не срезал, под конец сгреб обрезки в одну кучу и уже собирался выбрасывать в пластиковый мешок, приклеенный скотчем на конце стола, как вдруг заметил на полу кусок материи. А ведь это то сукно, которое пропало, мусор – осенило меня. Разорвав мешок, я нашел оставшуюся часть пропавшей материи, она была изрезана вдоль и поперек, кто-то пытался замести следы неправильной кройки, но главное, это был мешок моей смены! Кто-то хотел меня подставить, кто, конечно, Гаитон, ну падла, – подумал я, – в этот раз ты так просто не отделаешься.
Гаитон Лузар был типичным представителем парижского банлье северной части города, хоть он и утверждал, что его предки белые колонизаторы, выходцы с острова Мартиник, но никто в это не верил. Он был загорелым и сильным, носил белое поло, любил показать и похвастаться своими вздутыми бицепсами, которые забавно ходили под короткими рукавами. Работал он давно, никогда не болел, трудился стабильно и был наглым от природы. Мог подловить какую-нибудь бедную китаянку в коридоре и пощупать ее за зад или толкнуть так, что бедная начинала бежать, чтоб скрыться от него в туалете. За ним ходила дурная молва, что он сидел за грабеж с насилием и вот уже который год был условно на свободе. Переполненные заключенными тюрьмы поощряли досрочный выход уголовников с последующим трудоустройством. Честно говоря, у меня давно чесались руки намылить ему морду.
Приближался конец моей смены. В коридоре рядом с лестничной площадкой раздавался бодрый голос Гаитона, где он спорил с одним из рабочих о вчерашнем матче PSG.
– Э! Гаитон, иди сюда! – прокричал я ему сверху.
– Чего тебе надо? – послышалось снизу в ответ. Через минуту в комнату ввалился сам Гаитон, он смотрел на меня своими красными бычьими глазами и был явно в дурном расположении духа.
– Чего тебе надо, – переспросил он, – ты что, не видишь, что я с человеком разговариваю?
– Что это такое? – показал пальцем я на порванный мешок, из которого вывалились куски изрезанной материи. Мой вопрос застал его врасплох, чем еще больше взбесил его. Он побледнел, отчего его лицо покрылось серыми пятнами, и стал орать:
– А ты что, плохо видишь? Можешь очки купить себе!
– Как твои обрезки оказались в моем мешке? Это ты испортил 23 свитера и подбросил мне, в мой мешок? – еле сдерживая себя.
На шум из соседних цехов стали потихоньку собираться любопытные, даже несколько швей показались в дверях, через пару минут вокруг нас сразу образовалось плотное кольцо, из-за широкой спины Гаитона выглядывала злорадная рожа Жан-Мишеля, которая постно улыбалась.
– Ты кто тут такой, чтобы мне указывать, чего тебе тут надо? – невпопад закричал он нечеловеческим голосом, вытаращив глаза, и занес огромный кулак над моей головой, то ли пригрозить, то ли напугать. Медлить больше не было времени, я схватил правой рукой со стола ящик, в котором хранились мел, иголки и прочий швейный хлам, и со всей силы въехал ему в голову, прямо над ухом. Гаитон остолбенел, он явно не ожидал, кровь ручьем хлынула ему на глаз из лопнувшей кожи. Не давая ему опомниться, левой рукой ударил его в живот, и он буквально рухнул к моим ногам. Пять лет когда-то усиленных тренировок боксом не прошли даром. Перешагнув через него, я направился к выходу, остановился в проеме двери, погрозил указательным пальцем опешившему Жан-Мишелю, четко представляя себе, что работу я потерял навсегда, спустился по лестнице и оказался во дворе мастерской. Вокруг было темно, вечерело. Обида, чувство несправедливости терзали меня, их коварный план был сорван, но дорогой ценой, стоимостью моего социального положения, я снова потерял работу, все планы на будущее рухнули вмиг.
Порою тоска нападала на меня. Сидя на полуразбитом стуле перед обшарпанным столом с бурыми пятнами на скатерти от пролитого вина, я топил ее водкой, чтобы как-то отвлечься от печали, а она даже пьяная все норовила в душу залезть. Бутылки сменялись одна другой, когда не хватало на водку, переходил на ром, с рома на пиво, но эта жеманная спутница одинокого человека, беспросветная хандра, так просто никого не отпускает, она с тобой, она идет за тобой, она тебя преследует, пристает, душит, убивает, тянет в омут печали. Топи ты ее в вине, в радости, в дружбе, нет, не отделаешься от нее так просто, даже в самом большом веселье, вдруг выплывет она незвано, и загрустишь ты снова неизвестно почему, пока не окликнет тебя один из твоих друзей: «Эй, парень, ты чего это грустный такой сегодня, не случилось ли чего?»
Шел третий день, как не было известий от Стефании. Три раза звонил телефон, и я бежал как ненормальный к нему, но два раза звонил хозяин квартиры и напоминал в мессенджере, что квартплата просрочена, и один раз патрон просил зайти в ателье поговорить о чем-то важном. Подобно разбойнику, которого тянет на место им же совершенного преступления, прячась за спины людей, стараясь остаться незаметным, я пошел в направлении Елисейских полей, там, где кафе, в надежде встретить ее, хоть еще раз взглянуть на нее. Неужели она была так прекрасна для меня, что я потерял голову и думаю только о ней? – спрашивал я самого себя. Люди шли рядом со мной и против меня, они смеялись, разговаривали, шутили, паясничали, но всех их вместе объединяло одно – никому никакого дела не было до меня, и это было вполне нормально, можно подумать, будь я на их месте, поступил бы не точно так. Ходил бы и спрашивал у каждого одинокого человека:
– Эй, как ты там, дружище, как у тебя дела идут? Почему ты грустишь?
Мне иногда казалось, что среди всей этой разношерстной, цветной массы красиво разодетых людей только я один был серым и прозрачным существом для всех.
Прошло уже немало времени, как я расстался с родителями, родственниками и друзьями. Новости узнаю теперь только от брата, да и те неутешительные – заболел старик-отец, поэтому на каждый телефонный звонок реагирую как ненормальный, бегу со всех ног, натыкаясь порой на стол и стулья.
– Ало, ало! – В ответ звонкий голосок моей хорошо знакомой подружки:
– Эдди, привет, это я, Марина.
– Я так и понял, как дела?
– Ой, Эдди, ты не поверишь, вчера я встретила Катьку, так она, лахудра, мне говорит…
– Подожди, постой, Марина, ты по делу звонишь или так просто, поболтать? Если второе, так я звонка жду важного, а если по делу, так говори о деле, не отвлекайся. – Ох, не люблю я болтать с ней по телефону, часами может рассказывать про кого-то, да все без толку, сплетница, одним словом, и откуда она все знает, да и про всех.
– Сухарь же ты однако, Эдди!
– Вот, стараюсь не мокнуть, держу себя в форме.
– Кто бы сомневался, так вот послушай, ты Тамарку помнишь?
– Ну смутно так, а что, случилось что-то с ней, с бедняжкой?
– Нет, с ней порядок, а вот с подружкой ее, одним словом, помочь надо одному хорошему человеку.
– Да говори толком, что случилось, а то я ничего не пойму – Тамарка, Катька, опять ты все попутала!
Вот уже час как я в дороге на своем Renault trafic и ехать мне еще двести километров с хвостиком, аж на самый север Франции, спасать молодую особу, которую абсолютно не знаю и вряд ли бы узнал когда-нибудь, если бы не случай. История банальная, таких рассказов с десяток вам каждый эмигрант с бывшего Союза расскажет, и все-таки все они разные, как судьбы людей в девяностых годах, попавших под жернова перемен, которые крошили их жизни, разбрасывая по всему белу свету, искать свое счастье в стороне чужой. Одной из них была и Света, которая работала в Балашихе учительницей.
Светлана Дмитриевна была девушкой с характером и мятежной душой, после окончания школы поступила в педагогический институт и окончила его с отличием. Имела каштановые волосы и приятные черты лица, но так и не смогла найти себе рыцаря сердца и ума, жила одна в родительском доме. Ухажеров у нее всегда хватало, но проблема была в другом, ей никто не нравился – у этого длинный нос, у того нет образования, этот сморкается на улице без платка. Как-то утром, прихорашиваясь перед зеркалом и заметив пару седых волос на голове, она испугалась, что может остаться старой девой, запаниковала. Даже диктант отменила в классе, к которому так готовилась. Во время перемены она рассказала все подруге, и та недолго думая посоветовала дать объявление в интернете, что она и сделала. К ее удивлению, стали поступать предложения, даже из-за границы.
Новая супружеская жизнь, к удивлению, шла более чем нормально, но потом начались ссоры, обиды, и сейчас он ее держит взаперти и никуда не выпускает.
Это все, что я знаю о ней.
Дорога плавно стелилась под капот автомобиля, виляя серым серпантином, тянулась вдаль, за горизонт, то опускаясь, то поднимаясь по заасфальтированным пологим холмам, окруженным фермерскими полями. Тяжелые колосья пшеницы, что росли вдоль дороги, колыхались от малейшего дуновения утреннего ветерка, создавая причудливые узоры на полях. И через все эти поля стояла огненная радуга, видно, где-то шел дождь, светясь своими чудными красками, она неестественно странно полыхала на небе. Я так засмотрелся на нее, что и не заметил, как сильно сбавил ход, и за мной плетется целая череда машин, пришлось прибавить скорость и уйти вправо. Повеселев, водители прибавили скорость и стали обгонять меня один за другим, не забывая при этом просигналить, то ли в знак благодарности, то ли ругали меня. Через несколько часов навигатор вынес меня к огромному серому особняку с закрытыми ставнями и старой крышей, которая была вся покрыта зеленым мохом, это было предместье Кана. Дом стоял особняком от соседей. С густой изгородью черемухи и олеандра. Его задняя часть уходила прямо в лес. Выйдя из машины, чуть не поскользнулся на густой глиняной жиже, что была повсюду во дворе. Неприятно вздрогнул после теплого салона машины, разогретого печкой, и направился в сторону дома. Да, ночью будет жутковато здесь, подумал я, подходя к двери, и громко постучал три раза, как бы подавая знак. Тишина. Подождав еще пару секунд, свистнул, а потом уже стал звонить.
– Есть тут кто-нибудь? – громко спросил я, потеряв всякую надежду на ответ. В доме что-то зашевелилось и послышался звук разбитого стекла.
– Света, это вы, откройте дверь, где вы там?
– Я не могу, у меня нет ключа, он меня запирает, – глухо прозвучал женский голос за дверью.
– Ну и как же мне вас отсюда вызволить, голубушка, может, полицию позвать?
– Ой, не надо, прошу вас, я не хочу, чтобы у него были неприятности.
– Да, это серьезная причина, – пошутил я, – ну ладно, что-нибудь придумаем.
Лет десять как я занимаюсь ремонтами, и в машине всегда есть различные инструменты от молотков до фомок и ключей разного размера.
Попытка взломать дверь фомкой, которая на французском звучит как «ножка лани», не увенчалась успехом, дверь никак не поддавалась, была бронированной. Тогда я сообразил, а почему бы не воспользоваться окном.
– Света, а окно вы сможете открыть? – крикнул я, почему-то сложив руки рупором.
– Да, смогу, конечно, они не заперты.
– Вот, тогда давайте через окно попробуем, – теперь уже в замочную скважину крикнул я.
Наверху с треском открылись ставни, а следом и окно с запотевшими от тепла стеклами. В оконной раме появилась жгучая брюнетка лет тридцати с испуганным лицом и разбитой чашкой в руке.
– Ну что, барышня, придется вам прыгать прямо в объятия вашего спасителя, – решил пошутил я, чтобы разрядить обстановку, стараясь немного ее успокоить.
– А что, и прыгну, – задорно ответила она, выдавливая улыбку, и тут же грустно заметила: – Только вот высоко немного, а лестницы нет у вас?
– Нет, лестницы у меня нет, так что прыгайте и не бойтесь.
– Я боюсь. – В голосе появились тревожные нотки.
– Да прыгайте, в конце-то концов, тут же невысоко!
Поставив ножку на подоконник и подобрав юбку, она невольно обнажила свое тонкое нижнее белье, маленькие кружевные трусики розового цвета и, не дав мне времени полюбоваться, прыгнула прямо на меня, в мои объятия. Я еле успел ее схватить, и мы покатились по траве в обнимку. Юбка была задрана до самого живота, кофта и сорочка расстегнулись и обнажили небольшую красивую грудь в красном бюстгальтере, мы посмотрели друг на друга и стали смеяться от нашей неловкости. Прилипшие кусочки глины, травы никак не хотели отлепляться от одежды. Она поправляла юбку, а я тем временем украдкой стал рассматривать мою новую спутницу поневоле из неволи. Она была довольно-таки недурна собой, с красивой стройной фигурой, слегка овальным лицом, сияющей улыбкой балованного ребенка и большими зелеными глазами. В руках держала разбитую чашку и так же с любопытством смотрела на меня. Наверное, я ей кажусь благородным рыцарем, начинаю понимать, почему он ее запер, подумал я.
– Да, извините, я вам не представился, звать меня Эдди, ну а как вас зовут?
– Вас Тамара прислала? – пропуская мимо ушей.
– Нет, вообще-то Марина, но это неважно, что дальше делать будем, Света? Может, супруга подождем или в полицию поедем?
– Нет, нет, – запротестовала она, – что вы? Он неплохой человек, просто ему не повезло в жизни, неудачник, да и не супруг он мне вовсе.
– Даже если не повезло, это не причина запирать женщину одну в доме.
