Альманах
Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «По следам „Книжной Сибири“»
Константин Бояндин
Российский писатель-фантаст, родился в 1967 году в г. Семипалатинске (ныне Республика Казахстан). С 1982 года живет и работает в Новосибирске. По профессии системный администратор. Первые книги вышли в 1999 году, есть публикации (в т. ч. стихотворные) в журналах и газетах.
Пишет на русском и английском языках. Один из организаторов и участник литературного семинара Геннадия Прашкевича.
Папоротник
В детстве я знал все. Как и все люди. Мир, само собой, был прекрасным и удивительным. В шкафу у меня жил добрый джинн, который часто рассказывал сказки, во сне катал меня на ковре-самолете и прогонял буку – ну, того, который под кроватью.
Я знал все, но меня зачем-то начали учить.
– Глупости это, – строго сказала воспитательница в детском саду. Мы знали, что она – переодетая Баба-яга, но никому не говорили. – Не бывает ковров-самолетов. Наука доказала. Вырастете – поймете.
И я поверил. Я вообще с детства очень доверчивый.
Буки под кроватью не было. Была только пыль и старые игрушки. В шкафу тоже никого не оказалось, но я не успел огорчиться по-настоящему. Мне все говорили, что вырасту – все узнаю, и я спешил вырасти.
– Забудьте всю глупость про привидения, всякие там гробы на колесиках, – наставляли нас в школе.
И я забыл. Я же доверчивый.
– Забудьте все, чему вас учили в школе, – сказали мне в университете.
И я снова забыл. Это входило в привычку.
Много кто еще советовал что-то забыть. Постепенно я понял, что вырос, потому что ничего нового о мире уже не узнавал. Я понял, что во всем виноват сами-знаете-кто, что пиво с водкой не смешивают и что сколько веревочке ни виться, а в ящик все сыграем.
Жизнь стала непереносимо скучной и беспросветной. Я знал, что чудес не бывает, что всяк сверчок живи на одну зарплату, что выше головы не прыгнуть и много других бесполезных истин. Я забыл бы их, но, во-первых, я перестал доверять людям, а во-вторых, некому было посоветовать.
Одно оставалось. Монетка, которую мне когда-то подарила бабушка.
– Бросишь в колодец, – говорила она, – и желание исполнится.
Какая глупость! Не бывает никакого исполнения желаний.
Я бросил эту монетку нищему, потому что было модно давать милостыню. Ну, я и давал, как все.
И тут я понял, что нищий – на самом деле мудрец. Он мне страшно понравился тем, что умел говорить без слов.
Он догнал меня у самой входной двери и похлопал по плечу. Я сразу понял, что он спрашивает, может ли он мне чем-то помочь.
Я ответил, что ничем, что я и так все знаю. Он покачал головой, и я понял, что он сокрушается, как все запущено.
Я сказал, что он все равно ничем не сможет мне помочь, и в ответ он огрел меня по лбу молитвенным посохом, ловко замаскированным под костыль.
И я все вспомнил.
Я потер ушибленное место, и мудрец понял, что я его благодарю. Он улыбнулся и, ловко притворяясь хромым, пошел своей дорогой.
Ну что вам сказать? Жизнь вновь стала прекрасной и удивительной. Окружающие считают, что я спятил после того удара. Дома у меня висят над дверями подковы, пентаграммы отпугивают вампиров и недобрых духов, я часто звоню в колокольчик, разговариваю с домовым и возношу хвалу духам-покровителям. Дела мои пошли на лад, хотя недоброжелатели утверждают, что я просто смазал чьи надо лапы.
Теперь и мой сын знает, что под кроватью есть бука, но бояться его не нужно. Бука терпеть не может кошек. Мой джинн теперь возит и сына – на том же старом ковре-самолете. Иногда мы летаем вместе.
Завтра мы идем смотреть на цветущий папоротник. Можете не трясти учебником ботаники. Что вы можете мне доказать? Ведь вы просто не видели, как он цветет.
Если увидите, то уже никогда не забудете. Точно говорю.
Александр Ведров
Уроженец Свердловской области, инженер-атомщик. С 1963 года работал на Ангарском атомном комбинате, затем переведен на партийную работу. С 1995 по 2006 год на государственной службе, ныне пенсионер. Заочно окончил Иркутский институт народного хозяйства и Академию общественных наук при ЦК КПСС.
Литературной деятельностью занялся в 1999 году. В 2015 году стал членом Российского союза писателей (РСП) и в том же году – лауреатом Национальной литературной премии «Писатель года России». Финалист литературного конкурса Русского Императорского Дома «Наследие». Кандидат в члены Интернационального Союза писателей. Издал одиннадцать книг, из них три романа. Член Общественного совета при аппарате губернатора и правительства Иркутской области. Проживает в Иркутске.
Синопсис исторического романа «Амурская сага»
В 2018 году Александр Ведров издал исторический роман «Амурская сага», в котором освещена тема освоения Дальнего Востока. Драматические события переселения, поднятия целины, гражданской войны, коллективизации и довоенных репрессий с первых страниц захватывают читателя. Объектом авторского исследования стал широкий крестьянский пласт. В основу романа положены воспоминания главных героев книги – Давида Карпенко и его сына Ивана. Их свидетельства, документы, письма и семейные фотографии наполняют книгу ощущением правдивости, живым дыханием эпохи, придают ей колорит народной жизни и самобытности.
Герои романа, в родстве которых преобладали украинские корни, жили в тесной близости и единстве с русским населением, укрепляя братство славянских народов. В их судьбах видится пример переплетения жизни рядовых граждан с историей государства, его развитием, спадами и подъемами. Первые поселенцы Сибири и Дальнего Востока совершили настоящий трудовой подвиг. За годы царствования Николая Второго население Азиатской России перевалило за двадцать миллионов человек, что было похоже на волшебное преобразование окраины. Яркая сюжетная линия, дополненная авторскими суждениями и лирическими отступлениями, выразительные образы персонажей оказывают глубокое эмоциональное воздействие на читателя.
Весной 1886 года партия переселенцев Полтавского уезда была доставлена поездом из Харькова в Тюмень, конечный пункт железнодорожной сети, а дальше конный обоз из тридцати двух телег двинулся в героический поход на далекую реку Амур, богатую плодородными землями. Весь летний сезон обоз шел на восток, навстречу солнцу, преодолевая раскисшие дороги, разливы рек и затяжные подъемы. Болезни, проливные дожди и таежный гнус, жаркий зной и злые слепни усиливали дорожные тяготы. К зиме обозники вошли в Сретенск, старинное село на реке Шилка, где разместились на зимовку, заготовили лес для вязки плотов, а с открытием рек сплавились по Шилке и Амуру до Благовещенска, основанного графом Муравьевым-Амурским в середине девятнадцатого века. Картины похода поданы настолько достоверно, что читатель ощущает себя участником событий. Книга дает представление о географической и окружающей среде разворачивающихся событий, о достопримечательностях сибирских городов и селений. Картины труда и быта, обычаев переселенцев и аборигенов придают роману краеведческую ценность.
Город встретил переселенцев с почетом и оказал им посильную помощь. Место под новое село было выбрано в долине реки Зея, где каждая семья нарезала себе земельные наделы без ограничений, были бы крепкие руки да желание трудиться. Через два-три года село, названное Успеновкой, окрепло и разрослось пашнями, домашним скотом и техникой. В семье Карпенко пятеро работящих сыновей завели семьи и хозяйства, отстроились, отделившись от родительской четы. Один из братьев, Степан, перебрался в Благовещенск, выдвинувшись в число крупных предпринимателей. Дмитрий на селе развернул большое сельскохозяйственное производство. Не обошлось и без трагедий, когда в семье Давида от навалившейся на деревню эпидемии черная смерть свела в могилу шестерых детишек. Другая трагедия произошла с Галиной Карпенко, выданной отцом за нелюбимого человека. Галина не перенесла разлуки с любимым и умерла в тяжелых душевных страданиях.
Сложившаяся деревенская жизнь с ее приключениями, радостями и печалями была нарушена революционными событиями и гражданской войной, в которой белогвардейские части объединились с японскими оккупантами. Япония, задавшись целью на развале Российской империи захватить дальневосточные земли, оккупировала Приморье и Приамурье. Красная Армия стояла в Иркутске, когда в Амурской области развернулось мощное партизанское движение по изгнанию японских захватчиков с родных земель. Начались дикие расправы японцев над мирным населением, сжигались целые деревни, но партизанская армия, насчитывающая в своих рядах до шестидесяти тысяч человек, вынудила захватчиков покинуть амурские земли.
В годы объявленной Дальневосточной буферной республики и на этапе НЭПа крестьянские хозяйства Приамурья процветали. Двадцатые годы были для них наиболее благоприятным периодом, когда крепли крестьянские хозяйства и экономика края. Крестьянство набирало силу, родовые семейства кормили страну, пока не оказались в беспощадных жерновах коллективизации, раскулачивания и политических репрессий. В числе зажиточных крестьян, разгромленных репрессивной машиной, оказалось и семейство Карпенко. Многие крестьяне свернули свои хозяйства, других загнали в колхозы, выслали на поселения, заточили в тюрьмы и лагеря. В крае, как и по всей стране, начался повальный голод, люди с могильников растаскивали на еду погибших домашних животных.
Трагедия единоличных хозяйств превратилась в общенациональную. В семействе Карпенко двух братьев, Дмитрия и Николая, расстреляли, Степан подался за границу, Давида принудили к вступлению в колхоз, а затем за богопочитание присудили тюремный срок. Его жену, старую и больную женщину, выслали на работы на золотые прииски, а Ивана, как сына врага народа, исключили из комсомола и института. Примечательно, что Иван Карпенко, род которого был разгромлен советской властью, с первых дней Великой Отечественной войны встал на защиту страны, в составе десантного батальона, а затем танкового полка «Прорыв» воевал яростно и отважно. После войны он работал в советских органах Приамурья, хотя и проживал не в родном селе Успеновка, а в соседнем.
В романе «Амурская сага» народ – главное действующее лицо. Не случайно в нем несколько действующих лиц претендуют на основные роли. Супруги Давид и Прасковья олицетворяют людей труда, добронравия и совесть народную. Жестокие гонения и горькие годы не убили в них веру в добро и справедливость. Галина – яркий образ русской женщины, озаряющей нас цельным характером, душевной красотой и верностью в любви. Трагедия убитой любви вознесла ее в ряд замечательных и самоотверженных русских женщин. И наконец, Иван Давидович Карпенко, творец и созидатель, человек несгибаемой силы духа, всегда находился в первых рядах народного движения. События исторического романа «Амурская сага» показывают, что народ – вершитель истории, ее главная действующая сила.
Амурская сага
отрывок из романа
Сенокосная страда – настоящий праздник работящей крестьянской семье. Не будь в хозяйствах скотины, его надо было бы придумать. Выезжали на тот праздник в Петров день – двенадцатого июля – на лучшие из лучших Зейские покосы. Подготовка к выезду начиналась загодя, за неделю. Давид Васильевич готовил инвентарь – косы, вилы, грабли, Прасковья Ивановна – гору продуктов, солила мясо и сало в малых бочонках. Сало применялось в разных видах – соленое, вареное, копченое и жареное; им же шпиговалось говяжье или баранье мясо. Частенько сало готовилось в виде обжаренных шкварок. Кондитерские вертуны она тоже обваривала в сале. Заготовляла бобовые, фасоль и чечевицу, не забывала о помидорах, моркови и тыкве.
На Зейских хуторах, что от Успеновки в двадцати пяти километрах, брали в аренду сенокосы, нанимали местных косарей, помогавших косить, убирать и стоговать сено. Косили бригадой вместе с семьей Николая и его сыновьями-богатырями, Спиридоном и Алексеем, сразу на два двора. Останавливались на большом бугре, откуда открывалась красота безмерная с видом на Зею и на множество озер, в коих теснилась рыба, напрашиваясь на улов. Самое большое из них называлось Гусиным, но рыбы в нем было не меньше, чем гусей.
Иванка и рад был стараться, таская из травянистых заводей гольянов по полкило. Как-то попался калужонок аж на пятнадцать килограммов, которого смогли вытянуть вдвоем с Алексеем, здоровенным двоюродным братом. Настоящая калуга, рыба семейства осетровых, водилась в Амуре и достигала шести метров длиной. То была рыба так рыба, под стать Амуру-батюшке, ее бы даже Алексей не вытянул, скорей, наоборот. У Иванки и других забот был полон рот. Верхом на лошади возил на березовых волокушах копны к зародам и стогам, служил поваренком, а в полдник заваривал чай и разносил его косарям. Так его и звали: Иванка-пострел – везде успел.
В 1929 году эта покосная страда обернулась народу натуральным кошмаром. Стояла жаркая летняя погода, сенокос в разгаре, когда над Зейскими лугами пролетел самолет, разбрасывая листовки с призывами спасаться от скорого наводнения. Обсудили небесную новость, запрокинув головы и попялившись во все глаза на чистый небосвод.
– Ни облачка на небе, – поделился метеонаблюдениями Николай.
– Опять предсказатели начудили, – в поддержку брата высказался Давид.
Косари продолжили работу, но в этот раз синоптики оказались на редкость точными в прогнозе, что тоже бывает. Уже к вечеру началось такое, что небо показалось с овчинку. Со стороны Зеи, находившейся от бугра в пяти верстах, не больше, на луга хлынул мощный водяной вал, сметающий все на своем пути. Это было страшное зрелище. У перепуганных покосников вода выступала прямо из-под земли, только наступи на нее мягкими ичигами, а из-под лошадиных копыт вырывалась фонтанами. Поверх земли ее еще не было, но вода шла под землей, разрывая дерновые покровы. Последние копны вывозили с низин на бугор в панике, когда вода доходила лошадям по колено. Ичиги, легкие обувки с онучами, шитые из сыромятной кожи, промокли насквозь.
Провели тревожную ночь в шалашах, надеясь переждать наводнение на бугре, но к утру проснулись от дождя, который лил на покосников как из ведра через проемы шалашной крыши. В пустотах виднелась серая мгла, низвергающая хляби небесные. Куда подевалась крыша? Выскочив наружу, увидели, что крышу доедают кони, перебравшиеся с низины, сплошь покрытой водой, на спасительный бугорок. Они и решили, что балаган хозяевам уже ни к чему, и без него открылось представление краше некуда. Низина была уже не низиной, а морем, разлившимся на десятки верст, а бугор оказался малым островом размером на сто – двести метров. Все-таки напророчили синоптики всемирный потоп, будь они неладны! Стало жутко.
Как выяснили позже, при одновременных выпадах ливневых дождей и таянии горных снегов, тоже вызванном дождями, вал воды, набирая силу по притокам, ринулся по руслу реки Зеи высотой до восьми метров, разливаясь на десятки и сотни километров окрест. В бурных потоках плыли деревянные постройки, стога и груды хлама, масса погибшего скота и целые дома, на крышах которых сидели люди, взывая о помощи. Кто бы им помог?
Село Мазаново, размещавшееся в низовьях Селемджи, на левом берегу Зеи, было сметено водой. После опустошительного наводнения его перенесли на бугор, от прежнего места на восемь километров, и назвали Новокиевским Увалом. Там преобладали украинцы, у них бугор назывался увалом. Благовещенск был затоплен почти весь, по улице Большой, позже ставшей улицей Ленина, плавали катера речной флотилии, подбирая, кого удастся. Плыли утопленники.
Покосники решили выбираться с острова, пока его совсем не затопило. Кругом ревела вода, предстояло преодолеть пространство, затопленное до горизонта. Запрягли в телегу тройку сильных коней, сложили на нее самое необходимое и тронулись в дорогу, которой уже не было. На телеге кучером Давид, остальные расселись по свободным лошадям. Впереди группы пустили опытную лошадь, не раз бывавшую в здешних угодьях, и она проявила чудеса ориентирования на местности, ушедшей под воду. Где-то лошадям приходилось не идти, а плыть, не доставая ногами землю, но как только появлялась мель, телега точно оказывалась на дороге, словно на копытах имелись какие-то эхолоты. Иной раз плыли подолгу, по полчаса, и ни разу не сбились с пути ни метром в сторону. До чего же умные животные! Людям бы такие копыта.
Конный отряд научился преодолевать ровные затопления, но опасения вызывали две реки, Малая Белая и Белая, которые раньше переезжали вброд по ступицы колес. Что там творится теперь? Около полузатопленного стога дали отдых лошадям, от которых зависело спасение людей. Четвероногие спасатели с жадностью набросились на свежее, еще не слежавшееся сено. Всадники перекусили из прихваченного провианта; впереди главные преграды.
На форсирование Малой Белой, разлившейся на триста метров, вперед пустили лошадей с усевшимися на них молодыми парнями. Они прорывались, указывая путь тележной тройке. Лошади плыли уверенно, наездники держались за гривы, некоторые плыли рядом, облегчая движение лошадям. Все выбрались ниже старого брода. Конную тройку с деревянной телегой, которая уже не ехала, а плыла, снесло течением ниже остальных, и только под вечер все собрались на противоположном берегу, где нашли небольшую сухую площадку – впрочем, не сухую, а мокрую от дождя – и решили на ней переночевать. Первую речку одолели, но это была лишь репетиция перед главной преградой.
Лошадям вдосталь наловили плывущее по речному потоку сено. Для кормления все удобства. Алексей даже умудрился прибуксировать к берегу проплывающую рубленую стайку с десятком курей ярко-красного оперения и горланящим тревогу петухом. Куры были исхудавшие. Их сняли с крыши, сложили в сетку и пристроили на телеге. Позже в Успеновке породистых курей поделили на два двора, расположенных по соседству, а озабоченный петух бегал с одного двора на другой, опекая цветастых наседок.
За ночь уровень воды поднялся еще на полметра. С восходом солнца двинулись дальше, к реке Белой, до которой надо было добираться еще десять верст по затопленным лугам. С приближением к страшному реву воды даже смелые лошади пряли ушами от предстоящего испытания.
Они не хуже людей знали, что им грозит. Лучше знали. Росшие по берегам вербы, тополя и березы скрылись под водой, из которой торчали самые макушки. Вода по-прежнему несла все, что только ей подвернется. Выловили двух девушек, намертво вцепившихся друг в друга. В другом месте на вершину тополя занесло мальчика. Висел без движений. Ужасная картина. Опять зарядил проливной дождь, от которого негде было укрыться. Досаждали комары, для которых сырость была колыбелью и матерью родной. Лошади измучились без конца брести по воде и раскисшей дороге – ни клочка сухой земли.
* * *
Река Белая наводила страх и оцепенение. На противоположном берегу среди подтопленных домиков на лодках плавали люди, но наведение лодочной переправы не представлялось возможным, а на ближнем берегу образовался большой табор покосников, спасавшихся от потопа. На Зейских лугах заготовляли сено не только успеновцы, но и из Троицкого и других сел. Зейское сено славилось отменными питательными свойствами, благодаря которым лошади за всю зиму обходились без овса. На базарах оно высоко ценилось и расходилось нарасхват, а отличали его безошибочно по душистости запаха. По реке Белой осоковые травы заметно уступали по качеству, вот и тянулись заготовители на далекие Зейские луга.
Помолившись, начали переправу. Лошадей с парнями верхом опять пустили вперед. Иванку отец посадил на сильную и спокойную лошадь Савраску, перекрестил и наказал по-украински, видать от волнения:
– Мицнише трымяйся за грыву. Вона тэбэ вытягнэ.
– А жеребчик?
– Якшо высточыть сил, то выплывэ за матирью, на ньо-го нэ озырайся.
Пошли в ревущий поток, но кобылица еще заботилась о жеребчике, который из-за боязни перед грозной стихией замешкался на берегу. Савраска задержалась, призывая сынка громким ржанием. Повинуясь матери, жеребчик поплыл, но из-за случившейся заминки Иванка поотстал от группы своих верховых конников. Савраска плыла легко, ее спина почти полностью возвышалась над водой. Босой наездник обхватил ногами лошадиные бока, руки обмотал прядями гривы, крепко сжав кулачки.
И все бы ничего, но молодой и плохо объезженный жеребец, на котором сзади плыл успеновец Егор Замула, упрямо нагонял Савраску, по пути отбросил жеребчика, дико ржал и проявлял крайнюю агрессию. Иванка видел за собой оскаленные зубы и налившиеся бешенством глаза жеребца, пытавшегося укусить Савраску, и отбивался одной рукой, но безуспешно. Егор тоже старался осадить скакуна, но тот в ответ сбросил наездника, тут же подхваченного и унесенного течением. Освободившись от помехи, жеребец нагнал Савраску и начал с остервенением грызть ее спину.
Наступил критический момент. Пытаясь освободиться от нападения, Савраска глубоко ушла под воду, и Иванка, захлебнувшись, выпустил из рук спасительную гриву. Бурный поток подхватил мальчугана и понес по воле волн в неизвестность следом за Егором Замулой. Иванка неплохо плавал, но быстро понял, что доплыть до берега ему не удастся. Несло как щепку. Оставалось держаться на воде.
Оглядевшись, увидел, что его сносит к затопленному островку с верхушками виднеющихся тополей, и стал подгребать к ним. Маневр оказался удачным. Пловец почувствовал, что налетел на подводную ветку, а она, сначала прогнувшись, подбросила его и закинула на крепкий сук тополя. Уселся на нем, уже неплохо, но что дальше? А дальше перед глазами Иванки проплыл с жалобным ржанием выбившийся из сил жеребенок, которого чуть ниже занесло в густой тальник, где он тоже застрял. И не было рядом Савраски, которая могла бы его поддержать. Избавившись от агрессивного жеребца, она выбралась на берег и громко ржала, потеряв сыночка.
Увидев Савраску одну, переправившиеся через реку успеновцы решили, что Иванка утонул. День склонялся к вечеру, когда Давид выпросил у местного жителя лодку, и они с Алексеем поплыли на поиски Иванки, унесенного течением. А он сидел на верхушке дерева, мокрый, дрожащий от холода и под продолжавшимся дождем. Сначала кричал в пустоту, и ему отвечал застрявший ниже жеребенок, потом только издавал какие-то стоны. Сознание еще не покидало Иванку, и он сообразил пристегнуться ремнем к тополиному стволу. Так его найдут, живого или мертвого. Перед глазами – тот мальчик, свисающий с вершины тополя. Не повторится ли его участь?
Спасатели заметили Иванку в полумраке наступающего вечера, сняли с дерева полуживого, но он успел сказать, что ниже, в кустах, должен быть жеребенок, который уже молчал. Иванку уложили на дно лодки, отец прикрыл его снятой с себя рубахой, и поплыли за жеребенком. И тот был едва жив. Алексей ухватил его обеими руками за уши, буксируя за лодкой, а Давид Васильевич приналег на весла. На берегу приступили к оттиранию ребенка и жеребенка, одного самогоном, другого, под заботливым наблюдением Савраски, скрученными жгутами травы. Оба ожили, а вот Егор Замула, скинутый норовистым конем, так и сгинул в водной стихии.