Альманах
Академия поэзии. Альманах №1 2020 г.
Из короны венков сонетов
«Святой венец Руси»
III
Святые князья-страстотерпцы Борис и Глеб (90-е гг. Х в. – 1015)
1
С верой в Тебя наши пращуры жили
Искренне, праведно, не на авось.
Жизнь на Отчизны алтарь возложили
Те, кому истинно дорог Христос.
Не совратили ни слава, ни злато,
Не поддались на духовный разврат;
Друга любили, как кровного брата, —
Ведь и за них был Спаситель распят.
В Лету не канули их имена —
Россия была, есть, да будет сильна!
В битвах за землю свою погибали…
Но предавать веру в Бога нельзя —
Се с колыбели доподлинно знали
Пахарь, дружинник, чернец и князья.
2
Пахарь, дружинник, чернец и князья
Смело вливались в ряды ополченья:
Крепла заступников храбрых семья —
Не было в этом и тени сомненья.
Опустошеньем грозит печенег —
Вновь собирает Владимир дружину:
Войску вручает любимого сына
С верою, как вековой оберег.
Знал, что по силам тяжкая миссия
Лишь венценосному князю Борису,
Кой перед Господом обликом чист.
Младшие дети отцу боле милы:
Рода наследники – Глеб и Борис
К вере Христовой душой не остыли.
3
К вере Христовой душой не остыли
Люди из той старопрежней дали:
Долгие службы стояли, постили,
Праздники церкви строжайше блюли.
Глеб и Борис с молоком материнским
Духом впитали молитву Христа:
Жизнь без неё и без дела мертва
Или проходит никчёмно, по-свински…
И возрастали малые дети
В смирении и добродетели —
А потому безгранично любимы.
Надежда Владимира – сыновья:
И предвещал, что сиречь будет ими
В небо ториться молитвой стезя.
4
В небо торится молитвой стезя:
Борис без моленья – в жизни ни шагу.
Бог – человечьим поступкам судья —
Подал ратоборцам в битве отвагу.
В походе суровом службы вели,
Перед сраженьем свершали молебен
И Богородицу видели в небе —
Святую заступницу русской земли.
Чтобы народ Её не поредел,
От брани кровавой Русь оградила:
Бежал восвояси ворог постылый —
В сечи войска не сошлись с печенегом
И возвращались в родимый предел.
Но смерть вилась над Борисом и Глебом.
5
Но смерть вилась над Борисом и Глебом:
В закланье своё не верил Борис —
Братоубийство казалось нелепым,
Но понимал: путь к спасенью тернист.
Умер отец! Весть об этом в походе
Сердце Бориса пронзила стрелой —
Затрепетало… Был день на исходе.
Установил свой шатёр над рекой.
Только вчера отпустил он дружину —
Не восхотел силой Киев пленить:
С братьями в мире надеялся жить.
Сущим защитником был ему Бог.
Но надвигалась лихая година:
Дерзких убийц подослал Святополк.
6
Дерзких убийц подослал Святополк:
Скрытно к шатру подступила орава…
Но неизвестная сила сдержала —
Плач и молитву донёс ветерок:
«Не отвергай слёз моих, Вездесущий,
Я на Тебя во все дни уповаю,
Жребий святых Твоих в жизни грядущей
Я разделить в отчаяньи чаю.
Спаситель! Умножились наши враги:
Скопища псов меня окружили,
От окаянных живот охрани!
Рыкают хищники в дебрях свирепо —
Как и мой брат, о кресте позабыли:
Знать, не вкусил он духовного хлеба».
7
Знать, не вкусил он духовного хлеба:
Вместо молитвы – злобные речи…
Дух, не привеченный Богом и небом,
Чёрною меткой долей помечен.
Рядом с шатрами шёпот зловещий
Вдруг услыхал он убийц вероломных,
Лязги мечей, словно скрежет зубовный:
Рок оказался братом предвещен.
В молитве просил, чтоб Спаситель помог,
Но в грудь младую копья вонзили —
Был ещё жив, когда увозили…
Господь загоил бы рваные раны!
Брата добить приказал окаянный:
Крови алкал, аки бешеный волк.
8
Крови алкал, аки бешеный волк:
В зверском побоище не было смысла.
Множество отроков «стая» загрызла —
Каждый с Борисом за веру полёг.
В душу злодея вошёл сатана
И соблазнял на лихое убийство,
Спутал несчастному здравые мысли
И отобрал у спокойного сна;
Шепчет ночами: «Расправу таи».
«Ежели братья узнают мои
Что я содеял… Рассудка лишился?..
Чем за жестокость мою воздадут?»
И вероломно, презрев Божий суд,
Глеба сгубить окаянный решился.
9
Глеба сгубить окаянный решился —
Адова не убоялся огня
И Вседержителя не устрашился:
«Участи две ожидают меня…
Горшая – плата за преступленье.
Если не та – отнимут престол
Отца моего за грехопаденье…
Горечь разъест моё сердце, как соль.
Княжить на вотчине будет другой,
Но не смогу стать я верным слугой…
От мира уйти?.. В монахи постричься?
Убил я того, кого Бог возлюбил…»
Оставить злодейство в нём не было сил:
С жутью лишения власти не свыкся.
10
С жутью лишения власти не свыкся…
Прибыл к блаженному с вестью гонец,
Что якобы тяжко болен отец,
Чтобы явиться в Смоленск торопился.
Перед отъездом Глеб кликнул дружину.
В походе узнал о смерти Бориса.
Выйти на берег было бы риском —
Остановился в ладье на Смядыни.
Подплыли на лодках мрачные лица:
Поняли все – это злые убийцы, —
Дикая смерть не пройдёт стороной…
Пока Ярослав силы мести копил,
Злодей всё святое безбожно губил:
Братьям грозил разореньем, войной.
11
Братьям грозил разореньем, войной:
Тысячи душ погубил он в сраженьях,
Да не однажды терпел пораженья,
Как с Ярославом в борьбе роковой.
На А́льте разбитый, в безумьи бежал,
Умер бесславно в месте пустынном:
Злодея треклятого Бог наказал —
Смрад от могилы исходит поныне.
Борис упокоен… Но Ярослав,
Бога на помощь в молитвах призвав,
Глеба останки искал беспрестанно.
Мощи его чудотворно нашлись:
Голубкой слетела горняя мысль —
Глеб и Борис были Богу желанны.
12
Глеб и Борис были Богу желанны:
Их обошло вековечное зло;
Чтобы в их души оно не вошло,
Бога молили они неустанно.
За суетность власти без веры, мольбы
Не волили старшим насильственной смерти:
Святости жизни желали всем сердцем,
Жили в смирении, братской любви.
Спаситель приветил подвиги их —
Первых в Руси страстотерпцев святых:
Светом небесным они осияны;
Их не оставил во мраке и зле
На неприветной и грешной Земле —
Жаждали жить со Христом покаянно.
13
Жаждали жить со Христом покаянно:
Биться за власть с братом – Бог упаси!
Приняли жуткую смерть от тирана
Ради спокойствия в Древней Руси.
Стало примером для русского люда
Непротивление смертному злу.
Подвиг святых – Вседержителя чудо:
Глебу с Борисом возносим хвалу!
(Стану кадильным дымком я во Храме,
Позолочённой иконною рамой
Или слезинкой свечи восковой).
Ваши молитвы – как ангелов крылья, —
Верой великой вы Богу служили,
Правды в сердцах не искали иной.
14
Правды в сердцах не искали иной
Стражники Русской земли и опора.
Чтобы не быть у врага под пятой,
Не допустите в Державе разора!
Злобу и мор удалите от нас,
Да не коснуться беда и болезни:
Грешные – мы уповаем на вас,
Чтоб не исчезнуть в космической бездне!
Наши молитвы – сердцем убогих —
Вы донесите Господу Богу,
Чтоб наши помыслы святость хранили!
Вашим прошеньем рассеется мрак —
Надо нам жить в православии, как
С верой в Тебя наши пращуры жили.
15
С верой в Тебя наши пращуры жили:
Пахарь, дружинник, чернец и князья
К вере Христовой душой не остыли —
В небо торилась молитвой стезя.
Но смерть вилась над Борисом и Глебом:
Дерзких убийц подослал Святополк
(Знать, не вкусил он духовного хлеба), —
Крови алкал, аки бешеный волк.
Глеба сгубить окаянный решился…
С жутью лишения власти не свыкся —
Братьям грозил разореньем, войной.
Глеб и Борис были Богу желанны:
Жаждали жить со Христом покаянно,
Правды в сердцах не искали иной.
Игорь Бойко
Льёт, пьёт, шьёт дело, всё никак не кончит. Возможно, ждёт, что скажет третий кочет. Тот, как назло, в сомнении молчит. И то, когда всё тяготеет к притче, будь многолик, иль примитив двуличен – она первее око, нежли щит. И кочета смущает лисий дух – тут грех прнебрегать оглядкой птичьей – не кукарекнуться бы в прах и пух.
Храм
Как ты пел, призывая разрушенный храм,
Видя образ и в людях, и водах, и небе.
И по слову тот в камне вставал… по годам
Твоей жизни… отныне в том камне ты сам —
Так по стенам и своду – ветвиться строкам,
Им сливаться и в сердце, изъятое требой.
Ипостасью вне храма – не эхо ли ты
Эха окаменелого? Ретро живое.
Впрочем, снова подобны. А жертв наживное —
Как в разрушенном… Бога живого черты.
Или колокол только собой оглушён?
Рост закланий, где быль нереальней,
чем небыль.
Все предтечи и нынешний – твой перезвон.
…Как разрушен подобьем во истину не был.
Четыре стороны
Сам двуглавый полёт сутью знамя, как небо
на две стороны.
Век – на – век разум Запада, духи Востока
в крови сведены —
В сей купели отзывчивой, ныне на все
на четыре открытой.
Юг чернеющий вязнет в ногах, как пустынею
золота слитой.
Но столбом соляным – зеркала, где и окна
другого видны —
Завораживается кристалл стороны Ледовитой.
Гауптвахта
Здесь зимою искрится морозцем стена,
Покрывая и лёгкие вскоре подобием.
Как сказал бы поэт, по весне влюблена
Арестантами всею утробой обдолбанной
Одиночки не в лёгкие – в сердце твоё,
И ему предлагая своё содержание.
Ах, рубаха бетонная – здесь бытиё,
Ах ты, счастие дембеля, должность сержантская.
Душам не уберечься: всё путь да вокзал,
А телам – так взаимны сохранность и бдение —
Год с лихвой на «губе» ты других охранял,
А теперь те другие тебе охранение.
Том истории счастья всея на столе
Да устав, как инструкция по исполнению, —
Что из книг сюда вхоже…
Но кто там сто лет
Взглядом перебирает слова к исправлению,
За спиной – к превращенью. И вот табурет
Одноногий, железный, в бетон замурованный,
Перебрав позвонки да по веткам – скелет,
Ледяным это деревце делает поровну.
Гауптвахта Дрогобыча, сей монолит —
С горстью чисел и смыслов, кирзовых
да яловых,
В откровеньи устава твой голос хранит —
В одиночке, оттаявшем сердце диавола.
Железка
Школяр стал грузчиком – среди дорог
Зубря железных жизнь… И вот красотка
Учётчица, под платьем зрея соком,
Зовёт, взирая вкривь… Ей невдомёк:
Любовь – мечта (обёртка – облака,
А лепестки – безумные страницы), —
На безымянненький её косится
В кольце… Все пальцем вертят у виска.
Все, да не все: в шампанском из горла,
Том, что положено на бой с излишку,
Струящемся по торсу дяди Гриши,
Русалочка – наколка замерла.
Чернильною рудой разбавя кровь
Давно – вся из неё так и не вышла, —
Полней созвучья ищет, ибо свыше —
Созвездьем в глубину струится вновь.
И как бы ни был вид открыт и прост,
Чем ни облит, сожжён, обласкан взглядом,
Разымчевее не сыскать наряда:
Хорошенькая грудь, игривый хвост,
Как ни купайся, тело налегке
В морской, шампанской пене и бездонной —
В расширенных глазах испуг мадонны
Сикстинской… и дрожание в руке.
Птицы
1
Если в каждой слезе есть мечта – этой капле
Господней
(помнят небо дожди и, сжимая, уносят в себе),
Жизнь – мечта, оглушенная гулом, глубины
исходят
Дотянуться волной… умножённо в единой
трубе.
И когда истощается гул, и ты скажешь, я вижу:
«Всё есть прах, только прах и замешан
на мёртвой воде»,
Небосвода воронка затянет расхристанной
жижей
Горстку птиц – это ты, сколько выпало тверди
тебе.
Но сбивается кучею рваною
Клин каравана —
Умри на восходе,
Крылья – гири, взмах невозможен,
И жжение схоже
Со звездою, проглоченной с ночью,
И лёгкие – в клочья,
Дыхание – пепел,
Сам воздух, как чаща
Хлыстов или петель…
Зависнув на миг —
Тело бросить – лететь без него —
Пока не выходит.
И тогда держит в небе
Кри-и-ик…
Один только крик.
2
Все когда-то летают… Кто сквозь океан
на манер
Альбатроса крылом-плавником загребая,
В перевёрнутом небе (всегда и во всём
отражённом,
Так идеи в своих эманациях)[3], в сводах воды,
Уподобя глубины высотам, теченья – ветрам.
Кто кротом иль червём прогрызая, буравя
землицу:
Облака отражаются в россыпях твёрдых,
а тучи
В тектонических плитах, что трутся краями,
искрят
До ворчания старческого, то бишь, каменных
молний,
Что когда-то и своды взорвут, то бишь, череп
расколют.
Каменеют высоты – глубины, ветра и полёт.
Кто-то, спутав стихии, в паденьи вперяется, как
В земляное крыло – улететь, коль не в рай,
хоть из ада.
Тут среда несущественна, ибо парят и в огне,
Вплоть до пепла, до перистой сини, звезды,
головёшки.
3
Кто-то силится выразить небытие, тьмой
назвав.
Но подобьем не выразить то, что, увы,
не имеет подобья,
Ибо всё, что есть тут (в том числе и расхожая
тьма),
Нету там – за отсутствием этого самого «там».
Тебя около ощупью водит за ручку любовь.
Но как есть же, щемит же предчувствие
полного счастья,
Обретенья, как вспышки цветной, точно
так же и вспять,
И предчувствие горя щемит – ибо полной
утраты.
Будто держишь уже и не самую вещь
или жизнь —
Чёрно-белые их негативы, что тут же густеют.
Верно, чёрной предтечею (с цветом
и чувство, и мысль —
Весь ты, весь поглощённый растущею пастью,
волной).
Как сказала б медкарта голимо: «Теряя
сознанье»,
Что неточно, ведь и подсознанье, полней:
пасть – волна
Выжимает из клеток твоих память, что
по наследству
От зверья и травы… с кожи холод с теплом
омывает,
Как наскальную роспись, доводит тебя
до ничто.
Ты вернёшься оттуда?.. Уж рядом – рукою
подать —
Будто трогаешь твердь, и она расступается…
Небо небытия…
А предтеча – его поднебесье.
Но побарывая… но выпутываясь… вылетая
Из предтечи, как снова слепив,
что неисповедимо
(сочетанье частиц, что есть ты… нет, ещё и не ты)
Микрокосм – из частиц высекает огнивом
твой дух.
(В мироздании так же?) И вот ты промыт,
как простынка.
4
Всё же крона исходно небесная гуще ветвями
полётов кренится.
Оперенье с другой стороны, но чеканны
монетными решками лица.
Крона генеалогий. Хоть кто-то её и трясёт,
Но тебе не годится – чужая монета не в счёт.
5
Что ж, копилка из праха разбита – твой грош
покатился – где блеск, где же звон?
Продырявит карман и ладонь – так зачем
из такой-то материи он?
Или всё ж из печали чеканен, неужто
настолько тяжёлой
(не всея ли Вселенной, что помнит о прахе
и мёртвой воде,
ибо смертна сама, выгорая той памятью
в каждой звезде) —
Будто кроною всею излита в один
оторвавшийся лист или жёлудь.
Хватит ли оплатить возвращенье?
Гулы – птицы, глубин оперенье.
Белая Русь
Матерь Божья, святая Россия,
в твоём доме чужие, чужие!
А в углу тёмной хаты, над лавками
Молит бабушка Боженьку лаковую,
Светлых ангелов над землёй —
Осеняя могильными знаками
Грудь, истерзанную тоской.
Но летели железные демоны,
Осеняя притихшие срубы,
За скользящими по ветру тенями
От домов оставались трубы.
Ты же выйдешь, молитв не читая, —
Значит, вовсе не смогу помочь.
Матерь Божья, Россия святая,
Защити свою кровную дочь!
Только скрипнет калитка, свисая…
Вот идёшь, белорусская школьница,
Твои косыньки пахнут смородиной,
И оцепленная околица —
Как терновый венец твоей Родины
«Мама, мамочка, лик человечий —
Страшен,
Злобен овчарок лай!..
Что им надо, с чужою речью,
И зачем всех, как скот, – в сарай?»
Лес, лукошко, ты полон грибами —
Ах, как близко макушки торчат! —
Замороженными губами
В этом сне невозможно кричать.
Только чудится вроде: колокол
Из-за дальних лесов, реки —
Но как будто и возле, около
От незримой запел руки…
О неверие в ужас потребы!
Настежь двери в кишащий проём…
О надежда ступивших гуськом…
А потом – возносящийся в небо,
Голосящий стоусто дом!
И летят над стоустыми звонами —
Как над траурными знамёнами —
То ли аисты белые, грустные,
То ли ангелы, в хлеве сожжённые,
То ли души самой Белоруссии.
* * *
Как по камню, на ощупь искала в азарте,
Что предписано смутными знаками нам.
Пальцы жгла оживавшая звёздная карта,
И знамения тускло текли по телам.
…Вряд ли ты среди звёзд. На земле тебя нету.
Всем излишне стремнинам отыщется жгут.
Может, нынче ты в знаках, что бродят по свету,
Рассыпаются картой, да пальчики жгут.
Бабушкина церковь
Вытягивают до сердечка плиты
Тепло из ножек – каменным губам.
Но своды – око, облаком увито,
И тело разрывает пополам.
Мерцание свечей, как сны долины,
Ромашки, колокольчики, люпины,
И хлеб из глиняных ладоней – тот,
Где каплею перетекает мёд.
Скорее к Волге, где глазам ясней,
Река ли, небо – в них течёт синей.
В летучих купах белые наливы
Ворочаются гулко и лениво,
И с треском обрывается, звеня,
Нагая ветвь летучего огня
Туда, за Волгу, где пески, пески
Укроют жизнь, себе они легки.
Бывает, всё на мёртвых водах, вроде,
Замешано из праха с чьих-то ног,
И всё же, оброни зерно Господне —
И вербою становится песок.
Глазами вербы в темень вод ничейных
Хоть заглянуть, как в храме отстоять.
Конечно, море здесь предел теченью,
Но будет небо… Вербная печать.
…Глядеть заворожённо в вечность, небыль,
Где долгими глотками Волга пьёт
Кувшином наклонившееся небо,
И жадно зыбь на губы волн ползёт.
Не пей из полыньи предвечной грусти —
Она не напоит и не отпустит.
И оклик дальних поднебесий: «Настя»,
И долог вдох, и неизбежность устья
Нежней и тоньше детского запястья.
Галина Весновей
Автор книг стихотворений: «Во свете утреннем», «Сны мои хрустальные».
Стихи печатались в альманахах: «У Никитских ворот», «Академия поэзии», «Муза», «Долгие пруды», «Сияние лиры». Член Лито «Клязьма» (г. Долгопрудный Московской обл.).
Лейтмотив творчества – возвышенная любовь, тяготение к красоте в любом её проявлении. Родилась в Белоруссии, живёт в Москве.
* * *
В моём молчании – моя зима,
Зима хрустальная, зима звенящая.
В ней я со всей пытливостью ума
Понять пытаюсь суть происходящего.
Из нитей серебристых канитель —
Любовь моя последняя несмелая,
О ней одной мне птица свиристель
Поёт весь день на ветке можжевеловой.
И где-то свет немеркнущий горит.
Уютный дом… И кто-то на колени мне
Кладёт пушистый плед и говорит
Свой монолог неистовый с волнением, —
Тот, кто пришёл, возник из пустоты,
Возник полусознательно, нечаянно.
Знакомый взгляд, знакомые черты…
И я не дорожу моим молчанием.
Оно со мной, пока блестит луна
Холодным блеском, нежным и искрящимся.
Мне так необходима тишина!
Но как горят глаза у говорящего!..
Из марева, из звёзд, из глубины,
Из миллиона звуков и мелодий
Ночь состоит, но звуки не слышны.
Уходит ночь, и музыка уходит.
* * *
Когда одиноко и много дождей,
Когда племена не меняют вождей,
Когда продырявлены шкуры,
Когда кто-то глупый пускает стрелу,
Разорваны бусы и все на полу, —
Естественно, день будет хмурым.
А коль непогода весь день на дворе,
Не витязь отважный стоит на горе,
А странник с сумою убогий.
Одни небеса, никого нет окрест!
Надежда да вера, да согнутый крест,
Да куст бузины у дороги.
А там, за горой, прорастает трава.
И жизнь, как всегда, беспощадно права.
Какое ей, в сущности, дело,
Что пальцы немеют, но бьют в барабан!
Что мамонтов нет, и что вождь – истукан,
Что птичка-синичка взлетела!
Что бусы мои – голубая роса,
Что высохнет кожа, иссякнут глаза!
А тот, на горе, видно, плачет…
У витязя стрелы, копьё и броня,
Он ищет во поле широком коня.
Найдёт – и всё будет иначе!
* * *
Мне нравится, чтоб всё – иль ничего.
Мне нравится, чтоб было волшебство,
Аукало за синею горою
В вечерний час, осеннею порою,
И радости мне больше отмеряло.
Но волшебство свой голос потеряло.
Мне нравится не вброд, а напрямик.
Мне нравится ловить волшебный миг,
Который воплотится искрой Божьей
И истиною станет непреложной.
И будет всё, как будто бы впервые:
Живые травы и цветы живые.
Мне нравится, чтоб было волшебство,
Чтоб я могла почувствовать его,
Носила бы до вечера в кармане
И верила б, что больше не обманет
В присутствии за синею горою
В вечерний час, осеннею порою.
Александр Ветров
После окончания средней школы учился в пяти образовательных учреждениях. Последний вуз – Институт журналистики и литературного творчества. Член Союза писателей России, член Академии поэзии, автор пяти поэтических сборников.
У знакомых в деревне
Утро. Солнышко в окошке.
Вижу: утки на дворе,
Два щенка лежат в лукошке.
В опрокинутом ведре
Кто-то чуть зашевелился,
Вылез. Кролик? Не похож.
У куста остановился.
Нос, иголки… Точно, ёж!
Повернулся – и к забору.
Там, под досточкой, пролез.
Перешёл овраг – и в гору,
Где стоял сосновый лес.
На поленнице кот рыжий,
Хвост свернув колечком, спит.
Рядом с ним, слегка пониже,
Давний друг его лежит.
Слышу: Шарик за сараем…
Где ж таких набрался сил?!
Мелкий он, но громким лаем
Всех в округе разбудил.
В жаркий полдень
Тихоструйная речонка
Меж ветвистых ив течёт.
На мостках сидит девчонка,
По воде ногами бьёт.
Всё сильней, сильней, сильнее
Бьёт, безудержно смеясь.
Веер брызг стоит пред нею.
Миг – и радуга зажглась.
На уроке географии
– А знойным, очень жарким летом
Бывает половодье рек?
Петровский встал с таким ответом:
– Когда везде в горах с рассветом
И ночью быстро тает снег.
За околицей
В лесном тенистом коридоре
Бежит по камешкам ручей.
Потом, сверкая на просторе
Окрестных солнечных полей,
Уходит резким поворотом
В долину через тростники,
По лужам, маленьким болотам
И вниз: в овражек у реки.
Его мгновенно пролетая,
Задев сирени куст большой,
Валун с корягой огибая,
Журча, сливается с рекой.
* * *
В небе сильно громыхало.
Бабка ж грядки поливала.
Ох, и ржал над ней Федот:
Глупой, мол, соседка стала…
Час прошёл, второй… и вот
Улыбнулась та устало,
Ведь за день к нему упало
Лишь две капли в огород.
* * *
Август. Лето на исходе.
В роще дождик моросит.
Возле грядки в огороде
Пожелтевший лист лежит.
Тучи вдаль плывут армадой.
Лёгкий сумрак на дворе.
Веет сыростью, прохладой,
Словно в позднем сентябре.
Всё пройдёт, пройдёт и это.
Что грустить в сей хмурый час,
Ведь вернётся с солнцем лето
В сентябре ещё не раз.