bannerbannerbanner
Командировка в обитель нежити

Алла Вячеславовна Белолипецкая
Командировка в обитель нежити

Полная версия

Ведьма – колдунья, чародейка, спознавшаяся, по суеверью народа, с нечистою силою. По поверью, есть ведьмы ученые и прирожденные; ученая ведьма хуже прирожденной.

В.И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка

Навы – древние мифические существа, насылавшие смерть; кроме того, слово навь означает мертвеца.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона


Пролог

Ноябрь 1920 года

1

Только два человека доподлинно знали, кто поджег храм Святой Параскевы Пятницы в канун престольного праздника: в ночь на 28 октября 1920 года по православному календарю, а по новому стилю – на 10 ноября. Эта деревянная церковка простояла на высоком берегу Оки почти три века: её возвели в начале 1650-х годов, незадолго до никонианской богослужебной реформы. И благодаря храму близлежащее село тоже стало зваться Пятницким, хотя древностью своей оно на столетия этот храм превосходило. Поселение, имя которому было – Макошино, возникло в здешних местах еще в середине XII века. Основанное через полтораста лет после Крещения Руси, оно, тем не менее, прозывалось в честь славянской богини Макоши: распорядительницы счастливого жребия, покровительницы прядения, ткачества и ворожбы. Ибо с незапамятных времен в окрестных сосновых лесах прятались и поддерживались кем-то в сохранности каменные алтари этой богини. Их так и не смогли уничтожить все до единого – ни по приказанию князя Владимира, ни по распоряжению патриарха Никона, ни даже по ретивому усердию большевиков.

И вышло так, что языческие капища в окрестностях села к концу 1920 года уцелели, а приходская Пятницкая церковь – погибла в огне.

В тот год девятое ноября по новому стилю выдалось вьюжистым. Поземка начала заметать еще с полудня, ледяной ветер пробирался даже под овчинные тулупы, так что после захода солнца сельчане почти все попрятались по домам. И прогуляться поздним вечером по селу вздумали только двое: высокая худощавая женщина, по самые глаза обмотавшаяся платком, и коренастый мужчина в черной тужурке, похожей на матросский бушлат, и в мохнатой шапке-ушанке.

Шли они к опушке соснового бора: в сторону храма и погоста. Причем только мужчина знал, что их двое. Женщина шла, не оборачиваясь и явно не ведая о том, что кто-то следует за ней. Вот – поземка зацепила край её юбки, задрала его к худым коленям сельчанки, и та приостановилась, чтобы одернуть подол. Однако своего преследователя – метнувшегося к забору одного из близлежащих домов – не углядела. Вот – мужчина наступил в темноте на стеклянистый ледок замерзшей лужи, громко хрустнувший под его сапогом, но – сельчанка, укутанная в платок, вновь ничего не заметила.

Единственная в селе улица закончилась, и впереди замаячил силуэт старинной деревянной церкви, стоявшей почти у самой воды. Лишь речной крутогор да несколько саженей песчаного берега отделяло Пятницкий храм от холодной, готовящейся к ледоставу Оки.

Возле самой околицы женщина чуть задержалась и огляделась-таки по сторонам – но не так, как оглядывается человек, чего-то опасающийся. Она словно бы высматривала во вьюжной ночи только ей ведомые знаки. И во время этой заминки мужчина – повалившийся наземь в неглубокий снег – успел изрядно замерзнуть и помянуть недобрым словом рано подступившую зиму.

Но вот одинокая путница вышла за околицу и зашагала дальше – быстро, но без видимой спешки. И мужчина решил больше не таиться: встал с земли и припустил за ней. Возле самой ограды погоста он её нагнал, окликнул, и женщина застыла на месте, резко и в раздражении, как отвлеченная от охоты кошка.

– Ты куда это собралась? – Преследователь хотел схватить её за плечи, но она – увертливостью снова напомнив кошку – от его рук уклонилась и ни слова в ответ не произнесла.

И тут же метель закружилась как-то особенно яростно, бросила целую пригоршню снега в лицо мужчины. Тот невольно зажмурил глаза, а когда снова открыл их – путница уже находилась от него на приличном отдалении: ловко переступая через могилы, она шла по сельскому кладбищу.

– Стой! – крикнул он ей; но та лишь ускорила шаг.

Мужчина выругался, перескочил через невысокую кладбищенскую оградку и кинулся вдогонку.

А его односельчанка уже подошла к бревенчатым стенам Пятницкой церкви, которая имела в основании форму круга, и стала огибать её против часовой стрелки, чем-то присыпая основание стен. Мужчина в ушанке побежал еще быстрее, но запнулся о скамеечку подле одной из могил и упал, пропахав носом присыпанный снегом могильный холмик. С головы его слетела шапка-ушанка из волчьего меха, и он потратил с полминуты, пока нашаривал её в темноте и снова нахлобучивал.

Женщина тем временем обошла заметаемый снегом храм до половины – так что скрылась из виду. И её преследователь, ринувшийся обегать бревенчатые строение с противоположной стороны, с ходу на неё налетел. Был он гораздо крепче её телосложеньем и намного тяжелей, так что легко повалил негодяйку наземь – и придавил всем своим весом. Та стала извиваться под ним, стараясь высвободиться, но – по-прежнему не издавала ни звука. Она не походила сама на себя: её глядевшие из-под платка карие глаза словно бы подернулись черной болотистой пленкой; брови сделались гуще и чернее, а полоска лба над ними казалась вблизи изжелта-бледной, как восковая свеча. Примерно такого же цвета был и порошок с мерзким запахом, который сыпался из сжатого правого кулака женщины: им она молотила своего преследователя, целя в лицо.

– Да что ж ты творишь, дура! – закричал мужчина. – Опомнись!..

Но тут чернобровая крестьянка вывернулась-таки из-под него, вскочила на ноги – и уже в следующий миг мужик в ушанке обнаружил, что лежит он не у церковной стены, а посреди погоста, где невесть как очутился. А его односельчанка – почти родственница! – которую он битый час выслеживал, бежит себе вокруг церкви дальше. И на бегу с уст её срываются – отрывисто, как собачий лай, – какие-то неразборчивые, сумбурные, вывихнутые слова.

Мужчина хотел крикнуть ей ещё что-то – но голос отказал ему: внезапно он понял, что сейчас произойдет. И, когда стены храма по всей окружности вспыхнули ярким голубоватым огнем, он даже не удивился. Равно как не удивила его едкая вонь горящей серы, распространившаяся вокруг.

Кое-как он поднялся и вприскочку побежал к выходу с кладбища – к пожарной рынде, висевшей возле кладбищенских ворот. И принялся гулко ударять в неё, будя односельчан.

Пожалуй, они могли бы погасить огонь: Ока-то была рядом и ещё не замерзла. Но всё вышло иначе.

Когда жители села добежали до погоста, привлеченные заполошным звоном рынды, поджигательница каким-то образом оказалась в их первых рядах. И стоило только людям с ведрами и баграми ринуться к пылающему храму, как случился провал. Вокруг Пятницкой церкви, очертив правильную окружность, в один миг просело вдруг множество могил. Обнажились, как гнилые зубы, фрагменты почерневших гробов и скелеты в истлевших саванах. И взметнулось в морозный воздух облако могильного праха, такое густое, что все пожарные на время будто ослепли.

Было удивительно, что в образовавшийся ров провалились только два человека. Один упал грудью на стоявший торчком обломок чьей-то берцовой кости, и сельчане услыхали только последний – даже не вздох, а влажный всхлип несчастного. Второму повезло больше. Он съехал в ров на спине и крепко приложился затылком об один из повапленных гробов, однако даже сознания не потерял – тотчас принялся громко звать на помощь и отплевываться от забившей ему рот гробовой гнили.

Только когда гнилостное облако немного осело, добровольные пожарные смогли поднять наверх и раненого, и погибшего. Причем кольцевой ров, образовавшийся вокруг церкви, оказался столь широким и глубоким, что перебраться через него можно было лишь по очень длинным доскам.

Жители Пятницкого сыскали пригодные доски и притащили их на погост, но к этому времени от деревянной церкви остались одни руины. Неестественно жаркий огонь сокрушил и истоптал храм: смял его крышу и стены, поглотил алтарь и царские врата, зачернил и стер лики святых на старинных иконах.

2

Начало ноября 1920 года выдалось на удивление морозным и в тысяче верст к югу от Макошина – в Севастополе, последнем оплоте Белой гвардии в Крыму. Лишь 12-го числа мороз начал спадать, и к воскресному утру 14-го ноября уже основательно потеплело, а на солнце и вовсе становилось жарко. Но горожане словно бы и не стремились насладиться одним из последних теплых дней уходящей осени. В то воскресенье улицы города были почти пусты, магазины и рестораны не открылись. И лишь возле Графской пристани толпился народ, да подтягивались запоздавшие повозки обозов.

Петр Николаевич Врангель, Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, тоже находился там, возле пристани. И картина, которая открывалась ему, давала хоть и малое, но упокоение его сердцу.

Два дня назад, ожидая скорого наступления красных, он отдал приказ: сухопутным силам для прикрытия погрузки войск и населения на корабли занять линию укреплений 1855 года – времен Крымской войны. Старые бастионы содержались в полном порядке, однако в Севастополе оставалось так мало боеспособных частей, что при атаке противника они могли только ценой своей полной гибели задержать его. Но – Бог не попустил: наступление Красной армии замедлилось. И сейчас уже было ясно, что эвакуация войск и погрузка на транспортные суда всех гражданских, не желающих оставаться под властью большевиков, пройдет благополучно.

Черного барона – высокого сухопарого человека в черной папахе, бурке и черной черкеске с погонами генерал-лейтенанта – видели и узнавали все. Ему кланялись люди в штатском, взмахивая платками и фуражками; ему отдавали честь военные; кричали «ура» пассажиры на переполненных кораблях, когда Петр Николаевич обходил бухту на катере. И он отвечал всем, кому только мог.

 

Ему тоже пора было покидать Севастополь. Но он не хотел делать этого, не произнеся последних, прощальных слов. И, когда его катер причалил к берегу, он пошел пешком, сквозь редеющую толпу, к гостинице «Кист» – трехэтажному, с белыми колоннами зданию, выходившему окнами на пристань.

Возле гостиницы, где располагалась оперативная часть штаба Главнокомандующего, еще суетились офицеры, готовя к погрузке последние документы и архивные материалы. А у самого крыльца собралось человек сто из числа горожан, да выстроились в две шеренги юнкера Алексеевского военного училища.

Петр Николаевич взошел на гостиничное крыльцо и замер, вглядываясь в лица тех, кто стоял перед ним – пытаясь навсегда запечатлеть их в своей памяти.

– Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю, – заговорил Врангель, обращаясь к этим людям, многие из которых плакали, не стесняясь. – Мы идем на чужбину, но идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье!1

Окончание этой речи потонуло в разноголосых прощальных возгласах, благословлениях, горестных вздохах и – как ни поразительно – аплодисментах! Все поняли: это было прощание. Главнокомандующий отдал приказ юнкерам грузиться на корабли. А затем и сам со своими адъютантами медленно пошел от гостиницы к дожидавшемуся его у причала катеру.

Но прежде чем Врангель поднялся на борт, кое-что произошло.

Бледный молодой человек в форме флотского инженера-механика пробрался к барону сквозь толпу, держа за латунную ручку небольшой ящичек из полированного красного дерева – такой, в каких обычно носят морские хронометры.

– Ваше превосходительство! – Молодой человек слегка запыхался от быстрого шага. – Вы забыли вот это!.. – И он подал ящичек барону.

Но тот не протянул за ним руки – пристально поглядел в изможденное лицо инженера-механика, спросил:

– А что же вы сами-то – остаетесь?..

Молодой человек сморщился, как от сильной боли, но потом переборол себя, твердо кивнул:

– Да, ваше превосходительство. У меня в Севастополе мать – она больна и не перенесет морского путешествия. А бросить её я не могу. Так что – я пришел только затем, чтобы проститься и передать вам прибор!.. – Он так и держал свою ношу на весу, не опускал руку.

– Нет, – барон вздохнул, – не обижайтесь, голубчик, но я эту машинку брать с собой не хочу.

– Но почему же? – Молодой человек изумился. – Неужто вы считаете, что у вас не будет в ней нужды там – вдалеке от Отечества? – Он взмахнул свободной рукой – указал на дымящий тремя трубами бронепалубный крейсер «Генерал Корнилов», на борту которого должен был отбыть Главнокомандующий.

И Петр Николаевич слегка отрешенным голосом произнес:

– Потому что во многой мудрости много печали… Екклесиаст был прав!

Инженер-механик на несколько секунд опешил, но потом вздохнул – и опустил руку с краснодеревным футляром.

– Что же, ваше превосходительство, тогда – прощайте. И храни вас Господь!

– Храни Господь и вас! – сказал Врангель. – Быть может, мы с вами еще свидимся когда-нибудь!

– Сомневаюсь, ваше превосходительство! – Молодой человек развернулся и побрел против течения толпы – прочь от пристани.

3

Минул год.

Врангелевский инженер-механик флота нашел место учителя физики в одной из севастопольских школ для детей рабочих – и почитал это огромным для себя счастьем. После падения Крыма новые власти произвели преобразования, коих не пережили многие его жители, Врангеля и в глаза не видевшие. И то, что под топор красного террора не попал белогвардейский морской инженер, лично с бароном знакомый, походило на чудо.

Да и в селе Пятницком произошли перемены – правда, куда более обыденные, не трагического свойства. Молодой человек по имени Владимир Рязанцев – архивариус из близлежащего уездного города – отыскал в летописи XV века упоминание о том, что село, где располагался сгоревший недавно храм, издревле носило имя Макошино. И развернул целую кампанию «за возвращение Пятницкому его исконного названия». Причем кампанию на удивление удачную: населенный пункт почти сразу и переименовали. Пусть даже кое-кто и высказывался против, предлагая назвать точку на карте в честь какого-нибудь героя революции, ну, или, на худой конец – великого писателя. Однако уездные власти отвергли даже компромиссный вариант, предполагавший превращение Пятницкого в Красномакошино. Хотя впоследствии и выяснилось, что кроваво-кумачовый оттенок в наименовании пришелся бы селу в самый раз.

Часть первая. Старший лейтенант госбезопасности

Глава 1. Танец мертвых

Май 1939 года

1

Огромное, похожее на кишащую муравьями коробку из-под торта, здание на площади Дзержинского в Москве не засыпало никогда. Днем и ночью сюда приходили и отсюда уходили люди, съезжались и разъезжались автомобили, стучали на пишущих машинках девушки со строгими лицами, и сновали по длинным, как парковые аллеи, коридорам люди в форме и в штатском. Располагавшееся на Лубянке учреждение называлось в разные годы по-разному, и в мае 1939-го оно именовалось Народным комиссариатом внутренних дел СССР.

О том, чем это учреждение занималось, имели представление все. По крайней мере, так принято было думать. Но в чреве лубянского кита скрывались такие разные разности, о которых не ведали даже самые осведомленные наркомвнудельцы – за редким исключением. Не говоря уже о простых советских гражданах. Тайная анатомия органов включала в себя загадочные элементы, порожденные отнюдь не марксистской атеистической идеологией.

Сердцем этой тайной анатомии и являлся проект «Ярополк». Не занесенный ни в одно в штатное расписание, он занимался делами, само существование которых официально признавалось невозможным. А между тем каждому из участников секретного проекта было присвоено специальное звание, соответствующее системе Главного управления госбезопасности НКВД СССР. В положенный срок все они продвигались по службе, а при получении зарплаты расписывались в общей ведомости ГУГБ.

В этом смысле ничем не отличался от остальных и старший лейтенант госбезопасности Николай Скрябин, чье личное дело лежало сейчас в раскрытом виде на столе у руководителя «Ярополка» – человека, личность которого была засекречена почище самых сомнительных с идеологической точки зрения расследований проекта. Подчиненные знали, что к нему следует обращаться – Валентин Сергеевич или товарищ Резонов; даже подлинная фамилия его оставалась для большинства тайной. Не говоря уже о том, что никому не было известно его звание в системе ГУГБ. И ходили даже опасливые слухи, что никакого звания у него нет вовсе – поскольку в форме со знаками различия его ни разу не видели.

Однако в неведении пребывали не все. И сегодня, в четверг 25-го мая 1939 года, на Валентина Сергеевича иронически глядел с фотографии, приклеенной к листку по учету кадров, красивый молодой брюнет – один из немногих сотрудников, достоверно знавших, кто возглавляет теперь проект «Ярополк».

– Полагаю, – пробормотал Валентин Сергеевич, – вы, молодой человек, не на шутку удивились, когда услышали о моем назначении. – И руководитель «Ярополка» стал вчитываться в машинописные строки личного дела, которые сопровождались добавленными от руки комментариями.

Вначале, как и положено, в деле значились имя сотрудника, дата рождения и сведения о его семье:

Скрябин Николай Вячеславович.

Родился 16 (3) декабря 1916 года, место рождения – г. Петроград.

Отец – Скрябин Вячеслав Михайлович, нынешнее место проживания – г. Москва. Место работы – СНК СССР2.

Мать – Антипова (Скрябина?) Вера Петровна, скончалась.

Тут же имелась рукописная вставка, сделанная, судя по почерку, самим Глебом Бокием – прежним руководителем «Ярополка», расстрелянным в ноябре 1937 года. Бокий написал – втиснув свои строчки между официальными данными: Сведения об имени матери и её кончине представляются сомнительными. Скрябин был воспитан теткой матери – Вероникой Хантингтон (предположительно скончалась в 1934 году), бывшей подданной Британской империи.

И это было еще что! Проникновение в советские органы госбезопасности воспитанника иностранной гражданки, казалось, конечно, делом немыслимым. Но дальше в деле Скрябина значилось дословно следующее:

Особые способности:

Телекинез – подтверждено.

Ясновидение (дальновидение) – подтверждено.

(Приписка Бокия: Может обладать также спиритическими способностями широкого спектра, но достоверных данных нет).

Особые знания и навыки:

Сведущ в теории и практике эзотерических учений.

Владеет технологией создания неодушевленных подобий (симулякров) живых существ – ?

Доступ к информации о проекте: уровень «А» (без ограничений).

И, наконец, следовало самое главное:

Участие в проекте «Ярополк» одобрено лично товарищем И.В. Сталиным.

Валентин Сергеевич захлопнул картонную папку и спрятал в сейф, что стоял позади его письменного стола. В деле Скрябина содержались также и дополнительные сведения, но руководитель «Ярополка» и без того знал достаточно о человеке, которого ожидал нынче днем. За четыре года в проекте «Ярополк» тот дослужился до специального звания, какого иным сотрудникам НКВД и за десять лет не удавалось получить – ведь старший лейтенант госбезопасности был равен майору в сухопутных войсках. Сейчас Скрябин являлся следователем по особо важным делам и, несомненно, мог считаться самым перспективным в «Ярополке» специалистом по труднообъяснимым явлениям.

И успехов своих Николай Скрябин достиг не только благодаря способностям по части эзотерики. Ему, помимо прочего, не было равных в том, что сухо именовалось тактическим планированием и оперативной деятельностью. Руководитель «Ярополка» не знал ни одного другого человека, которому с такой легкостью, будто играючи, удавалось бы придумывать и воплощать планы не просто хитроумные – планы невероятные, парадоксальные, на грани сумасшествия. Причем планы его почти всегда срабатывали. Почти. Но Скрябин, самонадеянный, как нередко бывает с очень умными людьми, этого почти не считал нужным принимать в расчет.

2

А сам Николай Скрябин, старший лейтенант госбезопасности, чувствовал себя в тот день измотанным, как никогда за все двадцать два года своей отнюдь не безмятежной жизни. В груди он ощущал одновременно и пустоту, и тяжесть, а все его мышцы словно бы стали деревянными. И причиной этому являлась потеря той малости, о которой он прежде даже и не задумывался! Всякий, кто заглянул бы сейчас в приемную руководителя «Ярополка» – просторную, с панелями из мореного дуба на стенах, – подумал бы, что дожидающийся аудиенции посетитель дремлет. Хоть глаза его – светло-зеленые, как китайский нефрит, с иссиня-черными крапинками вокруг зрачков, – оставались открытыми.

Секретарь, сидевший за столом в углу, скрипел перьевой ручкой; от начищенного паркета исходил густой запах восковой мастики; а за окнами всё отчетливее погромыхивал гром: надвигалась гроза, и темно-синие тучи затянули полнеба. Однако Николай ничего этого не замечал. Он размышлял о человеке, с которым ему нужно было увидеться сегодня: о Валентине Сергеевиче Смышляеве, который официально – умер в октябре 1936 года, и теперь был известен очень узкому кругу лиц под псевдонимом Резонов. До того, как его рекрутировали, этот человек успел побывать и московским студентом-правоведом, и актером, и режиссером, и участником кружка «новых тамплиеров», и даже – близким приятелем почти крамольного писателя Михаила Булгакова, с которым он родился в один год: 1891.

 

С творчеством Михаила Афанасьевича сам Николай познакомился задолго до того, как узнал о проекте «Ярополк»: еще когда учился в школе. Его бабушка Вероника Александровна – тетка его матери – как-то принесла в дом два затрепанных номера альманаха «Недра» за 1924 и 1925 годы. И в них Коля прочел произведения неизвестного ему тогда литератора Булгакова: «Дьяволиада» и «Роковые яйца», каким-то чудом прошедшие цензуру.

А вот книга самого Валентина Сергеевича – всего лишь труд по истории театра и актерскому мастерству – в 1936 году цензуру не прошла. И Николай подозревал: между этим событием и мнимой смертью автора существовала прямая связь. Как наверняка существовала она между появлением Смышляева на Лубянке и его знакомством с Александром Васильевичем Барченко – легендарным оккультистом, который вступил в «Ярополк» еще в начале 20-х годов. И на самом деле умер в апреле прошлого года: был расстрелян по приговору суда. Меньше чем на полгода пережил бывшего руководителя «Ярополка» Глеба Ивановича Бокия, под началом которого трудился много лет. Но даже Николай Скрябин – имевший допуск без ограничений ко всей информации, касавшейся проекта, – мог лишь гадать, каким образом все эти обстоятельства и жизненные пересечения привели бывшего актера и тамплиера Смышляева в самую засекреченную структуру НКВД.

Николай ощутил, как голову его повело вниз, и резко выпрямился на стуле, отгоняя и сон, и эти отвлеченные мысли. Думать ему следовало о деле, из-за которого он записался на прием к Валентину Сергеевичу. Хотя вместо этого мог бы уже ехать на поезде к морю. Или на автомобиле – в какой-нибудь подмосковный санаторий. Ведь именно сегодня, 25-го мая, у Скрябина – как и у всех, кто состоял в его следственной группе, – начинался отпуск.

Однако отбыть на отдых ему предстояло в лучшем случае с запозданием. И Николай даже не знал: хорошо или плохо, что никого это не обеспокоит? Ни жены, ни невесты, ни даже постоянной подруги у него не имелось. Колина мать давным-давно исчезла невесть куда, а его отец – крупный советский сановник – проживал отдельно с другой семьей. А белый персидский кот по кличке Вальмон – единственный его неизменный компаньон, – держался сам по себе, как ему и полагалось. Если хозяин решил не ехать в отпуск, предпочел остаться дома – так это было дело хозяина.

Впрочем, оставаться дома Николай как раз и не планировал. Просто не мог себе этого позволить – если хотел вернуться к своей прежней, условно нормальной жизни.

3

Валентин Сергеевич Смышляев – мужчина сорока восьми лет от роду, среднего роста, русоволосый, с высокими залысинами, и с удивительным лицом: одновременно и одухотворенным, и отрешенным, – встал из-за стола и прошелся по своему кабинету. Всякий, кто взглянул бы на него сейчас, мгновенно решил бы, что человек с таким лицом имеет прямое отношение к миру театра. И никак не может иметь отношения к лубянскому ведомству.

Из-за нешуточной грозы Москву в середине дня заволокли сумерки, однако Валентин Сергеевич света в кабинете не зажег. Мало того: он еще и задернул шторы на ближайшем к своему столу окне – когда подходил посмотреть, как по площади Дзержинского взбаламученными потоками катит дождевая вода. Валентин Сергеевич радовался полумраку в кабинете. Неровен час – Николай Скрябин, который должен был явиться в 15.00, заподозрил бы что-то, заглянув своему начальнику в лицо.

Смышляев снова сел за массивный письменный стол и взялся читать – уже не личное дело Скрябина, а другой документ: переданное ему накануне диковинное письмо. «Является ли хоть малая толика этого – правдой?» – гадал он. Затем слово «правда» сделало цирковой кульбит в его сознании. Валентин Сергеевич положил письмо под стеклянное пресс-папье и открыл верхний ящик стола, где лежал один-единственный предмет: лакированная кубическая шкатулка из красного дерева, с ребром сантиметров в двадцать.

– Может быть, – пробормотал он, – это ему и поможет. Хуже-то уж точно не будет – хуже просто некуда… – И он, длинно вздохнув, ящик стола прикрыл.

Тут часы в кабинете пробили три раза, секретарь доложил по внутреннему телефону о посетителе, и в двери вошел, громко стуча каблуками начищенных сапог, высокий молодой брюнет. Точеными чертами выразительного лица он походил на голливудского киноактера Кэри Гранта. Да и форма НКВД: гимнастерка цвета хаки с двумя красными эмалевыми шпалами в краповых петлицах и темно-синие бриджи с малиновым кантом – удивительно ловко сидела на нем. «Он тоже играет роль, – подумал Валентин Сергеевич, – ведь сотрудники «Ярополка» не обязаны носить форму даже в здании НКВД». И он указал вошедшему на один из стульев для посетителей.

– Я не советую вам, товарищ Скрябин, брать это дело, – сказал Смышляев. – Я не уверен, что оно вообще по нашей части – что следствие не пытаются пустить по ложному следу. – Он глянул на письмо, лежавшее под стеклянной глыбой пресс-папье. – Вам что-нибудь известно доподлинно об существах, которые именуются словом навь?

Молодой человек ответил после паузы – как если бы находился где-то в отдалении.

– У древних славян словом «навь» обозначались не-мертвые, – сказал он. – То есть, умершие люди с измененной физиологией, которые и после смерти продолжали существовать в мире живых. Ходячие покойники, проще говоря. А позже русские эзотерики стали именовать их кадаврами: от французского le cadavreтруп.

– Что-то наподобие симулякров, которые вы умеете создавать?

– Нет, – Скрябин покачал головой, – симулякры – это всего лишь безжизненные копии живых существ. Они сами по себе безвредны – в отличие от навей. Которые крайне опасны, если не знать, как с ними бороться.

– Ну, а вы, конечно, считаете себя специалистом по таким вопросам! – Смышляев придал своему голосу сарказм. – Впрочем, я знаю, что вы скажете: вас еще в 1935 году привлекли к участию в проекте «Ярополк». И свой юридический диплом с отличием вы защитили по секретной теме – «Криминология парапсихических феноменов».

– Всё именно так. И в дипломной работе я упоминал: в старину считали, что против враждебных людям созданий эффективны огонь, соль и железо. Но единственный надежный способ их одолеть – найти и нейтрализовать живого человека, который ими руководит. Да и автор письма думает так же.

– И что – руководитель у них всегда есть?

– Когда они совершают предумышленное убийство с последующим сокрытием улик – то да. Подобные существа сами не способны действовать столь организованно. Потому-то я и хочу поехать в это село – Макошино.

– Да что же вас в этом деле так зацепило? – воскликнул Валентин Сергеевич, ясно отдавая себе отчет, что переигрывает – но не представляя, что еще он может сказать или сделать. – Конечно, случай серьезный: пять убийств, совершенных с особой жестокостью. Но ведь в Макошино уже откомандирован капитан госбезопасности Крупицын вместе с своими людьми. А все ваши подчиненные сейчас ушли в отпуск и с вами поехать не смогут.

– Я считаю, – сказал Скрябин, – что группе Крупицына без помощи проекта «Ярополк» не обойтись.

– А как же ваш собственный отпуск?

– Отгуляю в другой раз.

Смышляев невольно поморщился – и попытался скрыть это улыбкой. Но улыбка у него вышла неуверенная, колеблющаяся – он тут же сам это понял. И эта неуверенность не осталась тайной для его посетителя: молодой брюнет глянул на Валентина Сергеевича с неуместно сочувственным выражением.

4

Николай Скрябин видел, что Смышляев чего-то страшится. По каким-то причинам не хочет отпускать его в командировку. И это заставляло всерьез призадуматься. Ведь не с бухты-барахты Валентина Сергеевича взяли в «Ярополк». Скрябин знал, что его нынешний шеф имеет доказанные способности к ясновидению особого рода. И, к примеру, точно предсказал в свое время причину и год смерти польского лидера Юзефа Пилсудского.

Но ехать в Макошино Николай должен был. Он видел, какие вещи там творятся, и это повлияло на него самым скверным образом. Хоть видел он всё и не наяву.

Тот сон приснился ему во время его предыдущей командировки, когда он выезжал со своей следственной группой в Зауралье. Разница во времени с Москвой делала утренние подъемы непривычно ранними для него, а потому каждую ночь Николай засыпал, едва успев добраться до гостиничной постели. И тот раз не стал исключением. Дневные впечатления – разрозненные, наползающие одно на другое, – словно бы затянули его в глубокую черную воронку со стенками из какого-то мягкого материала, вроде войлока. Плавно сползая по ним, Скрябин очутился возле символического жерла воронки, заскользил дальше и – без всяких усилий вынырнул с её противоположной стороны.

И это был уже не зауральский поселок, а древнее село на окском берегу, название которого Николаю будто шепнули на ухо: Макошино. А заодно сообщили, что события, снящиеся ему, происходят прямо сейчас: субботним вечером 6-го мая 1939 года.

Он видел, как трое мужчин в серых комбинезонах, шли, вяло печатая шаг, по единственной сельской улице. И откуда-то знал, что троица эта – рабочие из строительной бригады. В Макошино, где располагалась центральная усадьба колхоза имени XVII съезда ВКП(б), они прибыли для дела самого прозаического: чтобы возвести новый коровник. Но Скрябину не просто было всё известно об этих троих – он сам словно бы сделался ими: всеми тремя одновременно. Так что мог смотреть их глазами и даже улавливать немалую часть их мыслей.

1Цитируется по изданию: П.Н.Врангель. Записки (ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г.). В двух книгах. Книга вторая. Издано перепечаткой с сокращениями из альманаха «Белое дело», книги V и VI. – Берлин, 1928 год. – С. 209-213.
2Родственные связи героя – конечно же, вымысел автора. Однако и вправду существовал видный сталинский сановник, чья подлинная фамилия была Скрябин. В 1939 году этот человек, известный всем под партийным псевдонимом, совмещал посты председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) СССР и наркома иностранных дел.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru