Алиса Аве
Полутени
Но бежать Стаса заставили не фото. Он оторвался от экрана, уверенный, что увиденное – чья-то плохая шутка, и увидел настоящую Катю. Она лежала, вся в белом, точно такая, как на искореженных фото. На покрывале проступала кровь, черные губы кривились в усмешке, к одутловатой щеке приклеился клочок жестких волосков, загнутых к одному концу и покрытых бурой коркой у другого. От этого клочка и спасался Стас.
От Дашиных ресниц на щеке Кати.
Койотл не понимает
Койотл не понимает. Сестра кружит по залу, взмахивает руками и туман благовоний обвивает золотистые запястья и плечи. Ожерелье из оникса пляшет на её груди. Койотлю нравится глухое постукивание пяток о каменный пол и звон тройного ряда бус. Сестра источает терпкую радость, пахнет потом и предвкушением. И Койотль тоже готовится, чувствует как бурлит кровь, как отдалённый гул рождается в ушах, нарастает и заполняет голову, как щекочет ноздри аромат трав и горячего тела.
– Ты так любишь этот зал, брат, – слова гаснут и вспыхивают танцем. Сестра кружится: закручивает ноги, тонкую талию, гибкую спину, голову, украшенную материнским венцом. Последним отводит от брата взгляд, закрываясь на миг чёрной пеленой волос, чтобы сразу же вновь взглянуть ему в глаза, – Мне же здесь душно и тесно! Тесно в огромном доме, где серебряный звон колокольчиков на щиколотках слуг перемежается с хрюканьем свиней во дворе. Где в чистой воде фонтана во внутреннем дворе храма отец омывает ритуальные чаши. Где с первым лучом солнца над изголовьем моей кровати поднимается и чёрный дым костра. Где ты, мой брат, пьёшь яд и вино, и кровь подношений. Где каждый праздник ты возносишь нож, и жрецы провозглашают, что Великий Койот насытился. Я почти не дышу, когда стою над толпой, изливающей своё сияющее благоговение и смрадный страх. Я терзаюсь днями и ночами, прячу хохот и не показываю слез, потому что он, тот, кому так улыбается зачерненными губами маменька, кому благосклонно кивает отец, пряча истинные эмоции покорённого вождя за белой равнодушной жреческой маской, ждёт назначенного дня. Ждёт завтра. Я должна была выйти за тебя, как мать вышла за своего брата, а их мать за своего. Я бы смирилась, ведь я люблю тебя, брат. И ты бы был счастлив, ведь ты ничего не понимаешь. Но у моего… нет! Я не могу даже выговорить этот приговор – у их избранника три подбородка и маслянистые глаза, на животе у него зелёные змеи татуировок, он видел много и знает многое, и привык брать все, на что падет его взгляд. Но меня он не получит!
Койотль не понимает, что она говорит. Сестра, наверное, поёт, и он закрывает глаза и сквозь источившиеся веки видит ряды кукурузы. Рассвет разливается над зрелыми початками и множество солнц горит на поле. Койотль идёт по полю, его ведёт нюх, обострённый за долгие годы проведённые в темноте жертвенного зала, настроенный на терпкость и горечь, на сияющий нектар, бьющий из ритуальных чаш.
– Страданиям моим придёт конец. Мой возлюбленный Матакл ждёт у Ночных врат. Я прощаюсь с тобой, с этим залом, с уготованной мне судьбой. Мы скроемся за полем и нырнём в рассвет, в новую жизнь.
Койотль знает, чья кровь слаще других. Юных. Смелых. Влюблённых.
Сестра накидывает ожерелье ему на шею, целует в испещрённый узорами лоб.
– Бедный брат. Как бы мне хотелось, чтобы ты в самом деле обернулся койотом и сбежал с нами. Но ты не понимаешь…
Койотль не понимает. На завтра Праздник Урожая приносит ему жареную кукурузу, много початков, отмеченных светом солнца и жаром, поднимающимся от углей, что символизируют тьму. Приносит сердца трёх войнов – смелых, трёх новорожденных – юных. И двоих влюблённых. Матакла, который подобно оленю, чьё имя он носил, бежал по полю прочь от стрел Ицтли. И Инзель, дочери вождя, сестры Великого Воплотившегося Койота, обещанной в жены Ицтли, вождю соседнего племени.
Койотль воет на луну, заглядывающую в единственное око храма, но ночное светило прячется за облаком. Цветом прозрачная, туманная Луна походит на влагу, что струится из глаз Койотля. Он трогает влагу пальцами, нюхает, пробует капли и не понимает, почему на его лице эта солёная лунная вода…
Дом
Я люблю исполнять мечты. От зловонного, полузалитого водой подвала до обгаженной голубями крыши, я полон желаниями.
Мне не сбежать от круговорота мыслей, не сдвинуться с места, никуда не деться от поколений сменяющихся людей. Я пытался, трескался, скидывал шифер, стряхивал сосульки с козырьков в опасной близости к жильцам, выпускал на волю содержимое дряхлых труб. Тщетно. С годами смирился, понял, что я часть игры в жизнь, стал наблюдать за лицами, судьбами, снами. И желаниями, что люди шепчут в горячке гнева или мимолётных порывах радости. Когда прискучило наблюдать, решил тоже принять участие в игре. Оказалось, с человеком играть весело.
Аня нашла квартиру в новостройке. Взглянула вниз в чистые стекла витражей, почувствовала как воздух проникает в тело, обнимает, пронизывает. Столько света! Простор! Никаких порогов, комната перетекает в комнату, потолки высокие. Подъезд белый, не выедает глаз ядовито-зелёная краска со следами грязных рук, засохших соплей, крови и чего-то более мерзкого. Шумоизоляция, сплит-система и минимализм. Идеал. Ипотека. И пусть. Они с Женей решили пожениться, молодой семье предоставляются льготы, небольшие, но все же. А там в минимализм ворвётся ураган, по имени Макс. Или Ева. Ну как получится.
Главное, она выберется из сырого плена старой девятиэтажки. Сердце перестанет высчитывать этажи, дрейфуя в вонючем лифте, с надеждой что в этот раз не застрянет между пятым и шестым. В темноте. С хихикающими подростками или наевшимся лука ухажером соседки. Перестанет оправдываться перед бабулькой снизу, что же она так громко топает, вроде не слон. И забудет, наконец, о горьком привкусе железа во рту от пьяного голоса отчима. Он появлялся до того, как тяжелый кулак прилетал в ухо.
– Не зажимай язык зубами, откусишь, говорить больше не сможешь, – Петьке, брату, доставалось чаще. Он смотрел папе Вите в глаза, тот бесился. Мать поджимала губы. Под сердцем сучил ногами третий ребёнок., что хоть этот будет удачным. Его-то точно бить никто не будет, любимого крошечку, «ути-пусечку».
Петя периодически ронял страшные слова, когда утешал сестру. Очень тихо, чтобы не услышали взрослые.
– Он не родится, их чудесный малыш, вот увидишь.
– Что ты, Петька! – девочка в страхе трясла головой, – он же не виноват. Может, появится братик и папа Витя успокоится.
– Он скорее пожелает место для него освободить.
– Как?
– Сошлёт нас к бабуле, в деревню. Хотя, это к лучшему. Слушай, Аня, давай маму уговорим. Бабушка нас с радостью примет, будем ей по хозяйству помогать. Представляешь, корову станешь доить?
Идея манила. Нос уже вдыхал свежий воздух, полный аромата трав и цветов. Мама обещала поговорить с отчимом, сама она в принципе не против. Вот только Петя оказался прав. Через неделю после радостного решения раздался чавкающий звук. Мама готовила кофе. Закричала, согнулась, прижала руки к круглому животу. Кровь потекла из-под халата. Темная, вязкая. Кофе сбежал. Преждевременные роды на двадцать седьмой неделе. Мог бы быть Миша. Могла бы жить мама.
– Как в моем сне, – шептал Петя, пока в соседней комнате друзья семьи и соседи тихим гулом поминали две души, -Я лежал в кровати, всё не мог уснуть. Вдруг услышал голос. Он шёл будто бы из стен. Спрашивал, чего я хочу. В тот вечер он мне ребро сломал, помнишь? А мама не стала везти в больницу. Я и ответил, что хочу, чтобы они страдали. Оба. Мама особенно. Я увидел малыша. Он валялся на полу, в дальнем углу комнаты. Вопил, я видел, как широко рот раскрывает, а звука не было. Потом посмотрел на меня, из глаз у него потекла кровь. Много крови. Потом кожа вся слезла, словно сдёрнули целиком. Я позвал маму. Она вошла… такая же, как младенец. Сделала два шага, упала. Я проснулся…
Аня вспоминала рассказ брата каждый раз, проворачивая ключи в замке.
Отчим съехал. Отпинал Петю, забрал все деньги и смотался. Его сбила машина в трёх кварталах от дома. Смерть не прибрала папу Витю, ему выдали инвалидную коляску и мизерное пособие. Бить детей он больше не мог. Аня ликовала. Судьба избавила их от человека, отобравшего маму и счастливой детство. Бабушка приехала из деревни, шуршала документами, бегала в опеку, в школу, собирала внуков в дорогу. От бабушки пахло блинами и любовью. Корова, куры, мягкие холмы и березы – Аня грезила ими во сне и наяву.
Грезы оборвались распахнутой дверью. Брат дрожал и заикался.
– Я снова, снова слышал голос!
– Петь, давай пойдём к школьному психологу. Он же помог после смерти мамы.
– Я не рассказывал ему о сне. Меня же в дурку заберут.
– И мне ничего не рассказывай!
У Пети от сестры секретов не было, он привык делиться с ней болью и страхами.
– Я ничего не желал, честное слово. Ты же знаешь, как я хочу уехать!
Лифт не работал, бабушка упала с лестницы. Кто-то толкнул или неловко поставила ногу. Она пересчитала два марша, шея хрустнула у основания головы. В школе Аня посещала кружок «уроки медицины»: продолговатый мозг отключает тело. Бабуля не успела понять, что умерла.
– Я мечтал переехать в деревню. Он сказал, что такое желание исполнить не может.
– Кто? Кто сказал, Петька!
– Не знаю… стены…
Они все же переехали. В интернат. За неимением родственников, готовых взвалить на себя обузу в виде двоих школьников. Четыре года растянулись в четыре века. Петя не спал ночами, его мучил голос, требующий вернуться. Аня делала вид, что с братом все в порядке. В зеркалах ловила сходство с матерью и ненавидела себя за это. Один морок Петя заменил другим. Шприцы ходили по кругу. Корки на венах мальчик прятал под длинными рукавами. Съеденное передозировкой тело обнаружили в сарае завхоза за главным зданием интерната. В восемнадцать Аня вернулась в большой мир совершенно одиноким человеком. Точнее в пыльную, маленькую квартиру на восьмом этаже, как единственный наследник.
Аня вязла в горе, почти не спала и без конца пила энергетики, когда жизнь засияла улыбкой Жени. Чудеса еще случались, Анино было сплошь в веснушках. Появились новые обои, яркие занавески и даже в лифте вдвоём застревать оказалось весьма интересно. Женю Аня называла «вознаграждением», «подарком», «ангелом». У них появилась общая мечта: прыгнуть с самолета, распахнуть купола парашютов, растворить прошлое в свободном небе. Аня твердила мантру перед сном: «Я благодарна тебе. Я люблю тебя». С Женей поверила в визуализацию и материальность слов и обязательно делилась счастьем с Петькой и бабушкой, которых хранила в сердце. Трещала им вслух о Жене, его серьезных намерениях и синих глазах, маму с Мишей старательно обходила мыслями и взглядом, пусть стоят в углу.
Женя сделал предложение, выбрал банк для ипотеки, торжественно объявил, что вместо свадебного платья и толпы гостей Аню ждёт полет.
– Замолчи! – крикнул Петька, – Нельзя никуда лететь!
Аня упала с кровати.
– Зажми язык зубами! Не показывай радости!
Следом раздался другой голос, перебил мольбы брата: «Чего ты хочешь, Анечка?»
Голос странно напоминал на едкий аромат водки, исходивший от отчима в минуты негодования. Кружил голову, сушил губы.
– Не говори ничего, – Петька кричал где-то в глубине сознания.
Аня зажала зубы. В глазах отразилось небо, сверкнул крыльями самолёт, захватило дух.
Крыша девятиэтажки видела поцелуи юных пар, пьяные вечеринки студентов, драки, ссоры и, что тут таить, шаги в бездну.
Аня всегда хотела летать. Улететь прочь от пьяного папы Вити, безразличной матери, спятившего брата. Из этого дома, где пахнет мочой, испражнениями, тоской и серыми буднями. Она хотела чувствовать воздух кожей, волосам, кончиками ресниц. Витражи новостройки почти подарили ощущение света в душе, опьянили высотой. Но её ждал настоящий полёт.
Женю отгоняли от распростертого на земле тела. Самоубийца или нет должно решить следствие. Женя то и дело отпускался на колени, поправлял склеившиеся пряди, прикрывал зияющую дыру в черепе. Он успел сложить тонкие руки на груди, ими девушка обнимала мир в полёте.
Аню прятали в большой пакет, Женя прятал в кармане крохотную записку.
Почерком отличницы Аня написала: «Это наш дом, Петя».
Слезы никак не могли прорваться. По прогнозу обещали дождь. Он выплачет горе, смоет с улицы кровь, унесёт записку в канализационный сток. Вместе с ипотекой, идеалом. И пусть…
Я храню их в стенах, они никуда не делись, не ушли. Жизнь продолжается, ведь они хотели жить. На самом деле самой большой мечтой была именно жизнь.
Я исполнил эту мечту, они снова вместе, кроме мерзавца отчима. Он пришлый, не мой человек. Не думайте, что я забочусь только об этой семье. Во мне девять этажей, тридцать шесть квартир, в подвале ночуют трое бомжей, я даже за ними приглядываю. Играю, живу наравне с людьми. В квартиру мечтательной Ани вселяются новенькие, с собакой, вертлявым, пушистым шпицем. Он лает в угол хозяйской спальне. Маленький Мишка смеётся беззубым ртом, старшие брат с сестрой улыбаются. Гармония.
Священник не поможет, экстрасенсы тоже. Новая семья пока не понимает, но у отец у них балуется писательством, может, почувствует, ведь фантазия разгулялась, как никогда прежде, стоило лишь переступить порог квартиры. Мне нравится свежий ремонт. Собака вскоре замолкнет, чтобы не мешать милейшей бабуле снизу.
Новостройки возводят вокруг. Они что дети, не могут понять истинного значения стен, квартир, крыш. Я место, которое люди называют Домом. Я продолжение их тел, отражение душ. Я люблю исполнять мечты и не люблю, когда они решают переехать. Они мои.
Джон Марстон
Говорили, Джон Марстон не знает промаха, и тот, кто выйдет против него – не жилец. Говорили, он отливает пули с особой молитвой. Чуть тише, но так же горячо убеждали, что молится Джон Марстон вовсе не Богу, а кому-то за своим левым плечом. Еще рассказывали, дурашливым тоном, какой бывает, когда человека или крепко любят, или крепко боятся, если спросишь у Джона Марстона, который час, он не достанет из кармана серебристых часов, но ответит непременно точно. Обсуждали, но уже совсем шепотком, что Джон Марстон и не человек вовсе. Но все уверяли, что уж это точно слухи.
Джон Марстон вышел из салона и встал, очертив свои границы в этом мире: утоптанная серая дорога под ногами и усталая закатная дорожка в небе. Ровно в десяти шагах дороги пересекались с Бьюфордом Пирсом. Над левым плечом противника отсчитывали время часы. Бьюфорду Пирсу оставалась ровно минута. Они выхватили револьверы и выстрелили. Бьюфорд упал, ограничивая границу своей жизни алой полосой, часы над ним исчезли.
Говорили, Джон Марстон стрелял куда-то влево, поверх головы Пирса. Клялись, что стрелял он с закрытыми глазами. И не обманулся с исходом.
Джон Марсом всегда знал, с кем выходить к закатному солнцу. Лишь с тем, чьи часы гнали время по последнему кругу. То, что круг последний Марстон определял по особенному дрожанию секундной стрелки.
– Эй, Джонни, который час? – крикнул Марстону пьяный старик, навалившийся на двери салуна.
– Семь двадцать пять пополудни, – ответил Марстон, – У тебя есть запас, старый Билл.
Джон Марстон не нуждался в механических часах, он видел время каждого в этом городе. И понимал, какой час наступает. Все чаще он чуть запрокидывал голову, косил глаза влево и яростно моргал, ненавидя секундную стрелку, выбивающую нервный пунктир на белом циферблате. Запас Джона Марстона подходил к концу, а люди говорили, что он молится после очередной победы. Молится своему неизвестному не-Богу.
Новая жизнь
– Когда я закончу чертить круг, вы войдёте в его центр и будете стоять совершенно неподвижно, даже неверный вдох приведет плачевному результату.
– Что же мне совсем не дышать?
– Дышите, конечно, но не шевелитесь. Делайте, что я говорю, если хотите сохранить гарантию на последующие чистки.
Один дорисовывает круг, второй внимательно наблюдает. Круг сложносоставной, многослойный, в него вписаны знаки: из знакомых только символы планет – вот Юпитер и Сатурн, а вот Луна и Солнце. Остальные второму в новинку, он разузнает побольше, прошерстит сеть, после ритуала. Вроде нарисован круг мелом, но вот замыкается бесконечная линия и сложный рисунок начинает светиться. В полумраке свет распыляется, над кругом поднимается дымок.
– Очень осторожно, сразу в середину! – первый подает руку второму, помогает перешагнуть видимые и невидимые грани. Ступни приклеиваются намертво с центре круга.
Посмотришь со стороны: два обычных человека. Одеты в джинсы да рубашки, гладко выбриты, волосы в пределах приличной растрёпанности. А заняты странным делом.
– Вы гарантируете, что после всех этих манипуляций мое сознание полностью очистится и жизнь откроется для меня в новом свете.
– Гарантия десять лет, как указано в договоре. В случае неполадок в мироощущении и новообращённом бытие вы абсолютно бесплатно проходите повторную процедуру очистки. Я работаю с недовольными своим существованием уже полвека и ещё ни разу не было осечек. Но гарантию я сохраняю. Как ответственный исполнитель.
– И всем становится легче жить?
– Абсолютно. Но лишними вопросами вы отнимаете у нас время, весь день расписан, люди ждут. Вы же читали договор.
– Да-да, конечно. Просто я думал, приду в лабораторию, врачи там, белые халаты. А у вас скорее алхимия какая-то.
– Нет ничего лучше старой доброй практики. Врачи только делают вид, что исцеляют, после них вы снова страдаете. Я же избавляю от страданий раз и навсегда. Ставлю душу на место, так сказать. Итак, готовы?
Неуверенность исчезает, второй машет рукой: готов! Первый поднимает над ним руки с зажженной свечой, громко зачитывает что-то непонятное. Не язык, а белиберда. Набор глухих букв, про гласные будто забыли. Ну хоть голос приятный, мягкий, бархатный, читает как поёт. Речитатив убаюкивает, раскачивает на волнах странных звукосочетаний, голос заполняет пространство, резонирует. От него по телу бегут мурашки, мелкие, так много. Все зудит, нос чешется, а двигаться нельзя. Уже и слезы навернулись, ну что за напасть!
Тело второго вибрирует с голосом первого. Голова раскалывается от этого невыносимого языка. Мысли сбиваются, лезут воспоминания из детства: не купили, не дали, не обняли, не услышали, не поняли. Сплошные «не». Следом подростковые обиды: не ходи, не кричи, не ленись, не поворачивайся спиной. Список «не» увеличивается. Пошла работа: не жди премии, не опаздывай, не нужно инициативы, не в этом месяце, не выполнил план. С первых дней до этого самого часа его окружали одни «не». Пока в руки не попалась брошюра. «Очищение сознания. Без химии. Недорого и с гарантией! Ваша жизнь полностью изменится! Станьте новым человеком, откройте новый мир в новом сознании!» За спиной столько психологов, групповая и индивидуальная терапия, вправка воспалённых ежедневной неудовлетворённостью мозгов. И всё та же стенка из «не» и недовольство существованием. Отчего не рискнуть? Цена заманчивая.
Предварительная консультация проходит в светлый кабинете, витражные окна, вид на океан, премиленькая секретарша. Глаза немного стеклянные, зато губы, грудь, попа, все на месте. Сразу подает кофе, горячий, обжигающий нёбо, как он любит. Проводит на встречу с целителем, как этот высокий пожилой мужчина с добрыми голубыми глазами, просит себя называть. «Я исцеляю души и судьбы. Вам подобного никто больше дать не сможет». На стенах висят многочисленные дипломы, на открытых полках громоздятся награды. Известен на весь мир, в интернете полно восторженных откликов.
«Моя жизнь полностью изменилась после очищения сознания. Стало везти в каждом начинании. Я наконец раскрутила бизнес и зарабатываю большие деньги. Я знаю наперёд, что и как мне делать».
«Я перестал чувствовать себя неудачником. Раскрыл в себе таланты художника. Мои картины продаются. Я бросил опостылевшую работу и полностью отдался творчеству».
«Больше никаких волнений по поводу и без. Я само спокойствие и моя интуиция меня не подводит. Я дышу полной грудью благодаря процедуре очистки сознания».
Тысячи отзывов – целитель исколесил полмира, видимо.
«И я хочу так! Хочу быть свободным от сомнений. Хочу удачи! Хочу полноценной жизни, такой какой я хочу!»
Сеанс назначен. Оба стоят в полумраке. Один в недоумении, второй в горделивой позе. Мысли тают, неприятные воспоминания стираются, их заменяет установка – моя жизнь – чудесна! Кажется, теперь можно разобрать слова, их значение открывается. Что-то вроде: я отдаю жизнь в твоё распоряжение, от тебя получаю чистый лист… Разве так должно быть? Смысл слов мгновенно растворяется, едва коснувшись слуха и восприятия. Легкий туман заполняет сознание. Был ли он вообще чем-то недоволен? Как может не нравиться жизнь? Жизнь прекрасна, волшебна, в одной своей возможности – она тебе дана. Так живи!
Нос чешется нестерпимо. Он еле удерживается, чтобы не почесаться. «Я обладаю твоей душой. Взамен даю тебе счастье». Не нравится ему этот язык. И голос этот, проникающий во всей клетки тела разом. И тяжесть рук и ног. И неподходящий зуд.
– Апчхи! – как громко, оглушительно, жизнеутверждающе он чихнул.
– Дааа! – раздается торжествующий крик.
Второй смотрит, как загораются красным глаза первого. Какая странная у него голова, деформированная, словно рога на лбу. Небольшие, загнутые, чёрные. В свече какой-то наркотик? А руки, что эту свечу держат, по ним же кровь течёт! По пальцам с длинными когтями, по локтям с шипами. С шелестом раскрываются крылья. Перепончатые, чешуйчатые, они сомкнулись над головой. Вопль прорезает горло, сворачивает язык в узел, ногами не шевельнуть, не произнести ни слова. Он забыл как говорить, забыл как кричать. Он забыл, как называют это создание, возвышающееся перед ним. И как поднять ногу, чтобы перешагнуть пылающий круг огня. Глазам больно от слепящих знаков, вписанных в круг. Кто их нарисовал? Кто поставил его в центр огня? Кого его?
– Энжи, детка, запиши сорок четыре души плюс
Подходит к концу весьма продуктивный день. Опустошенные, бессознательные тела вывезли по разным психиатрическим больницам. Полностью недееспособны. Шизофрения. Нервное истощение. Амнезия. Слюна в уголке рта, закатанные глаза. И сорок четыре отчета о проделанной работе за сегодняшнее число. Работодатель будет доволен, возможно повысит. Как хорошо, что они почти все или чихают, или чешутся, или переминаются! Очень мало, кто остаётся неподвижным и получает ту, жизнь, о которой мечтал. Сознание очищается от комплексов, сомнений и страхов, и они просто-напросто начинают жить, не существовать. Да, теперь они удачливее, раз этот бонус обещан договором, и талантливее. Душа достаётся организации, потому что договор стандартный с давних, древних времён, и мелкий шрифт никто не отменял.
Энжи вбивает в базу информацию о душах, раздел «Новая жизнь». Сознание очищено от сознания, без химии, старинной, проверенной веками практикой. «Полвека, -думает он, – Полтысячелетия вернее. Ещё половинка миллениума и повышение до командующего легионом обеспечено». А пока он рядовой собиратель душ, с весьма интересной методой.
– Это тело мне жмёт! – жалуется Энжи.
– Завтра придут новые, выберешь что поудобнее.
– А ты?
– У меня вполне презентабельный вид. Благородный муж в годах. Седина и мудрый взгляд имеется. Таким доверяют. Я в бизнесе подольше, кое-что понимаю.
– Сколько дураков ведётся на приманку, не перестаю удивляться.
– Люди всегда недовольны жизнью, какая бы она не была. То им мало, то много. Они не видят сути, жаждут изменений. Истина неизменна – суть жизни в жизни. Я понял это, когда отверг собственную жизнь и стал тем, кем стал.
– Ты тоже недоволен?
– О, нет! Я доволен, доволен каждым днём на бренной земле. Сдай отчеты до полуночи или наши дни на этой самой земле урежут.
В вагоне метро молодая девушка листает яркую трехстраничную брошюрку, взяла в торговом центре. Что-то в этом клочке бумаги её привлекло. Новая жизнь. Изменение сознания и качества жизни. Девушку бросил парень, она заедает любовь мороженым, стараясь не думать, как мороженое заест её бока. В любви не везёт, вот совсем. Жизнь сплошная тоска… Сначала бесплатная консультация, горячий кофе и шарик мороженого. Словно знали, что она любит фисташковое. И целитель приятный, и глаза у него голубые-голубые, совсем у её великой разбитой любви…
