Алинда Ивлева
Вдогонку за солнцем
Имидж – ничто, жажда путешествий- все!
Мне пятнадцать, подруге тринадцать, ровесниц интересовали уже мальчишки, нас же тянуло в дальние странствия. Главное – набитый бардачок велосипедов мелочью со сдачи от сданных бутылок, порой, собранных с риском для жизни на чердаках со спящими бомжами, и неуемная тяга к путешествиям. Все что нужно для счастья!
Однажды мы разработали далёкий маршрут, вооружившись картой области, сели на электричку зайцами. Денег хватало только на обратную дорогу, разве может это остановить юных искательниц больших дорог и новых троп. По плану было посетить лесное радоновое озеро, но жизнь любит преподносить сюрпризы. Высадили нас контролёры с электропоезда через пару остановок. Никакие увещевания, что мы дети лейтенанта Шмидта, сироты, заблудились, и тому подобные жалостливые легенды фольклора нашего двора не сработали. По карте пять локтей до заветного озера. Далековато на великах, решились покататься по округе.
По пути двух малолетних велосипедисток был другой водоём. Пусть и поросший бурой тиной, где Тортилла не дождалась рассвета, и с дном, полным ила и неожиданностей. Я в тельняшке до колен вместо купальника, Светка в футболке, с разбегу врезаемся в мутную прохладную гладь. В метре от берега дно еще не глубокое, но ноги нащупали бархатный песочек. Мы визжали, барахтались, взбаламутив и без того тёмную воду. Вылезли на берег, а транспорта нет, вместе с мелочью, нажитой непосильным трудом, оставшейся одеждой и нашей совестью. Ведь в футболочках, прилипших к телу, и мокрых трусиках далеко не уйдешь.
Мы уныло добрели до станции, и засели в кустах, разрабатывая дальнейший план возвращения в родные пенаты. По тропинке вдоль железной дороги затарахтел трактор с болтающимся, словно хвост осла, прицепом. Я же старшая, решила взять огонь стыда на себя, вышла как стрелочник на дорогу, преградив дорогу трактористу, рисуя руками невероятные пасы. Мордатый мужик, с обмякшей в уголке рта папиросой, прогнусавил:
– Пацанка, отойди в сторону! – В ответ умоляла дядьку, мол, спасите, подвезите, обокрали!
Мужик хмыкнул в усы, ехидно посмеиваясь, перекидывая во рту из стороны в сторону папиросину. Только спустя десять минут пререканий и стенаний, я заметила краем глаза, что Светка копошится в повозке. Обнаружила наши велики. Как диверсант залезла, выгрузила их в кусты, пока я, словно клоун, сбежавший из цирка, развлекала тракториста. Как только процедура «расприхватизации» деревенского афериста была завершена, я шмыгнула в кусты со скоростью индейца Чингачгука.
Как мы удирали из деревни с соответствующим названием Оселки помнят только наши пятые точки, отбитые седлами спасённых железных коней по буеракам, рытвинам и канавам. Мы не разлюбили путешествия, но придумали страховку: жгуты от капельниц, в которые загоняли внутрь проволоку и скрепляли увесистым замком.
Желтый плащ
Мы неслись как спринтеры по закоулкам тем промозглым, чернее сажи, ноябрьским вечером. Страх вмиг трансформировал Светку в Усейн Болта, а меня в старого тренера, пытающегося догнать чемпиона по бегу. Всплывающие тени прохожих из подворотен казались в тот момент безобразными чудищами или пособниками дьявола. Я проклинала эти чёртовы французские сапоги с мастерством сантехника коммунальных служб.
Помню чётко тот день, когда появились в нашем доме мамины сапоги. Отливая цветом переспелой черешни и воодушевляя ровными строчками, кожаные сапожки красовались посреди комнаты на коробке. Каблучок будто стопка из родительского сервиза и круглый аккуратный носок. Я кружилась, как лиса возле курятника, рядом. Мечта любой модницы теперь у мамы. Обувь с кодовым названием «импорт» и многозначительной папиной характеристикой: "Бина, ну это только на выход" – лишила меня сна.
Однажды мне повезло. Папа уехал в гости, мама – на работе в ночную смену. Чёлка «дом», полбаллончика «Прелесть» зафиксировало здание на голове. Чингачгук нервно закурил бы трубку в сторонке или сожрал бы яд кураре добровольно, если увидел бы меня и Светку. Я, пятнадцатилетняя крутая чувиха, в жёлтом плаще, расклешенном, моды 60-х, платок бабушкин цыганский, и венец образа: мамины сапоги, напяленные на колготки. Колготки тех времен не были столь эластичными, а мама ростом – гном в кепке. Поэтому капроновое белье было у меня ниже бёдер и предательски сползало. Подруга: косуха с заклёпками старшей сестры и сине-бело-красный нейлоновый костюм "Абибас". Челка – дом, плавно переходящая в ирокез как у попугая Какаду, естественно. Мы шли по ночным улицам «гордой походкой только за водкой». Типа взрослые. Ну, как шли? Вышагивала Светка, а я на ходулях изучала азы прямохождения.
Тихо, как змея в торфяной лощине, подкралась зелёная иномарка. Чернота окон сигналила о скрытой угрозе. Машина остановилась. Из опущенного окошка приятным баритоном милый парень обратился:
– Милые девушки!
Сердце ушло в пятки. Мы переглянулись, глаза загорелись. Он назвал нас "девушками". Только в пятнадцать хочется быстрей повзрослеть.
– Красавицы, заблудился, где бульвар Космонавтов?
– В нашем городе вообще есть такой? – захихикали мы, пытаясь разглядеть парня, пригнулись.
– У меня этот адрес, два часа уже здесь блуждаю. Вот карта, посмотрите! – шурша картой, он открыл окошко дверцы ниже.
⠀ Светка просунула голову, изучая карту. В этот момент стекло резко поднялось наверх, и подруга попала в ловушку. Я изо всех сил пыталась ее вытащить. Тщетно! Схватив камень, стала лупить по дверце. Машина не двигалась, но после моих остервенелых ударов по железной «ласточке», парень выскочил. Подруга умудрилась открыть дверь изнутри. Помню только его плечистую фигуру в кожанке и неожиданно растерянный вид. У меня плохо из-за этих французских сапог удавался бег. Каблуки были ободраны. Лодыжки жили своей жизнью, будто в раздолбанных коньках. Потом Светка, отдышавшись, рассказала, что мужик просил не шевелиться и молчать. Посмотреть минут пять на «куколку», выглядывающую из штанов.
Лагерная жизнь
– Встали в строй! – Зычно, под призывную мелодию в исполнении юного барабанщика и местного, отбывающего уже пятидесятый срок, горниста «Взвейтесь кострами», пионервожатая указала нам резким взмахом руки место в шеренге. – Замыкающие! Держать строй! – Маша подтянула расползающийся узел кумачового галстука, прокашлялась, поправила пилотку, свалившуюся на ухо. – Че встали, как вкопанные, оглохли? – «вожатка» с устрашающим отчеством Адольфовна и бульдожьим взглядом направилась к нам с подругой по спорту, Оле. Мы вжались в сосну так, что кора её впилась нам в спины сквозь одежду.
– Мария Адольфовна, мы вообще-то барьеристки, нас мама отправила сюда дождаться свою смену, – проблеяла еле слышно Ольга.
– Наши все на сборах в другом лагере, а мы по возрасту туда не подошли, они же приедут в июле, – вопросительно, но с надеждой в голосе вставила я свою речь. Как младшая, даже не была удостоена сурового взгляда пионервожатой.
– Церберша, – шепнула подруге. Та нервно хихикнула.
– Я смотрю вас жизнь-то по лагерям раскидала, бывалые, закосить не получится, у на тут у всех один устав. Иначе карцер, – тощая Адольфовна в этот момент очень смахивала на тезку отца. Ниточка синюшных губ сжалась, желваки заиграли, вены вздулись на её цыплячьей шее. Казалось, что гордость пионеров – красный галстук вот-вот задушит её. Пионервожатая, как в замедленной съёмке, зловеще сверкая глазами, подняла длинную хворостину с земли. Не спеша обломала мелкие сучья, помню только вибрирующий визг прута, разрезающий мятежный воздух и раскаленную боль под коленями. Мы с Олей согнулись пополам. Цепкие пальцы за шиворот бросили нас к строю испуганных ребят.
Дед продул неуверенно свой, похоже, ещё времен революции, горн. Снова взвились кострами синие ночи. Мы маршировали. На линейку.
– Надо бежать!
– Ты что!? – испуганно зыркнула Леванюк, она хоть и крупнее меня и старше на три месяца, но такая трусиха.
– Я в этом Гестапо не останусь, – и когда пионерский отряд прошагал после линейки к столовой, Адольфовна отвлеклась на беседу с другой вожатой, я рванула к административному корпусу. Знала, что, когда время обеда, там пусто, словно всех потравили дихлофосом, как тараканов. Домашний телефон помнила наизусть. «Мамочка, мамочка, возьми трубку».
– Алло, – уставший тихий голос, такой родной.
– Мамочка, миленькая, прошу, заберите меня домой или приезжайте в выходные. Я здесь не смогу, – голос сорвался на рыдания.
– Что случилось? – Мама была недовольна.
– Ничего, – я поняла, что просьба моя словно дуновение ветерка в июльскую жару по её тону.
Зареванная, незаметно присоединилась к обедающим, как удав заглотила лагерную еду. Оля понимающе подбадривала взглядом.
– Ночью пойдём до дороги, там на попутках доедем до вокзала, – я была решительно настроена.
– Меня родаки убьют, я не пойду, – Оля сдалась без боя.
– Тогда я подговорю Тольку, у него друзья – старшаки, они в магазин сами ходят, дорогу знают, проведут, – подруга поняла, меня остановит только цунами.
Ночью, когда только лунная посеребренная дорожка освещала дымчатую вуаль над торфяным озером, беглый отряд из пионера-лагеря «Орлёнок» пытался отдышаться под остервенелый писк комаров у тёмной воды. Серёга, из старшего отряда, сказал: "Если дойдём до озера, значит, полпути до трассы преодолели". На наших койках в это время мирно посапывали скомканные полотенца и тёплые вещи.
Даже в лесном сумраке был виден беззубый улыбчивый рот Толяна, будто в смертельной схватке потерял пару зубов. Он привирал, что в схватке с врагами потерял зубы. Но весь лагерь знал – свалился неудачно с велика. Вадим предложил искупаться и двигаться дальше. Свобода же. Я сразу отказалась.
– Надо бы костёр разжечь, у дворника спички стырил и вот, газеты, – из-за шиворота спортивки Толян достал пачку мятых газетных листов.
Оля в последний момент передумала и увязалась с нами, бурча, брюзжа и спотыкаясь об каждый корень, она доплелась к озеру. И теперь, надув губы, пыталась подпалить бумагу. Лист заискрился неоновыми языками, Толик и я быстро подкинули сухостоя и высохшую кору. Апельсиновое танго осветило лесную ночь. В этот момент взгляд выхватил статью в газете. Фото протокольных рож и заголовок: «сбежали трое заключённых, предположительно скрываются возле пионерлагерей Орлёнок, Мечта, Юность».
– Орлёнок… – в приступе паники я зажала рот руками и перешла на шёпот.
– Ха, ты че зэков боишься? – вылез из воды трясущийся Вадик в длинных сатиновых трусах, быстро напялил футболку и уселся к костру.
– А ты не боишься? – подруга развернулась к пловцу, и уже тряслась так, словно её только достали из морозилки.
– А че их бояться, с нас и взять-то нечего, – Толян развеял обстановку.
– Но я бы тут не засиживался, а то засекут по любому, – Вадик, стуча зубами, уже запихивал мокрые ноги в штаны и кеды. По-пионерски тушим костёр и валим, – пацаны встали у огня наизготовку. Мы отвернулись. Зашипели угольки и дымок взвился ввысь.
Мелкими перебежками продолжили путь. Темень хоть глаз выколи, но парни похоже знали дорогу. Машин по-прежнему не было слышно. Только лесные жители перекрикивались между собой и перешёптывались сосны с осинами. Зыбкий страх все больше сковывал внутренности.
Неожиданно, все разом, мы учуяли запах костра и чего-то копченого. Подкравшись поближе, скрываясь за деревьями, мы увидели три чёрных ссутулившихся над огнём силуэта. Мы разом приникли к влажной траве, колючки сосновые впились в руки и коленки, словно спицы. У парней исчезла бравада. Стали тихо отступать. Вдруг, где-то совсем рядом, раздался тягучий ломающийся голос:
– Может, братва, сперва маленькую раздавим, потом остальными закусим.
Первая с жуткими криками рванула Ольга. Мы как команчи сиганули следом. Благо я и подруга легкоатлетки. Наш огонёк ещё дымился и фырчал. По нему-то нас и нашли перепуганные пионервожатые, которые обыскали к тому времени весь лагерь. Утром приехала милиция и собаки. Адольфовна разговаривала на птичьем языке. Мы не разбирали ни слова. Мальчишек сразу отделили от спортсменок. Позвонили отцу днём, и врач «Орленка» молил забрать меня срочно домой, потому что у ребёнка высокая температура.
Когда приехали за мной родители, мама озадаченно потрогала голову. Не горячая. Папа провёл личную беседу с начальником детского учреждения. Не знаю, чем закончился их разговор, но меня забрали. А Ольга осталась. Больше в лагерях я не бывала. Когда жёлтое такси выехало за ворота из громкоговорителя донеслись обрывки песни: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца». Я была счастлива.
Клубничное счастье
В 80-е подрабатывали все мои ровесники, если родители не были работниками "Интуриста" и не ходили в загранку. А в шеснадцать все подростки мечтали о джинсах Левайс. И да, тогда за них продавали Родину. Старшая подруга, по большому блату, в сезон сбора клубники взяла меня в совхоз. Туда брали только физически выносливых мужчин – грузить, таскать. А собирать ароматный урожай могли только совершеннолетние знакомые бригадира. Закрыл бригадир глаза на соломину, болтающуюся на ветру. Подруга моя была его племяшкой. Но пояснил: "Не высовываться, собирать быстро и лёжа". Норма для взрослых – двадцать килограмм.
Я лежала между грядками. В аквамариновом небе вальсировали перистые облака, из них то и дело выныривали стрижи в пике и снова устремлялись ввысь. жужжали осы, из-под листьев алой ягоды выглядывали и щекотали гусарские усы. Так бы и лежала. Но бригадир водрузил возле меня алюминиевое ведро:
– Время пошло, до 17.00, – постучал по часам на руке пальцем. И ухмыляясь, ушёл, унося за собой папиросный дым.
Я ощущала себя диверсантом в клубничном тылу. Подо мной доска на колёсиках, и я будто лежала под гигантской машиной, иногда продвигаясь под её днищем. Фразу "не высовывать голову" поняла буквально. Руки сильные и шустрые. Я быстро перевыполнила норму.
И пришла сдаваться.
– Молодец, – сказал бригадир, подмигнув, – возьми с полки пирожок.
– Деньги? – встала , уперев руки в бока.
– Не доросла ещё, вон ящик возьми пересорта и шершень ля фарм.
– А, овод в аптеке типа?
– Ух-х, бери пока дают, детям деньги не положены, – меня обволокло дымом "Стрелы". Чтоб не подавиться кашлем, быстро схватила деревянный ящик. А я ж соломина, весом чуть больше своего натурального заработка. Руки ныли, будто отец-военный снова заставил отжиматься и утюги держать в вытянутых руках. Боец должен быть всегда готов к труду и обороне.
Позвала подругу, трепавшуюся с тетками под навесом. Вдвоём полегче. И поплелись до электрички, которая ходила крайне редко. Я шла злая, но уже разрабатала план по реализации клубники. Правда ящик становился все легче.
Путь к платформе перегородил грузовой состав. Ольга, не долго думая, рванула под вагон. А я-то с клубникой. Попыталась пропихнуть его подруге. Но тут что-то громыхнуло под поездом, лязгнули тормоза, зашипел анакондой воздух. Папа всегда шутил, когда слышали на станции такое шипение: "колеса кто-то спустил, дальше не поедем". А я мелкая, верила.
Но состав дёрнулся и тронулся, пыхтя. Я еле успела рвануть ящик на свою сторону. В этот момент, откуда-то сверху, парень в солдатской форме протянул руку, посмеиваясь:
– Давай запрыгивай, на рельсах авария, мы тебя до следующей станции докинем, а там автобусы. Тебе же до города?
– А подруга?
– Так какая она подруга, кинула тебя, давай руку, – и я протянула ручонку, ноги болтались словно две варёные спагетины на ветру. Но сильные руки уже втащили меня в тамбур.
– А клубника? – слёзы побежали ручьём.
– Щас, – оказывается вагон был полон солдатиков, трое спрыгнули ловко и на ходу закинули клубнику в вагон, запрыгнув с лёгкостью назад.
Внутри пахло потом и почему-то квашеной капустой и спиртом. Некоторые ребята курили, и тут же о дощатый полок тушили хабарики, скидывая в щели.
– Ну все, поедешь с нами на БАМ, – сказал самый симпатичный, голубоглазый, похожий на Бон Джови.
– Бам – Афган, че то не рифмуется, – выдавил парнишка из темноты теплушки. А клубники как хочется, там такое не растёт.
– Вы в Афган? – я с ужасом схватилась за сердце. Стало так страшно, представив эту горную далёкую страну, кишащую бородатыми дядьками в чалмах. – Ешьте ребята, забирайте все, ешьте.
Клубничное счастье длилось минут пять.
– Ну все, теперь путевыми ключами и молоточками всех душманов перебьем, – вагон наполнился смехом. – Витаминов наелись.
Я ничего не понимала в солдатском юморе, но адрес Бон Джови оставила. Сомневалась, что запомнит. Письмо от рядового со смешной фамилией Светелкин из Учебки в Узбекистане получила два раза. А потом все… тогда была уверена – остался жить на Баме или в Афгане. Рядовой железнодорожных войск.
Сейчас понимаю, вряд ли....
Прошлому закон не писан
Ноябрь 86-го заявил о себе без прелюдий. Вышла я на улицу в сандалиях и гольфах, а первые заморозки уже схватили льдом вчерашние лужи. Выбор одежды на осень так себе: гольфы или колючие серые рейтузы в виде ползущих гусениц по коленкам. Мне пятнадцать. В школе всем говорила, что это особый метод закаливания по йоге. Поверив в свою уникальность, не болела совсем. Но врать надоело. Кто о чем мечтал в восьмом классе, я всеми фибрами души – об индийских синих джинсах, как у Ирки Бритовой. И о работе. Поделилась проблемой с соседкой – почтальоном, она неожиданно предложила взять пару домов на полставки, разносить почту перед школой. Первый подъем на работу в 4:30 не забуду никогда. Дребезжащий монстр в зелёной жестяной коробке улепетывал с прикроватной тумбочки, пока не прекратила его душераздирающие вопли шлепком по кнопке, так что стрелки на будильнике звякнули. Я плелась в почтовое отделение с видом бурлака вдоль Волги, тянущего лямку. Думаю, лицо мое имело такой же бледный, изможденный вид, как у тех, чьи стоны трудовые песней зовутся. В отделе доставки пахло типографской краской, рабоче-крестьянским потом, варёными сосисками и удушающе – одеколоном Наташа. Через полчаса обучения я со скоростью машинки, считающей деньги, сортировала свежие утренние газеты. Руки были чернющие. Знатоки тогда пояснили, что в советских газетах текст печатался краской на основе сажи, свинцовых красителей и смол. Мол, привыкнешь, только пальцы не облизывать!
К весне уже была почтальоном-профи. Гоняла на велике, обвешанном пятью увесистыми пачками газет, журналов, писем. Я любила свою работу, ощущала себя дипломатическим курьером. Раньше ведь не было других способов связи. Порой судьба человека зависела от моей скорости.
В тот день будильник от меня все же сбежал, свалившись с тумбочки, и я с причёской Гекльберри Финна вылетела из дома. Вскочила на велик, как заправский жокей, и, не касаясь седла, погнала по улице, вдыхая запах свежего хлеба из проезжающих ЗИЛов. Сна будто не бывало. Белая ночь отсалютовала и сдала пост нетерпеливому утру с ласковыми лучами просыпающегося солнышка. Главная в отделе доставки пробурчала что-то насчёт того, что на почте работает одна она. Спор и я тогда еще не были знакомы. Изображая слепоглухонемую, проскочила к разобранным (сегодня не мной) пачкам прессы. Нацепила невинную улыбку, пробурчав под нос «фак ю», быстро прикрутила тяжеленные баулы резиновыми жгутами к усиленному багажнику. Спешила, ведь первый урок – алгебра. Контрольная. Алгебраичка Ирина Силовна – директор школы. Бросила велик у первого дома. Но магнитного ключа от домофона в кармане не нашла! Дедуктивным методом попыталась расшифровать код, прильнув носом к кодовому замку. В этот момент дверь резко открылась. Я, словно от порыва ураганного ветра, отлетела к лестничным перилам. Высоченный парень с ёжиком пепельно-русых волос попытался поднять меня.
– Блин, че ты тут под дверью вынюхивала? – от досады и неловкости ситуации вызверился он. «Конечно, виновата дверь, я, жаркое утро, залп «Авроры», дефолт, но не он. Мужчина, одним словом». Я отдёрнула руку. «Слез и жалоб он не увидит». Попыталась проникнуть в подъезд с кипой газет. Одной рукой судорожно поправляла волосы, напоминающие наверняка стог сена. Парень, года на три старше, придержал дверь. Ухмыляясь, наблюдал, как я с ловкостью рук наперсточника раскидывала газеты по железным ящикам.
– Че, на почте работаешь?
– А у тебя есть другие варианты? – сострила я.
Молодой человек задумался, почесав лоб, прищурился хитро, и рот растянулся в улыбке. Я хихикнула в ответ.
– Может, помочь? Меня Ромка зовут, – и он по-мужски протянул руку для приветствия. Я поздоровалась.
– Ого, ты сильная, а на вид дрыщ! – он убрал руку, изображая человека, скрючившегося от боли.
– Ладно, прощаю. А слабо вон в тот дом с этими двумя пачками сгонять и все по ящикам раскидать? У меня контрольная. Опаздываю, – и я, не дожидаясь ответа, вручила зеленоглазому Ромке тюки с почтой.
– Ну, я ж накосячил, придется исправляться! – Роман подмигнул, сердце ушло и потерялось в пятках.
Мне он напомнил фотомодель с обложки маминых журналов «Бурда Модерн» – такой весь аккуратный, стильно одетый, пахнущий одеколоном «Дзинтарс Митс». Мой нос не проведёшь, у дяди Саши, папиного знакомого, моряка дальнего плавания, был такой же. Я уносилась в своем воображении в дальние странствия, когда чувствовала эти терпкие нотки мокрого сандалового дерева и лимона. Ромка убежал, оставив мускусный шлейф. Я быстро разнесла корреспонденцию в соседний дом. Синий «Аист» летел, сверкая медной проволокой в спицах. Багажник, в котором при желании можно перевозить мешок картошки, даже не дребезжал на виражах. Я могла носиться на велике без седла, без помощи рук, ног, в общем-то, пацанкой называла мама. А все парни во дворе заглядывались скорее на велик, чем на меня. Влетела в класс, когда уже всем раздали листочки с вопросами для контрольной. У Ирины Силовны и так-то было лицо, смахивающее на параллелепипед, а при виде меня в фиалковых мешковатых шортах, как у Майкла Джордана, лицо учительницы преобразовалось в неведомую геометрическую фигуру. Она нависла над моей партой, находившейся на «Камчатке», шипя и припечатывая взглядом в спинку деревянного стула:
– Экзамен ты сегодня не сдаёшь, родителей в школу, вышла из класса! Клоунесса! – директриса указкой нацелилась на дверь. Казалось, что вот-вот и раздастся хлесткий снайперский выстрел из учительского атрибута.
– Подумаешь, – я схватила худой портфель, чаще использующийся как сидушка, и испарилась, словно иллюзионист Кио. Ничуть не расстроенная, через ступеньку перепрыгивая, выскочила из душной школы. Вытащила велик, тренькнув звонком на руле, и хотела было вырваться навстречу ветру свободы, но планы спутало провидение и он – Ромка. В белой футболке навыпуск,со спичкой во рту, бегающей из одного уголка рта в другой, как белка. Его широкую грудь тискала заморская блондинка. «Эх, дать бы ей. Повезло, что нарисованная».
– Че ты тут? – слезла с велика, изобразив невозмутимость и полнейшее равнодушие.
– А что нельзя? – неизменная спичка перекочевала в дерзко приподнятый уголок рта. Взглянув в его лунные глаза, вспомнила Франко Неро из любимого папиного вестерна про мстителя Джанго. От Ромки бешено разило самоуверенностью. «Зачем такому красавчику я? Любая, кому он подмигнет, кинется в объятия». Сердечко предательски ныло, мозг сигналил: остановись, улыбнись, будь девушкой. Я:
– Ладно, давай, я поехала.
– Далеко поехала-то?
– Отсюда не видать, – огрызнулась.
– А, ну бывай! – отфутболил Ромка.
«Дура», – чертыхалась я про себя. «Гордая же, ну и крути педали, пока не наподдали». Я снова гнала свой «Аист» так, что он взлетал на поребриках. Спина взмокла. Глотая встречный воздух, ветровка, полная надежд, надулась, как парус. Я должна была рассказать Светке о нем. Немедленно. Только Светик знала толк в делах любовных.
– Све-е-ет, – едва отдышавшись, орала я под окном подруги, – выходи!
Через мгновение за зеленой шторкой мелькнула белая шевелюра, спустя час я хныкала оттого, что мой личный психолог вынес вердикт:
– Зачем ты ему нужна? Он же старше и сто пудов уже теток тискает вовсю, а с тобой за ручку ходить и на звезды смотреть? Тебе только пятнадцать, вообще-то это совращение малолетних!
– Ну, он такой… – я пнула камень носком потрепанного кеда. Тот обиженно плюхнулся в лужу после недавно прошедшего дождя, обдав нас брызгами.
– Ладно, знаешь, где он живет? Пойдём посидим в засаде возле парадной, посмотрим, чем дышит этот твой Роман. Имя-то дурацкое, сразу говорю, все Ромки дебильные, – Света дала понять, что знает толк в этих делах. Засучив треники, она плюхнулась на багажник позади меня.
– Водила, гони… – мы рванули в соседний двор, заливаясь смехом от собственных шуток, проводить расследование.
Ждать пришлось недолго. Притаились в кустах черемухи с торца дома, где лучший обзор. Совсем не миролюбиво жужжали осы, белоснежные серёжки осыпались с черемуховых кистей. Пудровый сладкий запах пьянил и щекотал ноздри. Его я узнала издалека. Как в той песне – по походке. Так развязно и уверенно при этом с абсолютно прямой спиной мог ходить только он. Закинув джинсовую куртку за плечо, Рома неторопливо шёл к дому, его оливковая кожа в лучах прощающегося с днем солнца особенно выделялась на фоне белой футболки.
– Тс-с, – дала я сигнал подруге.
– Это он? – её глаза вылезли на лоб. Светка щёлкнула языком с едва сдерживаемым раздражением. – Нечего тебе с ним ловить, вот увидишь, пошли отсюда.
– Он, он, – психовала я, отходя ближе к стене и пытаясь остаться незамеченной в сине-красной куртёнке среди белоснежных кустов.
Ромка кинул взгляд в нашу сторону. Замер на секунду всматриваясь. В этот момент его окликнули. Женщина. Светка порывалась выскочить уже из кустов, нарушив конспирацию. Незнакомка повисла на шее Ромки. Полы её белого плаща порхали, как крылья капустницы, демонстрируя вельветовую красную юбку, чудом прикрывающую попу. Длинные ноги дамочки в белоснежных лаковых лодочках с алыми пряжками болтались в невесомости, а сильный Ромка уже кружил и чмокал её в щеки. Мы, переглянувшись, сделали вывод – альфонс. Она же старше его.
Я прилипла в расстройстве к стене здания и, если б не любознательная собака, похожая на болонку, решившая завести со мной знакомство, тявкая и облизывая руки, сидела бы там до темноты. – Завтра, короче, как разнесешь всю почту, в школу не иди, жди его у подъезда, типа ты почту разносила.
– В смысле? – я поникла.
– В коромысле! Ну нравится, так сделай что-то, хотя бы поговори, а не убегай, как дурочка.
Я решила воспользоваться советом подруги. Завтра. Мы выползли из укрытия, сели на велик, и с улюлюканьями уехали. Светка подпрыгивала над багажником после каждого преодоления бордюра, но ничто нам не мешало завывать в два голоса: «Перемен требуют наши сердца… В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен…». Утром я не замечала косых взглядов бабы Шуры, начальника отдела доставки, на мой начес и неумело накрашенные маминой тушью «Ленинградская» ресницы. Синтетическую спортивную куртку я сменила на парадно-выходную – стройотрядовскую с нашивками и эмблемами каких-то неизвестных иностранных фирм на рукавах. Какие достала – такие и пришила. Модница. Утрамбовала почту и разнесла за пару часов в несколько домов. Упаковку писем оставила, прикрутив резинкой к багажнику, для правдоподобности объяснения моего столбового стояния возле Ромкиного подъезда. С синих кожаных кроссовок, ни разу до этого не надёванных, уже раза три стерла пыль листиком подорожника. Я так радовалась в тот момент, что бабушка привезла эти остроносые, абсолютно не современные полуботинки из Болгарии. Пусть немодные, зато импортные – Ромка, стиляга, оценит. А его все нет. Потрепанная массивная дверь внезапно распахнулась, и по ступенькам сбежал взлохмаченный Роман с пластиковым ведром. Не глядя по сторонам, насупленный и раздраженный, ускорился к помойному баку. Я не решилась окликнуть и остервенело поправляла прикрепленные к велосипедному багажнику письма.
– Опять ты? Прогуливаешь? – его приятный, низкий, чуть шелестящий голос будто проник в меня. Захотелось пролиться дождём в его ладони под глубокие раскаты его голоса, такого волнующего, мощного. По телу побежал ток. Я боялась спугнуть Рому своим нелепым ответом или угловатым движением.
– Осталось два подъезда, двух первых уроков нет, – ляпнула я. – Да и сегодня два урока, а потом на патриотическую акцию, типа галстуки на берёзы завязывать. А я там уже два раза с папой была.
– Где это? Вообще, терпеть не могу все эти стадные собрания, пафос сплошной: «ничто не забыто, никто не забыт», бла-бла-бла…
– Ну, не знаю, берёзы посадили в память о детях, погибших в Блокаду, мой папа ее пережил, – стало немного обидно от его слов. Но виду не показала.
– А-а-а. Я в гараж, короче, собираюсь, хочешь со мной? Ведро занесу, можешь велик у меня в предбаннике оставить, – Роман направился к подъезду, не дожидаясь моего ответа. Я послушно, торжествуя в душе от его внимания, юркнула в темноту парадной следом.
– Маме скажу, чтоб не орала, что велик постоит. Ты её не бойся, у неё просто голос громкий, – Роман схватил одной рукой двухколёсного коня и легко взбежал по лестнице на второй этаж. – Лифт не работает.
– Угу, – я была очарована.
– Проходи, здесь постой, я пять сек!
Застыла на коврике в прихожей. С кухни послышались стальные нотки женского голоса:
– На учёбу опять не надо? Чей? Зачем? – выглянула ухоженная женщина в халате, красный шёлк которого обвивал жёлтый змей. Меня даже передёрнуло. Дама, изобразив искусственную улыбку, кивнула: – Здрасьте!
Снова послышались с кухни нотки недовольства в голосе матери:
– Твои новые знакомые одна хлеще другой. Эту на какой помойке подобрал? Ты сын дипломата, выбирай для общения окружение себе под стать. Кто её родители? Работяги с завода, это же очевидно. В подоле она нам принесёт, знаю я таких.
– Я так, мам, не серьёзно. Что-то хлопнуло, скрипнуло. Ромка пытался шептать и просил мать говорить тише. Я тихо открыла дверь и исчезла из Королевства Высокомерия. Схватила велик и, бренча звонком, потащила его вниз по лестнице. Роман нагнал меня за углом дома.
– Я предупреждал, она всегда такая, как отец ушёл, вечно недовольна жизнью, моими друзьями, бесит. Да ладно тебе, я для матери так сказал, что отстала! Закатну на мотике. Не дуйся, – он приобнял и прижал к себе. Рука парня спустилась на талию и задержалась, я инстинктивно отбросила руку.
– Только целку валдайскую не строй. Не люблю.
Я напряглась из-за его резко сменившегося тона. Но любопытство взяло верх.
– Пошли в твои гаражи!
Гаражный кооператив был в пятнадцати минутах ходьбы, на большом пустыре. Мы с друзьями не раз ползали там по жестяным крышам коробков, с седьмого этажа, где я жила, они напоминали семейку опят. Шли молча, Ромка вёз моего «Аиста», постоянно озираясь. Я приняла его поведение на свой счет, наверное, боялся, что кто-то увидит в моей компании. Так же молча прошли строй гаражей, пока не уперлись в крайний, у кирпичной ограды. Ромка гордо распахнул громыхающие двери в свою вотчину. Захватившие в плен ароматы вернули меня в детство. Вспомнила дедушкин мотоцикл с коляской. Аккуратно развешанный инструмент на гвоздях по стенам гаража. Ощутила, как тогда, в восемь лет, душок от промасленных досок полка, витающие пары бензина, запахи железа и махорки.
