Алим Ваграм
Молитва и покаяние разума. Квантовый переход в познании

Бытие определяет сознание, если сознание предпочитает сон.

Разочарованный марксист

Приглашение к героическому ритуалу

Вас здесь не стояло? Проходите без очереди. Тем более, что ее нет и не предвидится. Никто не хочет получать приветы с Того Света за просто так, каждый норовит платить за вознесение опытом земных радостей и печалей. И зря, существуют варианты.

Кто я такой, чтобы говорить о вариантах? Бесполезно спрашивать: никто не знает кто он такой, эта правда даже в дневнике Господа Бога с вопросительным знаком. Люди говорят, что клон Дон Кихота и сводный брат почтальона Печкина. Наверное, так и есть, сужу по тому, что метаю копья и мечтаю о магическом ковре-самолете с педальным приводом.

Вот же, говорю вам: это не Манифест, это дыра в его сосуде, манифестация. Египетская пирамида, выложенная из провокаций, вас ждет не дождется. Перед вами магический ритуал вознесения, карусель из вопросов и атмосферных ответов, – неподдельная процедура обретения невесомости. Что правда, ответы слепят парадоксальностью смыслов, и я вижу их через стеклышко воображения, как бы фантасмагориями. Но может ли быть иначе в разговоре с Немыслимым, с Той Стороной?

Жду сочувствия или сам не знаю чего. Прозрение не обеспечиваю, обалдение гарантирую. Надеюсь, что этот фантазийный экстремум не нарушает правил приличия, не представляет собой бред сивой кобылы и не пудрит мозги глубокомыслием ваньки-встаньки.

К чему воззвание? К тому, что с вероятностью в 100 % в воображении публики все это явится.

Спросите: кто эту фантазийную экспоненту сказал-доказал? Не вижу никого, кроме себя – берестяного оригинала, взывающего к удостоверению верительной грамоты. Ничего не остается, как прийти в движение: «Вперед, мой боевой дух!»

Лезу в передрягу, скучаю по разбитой физиономии – привилегии дилетантов на высоких собраниях с портретами изобретателей пудры.

Речь, понятно, идет не о портретах, а об этой беспокойной фантасмагории. Хотя признаки гипертонии воображения, ее изобретателя в ней высыпают прыщами, есть одно доказательство архитектурного целомудрия вещи: представленные в текстах мнимости укладываются в пазл. Умный поймет, удивится и одобрит; дурак потеребит тыкву. Повторяю в мегафон тем, кто набрал инерцию отвращения к играм воображения: эта небоцентрическая проза определенно складывается в картину маслом. Более того, она требует продолжения сразу в четырех измерениях и еще в пятом – с теплого дивана на гору Эверест. Все это признаки не абы какого коэффициента полезности, извлеченного из формулы достоверности.

Не стоит печалиться, если истины, достойные царя Соломона, выбрали спичрайтером передовика производства, бывшего машиниста дробилки. Выбор нелегитимен – ну и что? В глазах самого Демона, начальника времени, не оправдан весь Мир, но нам хоть бы что.

Смело беремся за сюжет восхождения, процедура согрета моей высокой потребностью слышать ваш гул.

Не обессудьте, если начну свой самодельный псалтырь с соплей. Упирается, хнычет мое старческое недоверие к смыслам жизни. Еще бы: «Если Я сказал вам о земном, и вы не верите, как поверите, если буду говорить вам о небесном?» (Ин 3:12).

Это говорил Бог. Если уж Спасителю люди верили через одного, как уж поверите рядовой фишке социума, поющей о том же с высоты табуретки?

А принять такое не вредно. Тысячу лет и еще один год убеждаемся: без небесной подвески чудо-юдо лобастое плюхается в помойку Черта-поглотителя. Знать-то знаем, да не верим – счастье небесное доказано опытом, но не доказано умом. Вот же нашелся умник с просроченным интеллектом, который инвертирует в прозу твердокаменное доказательство практикой. И то, Мир-фикция нуждается в доказательстве самого себя.

Этим как бы сказано все. Но воображаю героя, взявшего в руки текст: «Ба, что за окаменелость?»

По правде говоря, я и сам возопил бы, если бы не одно чудо бытия: сей продукт потерявшего берега воображения возник сам собой – на потолке и не запыленным. Возник и потребовал переводчика с наитивного на осмысленное. Кроме вашего покорного слуги в коммунальном квадрате никого, кроме пауков, не было; стало быть, было не отвертеться.

Перевод, конечно, тот еще, кое-кого остолбит, но уж какой есть. Нельзя ждать милости от профессионала, в дипломе которого черным по белому от руки: «кузнец-самоучка по металлу и его альтернативе, метафизике». (Пульнул из злости-зависти, в пику Провидению, не пожелавшему сделать из бревна Аристотеля.)

…Я намерен приближать эту повесть к правде, ступая по ступенькам приближений, недоразумений и просто глупостей. Это жанр не очень-то новый – все наше знание подчинено глупым приближениям к истине, раскинутым по времени; я делаю это в микроскопическом пространстве и одномоментно – вот и вся разница.

Однако, все. На этом предисловию как бы конец. Сопли кончились, слезы высохли, гора с плеч. Одолевает оптимизм. Наше дело не зареветь? Истинно так. Делай что должно, и будь что будет.

Соображаем, мыслители, ведь мы не буратины.

Терпим дикие восторги летописца, ловим неуловимый аромат его утопий.

Что еще за духи-шанель?

Так пахнут облака.

Глава первая
Зов небесного целомудрия
Коммунистические рефлексии Континуума

Коммунизм – это Простоквашино, обуянное ностальгической мечтой о велосипеде.

Почтальон Печкин

1

Человек – существо компанейское, тянется к подобным себе, хотя бы и хромым или косоглазым. Тянется и норовит собраться в коммуну. Отчего бы, по какому такому щучьему велению, начальственному приказу? Хотелось бы понять и вам рассказать.

Вот же, поднял руки к Небу, спросил. Рассказываю: на то влечение есть предписание Небес. Нетрудно догадаться: и то, кому должен молиться разум человека? Вечности. Кому должна молиться Вечность? Понятно, что Богу. Но если Вечность не миф, она непременно должна быть пространственно трехмерной, со своими Вертикалью и Горизонталью. Глава Вертикали – Бог; это без разговоров. А что же бог Горизонтали, кто он? Не мучьтесь, не вглядывайтесь в Небо в безоблачную ночь, не понимая, какой звезде молиться: это его сиятельство Коммунизм – пятиконечная звезда, видимая Вечностью звездой в ее Небе – Бесконечности.

Вот же, время показать. Отчего бы не доказать? Метафизика не подарок нашего разума Небу, а дар Небес человеку, потому нуждается не в обоснованиях, а в озарениях, не в доказательствах, а в показаниях Неба.

Удача в тумане далеком, но ленивому по труду, а любопытному – по потребностям.

Вообразим двух мужиков-русичей, заброшенных по разные стороны Луны. Не из-за какой-то там поломки их летающего аппарата с гербом родного Отечества, а чисто по желанию-хотению, вроде как надоели друг другу хуже горькой редьки. Три дня роскошествуют в счастливом одиночестве, а на четвертый…

Не стоит и подсказывать: поперлись искать друг друга.

С чего бы вдруг?

Вот же ищут, сбиваются с ног, выпадают из скафандров – встречаются: – Привет, дядя Федор!

– Привет, почтальон Печкин! Куда тебя занесло лунным ветром?

– Вполне приличный кратер. Хочешь назову твоим именем?

– Не стоит дразнить окрестности.

– Ну, ты тоже кенгуру в кляре. Сидел бы, считал камешки, так нет же – гулять.

– Никак нельзя, у меня с собой пузырь! Да и невесомость, дрянь дразнящая, не дает согреть лунные камешки русской задницей…

…И тому подобный треп, прикрывающий расслабление радостью.

Что движет героями, потянувшимися друг к другу вопреки расписанию? Может быть, их расчетливость, образцовые «производственные отношения» или порыв к обобщению частной собственности? Все это то ли есть, то ли нет, но уж точно во второй корзине. Первым же выступает нечто виртуальное, необъяснимое, неосознанное: страх одиночества, отсутствие ощущения совместности, неразрывности, общности, и прочая метачувствительная лирика без физики и без логики. Эта магия единения – первая производная вселенского чувства любви – появляется с завидным постоянством; в любом формализованном или неформальном объединении людей она первостепенна и неотторжима.

Дед, к чему ты ведешь? – спросите вы.

Отвечаю: хочу убедить себя и весь свет в том, что взаимное влечение людей к единению выступает не их материализованной прихотью, а объективной закономерностью, инициируемой пока что незнамо чем. Мы лишь знаем о тяготении как об удовольствии содарения, солидарности, соединения – словом, как о закономерности спонтанного тяготения к т. н. социализации. Но не знаем, откуда что пошло.

2

Вот же, так как по предположению мы умнее паровоза, то и твердо подозреваем, что инстинкт социализации дан нам как необходимая связь с ее неизвестным Источником. Понятно и то, что закономерность являет собой поветрие другой, всеобщей закономерности Жизни, которая печется о нас как о самой себе или, как минимум, о неразрывности и единстве; об этой последней мы знаем и вовсе немногим больше, чем ничего. Ограничим потуги разума тем, что назовем это загадочное предписание принципом неразрывности, и обозначим очевидное: субъекты социума объединены не просто физически, но и виртуально, в согласии с упомянутым законом социальной взаимоностальгии, чувственной солидарности – словом, любовно, идейно, «метафизически».

Структурно реализуясь в стремлении к объединению, мы обнаруживаем себя в Социуме; а в пущей тесноте да не в обиде, но в любвеобильности – в так называемой Коммуне.

…Так, в каждом из нас появляется, а затем колеблется-выпендривается… коммунизация – экзистенциальная основа, «ген», чувственный первообраз того, что именуется Коммунизмом. Запомним самое что ни есть важное: эта основа ничуть не материальна, не физична, но интуитивно-чувственна, метафизична, что значит духовна. И это то, что социально первично и независимо от всех осмысленных и еще не понятых тяготений и предпочтений.

3

Чтобы лучше понять существо коммуны, вообразим ее антипод, зеркальное отображение. Что представляет собой это растение с колючками из отрицаний? Надо четко понять: субъективно запрещенная альтернатива коммуны – не социальная индифферентность, не коммунный ноль, не хаос предпочтений, не отсутствие социального единения как такового, но строго обозначенное социальное собрание со знаком минус, анти-социум – то же объединение, но в плоскости экстремальных эгоистических мотиваций, ложных убеждений, духовных отрицаний. Сие еси поле брутальных плотских инстинктов, выезжающих на мерзких идеологиях и циничных социальных расчетах, замещающих дух любви. Это энергичное стадо, объединенное общим (внутренним, утробным), ощущением духовной и физической уязвимости и комплексующее в экстремальных волеизъявлениях. На этом фоне «социализация» стаи волков, инспирируемая остатками виртуальных инстинктов, выглядит вещью многим более привлекательной.

Анти-коммунное объединение рождается как насилие и существует как инерционная эйфория деформированного духа. Но именно оно дано человечеству как полоса препятствий, как элемент самопреодоления на пути к освобождению духа Вечности от верховенства духа Мгновения, управляющего Временем.

Примеры такого социал-экстремизма трагичны, но, тем не менее, популярны и набирают обороты в поляризующемся человечестве.

Симметрично противостоит бедолаге его альтернатива, экстремизм здорового, то бишь коммунного духа. Этот виртуальный «торопыга», как и положено почитателям чувственной Бесконечности, предельно собран и страстен, эйфоричен. Материализуясь, потерявший меру дух коммуны становится инерцией, инициирующей реакцию обратного знаку единения, причем столь же экстремальную. Реактивная экспонента взывает к своей экзистенциальной колыбели с ароматом анти-коммуны; далее все повторяется в обратном направлении с растущей амплитудой колебаний. Такая «килевая» раскачка социальной лодки приводит к раскачке бортовой и конечному кораблекрушению. Польза колебательного экстремизма только в том, что он играет роль сигнального колокола, предвестника бури – неизбежного социального распада с последующей инверсией приоритетов. Такой духовной эпидемии Противостоять невозможно… и вредно. Если только не убивает, боль лечит.

Ментальным прикрытием экстремизма обоих знаков служит всевозможный камуфляж, благообразные экстремум-спекуляции типа этнического единения, «чистоты веры» и прочей белиберды. Уж это точно анти-социум – единение в человеческой тупости, хоть и «нечаянное», непроизвольное; опасность от такого фарисейства ничуть не меньше.

Что до подлинно любовного единения, то оно неподдельно. Спекулятивная любовь рождается на обочинах Меры, но любое непомерие генетически беспамятно.

Коммунизм не может быть порождением спекулятивной любви. Он может быть уродцем, но всегда будет искренним. Даже в провокациях Дьявола к выходу из бессонницы Бог искренен. Того ждет и от нас.

4

Говорить об анти-коммунизме и прочих безрассудных социальных экстремумах больше не будем – побережем воображение от уныния. Что касается социума с симметрией приоритетов, так сказать с коммунизмом, равным нулю, такая «равнобедренная» система лишена не только экстремизма, но и общей, трансцендентной, эволюционной динамики. Такой ментальный инфантилизм максимально устойчив, а выезжает на безотказной лошадке – неотделимым от жизни инстинкте сохранения, удовлетворяемом технологиями. Технология такого существования духовно спекулятивна, имитирует виртуальные приоритеты духа материальными, психологическими инструментами, сводящими призывы духа к нулю. По сути это то, что мы ныне имеем в общем понимании классического социума. В отсутствие экзистенциальных приоритетов только и остается, что преследовать идею социального равновесия, вкладывая энергию в развитие материализующих технологий. Совершенно естественно, что экзистенциальная безликость не сочувствует ни коммунизму, ни анти-коммунизму и даже не видит между ними особой разницы: тот и другой исповедуют приоритеты противной инфантильной Системе социальной динамики – неравновесия и движения к изменению форм. Фетиш ноль-Коммунизма и его экзистенциальный движитель – инерция недвиженья; на этого «бога» Система и молится.

5

Равновесие – фетиш покоя, недвиженья, Смерти. Но любой нормальный социум предпочитает Жизнь. Потому он не просто физически коммуникабелен, но «неформально» соединен духовно, небесно-чувственно. Более того, любое сообщество, независимо от ментальных предпочтений, не может полностью избавиться от экзистенциальной асимметрии в пользу духовного единения, той же коммунизации; такое единение объективно является условием жизни как таковой. Никто не отдает себе в этом отчета, но коммуна живет в каждом из нас! Эта скрытая в менталитете коммунистичность необходимо противостоит открытой и самодовлеющей социальной дискретизации, пределом которой является гореизвестный индивидуализм.

Так или иначе, Коммунизм и умеренный индивидуализм – две допустимые схемы построения социума в рамках спонтанно избираемых актуальных экзистенциальных приоритетов. В каждом из построений, разумеется, присутствуют оба экзистенциальных мотива, но один превалирует и «задает задачи» в т. н. диалектическом единении. В таком неявно асимметричном компромиссе спонтанно избираемым элементом остается только это: знак или вектор-приоритет^[1] экзистенциального предпочтения; он же и определяет социальную динамику и общее системное построение.

«Здесь был Вася» – так неосторожно отметился в тексте термин «диалектическое единение»; теперь уж нам от него не отделаться, придется всем вместе изобретать велосипед, постигать что за «механизм» в его применении ко всему, что терпит процедуру взаимопонимания в противоречивости интересов. Разумеется, все это в метафизическом жаре и логическом исчислении. В удобный момент мы попытаемся разглядеть величайшую из процедур в ее деталях. В нашем частном случае это компромисс между Чебурашкой и заматеревшим крокодилом Геной.

6

Разговор о диалектике впереди, но, как любому понятно, она предполагает динамический компромисс между сущностью и ее отрицанием, в нашем случае, между Коммунизмом и анти-коммунизмом. Странным делом, мы нашли конструктивным компромисс между Коммунизмом и Индивидуализмом, умеренным анти-коммунизмом. Последний представляет собой как бы дверцу в свой собственный предел – анти-коммунизм. Почему мы не ищем компромисс Коммунизма с его подлинным отрицанием, нет ли здесь «алгебраической» путаницы?

Как будто нет, и вот почему.

Во-первых, Коммунизм тоже не Бог весть какой предел, а лишь эволюционный трек, динамическое построение, подчиненное эволюционно подвижной асимметрии Экзистенций, так что «по совести» он не может претендовать на поединок с Индивидуализмом в его пределе. Но не это главное.

Дело в том, что Дух пещерного эго – это дух антипода любви, социальной ненависти; он тлетворен и столь же ненавистен интуитивно. По этой причине индивидуализм и принимается за предел грехопадения – объект вполне приличный, с галстуком-бабочкой (как-никак денди не решается сделать шаг внутрь собственной сущности и останавливается на краю экзистенциальной Ямы). Это и дает индивидуализму кое-какое право выступать в роли экзистенцциального эго-предела, имеющего дело с со столь же относительным пределом зеркальным, то бишь, Коммунизмом. Конечно, это небольшой самообман; в отсутствие социальных связей и виртуальных предпочтений индивидуализм неодолимо затягивается в свою имманентную черную дыру, в социальное ненавистничество.

Но уж как есть.

Естественной преградой здесь как будто выступает паритет единения и отторжения, но это… он и есть, индивидуализм – смерть духа, промежуточный финиш на пути в небытие. Не Смерть, но Клиника – рубеж, где отбрасываются остатки конструктивной асимметрии «здорового эго» с коммунным «я» и выписываются пилюли из печени Дьявола.

«Я самодостаточен и независим, сам себе царь и бог!» (?) Ирония Провидения: это формула абсолютной несамодостаточности.

…Будем осторожны с нашими «эго», эти чертовы пропасти маскируются под независимых детей Всевышнего, и это не есть правда Неба.

Любая виртуальная Идея экстремальна по определению. Причина проста: она инициируется Бесконечностью либо нулевого, либо неограниченного Пространства. Коммунизм как Идея социума – экстремум Безграничности, обращенный не к нашему физическому «эго», а к виртуальному «я» – духовной сущности, тяготеющей Бесконечности и к легиону других. Реально достижимый Коммунизм не просто невесом, он парит в облаках и еще глядит вверх, в свой Предел. Идея-экстремум недостижима, но она манит и мобилизует наши «я» к высотам Недостижимости. Мечта недостижима, но это то единственное, что движет.

Но опять же, реализация дематериализующей Идеи возможна только в цепочке последовательных приближений – восхождений с возвращением на базу и постепенным набиранием высоты.

7

Практика своенравна. Она имеет дело не с крылатыми ангелами, а с хранителями любви свинцовой, эгоцентрической. Задача Коммунизма – приладить к эгоцентрикам крылья духа на мгновение раньше, чем начинать толкать их к коммунистическому вознесению. Важно не торопиться, поспешишь – услышишь вопли, заглушающие музыку Неба: «Люди добрые, не туда ж поперли!»

Инерция гравитирующих «эго» предела не знает, так что заморочки неизбежны.

Как ни странно, все это главное… но не первостепенное технологически (такое тоже бывает). Дурная инерция актуального социума в том, что носители «эго» по привычке хотят потреблять, а также и греться у разных прочих физических материй. типа пламени костра или ядерного реактора. Порок традиционный и как видно неизбежный в текущих обстоятельствах, продиктованных извечными приоритетами. Инстинкты потребления материализуют и сопротивляются одухотворению, но они требуют удовлетворения. Вот почему каждый новый «квантовый переход» к Коммунизму должен соизмеряться не только с духовной «летучестью» субъекта, но и с необходимой технологической компенсацией в материальном поле. Поскольку конструкция меняет знак, технология – точно так же – адекватно, постепенно – должна сделать кульбит, поменять предмет вожделений.

Что на что здесь требуется поменять?

Как говорится, пламя костра на свечение звезд. Выбора как бы и нет: человек плюс внешний Мир, из которого можно что-то черпать и потреблять, – и больше ничего.

Так уж и ничего?

…Уходим в тайм-аут, помечтаем…

– Любезный, как твое имя?

– Я не крещен, номерной.

– Тогда я – святой Алипий. Что ты вертишься среди людей ежиком в тумане?

– Ищу разницу между вами и мной.

– Находишь?

– Нахожу, что вы герой из сказки о семи богатырях.

– Не прибедняйся, ты тоже уникум, как будто выпал из люльки, глядишь на каждого, как на бомжа в Эрмитаже. Предъяви удостоверение, что ты не тень, а среднестатистическая личность!

– Я – не личность, я здесь наличествую. Но с какой стати ты требуешь от меня неформальных телодвижений?

– Ты смотришь не моргая, так не бывает.

– Алипий, хоть ты и святой, твоя логика безупречна, но и ты стоял бы столбом и с открытым ртом, если бы очутился на моем месте.

– На каком таком месте?

– Среди не очень любвеобильных аборигенов. Никто не желает ощущать себя Папой римским, причем, без ущерба для здоровья.

– Ты, конечно, личность эмоциональная, видно по походке.

– Повторяю: я – не личность.

– Все понятно, ты пятно на фартуке тети Нюры; меньше бухал бы – материализовался бы.

– Соберись и зажмурься: я биоробот, мигрант из созвездия Плеяды.

– Во как… Пардон, это все объясняет. И как ты здесь очутился?

– Был сильно озадачен, высунувшись в открытый иллюминатор; потерял равновесие и стал жертвой непривычной гравитации.

– Поверил, с кем не бывает. Но где же твой аппарат?

– Насколько я понял, никто не был разочарован потерей, но обещали вернуться.

– С чего бы такое безразличие?

– В представлении моих хозяев я артефакт, инструмент устаревший.

– Допустим, ты железо, хотя с виду – мужичок с галстуком-бабочкой. Как у тебя с интеллектом?

– Перегружен всякой дрянью, но не прочь и добавить, так что готов к дискуссии.

– Не хулигань. Чем напичкан?

– Знаю все и обо всем. Учебник для умных, посредственных и тупых. На какую кнопку нажимать?

– На ту, что защищает от перегрева, я – умник экстремальный, клубок из тысяча вопросов.

– Барон, начинай с ненормированного.

– Растолкуй мне, профессор, что такое время. На этом поле спекуляций куча безработных с удостоверениями гениев, обидно, что не я.

– Не уверен, что ты получишь такое же, – все проще пареной репы.

– Не считай меня идиотом; истина проста, это знает сто слонов и один нобелиат. Впаривай, друг биолегированный.

– То, что вы называете временем, есть энергическое обозначение Черной дыры в нашем с тобой Мироздании.

– Что за обозначение и с чем его едят?

– Ты мучишься с ним постоянно, как только прибавляешь к своим избыточным двадцати килограммам.

– Что ли, мой вес?

– Святой прозрел, предсказал весну в начале марта: да, это гравитация.

– И все?

– И все, если не считать того, что гравитация инспирируется Черной дырой только призывным жестом Пространства с его обратным временем, антигравитацией.

– Что за комплексы? Друг без дружки никуда?

– Хуже, одно вызывает другое, как соленый огурец аппетит.

– Ты хочешь сказать, что Черная дыра паинька и никогда не выступает первым номером?

– Ты явно смышленнее динозавра.

– Наберу инерцию – превзойду и тебя.

– Это невозможно. В моем сосуде только знание, а в твоем еще и черт знает что.

– Факт бесспорный. Но что меняется в гравитации в пространственной компании?

– Взаимное истощение с перспективой на равнодействие.

– Повтори, чтобы я поверил, что ты не призрак с похмелья, а я в своем уме: время – это гравитация.

– Время – это гравитация; восклицательный знак. А шутить с Пространством – это сбавлять ход.

– Мы имеем дело именно с таким примороженным временем?

– С ним, но приторможенным в разной степени.

– Если верить тебе, Пространство агрессивно, ведет себя вызывающе.

– Агрессия деструктивна, конструктивна провокационная инициатива. Пространство – манна небесная, подарок судьбы… Ты сам долька Пространства, сцепившегося со Временем; это вызвано им из Дыры и призвано к солидарности.

– Ты не оговорился? Какое содружество может быть у свободы с колючей проволокой?

– Назови это диалектическим компромиссом.

– Есть только компромисс, нет ни добра, ни зла?

– Только добро и зло в пропорциональном согласовании; зло – идиотская пропорция, но идиотизм – это достопримечательность исключительно спонтанная, доморощенная.

– Намек на всех нас?

– Стесняюсь возразить.

– Проблемы в нашей тупости?

– Не только. Но здесь у вас разум – технологический приказчик Пропорций, с него и спрос.

– Дворник в основании вселенской гармонии?

– Только во дворе технологий, и то не навечно.

– А что же конструкция?

– Здесь Пропорция обращена к Пространству и полагает стражем гармонии свой пространственный разум.

– А это что за диковина?

– Это магия, гонимые вами ветры Пространства.

– Верю, потому что понимаю, что не понять. Вот же, у дворника есть метла и лопата, а что у разума, хотя бы и магического – пылесос и экскаватор?

– Законы коммуникаций.

– Законы – продукты воображения – что они могут?

– Спросишь у судьи, когда влипнешь в беззаконие. Закон – самое первое движение разума, рождающегося в поле воображения Создателя этого Мира; закон устанавливает продукту воображения правила игры. Как и правила всех последующих коммуникаций.

– Что за воздействие, в чем его задача?

– Обеспечение соразмерности движений, конструктивных асимметрий.

– Вот, включаю воображение и не нахожу хотя бы затертой симметриями асимметрии.

– Магическая дисфункция, драма людей роботов; я ощущаю тебя дальним родственником.

– Горжусь и рыдаюот счастья…

– Это только начало. С тобой рядом – технический прогресс, вскоре он приравняет тебя к железнодорожному рельсу, и мы станем братьями.

– Типун тебе на электронный язык. Но ты напросился: трепу конец, пойдешь со мной.

– Вариант эксклюзивный, надо связаться с хозяевами…

– …И что они?

– Цитирую: «Если у этого клинического идиота нет за пазухой каменного топора, иди за ним».

– Топор еще только в чертежах. Изображаем гомо прямоходящих…

8

Но вернемся к поиску технологическрй альтернативы в коммунистической Системе. Общепринята технология ограбления и изувеченья физического Мира и последующего потребления его ресурсов: судя по результатам, с ней дело не складывается. Грабеж окрестностей в пользу неуемных потребностей «эго» – не лучший сценарий существования. Это не есть хорошо, потому что пагубно, причем для обеих сторон. Во-первых, это разрушает наше тщедушное космическое содружество; во-вторых, открывает ворота злостной эго-инерции, вместо того чтобы эти ворота тихо и без скрипа прикрывать. Наконец – и это будет аргументом космически главным – грабеж противоречит нормам морали – даже притом, что без него как бы никак. Факт необоснованных, но настойчивых мук совести прямо намекает на существование неизвестной альтернативы материальным ресурсам, которой мы могли бы воспользоваться, но пренебрегли по собственной дурости или по предначертанию. И поскольку рядом с материальным Миром и наравне с ним существует только одна космическая система типа Человек, на него и указывает логика выбора.

Словом, дилеммы нет; Гомо безрассудный является единственным кандидатом в перспективные источники ресурсов существования.

Спасение утопающих дело рук самих утопающих?

Истинно так.

Парадоксально, но существо высоколобое вопит о соломинке спасения, совершенно не подозревая, что для этого ему достаточно поплыть.

В человеке есть все. Мы в это не верим только потому, что не учитываем один малозаметный факт: человек есть существо не столько этого, сколько Иного Мира, и этот Иной человеку друг. Плюс еще и неописуемый богатей, владеющий жизнетворным ресурсом – несметным и нескончаемым. Мы относимся к социальному реестру Иного Мира своими духовными «я» и имеем привилегию доступа к этим ресурсам.

…Однако публика в легкой панике, не вредно дать ей время помозговать об альтернативах своих пристрастий. Берем тайм-аут, чтобы вглядеться в Бесконечное в насущном.

О чем бы это?

Все о том же: о Коммунизме.

9

Теперь уж мы догадываемся, что Коммунизм начинается вовсе не там, где во главу угла ставится чисто инструментальный аргумент собственности или даже метафизика социальной справедливости в ее товарном измерении, а вот это чувство ментального единения с размерностью духа неразрывности. В ситуации точно так же естественного для человека тяготения к суверенности, тем более в пекле деградации эмоциональных взаимосвязей, в такой обстановке идея Коммунизма рождается спонтанно как реакция на непомерную социальную рознь и ментальный дискомфорт. Все это есть, тем не менее социум, избирающий диалектически парализованные ноль-духовные приоритеты, неизменно оказывается в ворохе брутальных, сугубо плотских инициатив; даже рассчитанные «по разуму» в естественном для мысли приоритете социальной стабильности и сохранения, социальные инициативы совсем не подарок. Механическое осмысление бесстрастно, все его выкладки, реализуясь, не только запирают историю, но и лишают социальные конструкции всякой метафизики, включая чувство единения. Остается единение «по разуму», что значит физически мотивированное, коррелирующее с брутальными потребностями. Все это способно быть актуальным технологическим мотивом, но никак не абсолютным конструкционным приоритетом. Лучшим доказательством может служить цивилизация Запада с ее стационарными атрибутами существа полуживого: «разумно, бесстрастно, здесь и сейчас»…и навечно подразумевается – не из скромности, а чтобы не допустить уж полной аналогии с атрибутами железнодорожного рельса.

Но оставим альтернативы коммунизма их инструментальному очарованию. Нам требуется понять вот что: откуда берется это поразительное тяготение человека к коммунизации, существующее вопреки стремлению его эго к обособлению и независимости?

Вывод напрашивается: такую особенность инициирует в человеке экзистенциальное Нечто, способное противодействовать инстинкту обособления и отрицать его стремление к суверенизации.

Может быть, этим Нечто выступает экзистенциальная химера по имени Время?

Это невозможно; Время – черная дыра в каждом из нас, естественно, и в социуме. Черная дыра, как известно, эгоцентрична, эгоистична и «злонамеренна»; накрывая социум, она дробит его на части, обособляет каждую в общей социальной Массе.

Но если не Время, то что?

Выбор невелик, ведь остается только…

Пространство.

10

Тут же слышатся гром аплодисментов: что за чушь?! Пространство, ведь оно разъединяет Землю и Солнце, отдаляет все от всего!

Здесь-то, как говорится, и «зарыта собака». Ларчик открывается просто: реальное («физическое»)^[2]. Пространство, Пространство-время, энергетически двойственно – физично и «метафизично», механично и магично; вот эта «двойня» (мы еще о ней поговорим) действительно разделяет все существующее в физическом измерении; в измерении же фундаментальном, чисто пространственном, магическом, Пространство соединяет, роднит. Все дело в том, что т. н. пространственно-временной Континуум неразрывен в самом себе, противится присутствию временного «довеска» с его инстинктом беспощадного разделения. Эту свою целостность Континуум и преследует, ставя частью материальных композиций.