Алик Йорикович Тишкин
Интерфейс
– Но в итоге твой коварный план по убийству моей любви с треском провалился! – задумчиво произнес я с грустной усмешкой.
– И это был первый раз в моей жизни, когда я обрадовалась своей неудаче, – в тон мне продолжила она.
Над поверхностью воды стали появляться лёгкие перья тумана. Огромная белая птица укрывала своим крылом рябящее зеркало воды вместе с одиноким речным трамвайчиком, вместе со всеми его палубами, столиками и баром, вместе со мной, с Зимбой и с нашими двумя невероятно мощными сгустками любви, один из которых оказалось не под силу убить даже квантому из далёкой галактики.
До моих ушей тихой извивающейся струйкой донеслась ещё одна знакомая мелодия: музыканты заиграли поистине сказочную джазовую песню «Misty», будто сам туман нашептал им её. Повинуясь зову текущего мгновения, я поднялся со скамейки и протянул руку Зимбе, приглашая её на танец. Закончившая свою исповедь желанная гостья моего сна с радостью приняла моё предложение, и спустя пару мгновений мы уже держали друг друга в объятиях, стоя на свободном участке площадки на корме, и плавно покачивались в такт музыке, неспешно кружась.
Я вспомнил шутку, что парный танец – это искусство убрать свою ногу раньше, чем на неё наступит партнёр. Но за свои ноги я совсем не переживал: мне казалось, что мы с Зимбой просто стоим на месте, а вокруг нас танцует и кружится в чувственных па сам речной трамвайчик, а с ним – все пассажиры, вся команда, и даже река, вместо того, чтобы просто течь себе на юг, лихо ведёт хоровод своими лесистыми берегами и своей зеркальной гладью со всеми отражающимися в ней звёздами. Те, разумеется, тоже не оставались в стороне от такой движухи и чертили в небе большие и маленькие круги, центром которых были мы.
Весь мир моего сна говорил мне о том, что произошедшее с нами было самым удачным стечением обстоятельств, которое только можно было себе представить. Я поймал себя на мысли, что давно, ещё почти в самом начале этой нашей встречи, простил Зимбе все её пакости, о которых она даже ещё не успела мне рассказать. А может быть, это сделал не я, а мой горячий всепрощающий шарик, который обладает собственной волей, и которому без разницы, какая бестия носит его ответную часть. Но даже если и так, я был согласен с его решением. Сейчас главным для меня было то, что он жив и продолжает копить в себе тепло и созидательную энергию. Я знал, что она никогда не станет разрушительной. Никогда!
В какой момент закончилась музыка, ни я, ни Зимба не заметили. Мы продолжали стоять обнявшись на корме окутанного туманом судна, несущего нас в полную неизвестность. В плотную, почти осязаемую хмарь было запечатано продолжение самой странной истории рождения любви между столь разными существами. Куда ещё заведут нас эти два полюса великой силы, способной изменять реальность и совмещать несовместимое? Должны ли мы безропотно следовать за ней или же в наших силах перехватить инициативу, став хозяевами положения? Что нам делать с этой любовью?
– Что нам делать с этой любовью, Витька? – эхом повторила мою мысль Зимба.
– Почему нельзя просто радоваться её существованию? – спросил я. – Забыть все неприятные вещи, что мы натворили по глупости и незнанию, и продолжать быть вместе, наблюдая за тем, как в нас крепнут её ростки.
– Мы с тобой два наивных ребёнка, Вить… – она обречённо помотала головой, уткнувшись лбом в моё плечо. – Ну как ты представляешь себе наши дальнейшие отношения? Каким способом мы сможем быть вместе столько, сколько захотим? Конечно, я могу наклепать ещё сколько угодно генераторов поля, но ты ведь понимаешь, что эти ищейки не уймутся! И если они снова застукают тебя с этим устройством, то к тебе возникнут уже гораздо более серьёзные вопросы! А если мне попробовать поддерживать человеческий облик своими силами, без генератора, то для восполнения энергии мне нужно будет объедать по десять человек в день! Посчитай, на сколько дней хватит населения твоего города. И опять же, пока я раскручиваю на эмоции стольких человек, у меня просто не останется времени на тебя!
– А если уехать далеко-далеко, туда, где нет этих ищеек? – предложил я. – Куда-нибудь на остров, и там держать генератор постоянно включенным.
– Вариант на три с минусом, но на всякий случай отложим про запас.
– А в чём же его минус? – решил уточнить я.
– Минус тут даже не один, – вздохнула Зимба. – Во-первых, что я буду там кушать? Нет, разумеется, поесть я могу в любой части вашей планеты, мне из Сыктывкара в Гонолулу сгонять – пара секунд. Но не покажется ли тебе немного нечестным, что твоё любимое существо намеренно вызывает сексуальное желание у других самцов твоего вида? Ведь у людей подобное, мягко говоря, не приветствуется, а такое отношение может негативно сказаться на твоей любви. И второй момент: вся суша на вашей планете поделена между государствами, а у каждого государства есть своя служба безопасности. Где гарантия, что там не появятся свои местные Банкины?
– Переедем опять! – не сдавался я.
– И что, ты всю жизнь будешь бегать? – покачала головой Зимба. – Будешь бояться, что однажды к тебе в дверь снова постучат, и нигде тебе не будет покоя. И дело даже не во вкусе страха, а в том, что он испортит твоё душевное равновесие. А вместе с ним – и любовь.
Мы подошли к ограждению и стали смотреть на блики в воде, пробивавшиеся сквозь дымку, желтоватую от корабельных фонарей. Я крепко держал свою спутницу за руку, немного побаиваясь, что она может раствориться в этом тумане. Чем был вызван мой страх, я не понимал, но меньше он от этого не становился.
– Ну и третий минус, – сказала она этим бликам. – Что там будешь делать ты? Ведь насколько я помню, ты хотел заняться наукой. А на острове какая наука? Бананы собирать? Или страусов разводить? А если ты всё же выбьешься в известные учёные, то к твоей персоне возникнет повышенный интерес со всех сторон, откуда надо и откуда не надо. Почему это известный учёный так часто меняет места проживания? А как у него с личной жизнью? С кем он встречается?
– Странно, раньше я был пессимистом, а ты – весёлой романтичной девочкой. Когда мы успели поменяться ролями?
– Просто твоя любовь сильнее влияет на твоё настроение, – улыбнулась мне Зимба. – В этом плане мне повезло: ведь для меня эмоции – это, в первую очередь, еда. Хотя, пробыв столько лет среди людей, я тоже маломальски научилась их проживать, как вы. Разница лишь в том, что я делаю это по желанию. Могу этой любовью любить, могу ей же закусить. Видишь как удобно!
– Именно этой – не можешь!
– Не могу, – согласилась она. – Но при других обстоятельствах и с другим человеком, возможно, и наелась бы от души.
– Если бы у бабушки были яйца, – ухмыльнулся я. – Ты мне лучше поведай свои предложения по тому, как нам жить дальше.
Зимба лишь печально вздохнула и потянула меня за руку к нашей скамейке. Когда мы уселись, на этот раз лицом вперёд по ходу движения, она переплела свои тонкие пальцы с моими и положила голову мне на плечо.
– Я всё ещё считаю, – сказала она, – что нам не стоит быть вместе.
– Душнилка ты моя, – промурлыкал я, потёршись щекой о её макушку. – Ну почему не стоит-то?
– Да потому, занудка мой, что ты потратишь на меня всего себя, так и не реализовав свой человеческий потенциал! Тебе отпущено совсем мало лет на то, что у вас называют жизнью. За это время ты мог бы сделать сотни открытий, полюбить множество женщин, наделать кучу детей, завоевать всемирную славу и уважение, скопить состояние… Да мало ли радостей в человеческой системе ценностей? А ты хочешь все эти блага променять на какого-то призрака, у которого нет ни тела, ни пола, ни дома, и для которого твоя жизнь – как один вдох, даже без выдоха. Для которого ты ещё мгновение назад чуть не стал закуской!
– Но разве сам факт, что я ей не стал, в отличие от моих предшественников… Сколько их было? Сотни? Тысячи? Впрочем, не всё ли равно… Ведь это значит, что именно меня судьба столкнула с тобой для другой цели!
– Судьбу создаём мы сами! – назидательно сказала она. – Нигде не прописан сценарий жизни каждого из существ во Вселенной.
– Ну хорошо, пусть не судьба, а случай! Тогда просто ответь мне на один вопрос. Ты, существо из Вселенной, сама-то хочешь быть со мной? Или ты просто из вежливости или же от скуки тратишь своё бесконечное время на разговор, но в мыслях ты уже далеко, а я – лишь мгновение твоего прошлого?
И опять побежали бесконечные секунды её молчания. Я не понимал, зачем квантовому мозгу нужно столько времени на обдумывание такого простого вопроса. Может, она специально держит паузу, чтобы посильнее меня заинтриговать? Но зачем?
– Не скрою, – внезапно подала голос она, – вначале, как только в тебе появилась любовь, всё моё внимание было приковано только к ней. Ты был лишь неким её приложением, обёрткой, если хочешь. Но позже я поняла, что твоя личность, всё же, неотъемлемая часть твоей любви. А та, в свою очередь, стала такой же неотъемлемой частью моей, которая выросла после. Тогда я ещё внимательнее присмотрелась к тебе и поняла, что эта личность мне интересна и приятна. В ней скрыт огромный потенциал для развития, и если его раскрыть, то ты составил бы мне отличную компанию на ближайшие несколько десятилетий, и я бы уже не чувствовала себя настолько одинокой в вашем мире. Я готова помочь тебе в развитии, и даже заинтересована в этом: ведь твой потенциал выходит далеко за рамки общеизвестных человеческих возможностей. Мне было бы очень любопытно посмотреть, что из этого получится! Мой юный дух исследователя так и подзуживает меня.
– Это означает «да»? – окрылённый надеждой, спросил я.
– Это означает «да», – кивнула Зимба, – и в то же время это означает «но».
– И в чём же тут «но»?
– В жизни… И в смерти… – выдохнула она и, насладившись моим непонимающим выражением лица, продолжила: – Именно потому, что мне небезразлична твоя личность, я и не хочу, чтобы ты потратил свою жизнь на вещи, не свойственные такому существу, как человек. Я за твоё благополучие переживаю, Вить! Со мной ты рискуешь стать изгоем для человеческого общества: ведь стадо не терпит выскочек! Развиваясь с моей помощью, ты станешь на множество голов выше их всех, и людям это очень не понравится. Они могут отвернуться от тебя.
– Смеёшься? – огрызнулся я. – Да они с рождения от меня отвёрнуты! Спасибо родителям и традициям этого дурацкого общества, требующего соблюдать их и не задумываться об их реальной необходимости. Я понимаю, что в это стадо – простите, общество – для меня путь закрыт, и моя компания – это единицы из миллионов, которые умудряются мыслить не так, как все. Мне кажется, они примут меня, кем бы я ни был и с кем бы ни водил связи. И скорее всего, они с распростёртыми объятиями возьмут в свою компанию и тебя.
– Будет замечательно, если твои слова станут реальностью! – улыбнулась Зимба. – Но есть ещё одна проблема: смерть. Дело в том, что в процессе изучения нашей с тобой любви я научилась не только выращивать её и извлекать из неё энергию, но и пользоваться ей человеческим способом: проживать её. Именно это свойство сделало приятным моё нахождение в твоём обществе, и чем больше времени я проводила с тобой, тем сильнее к тебе привязывалась. Мне уже очень грустно с тобой расставаться, а прошёл всего один земной год. Теперь представь, как я привяжусь к тебе за время твоей жизни и каково мне будет, когда ты умрёшь! Этот момент тоже добавил очков в пользу мысли оставить тебя сейчас, пока привязанность к тебе не стала для меня смыслом существования, а её разрыв – настоящим мучением.
– Да, – вздохнул я, – с этим аргументом не поспоришь. Но ты говорила, что мой потенциал выходит за рамки возможностей человека. А что если я каким-то образом научусь не умирать?
– Это вполне возможно, но не гарантировано. Скажем, шансы пятьдесят на пятьдесят: либо научишься, либо нет.
– Так почему бы не рискнуть? – предложил я.
Зимба медленно поднялась со скамьи и встала напротив меня. В рассеявшемся тумане я увидел пристальный испытующий взгляд зелёных глаз, приправленный её фирменной хитринкой. Я снова ощутил себя будто под рентгеновским аппаратом, но этот пронзающий взгляд больше не мог сбить меня с пути. В нём не было никакой тяжести, а потому я тоже встал, взял Зимбу за руки и сказал:
– Я готов нести ответственность за своё решение. Я понимаю возможные последствия, и они меня не пугают. Я хочу сам распорядиться своей жизнью и своей любовью!
Та, что создала и взрастила мою любовь, зажгла на своём лице ослепительную улыбку, обхватила мою шею руками, а талию – ногами и опечатала мои слова таким долгим и страстным поцелуем, что я перестал верить в то, что мир существовал и до его начала. Этот поцелуй стал для меня новой точкой отсчёта, нулевым измерением, с которого всё начинается и в которое всё рано или поздно возвращается, чтобы начинаться заново. Когда же мы на время вынырнули из бездны поцелуя, я снова увидел этот лукавый зелёный взгляд, которым хотелось наслаждаться все мгновения моей короткой жизни, а после её окончания переселиться навсегда в его пространство без времени и раствориться в этой зелени бескрайних лугов.
– А у меня для тебя уже есть тестовое задание! – хитро прищурилась Зимба, слезая с меня. – Реши проблему моего пропитания и своей безопасности от сам-знаешь-кого.
– Вот так сразу? – опешил я.
– Ага! – хитро-довольные уголки её рта не оставляли мне пути к отступлению.
– Ну… – замялся я. – Пока у меня нет готовых идей, но я обязательно что-нибудь придумаю!
– Ох, видел бы ты сейчас свои глаза! – захихикала Зимба. – Бегают по всему пространству как бешеные блохи, ищут подсказку… Не волнуйся ты так, это не экзамен, а всего лишь проверка твоего начального уровня подготовки. Я тебя подстрахую. Ну в том смысле, что сама тоже буду искать решение обозначенной проблемы, и если найду, то реализую. О, кстати! – она ткнула пальцем в кончик моего носа. – Как насчёт небольшого соревнования? Кто первым найдёт решение, тот и победил.
– Я готов! – выпалил я.
– Тогда предлагаю взять недельку на раздумья. Ты поперебираешь все возможные варианты и просто отдохнёшь от потрясений, а я пока основательно подкреплюсь. Только не спрашивай, пожалуйста, где и кем: пока мы не нашли более экологичный способ, я буду трапезничать по старинке, уж прости. А через недельку снова встретимся и обсудим идеи.
– Идёт! – кивнул я и снова крепко-крепко сжал в объятьях своё любимое бестелесное существо, которое мне не хотелось отпускать не то что на неделю – даже на секунду!
– Я тебя люблю! – прошептал я ей на ушко, и слова эти были адресованы не только ей в целом, но и отдельно каждому из квинтильонов квантов, составлявших её сущность. В этот момент я понял, что впервые в жизни произнёс эту фразу абсолютно честно, от чистого сердца. Родителям я её говорил просто потому, что они ждали от меня этих слов, но на самом деле я не испытывал ни к кому из них и тысячной доли той эмоции, чей тонкий, но непостижимо мощный луч света и тепла неиссякаемым потоком летел к своей единственной цели, не зная расстояний и преград, в какой бы галактике та ни находилась. А навстречу ему летел точно такой же луч, в паре с моим создавая двустороннюю энергетическую связь, объединившую две такие разные единицы Великой Жизни, что заполняла смыслом пустоту пространств. И тогда я понял, что купленная мной за полтинник запчасть всё же была именно сетевым интерфейсом, и выполнила свои функции на ура, создав сверхскоростную локальную сеть между двумя точками, по которой мне только что прилетел ответ:
– И я тебя тоже люблю!
И это тоже была чистая правда. И новый поцелуй, родившийся из этой правды, окончательно разделил мою жизнь на «до» и «после», пробив в ней огромную пропасть, не оставившую ни единого шанса для отступления. Но о каком вообще возврате может идти речь, когда впереди сияет и зовёт за собой твоя собственная звезда, а позади – лишь истлевшие останки твоих детских надежд, рождённых мёртвыми в мёртвом мире, сделанном таковым твоими соплеменниками в погоне за мнимой свободой и ложным счастьем. Сколько ещё бомб должно взорваться на этой планете, чтобы люди наконец поняли, что деньги и власть вместо обещанных их владельцу свободы и счастья дают лишь страх? Страх в один момент потерять всё то, за что пролил столько своего пота и чужой крови. Страх признаться себе в том, что все твои старания были зря, а черви, заползшие в твой гроб, даже не поинтересуются количеством нулей на твоём счету и числом твоих бывших подчинённых.
Но если тебе удалось зажечь настоящую любовь, то можешь не сомневаться: она будет гореть всегда, даже через миллиарды лет после твоей смерти. Она создаст прочную квантовую связь с другим таким же сгустком энергии, а может даже и не с одним: ведь видов любви, как и видов информационных сетей – огромное число. Став ячейкой этой бескрайней сети мироздания, она будет хранить в себе полную информацию о личности, из которой выросла. И вполне вероятно, что та самая личность осознает себя в этой новой форме существования и почувствует, что счастье и свобода происходят сейчас и будут происходить и впредь. Вечность точно, а дальше – как получится.
– Мне пора… – прошептала Зимба, виновато глядя куда-то вниз.
– Прошу тебя, побудь со мной ещё немного!
– Я бы с радостью, Витька, – вздохнула она, – но я очень-очень голодная, а меня вот прямо сейчас зовут обедать.
– Кто это тебя зовёт? – удивился я.
– Обед, – игривая хитринка вновь проскочила в зелёных глазах. – Очень настойчивый и нетерпеливый. Настолько, что прямо грех не принять приглашение.
– Заинтриговала! Расскажешь потом?
– Обязательно! – Не выпуская моих рук, она стала медленно отходить от меня. – Через недельку!
– Как и где мы встретимся? – я не хотел её отпускать.
– Так ли это важно? Если мы один раз встретились, то все последующие встречи – лишь продолжение первой. А значит, они состоятся в любом случае. До свиданья, мой любимый человек Витька!
– До свиданья, моё любимое Желание Завернуться В Поток Ветра Малиновых Волн Стремящихся Слиться С Закатом Четвёртого Спутника! И приятного аппетита!
Услышав земной вариант её настоящего имени, она подарила мне свою самую лучезарную улыбку и начала испаряться в воздухе. Маленькие яркие частицы, будто светлячки, стали отрываться от её тела и уноситься в чёрную высь небес, к таким же светящимся точкам, именуемым звёздами. Вот в моих руках осталась лишь память о прикосновении её нежных тонких пальцев, а я всё продолжал держать ладони перед собой, не веря в их пустоту. Последними растаяли её нежные глаза, пару мгновений повисевшие в воздухе, словно улыбка Чеширского кота. Их безмерно любящий взгляд дарил мне веру и тепло всю ту бесконечно долгую неделю, следовавшую после.
Когда последняя частица растворилась в воздухе моего сна, вопреки ожиданиям, я не чувствовал той грусти расставания, что царапала меня изнутри ещё несколько минут назад, пока я прощался с Зимбой. Сейчас во мне мягким пушистым котиком улёгся приятный покой от выполненного очень важного дела. Этот котик знал, что его новая подруга обязательно вернётся, поэтому решил спокойно завалиться спать в сладостном ожидании.
Я поднялся на верхнюю палубу, где музыканты снова взялись за свои инструменты и начали подыгрывать хору речных волн, певшему свою извечную тихую песню о самых чистых чувствах, которые можно испытать, только отрешившись от пустой болтовни и переживаний ни о чём, став таким же текучим и чистым, как вода, следующая своим путём десятки тысяч лет кряду и не сомневающаяся в его правильности. Я подошёл к барной стойке, и бармен налил мне в стакан ароматный коктейль с кусочками северного сияния. Сев за столик напротив музыкантов, я сделал глоток, и меня наполнил вкус сладкого вермута, смешанного с радостью и умиротворением. Время, отведённое остаткам сна, неумолимо испарялось вслед за моей возлюбленной, и когда я разрешил им самим нарисовать мою реальность на свой выбор, сию же секунду меня с головой поглотил джаз.
Глава 8
Если ты – утро, то спешу тебя расстроить: у тебя есть трудовая обязанность начинаться ровно в тот момент, когда вот тот яркий оранжевый кругляш вылезет из-за края планеты и начнёт щекотать своими длинными лучами все сонные лица на вверенной тебе территории. И плевать, что планета шарообразная, и у неё нет краёв! Что? Лень выполнять? Понимаю. Но спешу обрадовать: у тебя есть пара послаблений. Во-первых, если ты хмурое или ненастное – можешь начинаться на несколько часов позже. Пока те лучи пробьются через мрак туч, сможешь немного повалять дурака. А во-вторых, если ты – утро воскресенья, то тебе вообще несказанно повезло: можешь начаться даже в понедельник! Имеешь полное на то право!
Моё же воскресное утро обещало быть добрым как никогда раньше. И не потому что началось около полудня. И вовсе не потому что я наконец-то выспался, и у меня ничего не болело. Просто мне снился настолько прекрасный сон, что по правде говоря, я многое отдал бы, чтобы оставаться в нём как можно дольше. В идеале – всегда. Но потом я вспомнил, что произошедшее во сне должно изменить и события грядущего, которым не посчастливилось попасть в мой сон и которые остались вынуждены околачиваться в месте, по странной традиции считающемся реальным миром. А раз так, то нужно просто принять эту реальность как нечто позитивно настроенное по отношению к тебе и постараться сохранить и приумножить этот настрой. Так учила меня Зимба, лучший на этой планете специалист по эмоциям.
Но одно дело – обещать… Проснулся я не от света нашей местной жёлтой звезды, а от голоса матери, заунывно вещавшей в телефонную трубку:
– …и представляешь, эта скотина опять допился до «белочки»! Всю пятницу пил у соседа на даче его паршивую самогонку, будь она неладна! Две ночи не спал, паскуда! Ага… А сегодня с утра побежал в одних трусах по грядкам чертей ловить! Представляешь, какой гнида! Редис весь вытоптал! Лук вытоптал! Даже клубнику вытоптал, мразь такая! Чтоб его лукавый забрал, алкаша драного! Ой, кажется, Витька проснулся. Я тебе позже перезвоню. Пока-пока!
Когда я открыл дверь в родительскую комнату и вопросительно посмотрел на маму, я решил, что у меня только что были слуховые галлюцинации.
– С добрым утром, сынок! – елейным голосом приветствовала меня родительница. – Представляешь, папе на даче совсем плохо стало, пришлось «скорую» вызвать. Но не переживай, в больнице сказали, что вылечат. Как прошёл твой выпускной? Надеюсь, ты не пил спиртного?
– Немножечко выпил, – признался я, – но чертей не видел. Так, только демонессу одну…
– Значит, ты слышал… – покачала головой мама. – Ну что я могу поделать? Да, твой папа – пьяница. Я делаю всё, чтобы он не пил, а он всё равно…
– А что именно ты делаешь, мам? – поинтересовался я. – Пилишь каждый вечер? Заставляешь притворяться любящим мужем и заботливым отцом, а если недостаточно хорошо притворяется – закатываешь истерики? Убеждаешь, что семья и работа с восьми до пяти – это лучшее, что может случиться с человеком, всю жизнь мечтавшим о море?
– Да как ты смеешь так разговаривать с матерью! – вспылила она. – Я тебя воспитывала, кормила, заботилась, а ты!.. Неблагодарный!
– Это значит, тебе нечего ответить по существу? – грустно усмехнулся я.
И тут случилось то, чего я никак не ожидал. Вместо того, чтобы вылить на меня тройную порцию брани, она медленно опустилась в кресло, закрыла лицо руками и зарыдала.
– Ведь я же люблю вас, двух остолопов! – всхлипывала она. – Всегда всё для вас, ничего для себя. Его жить учу, тебя учу, сама для себя никогда не жила…
– Нет, мам, – мягко, но безапелляционно сказал я. – Любовью здесь даже не пахнет. Прости, но теперь я знаю её запах. Ну признайся уже, что ты просто делала так, как делают все. Ведь плыть по течению несравнимо проще, чем грести против! Тебе внушили, что семья гарантированно делает счастливыми всех, кто в неё вступает. Напугали тикающими часиками и ярлыком «старородящая». Убедили, что «лучше плохонький мужик, но свой». Да что я говорю, ты лучше меня это знаешь… Мама! Ну перестань уже обманывать себя! Я молчу про нас с папой, но хотя бы себя! Если в то время, как отец вполне мог умереть от «белочки», тебя больше волновали редиска с клубникой, то где здесь любовь, мама? Где она ещё осталась в этом мире?
Ответом мне было лишь многократно усилившееся рыдание. Я аккуратно сел на подлокотник и обнял мать за плечи. Она положила голову мне на бок, и мы просидели так около получаса.
– Зачем? Ну зачем ты мне это сказал, сынок? – немного успокоившись спросила она.
– Отпусти его, мама, – шёпотом сказал я. – Он заслужил свободу.
– Да куда ж он без меня-то? – всполошилась мать. – Он ведь сам даже коммуналку заплатить не может! И вряд ли теперь научится: годы его уже преклонные.
– Какие преклонные, мам, ты чего? Сорок пять лет, по-твоему, глубокая старость? Люди в семьдесят кругосветки совершают! В восемьдесят женятся! В девяносто романы пишут!
– Так то – талантливые люди! – спорила мама. – А он ведь никудышный! Ничего в жизни без меня не может сделать, даже обои поклеить – и то стоять над душой надо.
– Просто не хочет он клеить обои! И грядки копать тоже не хочет. Ты прекрасно знаешь его мечту, но в ней нет пользы для тебя. Поэтому ты и внушила ему и себе, что он никудышный.
Очередная пауза, активно пытавшаяся выдать себя за неловкую, так и не справилась с этой задачей: за прошлую ночь я привык к таким паузам и стал воспринимать их просто как особенность речи собеседника, подобную заиканию или картавости.
– Может, ты и прав, Вить, – дрожащим голосом сказала, наконец, мама. – Пусть катится ко всем чертям, если захочет. Я уже устала его терпеть.
О том, что терпела она все эти годы не отца, а своих собственных «тараканов», говорить я уже не стал. Вместо этого предложил попить чаю, попутно спросив:
– А в какую больницу его положили?
– В психушку, куда же ещё! – фыркнула мать. – Но если ты вдруг захочешь его навестить, то подожди до среды. Врачи сказали, что дня три его лучше не тревожить: он под капельницами лежит.
Я пока и не собирался его навещать: у меня были более срочные дела. Попив с матерью чай и немного успокоив её, я снова пошёл наматывать километры по залитым солнцем улицам городишки. Мне предстояло придумать, что я буду говорить следователям, которые, подозреваю, очень хотели бы видеть меня в понедельник, то есть, завтра. Рассказ предстояло сочинить красочный, многословный, правдоподобный, но при этом как можно более далёкий от реальных событий.
В раздумьях я не заметил, как вышел на городскую площадь. У фонтана, который в последний раз включали задолго до моего рождения, стоял обросший мужичонка неопределённого возраста, который что-то громко кричал и размахивал ворохом газет. Подойдя к нему поближе, я узнал нашего городского сумасшедшего. Кондрат – так его звали – уже много лет являлся живой достопримечательностью нашего городка. Каждый день он ходил по центральным улицам и переулкам, настойчиво агитируя прохожих помолиться и покаяться во всех грехах, пока не поздно. А попутно приторговывал православными газетами, так как, вопреки его ожиданиям, от одной лишь веры чувство сытости почему-то не приходило. Хулиганы и милиция его не трогали: одна из положительных, на мой взгляд, черт русского менталитета в том, что испокон веков в нашей стране не принято обижать юродивых. Поэтому весь отрезок своего пути, пролегавший мимо Кондрата, я с удовольствием слушал свежие хроники о приходе Антихриста и близости Страшного Суда, а также о вытекающей их этих двух пунктов необходимости срочно замаливать все свои и чужие грехи всё свободное время.
Следующие два часа и добрый десяток километров я придумывал, как покрасивее вплести в свой завтрашний рассказ Антихриста и максимально абстрагировать эту байку от Зимбы. Или наоборот, Зимбу от байки.
Набросав примерный сюжет вранья, я решил попробовать телепатически связаться со своей любимой пришелицей, дабы попросить её рецензии на мой рассказ. Всё-таки, как ни выдумывай, а упомянуть её придётся: той ночью на кухне я про неё предательски проболтался. А раз упоминание неизбежно, то я решил, что надо бы спросить у главной героини, не слишком ли фривольно я сочинил её похождения. Но сколько я ни пытался до неё достучаться, абонент был недоступен. То ли ужинала, то ли переваривала. А раз так, решил я, то сама виновата. Расскажу как сам сочинил, без её корректур.
На следующий день, именовавшийся весьма похабным словом «понедельник», я достал оставленную майором визитку и набрал указанный в ней номер. На том конце долго не хотели отвечать. Но когда я уже собирался положить трубку, в ней раздался щелчок, и очень недовольный незнакомый голос произнёс три буквы, от которых у многих граждан нашей страны непроизвольно встают дыбом волосы и начинает дёргаться глаз.
– Будьте добры, майора Курмиса, – вежливо попросил я.
Мой неизвестный собеседник прикрыл трубку рукой и долго с кем-то совещался очень взволнованным тоном. Наконец он снова почтил меня своим вниманием, поинтересовавшись:
– А вы кто?
– Потерпевший, – вспомнил я свой юридический статус.
В трубке снова громко засовещались, на сей раз не закрывая микрофон. Но я всё равно ничего из их речи не понял, так как среди мата и предлогов не услышал ни одного информативного слова.
– Его нет на месте, – сказали мне.
– А лейтенант Банкин там? – спросил я.
– И его тоже нет.
– А когда будут?
На этот раз совещались недолго.
– Перезвоните завтра! – рявкнули мне и бросили трубку.
«Не очень-то и хотелось» – подумал я. Судьба дала мне шанс получше подготовиться к защите диплома… То есть, тьфу! К даче ложных показаний, статья не помню какая. Чем я, собственно, и прозанимался до обеда, ближе к которому мои мысли сместились в сторону ещё одной животрепещущей проблемы: экологичного, но в то же время достаточно обильного питания моей ненаглядной.
Следующим утром по телефону меня очень не рад был слышать уже другой сотрудник, имевший ещё более нервный и сбивчивый голос. Он сообщил мне, что искомых майора с лейтенантом на службе и сегодня не ожидается, и опять отправил меня в светлое завтра.
Признаться, в среду я уже не удивился продолжению отсутсвия следователей и решил, что если им надо будет – сами позвонят. Тем более, я три дня честно пытался связаться с ними. Посему я с чувством глубокого удовлетворения забил большой болт на это дело и отправился в психбольницу навестить отца.
По пути я один за другим проигрывал и отметал мыслимые и немыслимые способы добычи пропитания для той, что зажгла во мне любовь. Перебрав всё, что витало в моей голове и не найдя ровным счётом ничего маломальски приемлемого, я начал шарить глазами вокруг в надежде, что судьба сжалится над нами и даст свою подсказку. Вот скамейка с табличкой «осторожно, окрашено!» Вот ясень с сидящим на нём вороньим семейством. Вот мостик через речку-говнотечку, по которой я в детстве пускал кораблики. Автобусная остановка. Театральная афиша. Лоток с мороженым и лимонадом. Вот мамочка с коляской, увешанная авоськами. Вот два алкаша отошли в кусты чтобы отметить очередной день. А вон там вдали уже показался забор городской лечебницы для душевнобольных.
