Альфред Розенберг
Политический дневник

Полная версия

История дневника после 1945 года^[45]

В конце войны многочисленные материалы, собранные различными ведомствами Розенберга, эвакуировались (настолько организованно, насколько позволяла военная ситуация) в Баварию и в Австрию. Состав этих материалов был довольно пестрым – собственные документы, конфискованные в Западной Европе и СССР архивы и произведения искусства, библиотечные фонды. Вероятно, дневник Розенберга проследовал тем же путем, по крайней мере, 20 ноября 1945 года в Нюрнберге было объявлено, что среди документов, находящихся в распоряжении обвинения присутствует «личная переписка и дневники Альфреда Розенберга… найденные в тайнике за ложной стеной в одном старом замке в восточной Баварии» (вероятнее всего, имеется в виду замок Лихтенфельс под Кобургом).

Одним из американских обвинителей, в руки которых попали дневники, был Роберт Кемпнер^[46], бывший чиновник прусского министерства иностранных дел, уволенный после прихода нацистов к власти (его мать была еврейкой) и вынужденный эмигрировать в США. По не вполне понятным причинам лишь две части дневника Розенберга (записи с 14.5.1934 по 18.3.1935 и с 6.2.1939 по 12.10.1940) были сочтены релевантными и зарегистрированы как официальные документы трибунала^[47]. Согласно сохранившимся внутренним отметкам части дневника за 1936 год и позже были отправлены в распоряжение Ведомства военного прокурора США в Висбадене, тем удивительнее, что среди документов, впоследствии переданных этим ведомством Национальному архиву США, этих частей не оказалось. Сегодня в национальном архиве США хранятся лишь оригиналы дневников за 1934–35 г.г.

Остальные оригиналы оказались в личном распоряжении Роберта Кемпнера. В одной из бесед в 1980 году он вспоминал: «Конечно, в 1949 году имелись умные люди, заинтересованные в подобных документах. Если такой надежный человек приходил к кому – то в гости, а там на диване лежали документы, то хозяин говорил: «Не хочу ничего об этом знать» и покидал комнату. Когда он возвращался, диван был, конечно, пуст». В 1949 году Кемпнер получил от американских чиновников фактический карт – бланш «изымать и хранить материалы нюрнбергских процессов^[48] в исследовательских, писательских и учебных целях», чем, очевидно, активно пользовался.

Сначала Кемпнер явно рассчитывал опубликовать попавший к нему дневник. В июле 1949 года в немецком журнале «Дер Монат» под заголовком «Борьба против церкви»^[49] были напечатаны антиклерикальные выдержки из дневника Розенберга, охватывающие период с 1936 по 1943 г.г. Краткое предисловие к ним было подписано самим Кемпнером. Но эти 28 выдержек так и остались самой обширной публикацией Кемпнера. В июне 1950 года Кемпнер направил письмо бывшему французскому послу в Берлине, а на тот момент Высшему французскому комиссару в Германии Андре Франсуа – Понсе^[50] и приложил к нему три оригинальных страницы из дневника Розенберга, на которых Франсуа – Понсе упоминался (эти страницы в коллекции Кемпнера заменены машинописными копиями). Посылал ли Кемпнер оригинальные документы кому – то еще, установить пока не удалось, но исключать этого нельзя.

С прошествием времени Кемпнер, очевидно, осознал, что публикация дневников Розенберга должна сопровождаться признанием в том, что он их незаконным образом присвоил. В середине 1950–х г.г. немецкий исследователь Ханс – Гюнтер Серафим решил издать на немецком языке доступные^[51] фрагменты дневников (он работал с микрофильмированными копиями, поэтому издание^[52] не свободно от неточностей расшифровки и датировки отдельных записей) и известил об этом Кемпнера. В ноябре 1955 года последний внезапно сообщил Серафиму, что «сейчас просмотрел дневники Розенберга», а именно за «следующие годы: 1936–1938; 1939 разные записи от февраля, мая, июля, августа, 24 сентября, 1 и 11 ноября, 3 декабря; 1940, начиная со 2 января до конца года, 1941 с февраля по декабрь, 1942 с октября по декабрь, 1943 с января по декабрь, 1944 с мая по декабрь», в общей сложности около 400 страниц. В целом, это описание совпадает с впоследствии найденной и ныне публикуемой версией. Серафим, увидев, что материалы Кемпнера по объему многократно превышают находящиеся в его распоряжении фрагменты, предложил совместное издание. Кемпнер согласился и пообещал взять дневники с собой во время следующей поездки в Европу. Вероятно, он выполнил свое обещание, так как вскоре сообщил Серафиму, что находится в Европе и привез «кое-что, что Вас заинтересует». Увы, это письмо Серафим получил с запозданием, встреча не состоялась, и вскоре подготовленное Серафимом издание фрагментов ушло в печать. Кемпнер порекомендовал добавить в предисловие замечание с указанием на его материал, Серафим в последнюю минуту сделал это^[53].

Таким образом, после 1955 года в исторических кругах было известно о том, что в распоряжении Кемпнера находятся 400 с лишним страниц дневников Розенберга. Однако на последующие запросы историков Кемпнер отвечал все более уклончиво. После того, как он опубликовал в 1971 году во «Франкфуртер Рундшау» «новые» (т. е. отсутствовавшие и в публикации «Дер Монат» и в издании Серафима) фрагменты дневников за 1941 год^[54], он утверждал, что речь идет не «о новых находках, а о выписках, сделанных еще в Нюрнберге».

После смерти Кемпнера в 1993 году его наследники хотели передать все собранные им материалы в Американский Музей Холокоста^[55], но по разным причинам работники музея получили доступ к архиву лишь в 1997 году. Архив находился в полном беспорядке, дневников Розенберга в нем не оказалось. Лишь через 16 лет, в декабре 2013 года, сотрудники американского министерства внутренней безопасности обнаружили дневники в частном владении, конфисковали их и передали в музей, который оцифровал находку и выставил ее на своей интернет – странице^[56].

В доступном на данный момент материале присутствуют следующие лакуны:

– с марта 1935 по апрель 1936 г.г.

– с февраля по июль 1937 г.

– с февраля по июль 1938 г.; с конца июля по начало октября 1938 г.

– с июня по июль 1940 г.

– с середины октября 1940 по конец января 1941 г.г.; с начала июня по середину июля 1941 г.г.; август 1941 г.; с октября по середину декабря 1941 г.

– с января по начало октября 1942 г.

– с начала февраля по конец июля 1943 г.; с середины августа по конец декабря 1943 г.

– с января по конец мая 1944 г.; с июня по конец июля 1944 г.; с сентября по конец октября 1944 г.

Разумеется, эти лакуны можно объяснить и леностью Розенберга, который не всегда мог заставить себя вести дневник, на что сам жаловался. Утеряны также все прилагаемые документы, о которых упоминает Розенберг (частично они сохранились в других источниках). В некоторых случаях отсутствуют отдельные листы – текст обрывается на середине предложения. И все же как минимум самые крупные лакуны – 1935–36 и 1942 г.г. заставляют заподозрить, что существовали еще какие – то фрагменты дневника, которые, возможно, не попали после войны в руки Кемпнера.

Данное издание включает в себя перевод как изданных в 1956 г. Серафимом фрагментов за 1934–35 г.г., так и материалов из архива Кемпнера за 1936–44 г.г., ныне доступных на интернет – странице USHMM. Комментирование осуществлялось независимо от появившегося в апреле 2015 г. немецкого издания^[57], однако после его выхода мы сочли возможным добавить, опираясь на него, несколько десятков комментариев, в основном, о персонах, которые не были нами идентифицированы или были идентифицированы неверно^[58]. Такие комментарии обозначены в тексте как [*]^[59].

Игорь Петров

1934 год

14.5.[19]34

Я не вел дневник пятнадцать лет, поэтому многие исторические для дня сегодняшнего события канули в Лету. Сейчас мы находимся в самой гуще нового исторического процесса, который будет иметь решающее значение для будущего. Я ощущаю свою сопричастность к нему главным образом по двум вопросам: борьба за Англию^[60] и утверждение нашего мировоззрения вопреки всем врагам. При этом нынешние наблюдения будут обширно дополняться материалом из 1933 года.

4.5. я провел полтора часа у фюрера, докладывая ему об исходящей из общего центра работе в Москве и М[инистерстве] и[ностранных] д[ел]. Ф[он] Хассель^[61] пишет из Рима, что Гёмбёш^[62] сказал ему, мол, я и Хабихт^[63] неприемлемы с внешнеполитической точки зрения, «нужно заменить их профессионалами» (несомненный вымысел, но вполне в духе «работы» ф[он] Папена^[64], который во время своего визита в Будапешт заявил, что Р[озенберг] не играет более никакой роли и с ним покончено). Далее М[инистерство] и[ностранных] д[ел] размножило и распространило негативный отзыв обо мне в «News Chronicle». На меня работает один чиновник в римском посольстве^[65], и я непрерывно получаю всю нужную информацию. Для характера свежеиспеченного «соратника»^[66] Хасселя показательно, что он отослал курьером «дорогому д[окто]ру^[67] Геббельсу» жалобу на меня, но, узнав о том, что фюрер дал мне новое назначение, приказал изъять письмо из курьерской почты! М[инистерство] и[ностранных] д[ел] действительно сохранило себя на удивление непорочным, как написал консул Егер^[68] Пёнсгену^[69].

Фюрер спрашивал меня, сможем ли мы сдерживать французов до осени и далее, что можно было бы предложить Польше в качестве обязательства, не следует ли активнее выступить в поддержку Японии^[70]… Он изложил свои – предварительные – мысли на этот счет. Я сказал, что даже если англичане пока не приняли решения, [наша] открытая ориентация на более чем неудобную им Японию может их заставить полностью принять сторону Франции. Токио видится Англии более опасным для себя, чем Москва – мнение, неоднократно высказанное мне британскими офицерами совершенно всерьез. В остальном английское доверие [к нам] сильно пострадало из-за случаев вроде истории с полковником Хатчинсоном^[71] и графом Бернсторфом^[72]. Х[атчисон] встретился с Б[ернсторфом] в Берлине и, отвечая на его вопросы, сказал, что ему крайне импонирует созидательная работа третьего рейха. Б[ернсторф] возразил: за этим последует колоссальная катастрофа.

Фюрер заявил, что если это высказывание подтвердится, то Б[ернсторфа] ожидает суровое наказание. Он все еще верит в добрую волю Нейрата, но само М[инистерство] и[ностранных] д[ел] представляется ему «сборищем заговорщиков». Потребовалось полгода, пока ему удалось отправить Кюля^[73] в Шанхай (дело Михельсона^[74]), и он сожалеет, что все еще связан обещаниями, данными им при образовании кабинета, согласно которым армией и М[инистерством] и[ностранных] д[ел] распоряжается рейхспрезидент. Армия благодаря Бломбергу^[75] в порядке, а вот М[инистерство] и[ностранных] д[ел] нет. Впрочем, как ему видится, Старик^[76] не переживет этот год (то же парой дней позже сказал мне Руст^[77]). Тогда надо будет пару дюжин этих «заговорщиков» засадить за решетку.

В вопросе колониальной политики он всецело поддерживает мою позицию: достойное чествование, но не в масштабах, которые можно трактовать как «начало новой колониальной политики»^[78].

В заключение фюрер поблагодарил меня за мою работу многократным рукопожатием.

X

Здесь побывал капитан Бартлетт^[79] с Бристольского авиамоторного завода с рекомендательным письмом от командира эскадрильи Уинтерботэма^[80] из Air Ministry. Он хочет привезти сюда новый, еще секретный мотор. Подчеркивает, что это первый случай, когда министерство дало ему сопроводительное письмо. Я через Обермюллера^[81] организую для него завтрак, в котором примут участие главные конструкторы сухопутных войск, флота и люфтваффе. Наша полуторагодовая работа принесла плоды, так как тем самым британский авиационный генштаб дал свое официальное разрешение на развитие немецкой воздушной обороны.

С 27.2. по 6.3. майор У[интерботэм] был здесь «в отпуске». Я повел его вместе с Рейхенау^[82], Лёрцером^[83], Гессом^[84] и двумя командорами к фюреру. Майор У[интерботэм] передал привет от британских летчиков. Фюрер сказал, что авиация была подлинно рыцарским родом войск в мировой войне. И все же англичане были опасным врагом, так как немцам пришлось собрать ⅔ своей авиации на Английском фронте. Переходя к актуальным темам, фюрер выразил свое убеждение в том, что хотя французская авиация численно явно превосходит британскую, более сильной является последняя. Впрочем, он был бы за существенное усиление английской военной авиации, и вот почему: для обороны Германии он должен требовать определенную квоту в зависимости от авиафлота стран – соседей. Сейчас эта квота, вероятно, приближается к размеру британского авиафлота, что ему не по душе, так как на это начнут так или иначе намекать. Англия может удвоить свою военную авиацию и даже более того, это следует лишь приветствовать.

Беседа прошла более чем уд[овл]етворительно, и У[интерботэм] представил в Лондоне блестящий отчет (смотри служебную записку^[85]). Я поехал с У[интерботэмом] и Роппом^[86] в Веймар, чтобы он получил впечатление о стиле наших собраний. Потом в дом Гёте, потом в архив Ницше^[87], завтрак у 80–летней, но сохранившей крайне живой ум госпожи Фёрстер – Ницше^[88], затем посещение нашей школы в Эггендорфе, где тюрингские бургомистры, юристы и проч. совместно преподают. Короткая речь о том, что мировоззренческое обучение – наш долг. Это всё, настроение в провинции, произвело на У[интерботэма] неизгладимое впечатление – поскольку так отличалось от пропаганды любого рода.

+

Только что пришло письмо от кап[итана] Бартлетта, в котором он благодарит нас за прием. В среду Лёрцер вернется из Англии.

+

Визит персидского посланника. После недолгого вступления он жалуется на статью в «Байр[ише] штаатсцайтунг», в которой Реза Хан^[89] и Требич – Линкольн^[90] упомянуты в одном ряду. Порекомендую в Мюнхене опубликовать извинение.

+

Последние дни были заполнены переговорами с Рустом (которому я рекомендую многих профессоров и с которым обсуждаю организацию женского университета), с Трудовым фронтом^[91] и бедами в области культуры, возникшими из-за существующей [политической] дезориентации.

Только что пришел перевод статьи из «Times» от 9.5., в которой на меня опять нападают, причем – как сообщает Ропп – после консультации Foreign Office с нашим посольством в Лондоне, о чем он узнал сегодня от своих хорошо осведомленных английских друзей. Все это более, чем вероятно.

15.5.[1934]

Доклад о внешней политике у фюрера. Передаю ему мою короткую докладную записку о будущих очертаниях немецко – английских отношений, которую он немедленно читает и одобряет^[92]. Затем обширный меморандум об экспансионистской политике Японии, фюрер сразу же приказывает Брюкнеру^[93] положить документ на его ночной столик, так как весь этот комплекс вопросов его сейчас особенно интересует. Предоставляю письмо Хатчинсона о поведении Бернсторфа. Фюрер читает его и говорит: «Что же следует сделать с этой свиньей?» Я: «Если спросить Б[ернсторфа], он, конечно, станет все отрицать. Кстати, его мне особенно хвалил Родд^[94], английский представитель Б[анка] м[еждународных] р[асчетов]^[95], этот же Родд был нашим главнейшим оппонентом». Г[итлер]: «Я не хочу вести тяжбу со Стариком, чтобы не омрачать ему последние дни. Но затем вся камарилья должна быть выметена разом. Б[ернсторфа] надо будет тогда сразу же арестовать. Пожалуйста, соберите сведения о наших посольствах. Наибольшие трудности доставляет мне Кестер^[96]. Прежде он трубил, что, мол, Гитлер означает войну, теперь он не может быть нашим посланником».

Затем я докладываю еще и о статье в «Times». Он пожимает плечами: везде одно и то же.

Сообщения из советского полпредства насчет распоряжения о покушении фюрер воспринимает несколько скептически.

С утра до вечера, как день изо дня уже целый год, – беспрерывная работа. Как пример возьмем сегодняшний день: с утра Биаллас^[97] из Трудового фронта, совещание о прессе Т[рудового] фронта, ее мировоззренческой позиции и надзоре за ней. Затем – и это относится к моим обязанностям – прием первой певицы миланской Скала, приведенной немецко – итальянским деятелем культуры. Слушаю о ее проблемах в Германии. Потом в приемной фюрера беседа с министром юстиции Керрлом^[98] о партии и функциях государства. В 12.30 д[окто]р Шт.^[99]: план организации службы надзора. Очень мудрый, но и заходящий весьма далеко: намечается новый раунд борьбы за полномочия.

Короткий обеденный перерыв. Затем Йост^[100], вернувшийся из Парижа и Марселя: жалобы писателя, который должен подчиняться пропаганде. Рассказ из жизни баварской знати: папа римский топал ногой, когда Дольфус^[101] рассказывал ему о Г[ермании]. Со смехом говорили о вторжении Дольфуса в Баварию! Легитимистские предатели родины. Прием силезского историка искусства. Поездка в «Ф[ёлькишер] б[еобахтер]»^[102], прочитал письма, прочитал гранки. – В 5 ч. Нордическое общество в «Адлоне»^[103]. В 7 ч. подготовка тезисов к завтрашнему докладу: доклад в Лейпцигском университете перед всем руководством средненемецкого студенчества. Сейчас 9 ч.: праздничный ужин у Дарре^[104] для польской сельскохозяйственной делегации…

Так между утром и вечером снова промелькнул день.

17.5.[1934]

Директор Рельштаб^[105] из «Сименса» докладывает об успешных изобретениях по обеспечению устойчивости кораблей. Сейчас по разрешению командования флота отправляется в Лондон. Даю ему рекомендацию для Уинтерботэма.

Ропп жалуется на Мин[истерство] проп[аганды], которое снова испортило настроение в Англии чересчур бесцеремонными антиеврейскими речами. Деньги для проп[агандистских] поездок еще не поступили, а в июне будет уже слишком поздно что-то предпринимать, тогда вина будет лежать уже не на английской стороне. Итак, снова звонки в Мин[истерство] проп[аганды]. Также и акция против критиканов^[106], если ее проводить в больших масштабах, будет расценена так, будто бы нам известно о присутствии широко распространенного недовольства. Визит Лёрцера в Лондон был, напротив, очень удачен. Его принимал кузен У[интерботэма], который провел доверительные переговоры с Л[ёрцером] и Флорианом^[107]. Жду сейчас отчета Лёрцера. – Сильная травля из-за Литвы, якобы Кох планирует напасть на Мемель. Запрос от Бэрлоу^[108] по заданию Макдональда, как обстоят дела в действительности. Пошлю Р[оппа] в Кёнигсберг, он детально ознакомится с планом заселения и сумеет сообщить о нашей позитивной созидательной программе, что станет противовесом тенденциозной лжи, идущей из Foreign Office.

Р[опп] еще раз подтверждает, что статья в «Times» была инспирирована совместно F[oreign] O[ffice] и Хёшем^[109] или его советником. Саботаж этих отживших свое господ принимает уже гротескные формы! Тактичное обращение фюрера со Стариком, похоже, придает этим саботажникам из М[инистерства] и[ностранных] д[ел] уверенность. Тем внезапнее и горше будет однажды пробуждение.

Боймлер^[110] после возвращения все еще потрясен красотой арийской Греции. Он везде обнаруживал подтверждения наших воззрений, наконец-то нам удалось найти человека с непредвзятым взглядом. Эллада и Передняя Азия снова и снова сталкиваются: декадентская культура Крита, культура матери с одной стороны и пышущие силой архитектурные формы, мужской закон с другой. Только после Крита Парфенон стал ему действительно понятен. С восторгом рассказывает о суровой красоте весенней природы на равнине Спарты, о недавно найденной статуе Посейдона, об Аполлоне из Олимпии. Уже поэтому имело смысл посетить Грецию.

Кроме того он рекомендует взять родительские объединения под наш контроль; именно в них сейчас пускает корни церковное сопротивление. В Са[ксонии] попытались было так поступить, но Буттман^[111] все остановил. Что неудивительно, если принять во внимание его советников.

По срочной просьбе Рёвера^[112] я все же еду в Ольденбург: 700–летняя годовщина битвы при Альтенеше^[113]. Беседа с Ширмером^[114] о днях Нижней Саксонии: я посещу могилу Видукинда^[115] в Энгерне, заключительное торжество должно быть не на огромном Франчском поле, а перед брауншвейгским львом^[116]. Символика места должна соблюдаться повсюду, это запоминается больше, чем доклад, и зачастую важнее, чем речи. Так я поступил в Мариенбурге^[117], такой подход должен использоваться и в дальнейшем.

22.5.[1934]

Ропп снова является с жалобами: канцелярия Макдональда опять просит разъяснений. Вся акция «против скептиков и критиканов» произвела весьма невыгодное впечатление, которое используют наши противники, в то время как наши друзья – тоже английский менталитет – не знают, что им следует возразить. Говорится, что кажется вероятным существование в Германии широко распространенного недовольства, иначе эта пропагандистская акция не шла бы с таким размахом. Сильнейшее орудие немецкой политики – то, что вся нация стоит за фюрером – грозит выйти из строя. «Вы поставили не на ту лошадку, – говорят наши противники нашим друзьям, – люди больше сами не верят в свои силы».

Я сказал Роппу, пусть он напишет следующее: мы знаем, что есть интриганы, что реакционные круги злы на то, что более не могут «править». Мы проявили наше великодушие, не установив над ними диктатуры, но они злоупотребили им и – так как вращаются в дипломатических кругах и проч. – пытались повсюду нас критиковать. Что получили бы англичане, если бы снова усадили в седло ненавидимых ими реакционеров? Но так как мы более не обсуждаем вопросы современности в клубах, а делаем это перед лицом народа и вместе с народом, то наши методы работы иные, чем – покамест – в столь безмятежной Англии.

Далее: к чему эти атаки на евреев? Спецвыпуск «Штюрмера»! Речь Геббельса в Дворце Спорта! «Августовские статьи»! Письмо арх[иепископа] Кентерберийского^[118] в «Times» снова посеяло неприязнь [к нам]! Собрания верующих снова используются для травли Германии.

Я предоставил Р[оппу] необходимые возражения для кабинета М[ак]д[ональда]: что тогда должны сказать мы о кампании «Evening Standard» против Гитлера! В Лондоне ругаются на все подряд, но как только речь заходит о евреях, прикидываются мимозой.

Тем не менее: снова ухудшившееся отношение: и все, что дало повод к этому, не было необходимым, ни номер «Штюрмера», ни тем более форма речи Геббельса, в которой министра снова победил агитатор 1928 г., самоупоенный своими словами и дешевыми аплодисментами, звучавшими после антисемитских тезисов.