Алена Савченкова
Хамелеонша
© Савченкова А., текст, 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
* * *
Вместо пролога
Кровь брызнула из перебитого носа, как сок из раздавленного граната.
– Не смей. Приближаться. К моей. Сестре, – выдыхал Людо между ударами, сидя верхом на пареньке лет двенадцати.
Голова противника безвольно моталась по грязи, пока лицо обзаводилось свежими ссадинами.
– Перестань! Да перестань же, Робэн ничего не сделал! – Я попыталась оттащить брата. – Мы просто играли!
Он не глядя оттолкнул меня и продолжил работать кулаками с редкой для своих десяти лет силой.
– Сюда кто-то идёт, прекрати!
Людо врезал в последний раз и откинулся назад, тяжело дыша. Стёр рукавом брызги с подбородка, мотнул головой, и туман начал отступать из глаз, возвращая им природную черноту.
– Эй вы там! Что творите?!
Человек между домами замер, потянул цеп с плеча…
– Скорее, поднимайся, это его отец!
К нам и впрямь направлялся староста деревни, переходя с шага на бег. И ничего хорошего его лицо не сулило… как пить дать прикончит брата: предупреждал ведь после случая с Варином, что больше не спустит, а Робэн без передних зубов и еле дышит.
– Живо на ноги! – прорычала я, дёрнув Людо за шиворот.
Он вскочил, пошатываясь, схватил меня скользкой от своей и чужой крови ладонью и потащил к выходу из деревни.
– Погоди, заберём вещи!
– Не успеем.
– Там два денье и мой гребень!
– Украдём новый. Главное, талисманы с собой.
– А дом? Дом для нас и Артура тоже новый украдём?! Ну, почему ты никогда не можешь сдержаться!
– Заткнись и побежали!
– А ну стойте, зверёныши! – неслось вслед.
Крепко держась за руки, мы рванули к сельскому тракту.
1
7 лет спустя
Едва ли эти своды знавали пощёчину звонче. Но леди Йоса снесла тяжесть материнской руки с равнодушием, выдававшим привычку. Лишь потёрла скулу и продолжила безучастно смотреть перед собой прекрасными голубыми очами. Наследница богатейшего рода Венцель, вступившая в шестнадцать зим и поздний брачный возраст, уже вовсю цвела той откровенной чувственностью, что заставляла мужчин сворачивать шеи на турнирах в её честь. Честь, которой больше нет.
Мать и дочь не заметили, как я вошла и застыла подле дверей в смиренной позе.
– Лучше б видеть тебя мёртвой, чем принёсшей позор в дом!
– Вы преувеличиваете, матушка.
– Это ты преувеличила, когда раздвинула ноги перед грумом! А о своих братьях и сёстрах ты подумала в тот момент?!
– Думать о них в такой позе я сочла неуместным. И он был помощником грума.
«Был», потому что теперь его кожа украшает ворота. Если леди Йоса и скорбела по соучастнику во грехе, на свежести лица это никак не отразилось. Её красота канонична: локоны ниспадают на спину пышным белокурым каскадом, блио[1] из голубого шёлка подчёркивает рослую стройную фигуру, стопы и кисти рук аккуратны, а шея тонка и изящна.
И я полная её противоположность: невысокая и угловатая. Мы одних лет, но под моим платьем вместо плавных изгибов и положенных выпуклостей – болезненная худоба. Кожа не белая, а бледная. Волосы, пусть длинные и густые, вопреки модным канонам безнадёжно черны. В нашем роду у всех такие.
Леди Катарина отвесила дочери новую пощёчину. Замахнулась для следующей, но, заметив меня, медленно опустила руку.
– Порой не верится, что ты вышла из моего чрева.
Ресницы леди Йосы дрогнули в мою сторону, выдав тщательно скрываемую досаду из-за унижения при посторонней, но тон остался вызывающе-безразличным.
– Вы не одиноки в своём удивлении.
Они действительно разнились настолько, насколько это вообще возможно. Леди Катарина разменяла третий десяток, но смотрелась почти старухой. Не спасала ни косметика, ни платье из дорогой парчи, шлейф которого струился за ней по полу со змеиным шелестом, разметая присыпку из ароматных трав. Только лоб отличался неестественной гладкостью, обязанной тугому энену[2].
– Мне ты дерзить не боишься. А лично отказать королю, объяснив в утешение свой маленький изъян, смелости бы хватило?
– Его утешили бы пажи, – равнодушно отозвалась та. – Говорят, при дворе они все, как на подбор, смазливы.
Её Светлость наградила дочь ненавидящим взглядом и опустилась в кресло-трон с высокой спинкой. Устроив руки на подлокотниках, сделала мне знак приблизиться. Леди Йоса тоже, будто бы нехотя, повернула голову. Любопытство в её лице мешалось с опаской и толикой гадливости.
Стоило подойти, острые золочёные ногти бесцеремонно впились в мой подбородок, повертели лицо. Живот скрутило в узел, но я изо всех сил терпела, чтобы не оттолкнуть руку леди Катарины.
– В тебе нет ничего особенного, – почти разочарованно протянула она, снова откидываясь на спинку. – Если твой брат солгал…
– Людо сказал правду, госпожа, – тихо ответила я. – Мы из рода Морхольт.
Блёкло-голубые глаза прищурились.
– Никого ведь не осталось. Замок давно в руинах, гниёт тухлой рыбой, как и его хозяин со всем выводком.
Потянув за шнурок на шее, я вытащила наружу талисман-покровитель. Существо на нём походило чем-то на ящерицу.
– Мы из побочной ветви, никогда там не жили. Отец был непризнанным бастардом от вилланки, единокровным младшим братом лорда Морхольта. С нами не желали знаться, содержа в достатке, но тайне. На тот пир нас не позвали…
Поморщившись на «вилланку», леди Катарина выпростала руку и ковырнула потемневшее серебро, этим вечером впервые за много лет коснувшееся моей кожи.
– Бедные родственники, значит?
– Да, госпожа. – Я спрятала талисман обратно и безотчётно прижала ладонью.
– Но всё же проклятая кровь… – задумчиво протянула она. – Родовой дар чуть теплится?
– Дома говорили, что во мне он на удивление силён.
– Дивиться стоит, что он вообще проявился в полукровной ветви. – Заострённые ногти побарабанили по подлокотнику. – И как же вы с братом очутились так далеко от семьи?
– Семьи больше нет, госпожа, остались только мы с Людо. Тому уже год, как Жнец забрал родителей в Скорбные Чертоги, и наследством нам лишь долги…
– И кто же теперь о тебе заботится?
– Брат, госпожа.
– Заботится, торгуя тобой?
Я покраснела и опустила глаза.
– Ну-ну, не смущайся, девочка. – Она с притворной добротой коснулась моей щеки. – Твой брат верно поступил, что открылся мне. Сама Праматерь привела его в ту таверну, как раз когда этот безродный щенок вздумал распускать свой грязный язык…
Ныне вывешенный по соседству с кожей…
– …А твоя покорность достойна похвал. – Леди Йоса фыркнула, но её мать пропустила это мимо ушей: – Если все так, как говоришь, волноваться не о чем. Одна маленькая услуга, и вы с братом распрощаетесь с нуждой до конца жизни. – Небрежный жест в сторону моей потрёпанной котты. – Но если лжёшь… – Пальцы на щеке сжались, втопив ногти в кожу.
– Это правда, госпожа.
– Покажи! – жадно потребовала она.
Я отступила, с облегчением высвобождаясь.
– Мне нужно немного вина или воды.
Леди Катарина молча указала на графин с эгретом. Плеснув в кубок пряного напитка, я отцепила от рукава заранее заготовленную булавку и приблизилась к леди Йосе. Её Светлость состроила гримаску и отодвинулась.
– Что вам угодно?
– Капля вашей крови, миледи.
– Без этого нельзя?
– Живее, – холодно вмешалась её мать. – Пусть лучше это сделает леди Лорелея, чем я.
Вообще-то сгодилась бы любая частичка – ногти, волосы, но ими я брезговала. Напиток тоже необязателен, но с ним проще и не так противно. Вместо того чтобы протянуть руку, девушка раздражённо выхватила у меня булавку, помедлила и, закусив губу, кольнула палец. На коже быстро выросла серая бусина. Леди Йоса перевернула ладонь, и капля со шлепком приземлилась в кубок под нашими взглядами. Я осушила его залпом и потянулась вернуть на место, но не успела…
Судорога накатила, как всегда, внезапно, выгнув спину и выбив дыхание. Голова запрокинулась, потолок завертелся водоворотом балок, кубок выскользнул из сведённых пальцев и где-то далеко катился по плитам с неестественным грохотом. Мир, а вместе с ним и два потрясённых женских лица, начал осыпаться цветным песком, утопая в жгучей боли. Лава перерождения неслась по телу, опаляя жилы, разрывая мышцы, выламывая кости, переплавляя меня в более совершенную форму. Ноги подкосились, и я со стоном рухнула на четвереньки. В упавшей на лицо завесе смоляных волос потянулись светлые дорожки, множась, пока голова не выцвела целиком.
В процессе «туда» волосы всегда обращаются в последнюю очередь, значит, ещё чуть-чуть потерпеть. Стискивая зубы, царапая пол…
Наконец я обессиленно повалилась на бок, мелко дрожа и обнимая себя за плечи, чувствуя сползающую по подбородку нитку слюны.
Вот отступало это всегда волнами… И всё равно теперь переносить много легче, чем ещё несколько лет назад, когда я теряла сознание во время и после, уже от отдачи.
Никто не шевельнулся, чтобы помочь. Совершенно разные мать и дочь рассматривали меня с абсолютно одинаковым выражением омерзения и восторга. Поднялась я сама, покачиваясь на подламывающихся ногах. Зала перестала кружиться, но тошнота не торопилась отступать.
Я вытянула перед собой руки, поиграв тонкими белыми пальчиками с ухоженными ногтями, оправила котту, ощутимо приподнявшуюся над лодыжками и ставшую тесной в груди, и откинула назад копну белокурых волос.
– Праматерь Покровителей, да вы совсем, как я! – воскликнула леди Йоса, хлопнув в ладоши, и звонко рассмеялась.
* * *
Пока я смотрелась в полированное серебро подноса, леди Йоса и её мать изучали меня. Девушка, не церемонясь, ощупывала мои брови, волосы, тыкала в щёки. Мы не были похожи на сестёр. Мы были неотличимы. Мне передалась даже тонкая свежая царапина повыше ключицы. Полные груди, высокий чистый голос, нежные, без единой мозоли пальцы… Но чувствовала я себя в чужом теле, даже столь совершенном, как обычно, премерзко.
Леди Катарина обошла меня кругом, окидывая придирчивым взглядом, и осталась довольна.
– Сколько держится личина?
– На вечер достанет, госпожа, дольше не проверяла.
– Дольше и не понадобится. Обменяетесь прямо перед праздничным пиром, а сразу после консумации отлучишься из опочивальни под каким-нибудь предлогом, и леди Йоса тебя заменит. А теперь ещё раз посмотри мне в глаза и ответь, – она остановилась напротив, буравя меня своими рыбьими глазами, – тебя касался мужчина? Только не смей лгать, там всё равно проверят. Доводилось слышать про «каменный суд»?
– Да, госпожа. Его проходила моя мать.
Она явно удивилась: ещё бы, каким-то полукровкам камни со Священной горы.
– Что ж, значит, понимаешь, что никакие трюки не пройдут, иначе тебя бы здесь не было.
– Понимаю, госпожа. И я целомудренна.
Складка меж её бровей разгладилась, но тут же вновь пролегла:
– Ты ведь будешь в её теле, а значит…
– Это не тело вашей дочери, лишь его видимость. Суть осталась моя, я пройду проверку, госпожа.
То был правильный ответ. С учётом всего, что мы с Людо теперь знали, при другом нас бы не выпустили отсюда живыми.
– Значит, решено. Отправляетесь в дорогу завтра. Поедешь в качестве фрейлины и личной камеристки леди Йосы. Скажи… у твоего брата такой же дар?
– Нет, госпожа, это передаётся только по женской линии.
Вспыхнувший было в её глазах огонёк сменился холодной деловитостью.
– Значит, поедешь одна.
– А Людо?
– Дождётся твоего возвращения. Ему там нечего делать.
– Прошу, дозвольте ему тоже ехать! – Голос дрогнул. – Мы с братом никогда не разлучались…
Зала колыхнулась от сдерживаемых слёз. Я шмыгнула и опустила голову, по-простолюдински промакивая глаза ладонью.
– Ну же, матушка, такое ценное приобретение, – усмехнулась леди Йоса. – Вы же не хотите, чтобы тоска по брату помешала леди Лорелее радовать моего супруга на брачном ложе?
– Придержи язык, девчонка! Впрочем… – леди Катарина машинально погладила свой талисман-покровитель в виде ласки, – так даже лучше. Что твой брат умеет?
– Чистить оружие, ходить за лошадьми, помогать с надеванием доспеха. Он может что угодно!
– А драться?
– Немного, госпожа.
– Позови его.
Залу, от которой слугам велели держаться подальше, я покинула уже в своём обличье. Голову вело, как после бессонной ночи, ноги заплетались, и приходилось то и дело приваливаться ладонью к стене, чтоб отдышаться. Отдача переносилась бы много легче, не бренчи в желудке пустота. В коридоре недавно пронесли что-то жареное, и повисший в воздухе шлейф сводил с ума. Но последние деньги ушли на средство от вшей.
Людо дожидался меня под присмотром двух рыцарей из личной охраны. Светлобородый развлекался, разбивая носком сапога угли в камине, а второй, тот, что забрал у нас при входе кинжал, трепал борзую. На обоих были хауберки[3] с холщовыми табарами[4] поверх, сбоку висели поясные мечи. Людо в своей поддоспешной стёганке смотрелся на их фоне совсем тонким и лёгким. Первым услышав мои шаги, он вскинул голову и зачесал назад пятернёй отросшие чёрные кудри. Стражники тоже отвлеклись от своих занятий. Я взяла брата за руки и громко, с радостной улыбкой сообщила:
– Леди Катарина желает тебя видеть!
Он быстро обнял меня, шепнув на ухо:
– Старуха поверила?
– Да, – так же едва слышно ответила я и повела его в зал.
Позади забряцали тяжёлые шаги рыцарей.
2
Её Светлость встретила нас в своём кресле-троне. Леди Йоса теперь стояла одесную[5], очищая для неё ножом яблоко и кидая кожуру на поднос.
Глаза хозяйки замка оценивающе скользнули по Людо. Когда он был в нескольких шагах от кресла, она сделала ему знак остановиться. Брат послушно замер и чуть поклонился:
– Моя госпожа.
Леди Йоса тоже внимательно изучала его, не переставая ловко снимать красную стружку. Её мать беспрерывно поглаживала круговыми движениями свой талисман.
– Сестра сказала, что ты умеешь обращаться с оружием.
– Да, но ваши люди забрали мой кинжал при входе.
– Покажи, чего стоишь без него. Марлант, Эйк, – кивнула она рыцарям, – проверьте-ка его.
Те шагнули вперёд, вытаскивая мечи, и ухмыльнулись, когда безоружный Людо попятился. Я до боли прикусила изнутри щеку, а брат пятился и пятился, пока не упёрся в стену, а там светлобородый сделал замах и… Людо уклонился, нырок, перекат к креслу, и в следующий миг мелькнувший у него в руках поднос обрушился резным краем на шею Марланта, вырвав вместе с хриплым воплем фонтанчик крови. Он выплеснулся на светлую бороду и парой брызг – на леди Катарину, а Людо уже пнул подоспевшего Эйка в грудь и с разворота всадил ему в разрез кольчуги на бедре фруктовый нож леди Йосы. Рыцарь рухнул, как подкошенный, с воем катаясь по полу и пытаясь выдернуть лезвие, пока Марлант, зажимая шею, полз к выпавшему мечу.
Людо с хрустом впечатал башмак в протянутые пальцы и, наклонившись, подхватил клинок. Описал восьмёрку, восхищённо оглядел от рукояти до острия, и я почти ощутила пронзивший его разряд удовольствия. Глаза вспыхнули, тело шевельнулось, подстраиваясь, и меч заплясал в воздухе, сливаясь с рукой в единое целое… только не это.
– Людо, мне страшно! – жалобно позвала я.
Но он уже не слышал. Не прерывая отточенных, как в танце, движений, загнал пяткой полувыдернутый Эйком нож обратно в бедро и подцепил с пола второй меч, прекрасно лёгший в левую руку. Ещё несколько взмахов, и оба клинка, со свистом рассекая воздух, сошлись на шее рыцаря «ножницами», чтобы…
– Хватит! – раскатилось по залу.
Этот холодный властный голос остановил лезвия в полудюйме от покрытой испариной кожи. Мгновение-другое Людо боролся с собой и наконец опустил руки, разжав пальцы. Мечи со звоном скользнули на пол, а сам он сделал шаг в сторону бледной леди Катарины и припал на одно колено.
– Я лишь исполнял желание Вашей Светлости.
Похоже, она и сама не верила, что он послушается. В широко распахнутых глазах отражалась расползающаяся перед креслом лужа, в которой, хрипя, ползал Марлант. Леди Катарина поспешно отдёрнула дорогие парчовые туфли. В отдалении точно так же стонал Эйк, а в воздухе витал тяжёлый запах пота и крови.
Опомнившись, Её Светлость потянулась к колокольчику, но Людо, одним прыжком оказавшись рядом, перехватил пальцы.
– Я лишь исполнял желание Вашей Светлости, – повторил он.
– Руку! – прошипела она, но голос чуть заметно дрожал. Наверное, поэтому, когда брат отступил, приказала ещё более резко: – Помоги им.
Людо послушно приблизился к Эйку, не слишком церемонясь, выдернул клинок, закинул его руку себе на шею и поднял. Вскоре лишь лужа на полу напоминала о недавней схватке, а фруктовый нож был обтёрт и возвращён с почтительным поклоном леди Йосе. Девушка взяла его, не отрывая от брата горящих глаз, в которых, в отличие от матери, не сквозило страха или беспокойства – только голодное восхищение.
Хозяйка замка уже успела принять прежнее уверенное выражение. Помогали ей в том подлокотники и талисман. Пальцы привычно пробежались по окружности.
– Значит так: эту ночь проведёте здесь, а завтра отправитесь в путь. Сестра в качестве фрейлины, ты – оруженосцем.
Людо едва заметно поиграл желваками. Ему уже семнадцать. Будь отец жив, брат бы давно получил рыцарское звание. А вместо этого вынужден довольствоваться поддоспешной одеждой и дешёвым кинжалом, который рассыплется под первым же ударом хорошо прокалённой стали.
Злость он скрыл за почтительным поклоном:
– Вы сама доброта, госпожа.
– Королевский замок покинете через неделю-две, со свитой леди Йосы, – продолжила Её Светлость наставления. – Получите остаток платы и можете отправляться, куда пожелаете. Но! – Она позволила тишине веско повисеть. – Никто и никогда – ни до, ни после – не должен узнать о нашей сделке.
– Никто и никогда не узнает, госпожа, в этом мы с сестрой клянёмся.
Поверила леди Катарина подозрительно легко.
– Знаю, что так оно и будет, – ласково улыбнулась она и наконец позвонила в колокольчик.
* * *
Вызванные служанки повели нас с братом тёмными переходами. Одна из девушек загремела ключами у крайней угловой двери.
– Сюда, миледи.
Я не шелохнулась, глядя, как вторая увлекает Людо дальше.
– Куда ведут моего брата?
– На мужскую половину, миледи. – Девушка толкнула створку, приглашая войти, но я продолжала растерянно смотреть ему вслед.
Спокойную уверенность, не покидавшую меня на протяжении всего тщательно отрепетированного представления, в котором от меня требовалось изображать перед старой ведьмой робость, давить румянец, при необходимости слёзы, и шептать ответы покорным тоном, вытеснил безотчётный страх из-за разлуки с Людо в этом чужом доме. А вдруг они обо всём догадались и теперь специально разделяют нас?
В конце коридора брат обернулся и чуть кивнул мне.
– Пожалуйста, миледи, мне нельзя задерживаться, – настаивала девушка.
В худом большеносом лице не было почтительности, проявлявшейся при хозяевах, только нетерпение и затаённое любопытство. Наш с Людо вид наверняка подсказывал, что с такими гостями можно не церемониться. Слуги, как собаки, чуют разницу между господами и понимают, что знатное происхождение ещё не гарантирует богатства. Даже «миледи», произносимое нехотя, сквозь зубы, превращалось в «м’леди».
Я пригнула голову и переступила порог. Внутри меня никто не поджидал. Только стылая комната с циновкой на полу и белёными голыми стенами, не прикрытыми гобеленами. Здесь оказалось ещё холоднее, чем в коридоре, из щелей нещадно дуло. По одну сторону от узкой кровати помещался напольный канделябр с сальной свечой, а по другую – горизонтальный стержень, укреплённый на двух других, вертикальных, – чтобы вешать одежду. В стенной нише стояли две фигурки – Праматери и Покровителя рода Венцель.
Крохотная комнатушка четыре на шесть шагов вдруг показалась мне огромной и пустынной. Впервые в жизни мне предстояло ночевать одной. В детстве я делила покои с кузиной, няней и кормилицей, а после рядом всегда был Людо. Как заснуть, если он не будет дышать мне в волосы? Не говоря уже о том, что ему нельзя спать в общей комнате… Надеюсь, у него тоже отдельная. Хотя бы такой же чулан.
Дверь громко захлопнулась, и я невольно отшатнулась от подошедшей вплотную служанки.
– Я помогу вам раздеться, миледи.
– Не нужно, – уклонилась я. – Справлюсь сама.
Тупое удивление на её лице сменилось презрением. Леди не должны одеваться и раздеваться сами, но за последние годы я отвыкла от слуг и чужих прикосновений.
– Как пожелаете, м’леди. Леди Катарина сказала, что вы будете ужинать здесь. – Она указала на поднос с холодным мясом, фруктами и лепёшками, сразу приковавшими моё внимание. Отдельно – сезонное вино. – А вот тут, – выдвинула она верхний ящик комода, – полотенце.
Я молча кивнула, мечтая, чтобы она поскорее убралась. Наконец она так и сделала.
При служанке я сдерживалась, но стоило двери закрыться, кинулась к снеди и принялась судорожно заталкивать в себя лепёшки. Глотала, почти не прожёвывая, и уже хватая следующую. Потянувшись за очередной, случайно опрокинула поднос со всем содержимым на пол. Тут же бросилась на колени, шаря дрожащими пальцами, подбирая безвкусные, не первой свежести кругляши, и ела-ела-ела, лишь бы заглушить эту сосущую резь в животе, от которой мутит уже третий день. Потом торопливо давилась мясом и фруктами, набивая полный рот, размазывая сок по щекам, чувствуя, что уже хватит, давно хватит, но была не в силах остановиться – пока желудок не скрутило от боли. Выплюнув остатки сливы, еле успела подтащить таз для умывания, куда меня и вывернуло.
Когда стих последний спазм, попыталась встать, но комната поехала перед глазами, завалив обратно, и я скрючилась, обхватив живот. Отдача от превращения, нервное истощение – мне лишь казалось, что я спокойна, тогда как всё это время была натянутой тетивой, – и голод вконец измотали. Прикрыв глаза, я постаралась дышать глубже. Дурнота постепенно отступала, сменяясь слабостью и ознобом. Исподнее противно липло к телу, но сил недоставало даже пальцем шевельнуть, не то что подняться с продуваемого пола.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем в коридоре послышались осторожные шаги. Скрипнула дверь, и в комнату заглянул Людо. Замер, застав кровать пустой, но тут же увидел меня на полу. Стремительно пересёк комнатушку, подхватил на руки и отнёс на постель.
– Совсем худо? – спросил он, убирая с моего лба прилипшие пряди.
– Терпимо, – прошептала я, стыдясь своей слабости.
Я привыкла: меня часто тошнит – от голода, страха, отдачи.
Он оглядел меня, потрогал шею.
– Ты вся мокрая. Сейчас, погоди.
Не обращая внимания на вялые протесты, расшнуровал рукава моей котты[6] и стянул её с меня, оставив в одной только камизе[7]. Смешал вино с водой для умывания, смочил полотенце и, усевшись в изголовье, подтянул меня к себе за подмышки. Устроив затылком на груди, принялся протирать лицо, шею, руки.
Влажная прохлада приятно успокаивала, и вскоре мне полегчало. Дыхание выровнялось, озноб отпустил, лишь слабость и боль в животе никуда не делись, хотя последняя из режущей превратилась в тупую, ноющую.
Закончив, Людо отбросил тряпку, заставил меня прополоскать рот остатками вина и принялся ворошить и перебирать пряди, массируя кожу головы, и тепло мало-помалу стало возвращаться в тело, растворяя отголоски мути. Спустя недолгое время сил уже достало на то, чтобы шевельнуться и произнести:
– Обязательно было выделываться? Там, в зале.
– А должен был подставить им шею? – разозлился он в ответ.
Прокушенная от страха за него щека снова засаднила, а пальцы судорожно вцепились в его котту. Людо успокаивающе приобнял меня, клюнул в висок, сказав уже мягче:
– Ну, чего трясёшься? Ты же их видела: чисто мухи в патоке. А я каждый день тренируюсь.
– Не безоружным против меча, – возразила я, приподнимаясь, чтобы взглянуть на него. – С ним ты давно не упражнялся.
Но брат уже не слушал, отрешённо рассматривая свою руку.
– Знаешь, когда я его держал… – пальцы сомкнулись вокруг невидимой рукояти, заново переживая те мгновения, и его лицо просветлело.
– Знаю, Людо, – тихо ответила я, и он, придя в себя, сердито опустил кулак. Тогда огрызнулась уже обычным тоном, укладываясь обратно: – И я не трясусь. Никогда. И не собираюсь начинать сейчас.
– Я, что ль, собираюсь помереть в шаге от цели?
Цель… одно это слово пустило по хребту липкий трепет. Но то был страх уже не за него и даже не за себя, а совсем иного рода – страх подвести, не справиться, не оправдать. И он выворачивал нутро, как не способен ни один голод. Людо, как всегда, прочёл мысли.
– Всё получится, – уверенно произнёс он, продолжив перебирать мои пряди. – Ещё вчера мы ночевали на вонючей подстилке, а через неделю будем в королевском замке. Просто помни, кто ты такая, Лора.
– Кто мы такие, – поправила я.
– Мы, – согласился он, не замечая, что рука уже не гладит, а болезненно дёргает. В глазах нарастал знакомый горячечный блеск. – Когда силы закончились, ищи их в ненависти и никогда ни на единый миг не забывай, что они сотворили.
Я помню. Вот уже семь долгих лет я не ощущаю ничего, кроме ненависти. Я просыпаюсь с её горьким привкусом на губах и с ней же засыпаю. Она проросла в душу, пустив ядовитые побеги и изгнав все прочие чувства, как плющ-душитель оплетает ствол дерева, пока не доберётся до вершины, оставив по себе лишь гниющую сердцевину. Порой кажется, что и волосы у меня так черны от тлеющей внутри злобы, и росту не прибавляется, потому что чувство это пьёт все соки.
Вместо ответа я вытянула руки, изучая обкусанные, с тёмной каймой, ногти и воспалённые заусенцы.
– У леди Йосы такая гладкая белая кожа… – Я невольно погладила кисть, вспомнив, каково это, ощущать на себе её бархатистую нежность.
– Не сравнивай себя с ней, – вскинулся Людо. – Я еле сдерживался, когда эта потаскуха смотрела на тебя так, свысока!
– Не хочу её кожу, – заявила я, помолчав. – Ей, небось, больно дотрагиваться такими мягонькими ручками до вещей.
Людо хохотнул, а потом мы опустились на колени возле кровати и прочли ежевечернюю молитву, которую сочинили много лет назад, когда всё случилось:
«Да будут дни их кратки, а достоинство поругано. Да будут дети их сиротами, мужья и жёны вдовыми, а дома разорёнными до основания. Да угаснет их род, и да проникнет в них проклятие до самых костей».
Перечислив имена, улеглись обратно, лицом к лицу. Волосы наши смешались – чёрное к чёрному.
– Людо…
– Да?
– Я хочу повидаться с Артуром.
Он вмиг подобрался и отодвинулся.
– Нет.
– Пожалуйста. Мы не виделись с прошлой луны. Просто чтобы знать, что с ним всё в порядке.
– Со слизняком всё в порядке.
– Но…
– «Нет» я сказал! И не смей больше об этом просить!
Я вздохнула: знала, что так будет, однако попытаться стоило. Людо собрался отвернуться, но я положила руку ему на плечо, и он, поколебавшись, не стал этого делать. В комнате ещё сильней похолодало. Прижавшись к брату и дождавшись, пока обнимет, я закрыла глаза и мысленно попросила Гостя не приходить сегодня в мой сон. Но он, конечно, не послушался. Наверное, за семь долгих лет он не пропустил ещё ни одной ночи.
И если в отведённой мне комнатушке тело ломило от холода, то теперь рядом пылал огромный, жарко натопленный камин. В руках у меня двузубая вилка, на другом конце которой подрумянивается гренка. Языки пламени с треском облизывают вишнёвые поленья и тоже напрашиваются на угощение.
Я оборачиваюсь на скрип двери и вскакиваю. Дыхание сбивается, а сердце колотится от радости при виде вошедшего. Кажется, ещё никогда я не встречала человека красивее и уж точно не видела рыжие волосы. Они у него с каким-то чудным медовым отливом и вьются почти до плеч. Глаза серые… нет – стальные, цвета папиного меча. На плечах – подбитый мехом плащ, а в руках чёрная шкатулка с серебряным псом на крышке. Подошвы дорогих кожаных сапог ступают мягко. Я готова визжать от восторга! Подбегаю, протягивая руки:
– Это они? Вы всё-таки принесли?
Приходится задирать голову: я до обидного мелкая, даже для своих девяти лет.
– Да, – смеётся он, откидывая крышку, – обещал ведь угостить.
– Долго же вы их несли! – ворчу я, жадно разглядывая семь ровных шариков размером с грецкий орех. Марципановые конфеты… Аромат незнакомый, дурманящий. Мне не терпится их попробовать, но внезапно сковывает робость.
– Можно?
– Конечно. – Он достаёт длинными красивыми пальцами конфету и подносит к моим губам. – Открой рот.
Я послушно открываю, неприлично широко для леди, и уже через мгновение сосредоточенно жую угощение.
– Ну ты и жадина, – снова смеётся он.
Но я не слушаю: чем дальше, тем большее разочарование меня охватывает.
– Они похожи на… каштаны.
– Естественно. – Мужчина усаживается возле очага, вытягивает ноги и ставит рядом шкатулку. – Ты же никогда не пробовала марципан, вот и представляешь на его месте что-то знакомое. Попробуй следующую, она будет любой, какой пожелаешь.
Я чувствую себя глубоко обманутой и колеблюсь: может, стоит обидеться и уйти? Но уходить от него не хочется. Поэтому тоже присаживаюсь на шкуру и, уже не стесняясь, хватаю вторую конфету. Загадываю вкус засахаренных апельсинов с корицей и имбирём, которые у нас дома подают по воскресеньям, и получаю его. Особую прелесть лакомству придаёт то, что сегодня точно не воскресенье.
– Вы тоже угощайтесь, – великодушно предлагаю я, но Гость уже не слушает. Поднялся на ноги и внимательно изучает наш камин. Ощупывает барельеф, скользит взглядом по каменному колпаку, сужающемуся к потолку, – наверное, интересуется росписью со сценами из героических сказаний. Я-то уже давно изучила её вдоль и поперёк. Он даже пытается заглянуть внутрь, закрываясь ладонью от искр.
Мне скучно и хочется, чтобы он уже поскорее забыл про камин и обратил внимание на меня, поэтому спрашиваю:
– А у меня могут быть такого же цвета?
Гость удивлённо оборачивается, и я тычу в его шевелюру. Золотые пряди шевелятся от сухого жара, как языки пламени позади.
– Если будешь долго лежать на солнышке, – усмехается он, но глаза остаются холодными.
Наконец садится обратно. Шкатулка уже пуста, поэтому я придвигаюсь ближе и прижимаюсь щекой к его плечу, вдыхая острый запах восковницы[8] и дыма.
– Можете посидеть со мной до утра?
Гость опускает глаза. Теперь они странно светлые, почти лишённые радужки и зрачков.
– Спи, маленькая Хамелеонша. Я никуда не уйду.
Накатывает вяжущая дрёма. Я смеживаю веки, чтобы в следующий миг проснуться в своей стылой комнатушке. Людо уже ушёл, тело затекло от неудобной позы, а за окном занимается промозглый рассвет.
