полная версия

Алексей Юрьевич Ханыкин
Листья на воде

Полная версия

Я успел разочароваться в людях, когда мне было восемь лет. Спустя уже почти пятнадцать я всё также отчетливо помню тот день, не в силах забыть.

Я шел по улице. Была осень. Непроходимая трясина, порожденная какими-то большегрузами, приправленная тяжелыми сапогами смельчаков – вот вся картина моего города. И я, неуверенно шагаю, надеясь не поскользнуться и не испачкаться. Людей на улицах было немного: дети постарше все еще были в школе, а взрослые на работе. Хорошее время года – осень! Так я думал. Думая о своем, детском, я не обращал внимание ни на что; мне было все равно на дошкольников, которым кажется веселым играть в сыром песке, бабушкам, что куда-то спешат и что-то говорят неизвестно кому. И так шел дальше, не вылезая из детских дум, если бы не странный писк. Жалостливый, он лишь на секунду потревожил мое сознание и исчез, словно его никогда и не было. Я подумал, что он случайно вырвался, словно икота, заставшая тебя в ответственный момент.

Затем был смех. Детский, громкий, такой раздражающий смех наглого ребенка, что ругается на все подряд и плюет каждую минуту – подражатели взрослым. Невольно я посмотрел в сторону. Мне отчего-то захотелось узнать: над чем же так смеются?

И не увидел ничего смешного.

Трое ребят чуть младше меня бегали вокруг полу лысой березы с палками в руках. За ними наивно гонялся грязный, худощавый щенок. Своими маленькими лапками он неуклюже старался угнаться за кем-нибудь из детей, иногда едва слышно потявкивал. А затем я вновь услышал поскуливание. Кто-то из ребят слишком сильно стукнул животное по впалому боку, и песик заскулил. Лишь на секунду. Он быстро развернулся, высунул язык, и как и раньше, объятый радостью игры с человеком, наивно бегал за обидчиками. Один пнул грязной ногой березу, и та зашумела, быстро скинув пару листьев.

Когда детям наскучило гонять щенка палкой, один из них взял осколок кирпича и, раздражающе громко, надрывая горло, хохоча, выпалил: «апорт, Бобик, лови». На последнем слови он кинул в щенка осколок. Он угодил куда-то по голове, и вновь секундное поскуливание. Неужели они не понимали, что щенку больно? Неужели щенок не понимал, что с ним не играют, а над ним издеваются? Тогда, будучи восьмилетним ребенком, я не мог дать ответа на эти вопросы.

Я наблюдал за этой «игрой» со стороны, словно статуя. Я чувствовал, как от несправедливости мое лицо наливается ненавистью, но я все не мог решиться что-то сделать. Я ждал, что щенок поймет, что с ним не играют.

Вскоре детям надоело. Они остановились, что-то шепнули друг другу и пошли прочь, не обращая внимания на маленький тявкающий комочек. Он шел следом, виляя грязным хвостом и иногда попискивая, ему не хотелось прекращать играть. Я сделал шаг за ними, еще один. После очередного тявка один из ребят обернулся, что-то выпалил и пнул песика ногой. Тот опять заскулил, отлетев в сторону, упал на бок и быстро встал. Удивленно посмотрел на уходящих детей и поспешил их нагнать. И еще один пинок, словно еще сильнее, отшвырнул надоевшую игрушку подальше.

Мне стало обидно. Я не знал, за что больше: либо за такое ужасное поведение ребят, либо за наивность собачки, но тело просто больше не желало стоять на месте. Я ускорил шаг. Дойдя до березы, на которой грязным шрамом остался след ботинка, схватил осколок и побежал.

Не могу точно вспомнить, что было дальше. Помню, как потом, кажется, на следующий день, родители, мои, да и тех ребят в придачу, ругали меня за то, что я избил палками и камнями тех троих, что они до дома едва смогли дойти. Лишь спустя года я почувствовал гордость за себя: восьмилетний мальчуган до полусмерти избил троих, не получив ни синяка, ни царапины – герой!