Алексей Валерьевич Ярцев
Философия науки и техники. Проблемы начала XXI века

Полная версия

Измерительные инструменты, которыми пользовались его предшественники, были по сравнению с приборами Галилея ещё ремесленными орудиями. Новая наука заменила расплывчатые и качественные понятия аристотелевской физики системой надёжных и строго количественных понятий. Заслуга великого учёного в том, что он заменил обыкновенный опыт основанным на математике и технически совершенным экспериментом. Декартовская и Галилеевская наука имела огромное значение для техников и инженеров. То, что на смену миру «приблизительности» и «почти» в создании ремесленниками различных технических сооружений и машин приходит мир новой науки – мир точности и расчёта, – заслуга не инженеров и техников, а теоретиков и философов. Примерно такую же точку зрения высказывал Луис Мэмфорд: «Сначала инициатива исходила не от инженеров-изобретателей, а от учёных… Телеграф, в сущности, открыл Генри, а не Морзе; динамо – Фарадей, а не Сименс; электромотор – Эрстед, а не Якоби; радиотелеграф – Максвелл и Герц, а не Маркони и Де Форест…» Преобразование научных знаний в практические инструменты, с точки зрения Мэмфорда, было простым эпизодом в процессе открытия. Из этого выросло новое явление: обдуманное и систематическое изобретение. Например, телефон на большие дистанции стал возможен только благодаря систематическим исследованиям в лабораториях Белла¹⁶.

Горохов же оценивает и этот взгляд как весьма односторонний. Хорошо известно, что ни Максвелл, ни Герц не имели в виду технических приложений развитой ими электромагнитной теории. Герц ставил естественнонаучные эксперименты, подтвердившие теорию Максвелла, а не конструировал радиоприёмную или радиопередающую аппаратуру, изобретённую позже. Потребовались ещё значительные усилия многих учёных и инженеров, прежде чем подобная аппаратура приобрела современный вид. Верно, однако, что эта работа была связана с серьёзными систематическими научными (точнее, научно-техническими) исследованиями. Как например «в случае с радио (Маркони, 1895—1907) и с вентелем Флеминга (1904), которые были тесно связаны с работой Максвелла по электромагнетизму (1873). Другим примером является химия, где разработка периодической системы (Менделеев, 1871) и развитие основных теорий химических соединений (Кекуле, 1858—1866) подготовили фундамент для того, что должно было стать первой отраслью промышленности, „основанной на науке“»¹⁷.

В то же время технологические инновации вовсе не обязательно являются результатом движения, начинающегося с научного открытия. Эта теория находит свое подтверждение и в наше время. Например, результаты работы большого адро́нного коллайдера – ускорителя заряженных частиц на встречных пучках, предназначенного для разгона протонов и тяжёлых ионов (ионов свинца) и изучения продуктов их соударений, исключительно важны с научной точки зрения, так как дают возможность смоделировать процессы, происходящие в «чёрных дырах». Но с другой стороны эти результаты на данном этапе развития человечества не имеют практического применения в повседневной жизни.

Наиболее реалистической и исторически обоснованной точкой зрения (пятая точка зрения) является та, которая утверждает, что вплоть до конца XIX века регулярного применения научных знаний в технической практике не было, но это характерно для технических наук сегодня. «Принцип XVIII века, что наука больше обязана технике, чем наоборот, – пишет П. Вайнгарт, – был неприменим в XIX веке. Отношения между наукой и техникой, если они вообще существовали, были несистематическими…»¹⁸ В течение XIX века отношения науки и техники частично переворачиваются в связи со «сциентификацией» техники. Этот переход к научной технике не был, однако, однонаправленной трансформацией техники наукой, – он был их взаимосвязанной модификацией. Другими словами, «сциентизация техники» сопровождалась «технизацией науки».

Техника и наука большую часть своей истории были мало связаны друг с другом. В античной культуре наука и техника рассматривались как принципиально различные виды деятельности. В античном мышлении существовало четкое различение эпистеме, на постижении которого основывается наука, и тэхнэ, практического знания, которое необходимо для дела и связано с ним. Тэхнэ не имело никакого теоретического фундамента, античная техника всегда была склонна к рутине, сноровке, навыку; технический опыт передавался от отца к сыну, от матери к дочери, от мастера к ученику. Древние греки проводили четкое различение теоретического знания и практического ремесла. И такое разделение продолжалось вплоть до XIX века. Люди могли делать и делали устройства, не понимая, почему они так работают. В то же время естествознание решало в основном свои собственные задачи, хотя часто отталкивалось от техники. Инженеры, провозглашая ориентацию на науку, в своей непосредственной практической деятельности руководствовались ею незначительно. После многих веков такой «автономии» наука и техника соединились в XVII веке, в начале научной революции. Однако лишь к XIX веку это единство приносит свои первые плоды, и только в XX веке наука становится главным источником новых видов техники и технологии.

Техника в свою очередь не только питается плодами науки, но и сама ставит перед ней новые задачи и вооружает ее средствами, которые в трудновообразимой степени расширяют границы нашего познания.

Очевидно, что целью индустриализации нашего общества является замена труда человека на труд машины. Информатизация общества ведёт к замене интеллекта человека на интеллект машины. Автоматизация, доведённая до абсолюта, предполагает полное отчуждение человека от выполнения рутинных интеллектуальных задач.

Собственно и сама система моделирования автоматизированного производства и автоматизированного решения сервисных задач должна обладать искусственным интеллектом. Внедрение такой системы должно оставить за человеком только творческие задачи, полностью автоматизировав рутинные операции по управлению современным производством.

Такая система должна обладать набором знаний и способностей, сопоставимым с качествами современного аналитика или ученого среднего уровня. В таком случае искусственный интеллект будет уже не системой управления данными как в ХХ веке, а системой управления знаниями, обеспечивающей представление и обработку формализованных моделей ситуаций сопоставимых с моделями, которые рисует сознание человека.

Все современные достижения техники являются результатом приложения, использования фундаментальных открытий науки. В сжатой форме сказанное можно сформулировать так: человеческий разум – это проявление высшего уровня, которого достигла материя в процессе эволюции нашего мира. Это мощнейшая из всех известных сил, так как она овладевает всеми прочими силами природы, вызывает к жизни такие из них – например, атомную и термоядерную энергию, – каких не знал мир нашей планеты.

Мощь этой силы хорошо охарактеризована в ставших крылатыми словах Эйнштейна: «Величайшая из загадок это то, что наш мир познаваем». Превращение этой загадки в действительность и осуществляется силой нашего разума, для которой мы не видим границ ее познавательных возможностей. Формой действия такой силы является наука. А техника служит орудием, инструментом, посредством которого эта сила используется для нужд человечества.

Рассмотренная выше классификация соотношения науки и техники является в определенной степени условной. Наряду с ней существуют и другие, так например

Г. Беме выделяет три фазы в развитии соотношения науки и техники в применении к Западной Европе. Первая фаза (1660—1750 гг.) начинается в эпоху расцвета абсолютизма. Это эпоха дифференциации сфер науки и техники и, вместе с тем, определенной ориентации науки на технику. Появляется техника научных инструментов, формируется технический принцип познания в виде механической картины мира. Вторая фаза начинается с промышленной революции и охватывает весь XX век. Развитие техники вызывает спрос на науку, что в свою очередь приводит к онаучиванию техники. Научные приборы и инструменты, методы исследования начинают проникать в технику. На третьей фазе взаимный обмен знаниями и практическим опытом между наукой и техникой становится систематическим и стратегически планируемым. Разработка техники осуществляется через построение научной теории. Этот процесс начался во второй половине XIX века и играет все большую роль в XX веке.

Рассматривая процесс эволюции науки и техники и взаимоотношения между ними, П. Вайнгард определяет также три фазы этого процесса. Рассмотрим его взгляд на этот процесс в сравнении с авторитетным мнением отечественного исследователя этого вопроса Б.И.Козлова. Как пишет Козлов в своей работе «Возникновение и развитие технических наук»: «Три составляющих определили течение процесса становления научно-технического знания современного типа на протяжении всего XIX в. Во-первых, развитие реальной технической деятельности и ее ведущей стороны – материального производства; во-вторых, вызванная социальным заказом, сложившимся в период промышленной революции, коренная перестройка структуры научно-технического знания и деятельности по его производству и применению; в-третьих, развитие естественных наук и математики, в значительной мере обусловленное тем же материальным производством, но протекающее в соответствии со своими собственными внутренними закономерностями»¹⁹.

Итак, в первой фазе (XVII – XVIII века) ни техника, ни наука еще не оформились как отдельные системы. Хотя произошла дифференциация теоретических и практических сторон производства знаний, «новая наука» Бэкона и Декарта ускорила временное слияние науки и техники, провозгласила единство истинности и полезности.

Историко-технические исследования формирования системы производства в XVIII веке дают нам представление о той основе, на которой возникала и развивалась техника. Такой анализ подчеркивает, что машинное производство, которому в последствии суждено было заменить мануфактурное возникало на несвойственной ему основе, то есть именно в мануфактурах. Мануфактурное производство машин для крупной промышленности было общепринятой нормой. Очевидна парадоксальность подобного положения дел: мануфактуры вытеснялись из социально-экономического быта общества крупный промышленным производством, технику для которого готовили мануфактуры. Этот факт ярко указывает на существование внешней логики развития техники.

Научно-технический прогресс в XVIII веке выделяет науку как производственную силу общества. Нужно в первую очередь представить, что Европа XVIII века в первую очередь занималась обработкой хлопка и шерсти. Мануфактуры задействованные в этих областях производства были наиболее массовыми и технологичными. Не удивительно, что и основные события в развитии отношений науки и техники происходят именно в этой специализированной отрасли. В 1738 году английский плотник Джон Уайет получает патент на машину способную прясть пряжу без помощи пальцев. Чуть позже Джеймс Харгривс усовершенствовал эту модель и создал прядильную машину периодического действия «Дженни». В 1769 году часовщик Ричард Аркрайт, применив свои знания о зубчатой передаче и математические навыки для расчета скорости валиков в машине снова усовершенствовал «Дженни» и создал прямые возможности для механизации труда ткачей.

В 1786 году сельский священник и часовщик транслирует из конструкции паровой машины Уатта форму и принцип действия эксцентриков, тем самым устраняя разрыв в качестве машинного и ручного прядения. Это ещё одна яркая иллюстрация как спроектированные научным методом механизмы замещают технику, созданную ремесленным путем. Впоследствии механизм изменения скорости движения веретен заимствует свою суть из часового механизма с гирями, а замена шпуль (катушек) организована по принципу револьвера. Стоит отметить, однако, что влияние науки на ткацкую технику не велико, и не поставлено на поток. Научные решения пока по-прежнему остаются лишь подспорьем в решении технико-технологических проблем. К ним прибегают лишь, когда чисто технического опыта становится недостаточно. Очевидно так же, что именно значимость научных идей и накопленная критическая масса изменений в технике приводят сначала к технической революции в этой отрасли, а затем и к серьёзным технико-социальным последствиям во всей Европе.

На этом этапе истории взаимоотношений науки и техники происходит ключевой перелом: техника переходит от подражания природе, то есть миру реально существующих артефактов к подражанию миру идей человека. Происходят первые шаги сциентификации техники, а значит научные идеи находят наконец-то инструмент воплощения – технику.

Граница чисто научной деятельности и чисто технической деятельности начинает размываться с появлением таких инженеров как Карно. Как отмечает Б.И.Козлов: «Подход Карно требовал уже не только знаний об устройстве, возможностях и способах функционирования искусственных технических средств, но и теоретического анализа физических принципов, реализованных в их конструкции»²⁰. Изменились не механизмы, не социальная обстановка, не теоретическая основа, – изменился именно подход к решению инженерных задач. «Идеальная паровая машина Карно сводила реальные паровые машины с их искусственно созданными свойствами и функциями к системе физических величин, а конструктивно обеспечиваемое взаимодействие частей реальной машины – к протекающим в них физическим процессам. Инженеру затем предстояло совершить обратный переход – от знания выявленных при анализе теоретической модели особенностей физических процессов к конкретной, реальной конструкции, воплощающей в себе это знание. Взаимодействие этих двух видов знания, их синтез, и представляет собой техническую науку как область специфического познания. Такой подход обеспечил быстрый рост машинной техники начиная с середины XIX в.»²¹ Это были только первые шаги взаимодействия науки и техники, однако даже они смогли значительно повлиять на повседневную жизнь общества.

Освобождаясь от необходимости предварительного накопления огромного количества эмпирического чисто технического опыта, техника начинает развиваться значительно быстрее, получив могущественного союзника в деле проектирования – науку. Это происходит в тот момент, когда задачи, за решение которых берутся инженеры, достигли такого уровня сложности, что одного только эмпирического опыта для их решения уже недостаточно. На этом этапе становится понятно, что «назрело более глубокое познание естественных сил и явлений природы, используемых в технических устройствах и технологических процессах»²². Таким образом техническая деятельность становится прямым заказчиком продуктов научной деятельности, то есть практически применимых теорий. Как пишет Б.И.Козлов к концу XVIII века «Задача состояла в том, чтобы не только привлечь естественнонаучные и математические знания к исследованию технической проблематики, но и определенным образом переработать, переформулировать их, приспособить для практического использования в сфере создания и применения техники, включить их в исторически сложившуюся систему технического знания»²³. В результате изменения подхода к технической деятельности меняется сама её структура. Разработка знания становится неотъемлемой частью технической деятельности, а вместе с тем меняется и её название. С конца XVIII века это научно-техническая деятельность. Однако непосредственного слияния двух общественных институтов пока не происходит. Об этом можно судить хотя бы по тому факту, что в XVIII веке ещё пока отсутствуют профессиональные институты целью которых является целенаправленное получение практически применимого знания.

События, протекавшие в науке и технике на этом этапе являются переломными в процессе сциентификации техники и технизации науки. Это подчеркивает Б.И.Козлов в своей работе: «Материальное производство, техническая деятельность стали выступать непосредственными заказчиками и потребителями научно-технического знания. Вместе с тем новые области применения научного знания и возникающие в них специфические научно-технические проблемы привели к дальнейшему развитию науки, к формированию в ней относительно самостоятельной подсистемы научно-технического знания и деятельности по его производству и применению. Только теперь, после промышленной революции и возникновения науки Нового времени, единый процесс „технизации“ науки и „онаучивания“ техники стал чрезвычайно сложным, многообразным и многоуровневым, и потому – более трудным для анализа»²⁴.

Обобщая приведенные данные нужно сказать, что результатом процессов бурно протекавших в XVIII веке стало формирование самостоятельной системы научно-технического знания, состоящей из двух областей деятельности: деятельности по формированию и производству технического знания основанного на науке и деятельности по применению этих знаний в практической области.

Вторая фаза (с первой половины XIX века вплоть до 20х годов XX века) характеризовалась институционализацией науки, ведущей, в конечном счете, к дифференциации науки и техники.

Появляются музеи, обсерватории, лаборатории как новые формы технической деятельности и способов передачи знания. Все это происходит из естественной потребности: «Систематическое технологическое применение науки предъявило новые требования к научному знанию и организации его разработки и применения»²⁵.

Нужно отметить что лаборатории существовали и ранее в частном порядке, например лаборатория Галилея, Да Винчи или Ньютона, но теперь лаборатории появляются как при научных университетах так и при мануфактурах. Это ярко свидетельствует о едином подходе к процессу получения эмпирического знания и осознанию его пользы, как в научной, так и в технической среде. Специализация появляющихся в это время лабораторий делится на два типа. Это деление сохранилось и до нашего времени: по техническому объекту приложения знаний, либо по научной проблематике.

Обогащаемая значительными общественными ресурсами научно-техническая деятельность стала лучше отражать реальную структуру научного знания. Б.И.Козлов приводит такое определение научно-технической деятельности: «В наиболее общем виде научно-техническое знание может быть определено как отвечающее критериям научности знание об искусственных материальных средствах человеческого существования и деятельности»²⁶. Возрастающая специализация самого знания заставляла развивать структуру научно-технических объединений и вместе с тем более полно отвечать потребностям исследователей и производственников. И «Если XVIII был веком академий, а XIX – веком высшей школы, то XX начинается тем, что становится веком исследовательских институтов»²⁷, – писал в 1927 г. С. Ф. Ольденбург, после ознакомления с организацией научных исследований в Германии, Франции и Англии.

В области передачи накопленного знания происходит деление по уровню теоретизации знания. Передача знания происходит на трех уровнях: на уровне технической теории, инженерных методов и нормативно-технических знаний. Более специализированное обучение происходит при делении знания по объекту: то есть по материалу, либо по типу энергии²⁸. Усложнение научных и технических теорий происходит одновременно взаимно дополняя и обогащая друг друга. «Новая структура возникает скорее потому, – пишет немецкий ученый П. Вайнгарт, – что два условия взаимноподдерживают друг друга, развитие научного знания достигает той точки, где его объяснительная и предсказательная сила может быть расширена на быстро растущее множество явлений; технические же вычленив достигают такой сложности, что их решение требует использования научных методов, особенно выработка теорий, основанных на математическом описании и систематических экспериментах»²⁹.

Он также подчеркивает очевидную сонаправленность установления этих связей: «С точки зрения техники такая „теоретизация“ означала, что базисные операции могут быть отнесены к более общим теориям. С точки зрения науки это означает, что общие научные теории конкретизируются под специфического явления»³⁰.

Новые дисциплины и новые связи между ними отражали развитие технического знания, его децентрализацию и все увеличивающуюся специализацию. Характерно, что подобная теоретизация технического знания не приводит к его полной автономности, что отмечает Вайнгарт: «Это является также сущностью процесса сциентификации, но остаётся проблема, почему производство теоретического знания не приводит к полной его независимости от других социальных контекстов, что существует в тенденции»³¹. Более того, мы наблюдаем, что техническое знание начинает влиять на общественный прогресс и смену политических формаций.

Теоретизация же в свою очередь дает новые возможности технике. Стоит отметить, что технические достижения на этом временном этапе пока еще не достаточно велики, чтобы в серьёз влиять на прогресс науки, чего не скажешь о влиянии науки на технику.

Машинизированное материальное производство начиная с XIX века становится лидером по привлечению и использованию научно-технического знания. Это приводит к тому, что к концу XIX века в научно-технической деятельности появляется как отдельная функция – функция распространения технического знания и применение передовых знаний в области массового материального производства. Этот феномен критически важен для осознания значимости процесса сциентификации техники в современной картине мира. Начиная с XX века каждый новый прорыв в научно-техническом знании будет все быстрее находить своё отражение в бытовой, социальной, экономической и даже политической жизни общества. А «Резко возросшие в связи с успехами энергетики и машинного производства технологические возможности, с одной стороны, и рост потребления технических средств, сопровождавшийся ростом требований к их характеристикам – с другой, обеспечивали неизменно высокий уровень потребностей в новом научно-техническом знании»³².

Меняется и отношение к самой профессии ученого-исследователя. Люди преданные этому великому искусству открытий, должны быть независимы и свободны, и общество должно взять на себя расходы, необходимые для обеспечения им именно такого положения» провозгласил Декрет национального Конвента в 1793 году во Франции.

Обобщая вышеприведенные взгляды на развитие отношений науки и техники на этом этапе приведем высказывание Б.И.Козлова: «Для решения вытекающих из этой новой функции научной и технической деятельности проблем был необходим ряд условий:

а) существенное развитие и перестройка исторически сложившихся к этому времени научно-технических знаний, приспособление их к особенностям практического применения;

б) специальная организация производства и применения специфических знаний о технике, представлявших собой сплав, синтез результатов теоретического и эмпирического познания естественных и искусственно создаваемых свойств материалов и других технических средств;

в) организация подготовки научных и технических кадров, способных решать новые задачи как в области производства научно-технических знаний, так и в области их практического применения. Все эти задачи необходимо было решать не только параллельно, но и в тесной взаимосвязи»³³.

Третья фаза, по Вайнгарду – современная, когда наука и техника восстанавливают свои дружеские отношения. Это эпоха «сциентификации» техники. Технические проблемы достигают такой сложности, что их решение требует научных методов, выработки специальных технических теорий, основанных на систематических экспериментах и на математическом описании. Часто усилия технического исследования переносятся в сферу фундаментального научного исследования, поскольку ученые и инженеры имеют дело с одними и теми же объектами.

Таким образом, на этапе начавшемся в ХХ веке ученые попадают в специфические условия нового информационного пространства. «Изучение особенностей организации и развития научно-технической деятельности, поведения ученых в специфических для этой деятельности условиях, взаимосвязи технических наук с общественными и естественными науками, а также с другими общественными институтами важно для познания и науки, и материального производства»³⁴. Ярким отличием новых условий существования научно-технического сообщества становится тот факт, что опыт как регулятор действия заменяется систематическим знанием.

Научно-техническая деятельность четко структурируется и принимает новую форму разбиваясь на три фазы:

научно-исследовательская и экспериментальная разработка

конструирование и технологическая подготовка

производство³⁵

Подобного отношения науки техники мы не видели на обозримом историческом отрезке. Ниже приведена весьма условная схема отношений науки и техники. По вертикали отложена роль в мировоззрении социума, по горизонтали – временная шкала, что позволяет видеть какая из областей деятельности доминирует на том или ином временном отрезке и даже спрогнозировать дальнейшее развитие событий.

Согласно последней точки зрения взаимоотношения между наукой и техникой в ходе своей эволюции прошли четыре этапа. На первом (донаучном) формируются различные типы технических знаний, на втором – происходит зарождение технических наук, на третьем (классическом) строятся ряд фундаментальных технических теорий, наконец, на четвертом (современном) осуществляются комплексные исследования, происходит интеграция технических наук с естественными и общественными и дальнейшее «отпачковывание» технических наук от других областей научного знания.

Конец XX, начало XXI века характеризуется единым взаимообусловленным поступательным развитием науки и техники, которое является основой социального прогресса. Научный и технический прогресс впервые начали сближаться в XVI – XVIII вв. когда мануфактурное производство, нужды торговли, мореплаванья потребовали теоретического и экспериментального решения практических задач. Второй этап связан с развитием машинного производства с конца XVIII века – в этот период наука и техника взаимно стимулируют ускоряющиеся темпы развития друг друга. Современный этап определяется научно технической революцией и охватывает наряду с промышленностью и сельским хозяйством транспорт, медицину, образование, быт и выражается в коренном качественном преобразовании производительных сил на основе превращения науки в ведущий фактор развития общества и производства.

Несмотря на определенное различие в понимании содержания основных этапов взаимосвязи науки и техники, исследователи этой проблемы сходны в одном: взаимосвязь науки и техники изменялась на протяжении истории общества по мере развития производства и научного познания окружающего мира.

Ниже приводятся примеры из событий в мире научно-технического прогресса последнего десятилетия (начало XXI века). Так как литературы на эти темы пока немного я буду приводить так же цитаты из научно-популярных изданий. Это необходимо нам для осознания направлений процессов протекающих в научно-техническом сообществе.

К примеру, профессор из университета Южной Калифорнии Леонард Адлеман поразил ученых описанием того, как, используя молекулы ДНК, можно производить сложные математические вычисления значительно эффективнее, чем на суперкомпьютерах. На стыке биологии и кибернетики возникло это новое направление информационной техники. Центр молекулярной электроники Сиракузского университета создал аппаратуру, позволяющую с помощью лазерного луча на протеине, получаемом из живущих в солончаках микроорганизмов, записывать необходимую информацию. Так появились первые микро-ДНК-компьютеры, созданные на основе бактерий, живущих в солончаках. Американский химик Джеймс Хикман, занимающийся вживлением нейронов лабораторных крыс в электронные устройства, считает, что биоэлектронные технологии вскоре станут повседневной реальностью.

Это представляется более реальным, когда появляется возможность ознакомиться с техническими параметрами новинки: ДНК-компьютеры потребляют в миллиарды раз меньше энергии, чем привычные нам компьютеры, могут одновременно выполнять множество сложнейших операций. Подсчитано, что примерно полкилограмма молекул ДНК могут хранить информации больше, чем память всех вместе взятых созданных до сих пор компьютеров.

Есть и другие попытки «оживить» компьютер. Так, профессор Марвин Мински убежден, что человек несовершенен. Он думает медленно, а живет недолго. Кроме того, и память человеческая слаба. Вот почему человек должен… превратиться в машину. «Для этого, – продолжают мысль коллеги Мински Франк Типлер и Ганс Моравец, – мы должны вживить в наш мозг чипы». Профессор-проектировщик Вилем Флюссль идет еще дальше, утверждая, что человек должен превратить свой мозг в компьютер. И тогда он будет жить вечно. А как же наше тело? И на этот вопрос у Флюсселя есть ответ: «Оно исчезнет за ненадобностью»³⁶. Эти во многом популистские высказывания однако демонстрируют общее деантропоцентричное направление научной мысли. Человек перестает быть центром вселенной для самого человека. Если ранее мы уже говорили о том, что техника является связующим звеном между наукой и природой, то человек занимает позицию между природой и техникой. В настоящий момент происходит медленная адаптация к этому новому взгляду на человека, как часть природы и часть техники.

Человек осознает свою подвластность влияниям глобальных технических решений и систем, которые он создает. «Точно так же, как электричество изменило нашу жизнь, превратив граммофоны в стереофонические проигрыватели, ледники в холодильники, а свечи в лампочки, Internet революционизирует все устройства, которыми мы пользуемся, – от компьютеров до телевизоров, телефонов и автомобилей»³⁷, – утверждает Вэй Йен, президент «Эн-си-ай», фирмы, занимающейся созданием стандартов программного обеспечения для бытовой техники будущего. Осознание ответственности научного сообщества за будущее человечества вновь выводит науку на главенствующие позиции в деле принятия ключевых решений в обществе. И, несмотря на то, что «практика регламентации организационных структур научно-технической деятельности, – как пишет Б. И. Козлов, – была долгое время значительно обособлена от реальной структуры научно-технического знания и строилась на основе традиций, здравого смысла или, в лучшем случае, обобщенных экономических показателей»³⁸, теперь администрирование и регламентация научно-технического прогресса становится важным и популярным делом.

Занимаются этим сегодня в основном международные комитеты по стандартизации, сертификационные комиссии и транснациональные технологические корпорации. «Говоря о связи науки с практикой, с производством, с народным хозяйством, следует различать две вещи: то, что наука уже сейчас, непосредственно может дать практике в виде конкретных научных открытий, научных рекомендаций, которые могут быть сразу же реализованы на деле, и то, что наука способна ещё дать в будущем – скором или более отдаленном, что она пока ещё только изучает, уже обнаружив скрытую новую возможную производительную силу, но ещё недостаточно выявленную, проверенную в теории и в эксперименте, как это было с атомной энергией вплоть до конца 30-х годов, когда было открыто деление тяжелого ядра (урана)»³⁹.