Алексей Владимирович Зелепукин
Новая напасть
– Натах, вот чё еще есть. Прокатит? – выложив находку на стол перед медсестрой, поинтересовался Олег.
– Этим нас вояки должны были колоть, если верить аннотации. По одной ампуле на человека, и типа о болезнях можно забыть, но это прививки для здоровых. А нам поможет или нет, я не знаю. Да и тут всего-то уколов пятьдесят, а нас всех – больше четырех сотен…
И тут ни с того, ни с сего мир начал блекнуть, смертельная усталость невыносимой тяжестью легла мне на плечи, ноги подкосились, и я плавно начал оседать на пол – по крайне мере мне так казалось; по рассказу же Володьки я просто рухнул на пол.
– А вот ща и проверим, – крикнул Вован, бросаясь ко мне. Димон, стоявший ближе, дернул рукав. Нитки не сдюжили, оголяя плечо.
– Так нельзя! Вдруг аллергия, анафилактический шок? Смерть? – девушка застыла в нерешительности.
– Коли, Наташ, не бойся. Сегодня у него третий день, – прошептала Танюша.
Укол жгучей змеей пополз по вене, поднимаясь через плечо к груди, толчок, сердце развеяло антидот по организму, еще мгновение, и я потерял сознание.
***
– Вставай, дядь Лёша, подходим.
Дед открыл глаза. Данила мастерски подруливал к причалу, где в ожидании новостей уже собралась ребятня.
– Ну и силен ты, дядька, храпака давить.
– А ты, Данила, не отвлекайся, вяжи швартовы и потопали в Совет.
Городище поставили в лучших традициях средневекового поселения. От артобстрела все эти рвы и частоколы, конечно, не спасут, но орду мертвяков или атаку группы рейдеров затруднят капитально.
Дома стояли глухой стеной наружу и окнами во двор, превращая узкие улочки в дополнительный рубеж обороны, позволяя вести обстрел с крыш зданий по скопившимся внизу тварям или налетчикам и образуя второй эшелон стен. Первая стена охватывала защитным поясом почти весь периметр поселения за исключением береговой линии – зомби по воде не ходят. Четыре огневые башни, ощетинившееся крупнокалиберными пулеметами, прикрывали двое ворот. Сколько всего патронов было в свисавших сбоку лентах, знал только совет старейшин. Центр же городища был выложен брусчаткой и являл собой достаточно большую площадь с колодцем посередине. Речная вода отфильтровывалась сквозь толщу грунта, обеспечивая достаточно приемлемое качество. За колодцем высился храм. Величия православия в самом здании, конечно, не наблюдалось, но внутри храм выглядел достойно благодаря стараниям отца Владимира. Там же, на площади, стоял гигантский стол, на котором делили добычу между членами коммуны, торговали с караванными купцами, и за которым, бывало, пировали по особо важным праздникам. За площадью с выводом вниз по течению стояли хозяйственные постройки: большой нужник на десять кабинок, хлев, курятник; рядом «благоухала» компостная яма. Общая численность городка приближалась к двум сотням. Учитывая зомби-апокалипсис и пост ядерный мир, городище можно было считать достаточно крупным.
Оставив такелажные работы более молодому персоналу, Данила с дедом двинули в совет.
Разговор выдался тяжелым. Старейшинам не хотелось покидать обжитых краев.
– Тоже мне, велика напасть! Нам к зиме готовиться надо, а не от кучки мертвяков бегать, – захлебываясь собственным бессилием, почти орал отец Владимир, наш градоначальник.
– А ежели это новый мор? Или того хуже – китайцы, их, почитай, миллиард уцелел? Как ты их сдерживать-то будешь? А если это регулярные войска? – как гвозди, вколачивал свои аргументы дед Алексей.
– Китайцы или не китайцы, а орда – скорее всего результат гибели большого селения, очень большого! И это факт, – резюмировал Дмитрий. Отец Димитрий – так величали нашего воеводу, человека, отвечающего за боеспособность городища. Вообще в совет городища входили пять постоянных членов-«основателей»: городничий, воевода, кладовщик-купец, отвечающий за материальные запасы и торговлю – им был отец Олег. Лекарь – матушка Наталья; в её ведоме было здоровье горожан. Она единственная, с кем никто и никогда не спорил. И главный охотник – батюшка Серафим, наимудрейший человек с обширными познаниями в области биологии и ботанике. Вообще в эпоху пост Апокалипсиса собирательство и охота играли архиважную роль в выживании. Если верить байкам, именно эти люди да матушка Ольга заложили на берегу реки поселение, разросшееся до современных размеров. Один хранитель летописи – его выбирали из числа проявивших себя в стенографии отроков; три представителя интересов (обычные жители городища, выбранные на общем вече сроком на полгода) – в комнате совета было шумно. Дед Алексей никогда не являлся официальным членом совета, хотя в народе о нем разное судачили. Ходили даже слухи, что это он – отец городища; масло в огонь подливало и необычайное внимание совета к мнению деда.
– Мы соседничаем и торгуем с тремя городами. Сарын и Таежный не очень большие, душ по сто пятьдесят, и они выше по реке. Ниже нас только Новая Вольница, их там тысяч семь, наверное, но до них верст двести семьдесят. И потом, Вольницу на территории военгородка основали – здания каменные, коммуникации, канализация, настоящий госпиталь, прочный периметр, не чета нашему. И если орда оттуда, шансов у нас на самом деле не много, – Олег изо всех сил старался выглядеть спокойным, но понятие «покер фейс» – это было не о нем.
– Во-первых, будь эта орда из Вольницы, вы бы от нее не ушли, – с умным видом начал городничий.
– Ну, конечно, сам-то за забор, когда последний раз выбирался? – почти прорычал Алексей.
– Да, в первые несколько месяцев зомбаки необычайно сильны и проворны!
– Это ты мелким рассказывай, я их поболее твоего видал.
– Купцы говорили, что ниже по реке еще люди живут. И вполне возможно, что ваша орда могла с самого устья реки идти, а в Вольнице им количество и подредактировали, – не унимался Владимир. – Сниматься с насиженного места без веских доказательств – просто идиотизм.
– Идиотизм – это сидеть и ждать, как у моря погоды, на авось надежду возлагая.
– Надо к ним гонца послать, нечего народ по пустякам тревожить. Но и мешкать особо незачем.
Голос матушки Натальи напоминал журчание весеннего ручейка, но его силы хватило, чтобы утихомирить спорщиков.
– Если верхом, то дня за три управитесь. А мы пока к штурму и осаде готовиться будем.
Дмитрий посмотрел на Данилу.
– Да как так-то? Мы ж только из вылазки вернулись, две недели по тайге мытарствовали. Разве это справедливо? – начал Данила.
– Остынь! – осадил его дед.
– Я сам пойду, добровольцем, но с условием: от горожан таиться не станем, все должны знать.
– А ежели запаникуют? – начал Владимир.
– Вот и проследи, чтоб не запаниковали. Отвык от оперативной работы поди? Будет как я сказал. А несогласные могут сами в разведку топать. – Алексей развернулся к Олегу: —У нас из заводских патронов картечь есть?
– Заводских, может, штук пяток, пулевых тройка, зато могу наших набрать на твой патронташ, гильзы незаезженные, гарантирую.
– Все люди, как люди – кто с арбалетом, кто с луком, а тебе патрон…– лютый взгляд Алексея оборвал Владимира на полуслове. – Ну тогда и паек усиленный пакуй! – И уже обращаясь ко всему совету: – Возражений-то ни у кого нету? Вот и ладушки. Пошли, Данила! Дальше они сами.
То ли подталкивая, то ли приободряя, Алексей похлопал напарника по плечу. Дед и Данила вышли на улицу, оставив организационные вопросы на попечение отцов города.
Яркий солнечный свет ударил по не выспавшимся глазам. Городок жил обыденными хлопотами. Надо сказать, что основными делами по хозяйству заправляли женщины. Внутри периметра всё было под их контролем, мужики работали на подхвате. Конечно, матриархатом это не назвать, но, чтобы доказать свое право на жизнь в коммуне, мальчишки по достижении восемнадцати лет уходили в «паломничество» – на поиск старых технологий и артефактов. Все находки приносились в дар коммуне, а вече решало судьбу юноши согласно ценности преподнесенных даров. Жениться мужчины могли только после выплаты калыма за женщину городища, получая при этом также право жить внутри периметра. Переезд же женщины из городища был невозможен ни при каких условиях, так как девочки считались горожанками с рождения. Суровая жизнь в суровые времена рождает суровые законы, а они в свою очередь – суровую кару. Наказаний в городище было всего два: изгнание и казнь на месте.
– Так нечестно, дядька! Мы ж только причалили, не спали толком, в городе вона сколько охотников да следопытов!
– Не парься, у тебя семья, дети, да и мне спокойнее будет. С Димона-то уже песок сыпется, ему помощь понадобится, а лучше тебя ему никого не сыскать.
– Отец Димитрий помладше тебя будет.
– Чего?!
– Да шучу, шучу я! Путь и в обычное время не сахар, туда даже караванщики без особой надобности не идут. Уж больно драконовские порядки у них. А тут сквозь орду пробираться… Да и устояла ли Вольница-то?
– Вот поэтому сам и пойду. Давно уж такого не было, больно любопытно всё это. А городище к эвакуации готовьте, что хотите делайте, но детьми рисковать нельзя, они – смысл нашей жизни. И помни, я на тебя рассчитываю.
– Я не подведу, дядька.
Проводив деда до дверей его каморки, Данила двинулся восвояси.
Рухнув на не заправленную постель, Алексей вырубился почти мгновенно.
Мозг человека – орган самый загадочный, и он, то ли ища аналогии, то ли пытаясь найти ответ, снова обратился за помощью к памяти, в очередной раз возвращая деда назад в начало начал.
***
Очнулся я в спальном мешке на полу нашего «Урала». Рядом была Татьяна. Она судорожно сжимала мой дробовик, а на рабочем комбинезоне были видны едва засохшие пятна крови. Легкий ветерок нежно копошился в ее каштановых волосах. Взгляд девушки был прикован к опушке леса. Сейчас Татьяна сама превратилась в олицетворение ощущения.
«Охраняет», – мелькнуло в голове, и от этой мысли, несмотря на царившую промозглую сырость пасмурного осеннего вечера, на сердце вдруг стало тепло и уютно. Ощущение собственной нужности для другого человека окрыляет. Я приподнялся на локте:
– Что произошло? Долго я так валяюсь?
Бросив ружьё, Танюшка схватила меня в охапку. На ее глазах сверкнули слезы:
– Живой! – объятия стали крепче. Женщина уже не сдерживала рыданий, но это были слезы радости.
– Я им говорила, а они не верили, никто не верил!
– Тише, Танюш. Кто не верил-то?
– Да все! Даже Вовка, и тот сомневался, что ты выкарабкаешься, а тут еще всё завертелось.
– Что завертелось? Случилось чего? Только давай по порядку.
– Тебя после инъекции вырубило, а они на участок двинули. А там всех больных на складе ГСМ собрали и пожгли! Но мы тогда этого еще не знали, это нам потом Марина рассказала.
– Какая Марина?
– Повар наша, она нас издали заприметила и навстречу выбралась – предупредить чтобы.
– О чем предупредить?
– О засаде. Мы когда к отцу в часть двинули, они в лагере против нас заговор удумали, тебя в болезнях обвинили. Олег по пьяни про Толяна и про оружие проболтался, пистолетом бахвалился. Мы только с КПП выехали, а они со всех сторон разом кинулись. Со склада ГО респираторов набрали, всех больных на склад стащили и пожгли – живьем пожгли! – тебя во всех бедах виноватым сделали и решили всех нас по приезду поубивать.
– Да кому в башку такая херня пришла?
– Бугая с шестого вагончика помнишь? – Володька запрыгнул в машину, пыхтя сигаретой.
– Его, по-моему, Сергеем звать?
– Он самый, двоюродный брат Толяна.
– Ну это многое объясняет… А с больными-то так на кой?
– Страх перед неминуемой гибелью, боязнь заразиться. Все эти фильмы голливудские, зла не хватает! Вот в каком-то из них он и углядел, что раньше так с заразой боролись. И ведь помощники нашлись! Как быстро люди тупеют и звереют! Хуже фашистов. На всё готовы ради спасения своей шкуры. Я же говорил, мнение народа переменчиво, сегодня ты – герой, а завтра – заядлый враг.
– Наши все целы?
– Все. Правда, у Олега нос сломан, – Татьяна торопливо продолжала, но голос стал заметно спокойнее: – Ему Володя с Димоном за пьянку наваляли. Мы к шлагбауму подъехали – Олежка с разбитой физиономией, выменял оставшийся панацелин на канистру бензина и ящик тушенки.
– Это как вы его уговорили? – спросил я, поворачиваясь к Владимиру.
– Так это не мы, это его величество «Калашников» – он любого уболтает! Но Олегу-то ничего и не угрожало, мы ж прикрывали. Народ у нас ушлый, но не тупой: на автоматы прыгать не стал.
– И Серега вот так спокойно дал уйти?
– Мне тоже это показалось странным. Долили мы эту канистру в бак, а через пару верст у нас движок стуканул – эта тварь абразивной пыли в бензин сыпанула. Пока разбирались что к чему, они из леса с луками: Марину на месте убили, Димону ногу проткнуло, и еще одна в живот угодила. Он рухнул, но в ответ палить начал. Те, что с его стороны были, залегли, их всего человек десять было, зашли с двух сторон в нежданку, меня с Олегом врасплох застали – без оружия. А стрелы прям дождем! Мы под тягач. Тут они в полный рост на добив пошли. Благо Танюха рядом с тобой в кузове была, хвать твой дробовик, троих на месте уложила. Двое луки побросали и бежать, а она – недаром офицерская дочь – как в тире, только кровища в разные стороны фонтаном.
– Да я-то… Я толком и прицелиться не успела, дробовик картечью был заряжен.
–Всё одно, не растерялась. Мы, считай, все тебе жизнью обязаны. А под шумок этот Наташка из кабины автомат мне бросила, а сама – к Димке. А чуть опосля и Олежка подоспел. Всех положили, никто не ушел! Правда, патронов осталось в обрез, но зато теперь в нашем распоряжении есть еще луки со стрелами. Всё самопальное, конечно, луки намного тяжелее фабричных – с такими по тайге дюже не поскачешь, но бьют точно. А арбалет, так это вообще слов нет, убийственная штукенция – они из него дверцу «Урала» дважды пробили.
– А с Димоном что?
– Да чего ему сделается-то? После инъекции на нем уж почти всё затянулось.
– Не понял, сколько я в отключке валялся?
– Два дня.
– А нападение было…
– Вчера. – закончил за меня Вовка.
– И за день дырка от стрелы затянулась?
– Не дырка, а дырища, вот такущая, – Татьяна развела руки в стороны.
– На самом деле вот такая, – разведя пальцы на пару сантиметров, сказала присоединившаяся к нам Наталья. Она бесцеремонно задрала рукав толстовки, обнажив уродливую отметину на моем плече, и, помяв ее пальцами, спросила: – Не беспокоит? Не болит? Не чешется? Давай, я тебя послушаю. – Стетоскоп ткнулся мне в грудь. – Жалобы есть?
– Вроде нет.
– Через час бегать сможешь. Хер его знает, что это за гадость и как она работает, но результаты феноменальные. У тебя по всем признакам была тяжелейшая пневмония, а сейчас легкие чистые, как у космонавта. Эта штука мертвого из могилы поднимет; единственный минус – ужасный шрам на месте укола.
Володя перехватил мой встревоженный взгляд.
– Твою ж мать… – схватив автомат, Вован выпрыгнул из машины. Через несколько минут раздались одиночные выстрелы.
Имея ограниченный запас продовольствия и патронов, утратив единственное средство передвижения, было ясно, что до переезда нам не добраться, да и учитывая, что новую атаку со стороны некогда родного строительного городка можно было ждать в любую минуту, мы двинули в сторону ближайшей колонии, благо Танюшка по малолетству объездила с отцом всю округу.
Октябрь подходил к концу, ночные заморозки усиливались, опускаясь до отрицательных значений, холод тормозил зомбарей. Они становились неуклюжими, но к обеду разогретая солнцем кровь еще возвращала им грозную силу. По мере приближения к колонии они стали встречаться все чаще. Одиночки и небольшие группы особой опасности не представляли, но спать, когда рядом бродят мертвяки, мы не рискнули.
На нашу беду, огонь костра зомбарей не отпугивал, а привлекал. Это была та еще ночка! Обложившись огненным кругом костров, мы всю ночь напролет держали оборону. К вечеру того же дня мы добрались до колонии. Поднявшись на вышку, мы улеглись прямо на люк и, прижавшись к друг другу, уснули. Напряжение последних дней сплотило наш небольшой отряд, практически превратив нас в своеобразную семью, и самое противное, что роль «лидера» – социального громоотвода – досталась мне, хотя рулил всем Вован, наш серый кардинал. Несмотря на то, что в рукопашной схватке против Димона ни у кого из нас не было шансов.
Осенний день короток, как юбка у путан. Проснулись мы уже после полудня, когда оттаявшие зомби начали ломиться в люк вышки. Поужинав под методичные толчки и ужасную вонь, мы решили пробиться к управе, а там – уже по обстановке. Медвежий патрон буквально смел всю органику с подъемной лестницы. Услышав выстрел, всё оставшееся «население» колонии ломанулось к нам. Пока, захлопнув люк, мы обсуждали наши шансы на спасение и выясняли, кто виноват в этом дурацком положении, Олег вынул из рюкзака две баклажки с бензином, примотал к ним фитили, поджег и швырнул их в толпу снующих мертвяков. Пламя вспыхнуло мгновенно. Мертвяки бросились на пламя похлеще ночных мотыльков. Я едва успел перехватить руку с последней бутылкой, как практически в этот же момент Димон сгреб Олега в охапку.
– Ты чего творишь, бестолочь окаянная? Попалишь нас всех на хрен! – заорал Димон.
Здоровый, под сто килограммов, альпинист болтался в руках могучего сварщика, как тряпичная кукла.
– Стойки железные, будка бетонная, здесь гореть-то нечему! – заступился за Олега Владимир.
– Поставь его на место, а то ненароком и душу так вытрясешь.
– Ты где их взял-то? – спросил я, разглядывая марлевый фитиль.
– С «Урала» слил, думал, пригодится. Сухостоя по осени не сыщешь, всё сырое из-за дождей, а так, плеснешь малость, и нет проблем.
– Смотрите! – крикнула Татьяна.
Количество мертвяков под нами выросло до критического размера. Надо было что-то делать со всей этой голодной шоблой. И тут меня осенило:
– Олег, а ты отсюда в КПП бутылкой попадешь?
– Да легко. – Описав широкую дугу, бутылка со звоном разбилась о сухие бревна здания.
Минут через двадцать пожар окреп и поглотил всех зомбарей, ринувшихся, как загипнотизированные, в его чрево, а вместе с ними и весь фальшь-забор, и местную трансформаторную подстанцию. Громкий хлопок сработавшего масляного выключателя поверг сиявшую электричеством зону в кромешную тьму, оставив нас на вышке еще на одну ночь.
– Зря перлись, Олежек всех зомбарей пожег, ничегошеньки мы тут не найдем, – резюмировала нашу победу Наталья.
– Утро вечера мудренее, завтра видно будет. Спите.
Два следующих дня мы шмонали окрестности. До чего же тонка грань между вынужденным собирательством и мародерством. И самое страшное в обшаривании карманов мертвеца и пустых жилищ то, что ты понимаешь: убить и ограбить легче, чем заработать и купить или обменять. Вообще, если вспомнить Святое Писание, то необходимость работы для пропитания – это наказание, полученное людьми от Бога за первый грех Адама. Непослушание и жажда возможности зарабатывать, не работая, получать что-то, особо не утруждаясь, это – не менее древнее проклятие рода человечества, дарованное нам лукавым.
Как по мне, то именно легкость принуждения к работе других под каким бы то ни было страхом и породила социальное неравенство. Сначала это была сила, потом на смену физической расправе пришли деньги.
Но когда мы с Димоном в распотрошенном сейфе хозяина нашли пачку патронов к ПМ, шикарную финку зековской работы с толстым широким клинком и берестяной рукояткой, да кучу бабла в американских долларах, я выбрал патроны и нож. Димон был шокирован выбором, хотя перечить не стал. Упаковав купюры в целлофан, он рассовал их по карманам своего рюкзака.
Эпидемия и зомби похоронили власть денег навсегда. Люди вновь вернулись к натуральному обмену. Но в тот момент власть она была практически осязаема.
Раздевалка персонала подарила нам добротное зимнее обмундирование и обувь. И хотя стрелять из лука в такой экипировке было делом почти безнадежным, зато от приближающихся морозов такая одежда защищала капитально.
К вечеру второго дня присвоения чужой собственности Олег нашел дежурный журнал, позволивший воссоздать цепь трагических событий, развернувшихся здесь.
Военные врачи, не ставшие проводить вакцинацию в городке, спешили именно сюда. С этапа поступили несколько заключенных в критическом состоянии, и пока местный медик созванивался с Большой землей и додумался поместить новоприбывших в карантин, стало уже поздно.
Эпидемия вырвалась из-под контроля. Прибывшие военные врачи кололи антидотом всех. И больных, и здоровых. Смертность в колонии строго режима и в обычное время была высокой, а тут к утру четвертого дня морг исправительного учреждения был переполнен, и трупы стали складывать у дальнего забора. Той же ночью первые зомби устремились утолять голод. События развивались молниеносно. К рассвету в периметре было почти восемь тысяч зомбарей, а противостояло им восемнадцать бойцов группы быстрого реагирования, два отделения ВВ и шестеро офицеров федеральной службы Исполнения наказания.
К полудню треск автоматных очередей затих, живых в зоне уже не было. А к вечеру подошел в полном составе местный батальон ВВ – это в их городке мы нашли антидот.
Но беда в том, что шли они вслепую. Поднявшись по тревоге, им нужно было прибыть в распоряжение начальника колонии для пресечения возможных беспорядков. Транспортная колонна въехала на территорию зоны, как десерт к праздничному столу, вишенкой на тортике.
У ребят даже патронов с собой не было – целый ящик остался так и не тронутым в кузове передней машины. Кровавые ошметки и куча разбросанного оружия свидетельствовали лишь о том, что прибывшие на выручку бойцы пополнили ряды и без того гигантской орды нечисти, и дальше вся эта толпа скорее всего двинулась в сторону Прокоповки, разоряя все вокруг.
Весть о гибели отца сломала Татьяну окончательно, остаток дня она проревела в обнимку с найденным отцовским планшетом – помимо документов, в нем была перепачканная кровью ее фотография.
Может, если бы мне хватило тогда ума проявить к Татьяне больше внимания или, бросив всё, просто побыть с ней, забыв про навязчивую идею возвращения, всё сложилось бы по-другому.
Я вряд ли смогу простить себе это.
Невнимательность. Эту идиотскую привычку откладывать по-настоящему важные дела на потом. За суетой и рутиной я не успел сделать самого главного…
Дом…
Лишь годы спустя я постиг истинное значение этого слова. На тот же момент мы стремились в бетонную клетку с последними наворотами от науки и техники, к компу с безлимитным интернетом и к холодильнику с холодным пивом. Умей мы дорожить окружающими, скольких непоправимых ошибок мы бы избежали! Странно, но выживание человека в критической ситуации зависит порой от желания бороться за свою жизнь. Иногда в безвыходной ситуации сильный духом выживает, несмотря на тяжелейшие раны, а бывает так, что сильный молодой организм гибнет, смирившись с мыслью о неминуемой смерти при полном отсутствии видимых на то причин.
Притча о лягушках и молоке, знакомая с детства… Почему-то все всегда ассоциируют себя с выжившей, и все забывают о том что случается с человеком когда он устанет сопротивляться и остановиться....
Сколько раз я снова и снова возвращался в тот кабинет к тому перепачканному кровью журналу…
Олег откопавший эту странную находку задал тогда этот Чертов вопрос.
– Ну доберёмся мы до станции, а дальше то что?
Я сидел спиной к двери и не видел вошедшую в комнату Татьяну. Она замерла на пороге прижимая к груди отцовский планшет.
– Что , что ?.. Что бы не было. Дом есть дом. Я городской, мне в этих дебрях не комфортно.
Это Танюшке хорошо, а я… я чужой тут…
Я услышал сдавленное всхлипывание за спиной и обернулся.
– Сам ты деревенщина, я между прочим в Москве школу заканчивала, пока папу сюда не отправили. Чурбан бесчувственный…
Танюшка заливаясь слезами побежала в низ.
– Тань…!!
– Да пошёл ты…-Эхом прокатилась по пустым коридорам.
Мне б тогда за ней рвануть. Остановить , к сердцу прижать. Успокоить… Нет , дурацкая гордыня.
« Я ж мужик, не мне за юбками бегать.» И ведь йокнуло сердце, защемило дущу, в предчувствии, но нет я не побежал за ней. Дурак.
Не знаю, кто из них кого нашел, она зомби или он ее. Я потерял свой живительный источник. Я точно знаю, что такое кусать локти. Хуже всего то, что я уверен, больше, чем уверен: Расскажи я ей тогда о своих чувствах, не прояви чёрствость—Татьяна была бы жива.
Смерть близко знакомых тебе людей, это всегда неописуемо тяжело и больно, а смерть дорогих для тебя людей, да если еще и чувствуешь себя в этом виновным, то это просто мрак.
Нет той цены, которой я не согласился бы заплатить за возможность вернуться туда снова. За шанс согреть ее теплом своей души.
Шанс избежать одиночества.
Одиночество оно дело такое… Проклятье это или благословение? Кто его знает?
В этом споре сломано не мало копий.
Мы рождаемся сами и умираем сами. Грань этого мира каждый из нас переходит самостоятельно, как сюда, так и отсюда.
И лишь не многим счастливчикам везет иметь в этот момент рядышком родную душу.
Мы одиноки априори.
Даже самые общительные и коммуникабельные засыпают наедине со своими мыслями, переживаниями. Может быть, поэтому мы так жаждем внимания?
Быть услышанным уже великое счастье, а быть понятым Величайшее из чудес.
Одиночество не скрасят ни деньги, ни власть.
И чем больше у человека власти и денег, тем более он одинок.
Ни друзей, ни любимых, даже близких нет.
Охрана, прислуга, подчиненные.
Лизоблюды и воры, кишащие вокруг власть имущих и богатых лишь усугубляют горечь.
Это как ежели сравнить жизнь нашу со стаканом, а воду с радостью и счастьем.
В пустом стакане, полная чаша радости и счастья, а вот набей этот стакан златом да серебром все и воде места не останется.
Жажда иссушит человека, как вурдалак. Все соки из него выпьет.
Усталость от натруженных за день добрым и созидательным трудом мышц спасает от дурных мыслей, наполняя жизнь маленькими радостями. Даже у хлеба и того вкус другой.
Клерку, просидевшему весь день в душной конторе неведома радость созерцания необъятных просторов. Крики боссов заглушают стрекотание кузнечиков и пение птиц. Вечный стресс и психоз лишают нас радости жизни, стирая улыбку с наших лиц.
Люди забывают, как пахнет земля на рассвете.
И как нежна роса по утру на траве, той, что по пояс. А звезды? Какие огромные звезды за пределами каменных джунглей.
Почему мы стремимся заточить себя среди камня, бетона и стекла? Словно узники, обреченные на пожизненное заключение в одиночной камере?
Одиночество ограждает от безумцев этого мира?.. да, но оно так же ограждает и от друзей, близких, от той родной души что половинкою зовется.
Пускай? Зато не больно? Надо успеть пожить для себя?
Как по мне Ад и есть одиночество.
Не имея возможности делить с кем-то радости и несчастья человек черствеет, начинает ненавидеть саму жизнь.
Радость общения. Вот истинное чудо, благодать, подаренная нам творцом. Нас много, и мы все разные. Но именно в этом вся прелесть.
А умение общаться Божий Дар.
Но и его люди умудряются исковеркать завистью, злобой, неверием. Пытаясь возвыситься над окружающими, радуясь их бедам, мы убиваем в себе все светлое и доброе.
Отсюда и нервы, а от нервов и болезни в наше тело лезут, как мотыльки на свет.
Агрессией и чужой болью своих страданий не облегчить. Грязью грязь не вымыть.
Но обычно мы начинаем ценить то, что имеем только потеряв это.
Потеряв безвозвратно.
Обескураженный столь нелепой потерей, наш маленький отряд, упаковав пожитки и нехитрые сокровища гибнущего мира, погрузившись в БТР и пребывая в полном неведении, выдвинулся в сторону предполагаемой цивилизации – навстречу неизвестности.
***
Стук в дверь вернул Алексея к реальности. В комнату вошёл Егорка.
– Меня Данила послал, там это вече началось.
– Иду, иду. – Давно забытая горечь потерь вернулась, вызывая дикую раздражительность. Для созерцания нужен внутренний покой, а он исчез еще у костра на берегу реки. Чувство надвигающейся беды граничило с паранойей. Нужно успокоиться, идти в разведку в таком состоянии – самоубийство. Страх оказаться беспомощным терзал сердце. – Да староват я для этого.
– Ты только скажи, чем помочь надо? – лицо Егора излучало озабоченность и тревогу. – Ты не смотри, что я малой, я, знаешь, какой шустрый?
– Знаю, Егорушка, знаю. Идем, а то Данила все жданки прождал уже поди.
Батюшка Владимир буквально выпрыгнул из-за угла соседнего дома наперерез деду и юноше.
– Алексей, можно тебя на пару секретных слов?
– Ты, Егорка, беги, Данилу успокой, я тебя нагоню.
Юноша повиновался. Как только он скрылся за поворотом, отца Владимира словно прорвало:
– Что за детский сад ты устраиваешь?
– Ты, Вован, хоть и городничий, вон волосы все белые, как снег, а истины простой никак уразуметь не можешь.
– Тоже мне умник нашелся. Ты не можешь вот так взять и бросить городище на произвол судьбы. Что ты хочешь доказать своими выходками? Сколько в селении ушлых охотников? Твое место здесь. Это и твой город, али запамятовал?
– Нам надо знать, с чем или с кем имеем дело.
– Много ли проку в твоем дозоре? Пусть Данила сходит, он лучший.
– Засиделся ты в тепле и уюте, совсем чуйку потерял. Данила не хуже нашего обеспокоен, а может, и поболее даже. У него тут жинка молодая, дитё малое, он их, почитай, три недели не видел. Не можно ему в дозор, никак не можно. Будет за семью переживать, что-нибудь важное из виду упустит. А сейчас любая ошибка может стоить слишком дорого.
– Он очень опытный следопыт, справится.
– Тебе конторская пыль совсем разум затмила? Боятся они, все до единого! Неизвестности. Безысходности. За детей своих малых, за жен боятся, и дальше будет только хуже. И ежели супротивника не проведаем, шансов на спасение у нас нет.
– Если начнется паника, не устоит совет без тебя, не сдюжит. Ты всем нам нужен тут! Только ты умеешь дарить надежду, да так, словно конфеты на Пасху раздаешь.
– Второй раз про козла не зарекайся, хватит с меня катализаторства, – сходу отрезал Алексей.
– Ты же знаешь, без лидера им не выжить! Кто поведет их в темные времена? Кто подбодрит и успокоит?
– Я сказал «нет»! Это дела управленческие, касательства к ним я не имею и иметь не желаю!
– Это поселение всегда было твоим детищем, и ты лучше любого из нас знаешь, что город, это не стены и дома, а люди, которые тут живут. И ты нужен им, как воздух.
– Нам всем надо знать, с чем мы имеем дело. Остальное можно убрать в долгий ящик. Я всё сказал! – Алексей с решительным видом двинулся к рокочущей на площади толпе.
