Алексей Витальевич Величко
Ряби в спорах
– Нет, не может, быть это в моей голове, или всё-таки это шизо, настоящая шизофрения, ведь я охотник, для меня эти звуки – что-то большее, чем хлопки, звуки, отнимающие жизни в прошлом, отдавались жизнями, отнятыми в настоящем.
Вдруг Мэйджис услышал хлопок, конечно, сильно испугавшись, выстрел грянул где-то за ближайшим прилеском, ноги сами собой подкосились. Теперь не оставалось ничего другого, кроме как схватить ружьё и перебежками влиться в лесное пространство. Его лечение, которое умозрительно было правильней назвать гомеопатией, переросшее в пристрастие, плюс алкоголь сделали своё отягчающее дело, но тем не менее Мэйджис ещё не потерял остатки хватки. До леса оставалось метров триста, когда раздался ещё один хлопок, на этот раз ближе. Может, лесное благоуханье ревностно относилось к его здоровью, но он начал дедуктивно мыслить, до него долетело два выстрела, и один был значительно ближе, априори он слышал, что стреляли двое, по звуку это охотничьи ружья, но не точно, могли быть как карабины, так и снайперские винтовки. Выбор был невелик, не с его арсеналом влезать в перестрелку. «Востребовал долг», – подумал лесник. Да, точно, работу никто не отменял. Хотя предстоящее дело его угнетало, времени для раздумий в этот раз не было, хоть и знал, что в обход незваных гостей преодолеть предстояло чуть более пяти километров. Долина была небольшой, поэтому выстрелы были чересчур и в крайней степени не тихими. Мэйджис вбежал в лес. Тот жил своей жизнью, как бы этого ему ни хотелось. Снег сошёл, в звуках, как и во всём, слышался рост, весенние хвойные, хотя и не теряли свои одеяния, незримо наполнялись благоуханьем. Трели, слышимые ранним вечером, теперь стихли, ожидая долгожданной тишины. Ещё маленькие листочки, которые недавно были почками, нашёптывали свои неумолимые молитвы. Вот долы сменил долгожданный бор, распахнул для нашего героя свои объятия, он повернул налево, двигаясь быстро до ближайшего прилеска, или порядка, как его ещё называл Мэйджис. Ружье мерно гарцевало с одного плеча к другому. Постепенно укорачивая отрезок пути на открытой площади, Мэйджис почувствовал всем своим естеством какие-то изменения, будто что-то поменялось, не в картине леса, не в этих диковинного вида огромных елях, нет, тут что-то другое подсказывало повернуть не в лес, не в этот час. Но что он мог с этим поделать? Эта первозданная структура, словно друдическое влечение, знала, позволяла в неё попасть, намерение влиться открывало путь к применению этого знания, область сама взывала к естеству, показывала, где и зачем. Обычно двигаясь по наитию, он, конечно же, не преминул отправиться в самые чащобы, всё, чего он хотел, – это добраться до промежуточной точки этого спринта, и чем раньше, тем лучше. Где-то там он и рассчитывал на встречу со стрелками, и, естественно, на своей территории он не приемлет никакой пальбы. Лес ждал, манил, обдавая незримой прохладой, наделял органы чувств сладострастной свежестью, обоняние заряжало рассудок каким-то чуждым человеческому упоением. Решив проверить снаряжение, зная, где патроны, всё же перепроверил, нащупав их в карманах разгрузки, были битком ими набиты, позволяли набивать приманками, коробочками с блёснами и грузилами. В наборе был бинокль, манок, ещё патроны мелкого калибра, за поясом крепился охотничий нож. Так уж он был устроен, таскать всё это, не зная, будет ли желание заниматься, и нехотя каждый раз выкладывать из карманов. Чувствуя себя спокойней, он двигался, это было его стихией, не могла она подкачать в этот раз, Мэйджис, зная каждую тросточку, мог двигаться достаточно бесшумно, хотя годы уже забрали своё. В смешанном лесу он не мог полагаться на пертурбации своих ощущений так, как в хвое. Он знал примерное место и время, и на данный момент этого ему хватало с лихвой. Почему-то даже глазом не повёл, уже второй раз всматриваясь в нависшее над полувековыми кронами вечернее небо. Не тут-то было, природа как бы замерла, ожидая преткновений неприкаянных душ, была и впрямь готова к вечерним возлияниям, зная, что он знает… Его счастье, в его натуре вмещать в себя и скепсис с философией, ведь сколько бы колец дерево в себя ни вмещало, оно напрочь отметало возможности слиться в последним вздохе с собой, мотивом жизнь к жизни и никаких фамильярностей, тем более для местного контингента это знание на стороне, и тем более никакого кровопускания, смертного одра просто так тут никто не отдаст. Эта мысль согревала, в иной раз он вспоминал даже местные игры в переглядки и пристрелы. Но об этом скорее чуть позже. В этот день он тактильно ощущал: эти ряды и их порядки ждут от него абсолютных решений. Он впитывал, не оставляя без внимания и юморески, ведь был лишь человеком, всего лишь крохотным структурированным созданием, но никак не леший, сколько бы он здесь ни находился. Недосказанность не отпускала ответных эмпатий, но давала право ходить по этой поросшей вычурностью целине из мха. Прокладывая путь, он настраивал себя, не желая вдаваться в эти тягостные минуты размышлений, столь притягательные своим диссонансом. Вот он и на тропе войны, цепляясь за осколки мироздания, пышущего своими излияниями.
«Исстари последыш, равноправен ходок-чернотроп по всем линиям приволья, в будущность покамест не вписан судьбою, облагодатил бобыль, паче день в нём ненастный корпит фортуной в утробе, бризы ими искусно ведут на маяк громовержцы-последки… Всеми отблесками наследья бригов… Пути осветит под призывами «будь им»…»
Прерогатива соавторства как-никак, ведь письмо принадлежит не только создателю, а всему, что его окружает, ненавязчиво доносит свой слог о дивный край.
«Не вовремя…»
Как же не вовремя? Ведь инстанция дала ему новые подтверждения, хотя место написанного пером не вырезается и топором, а скорее выплёскивается наружу, порождённое эхом восприятия… Встрепенулся несостоявшийся художник – модератор своего дела. Нельзя так ожидать бурелом под чуждыми в нём людьми, если само место подвержено ортодоксальности бытия. Не вливается в картину произошедшего и должно быть огорожено от мнительности третьих лиц. Это было бы более чем явным подтверждением неизбежности предстоящего действа, и не вокруг да около, а, прямо сказать, таки во всей красе. Минуты шли часами, Мэйджис уже был на взводе. Пришедшая на смену выстрелам тишина не сулила ничего путного, и хотя бы флора импонировала охотнику, больше настаивала на скором возвращении. Филигранно обтачивая кинжалом огрубевшую кожу большого пальца, охотник ждал новых сигналов к действию. Была бы хата с краю, откупоривал бы новую бутылку, а пока – терпение, массивная кряжистая ель была защитой и оплотом в этот нелёгкий промежуток времени. Отвлечённо, весь в раздумиях, Мэйджис достал бинокль, попутно держа его любимый и так же горячо называемый «мушкет». Жилет был скинут, дабы облегчить закостеневшие телеса, и почему-то всё пахло и цвело, но шорохов до сих пор не было, свернув одеяние, оставил под кренистыми корнями свои пожитки, и, поднимая ружьё, распихивая на ходу патроны, он продолжил свой пост. По правую руку, знал, чуть ниже зиждется огромный валун, как вариант – подняться и занять оборону на высшем порядке. Что здесь не так, не могли люди стрелять в дичь с этих позиций, большое расстояние отделяло их друг от друга. Одно лишь слово – скепсис – всплыло в сознательной памяти. Лучше больше тривиального, нежели эти умственные регрессии неба в середине путча из бурелома. Самоироничные мысли, и не более, но не было сейчас возможностей тратить на них драгоценные минуты. Собравшись, взяв за цевьё свою винтовку, Мэйджис перебежками двинул к валуну, отрезок невелик, но куда уж там, подбегая к последнему рубежу, лиха беда начало, надо было споткнуться о корень.
«Но только не так, не такая детская», – чертыхнулся охотник на корень, имея в виду свою оплошность. Но разбитые колени могли войти и в его нелёгкие трудочасы престарелого, но ещё имеющего в запасе пару добрых, здоровых лет нелегкой стези работника столь почитаемых им угодий. Вскарабкаться было несложно, главное, не чувствовать боль в ногах, шептал себе Мэйджис, в его понятиях о переходах не было ни намёка на скалолазание с обтёсанными до мяса коленями, вверх и только вверх, ни единого намёка, больше не упустит, будет чтить и свято хранить память о неурядице. Сложенные руки доделали залихватские манёвры, вот он на гребне. Зубоскаление не входило в планы, но как бы не так, дело было сшито, оставался лишь «зоркий глаз». Тут ему не было равных, прицел наводкой на ближайший порядок, и мушка ровно на перекрестии. Оценка жестокости и злобы эхом возвращала к силкам, эта привычка неслабо гутарила каблуком первооснов, древнейшие письмена антинотацией вливались в его память, и казалось, откуда бы им браться здесь, практически на ровном месте… Мысли, всего лишь мысли. Где были его верные логики? Хватаясь за киянку, ревновать своих кровных соплеменников к будущим пожирателям бургеров с тунцом – то ещё занятие (почему не учение потомков, а эта банальность). И ведь, находясь здесь, на отшибе в долине, он понимал мотивы, но не мог уловить главного ниспосыла, почему это происходит сейчас и здесь, вот прямо так, когда он лежит на этом куске многовековой породы. Ответы, которые он никогда не поймает без первопричин, без самого факта контакта с оным… Где-то грянуло… Он запечатлел эхом свой голос, доносящийся откуда-то с другого местоположения. Откуда он мог знать, что это ЕГО голос, можно ПРОСТО говорить, чтобы ЗНАТЬ. Картины, нюансы и недосказанности простых истин – всё поплыло, завертелось круговоротом сюрреализма… Вот он с бокалом, вальяжный, окунувшись в дородность сытого одиночества, поднявший, правильней сказать, «целину» практически с колен. Почему он в тот момент не начал озадачивать себя? Где была репродукция перехода наскального на папирусное «своей точки я». Быт устарел, захламился… Видимо, энное количество книг, большей частью им прочитанных, просто этого не впитали, заполоняя собой все нужные места. Где была раньше его фотокарточка, где бедный, но гордый так искренне смеётся над жизнью, не понимая ещё, что плясать единожды может и крот, если приравнять эту неуклюжесть к танцу. Дежавю ли это, или просто бредовые страсти, или, логичней, страсти бредовые (за тавтологией больше всего на свете Мэйджис теперь желал скоротечности распутывания клубка этих мыслей), понимая, что дальше только пустота, вероломный поток из душевных врат. Где умысел из тех порядков, его ли это врата, пока ещё не поздно расставить все запятые, немного подождать для созерцания оставшихся не затронутыми идей… Просыпаясь, медленно сползая в глубины мыслей, всегда надо делать выбор, и его выбор однозначно один – ЗА.
