Алексей Викентьевич Войтешик
Свод

Полная версия

Глава 6

Не был бы это Ричи Ласт Пранк, если бы все решилось так легко. Ни в Риге, ни в гостях у пана Бенедикта Войны, ни даже в тот момент, когда Якуб и Свод с божьей помощью уже следовали трехконным поездом через границу Великого Княжества Литовского, упомянутый выбор не состоялся. То, что англичанин все же ехал в Литву, говорило о многом, однако игра, начатая ранее Войной-младшим и Ричмондом продолжалась. Свод все же сообщил ему свое настоящее имя во время собственного представления пану Бенедикту.

При этом стоит сказать, что дядюшке Якуба изрядно потрепали нервы бесконечные разговоры и споры друзей на английском языке. Многое вызывало у него недоумение. Взять хотя бы тот момент, когда, раскланявшись перед хозяином Войнаўска-Клішэнскага маёнтка²¹, англичанин представился Ричмондом Сводом. Пан Бенедикт не мог не заметить, как при этом изумленно округлились глаза его племянника.

Чуть позже, перед самым торжественным ужином, Якуб и его друг столь увлеклись спором, в ходе которого на разные лады звучало «Ричмонд Свод», что едва сами не опоздали к столу и не заставили это сделать хозяина.

Гости заждались, а ведь пан Война пригласил к себе отужинать своих соседей – достойных и знатных людей. Благо и Петерсонс, и Йонсонс с женой отнеслись к этой задержке весьма снисходительно, списав ее на одну из традиционных и безобидных странностей мужчин из рода Войны. Ведь и сам пан Бенедикт с трудом укладывался в рамки поведения местной знати, часто выделяясь непринятой здесь широтой жеста и яркой индивидуальностью. Но что делать, он был богат, и ему многое прощалось.

У Йонсонсов была на выданье дочь. Понятное дело, услышав о том, что пан Бенедикт приглашает их поужинать в обществе своего племянника, сына Криштофа Войны, Йонсонсы не могли отказать. Дочь их, к слову сказать, была не просто недурна собой, а считалась редкой красавицей. Однако, думая, что племянник еще немного погостит у дяди (пан Бенедикт тоже так думал), они не стали ее брать с собой к ужину.

Вечерняя трапеза удалась. Много шутили, разговаривали. Якуб Война очень понравился Йонсонсам, однако ужин ужином, а обедали Якуб и Свод уже в пути. Все же не стоило пану Бенедикту сообщать, что отец Якуба отдает ему имение Мельник возле Дрогичина²², где пан Криштоф Война, писарь Великого Княжества Литовского и королевский подскарбий, намерен открыть серьезное литейное производство. Однако можно простить пану Бенедикту невинное желание устроить сюрприз любимому племяннику и одновременно упрочить его положение в кругу местной знати.

Будь Якуб менее воспитанным и люби он немного меньше своего дядюшку, нечаянно выдавшего секрет брата, он уехал бы тотчас же, даже не взирая на поздний час, а так он решил отправиться в путь с восходом солнца. Пан Бенедикт вначале расстроился и разозлился на самого себя за неуместную болтливость, однако к утру, немного поостыв, он даже радовался, глядя на то, как же все-таки ярко проявлялась кровь рода Войны в Якубе.

Сам дядюшка ехать не мог, но дал в дорогу своему любимому племяннику отправное письмо, отрядив также в его распоряжение свой трехконный поезд, неприлично толстую мошну денег и слуг.

С этакой свитой, да еще и в платьях на немецкий манер, Якуб и Свод выглядели по меньшей мере представительно, появившись на исходе дня в пределах одного из пограничных разъездов Великого Княжества Литовского. Судя по всему, на этом пропускном посту подобные важные господа были большой редкостью. Об этом говорил тот неподдельный интерес, с которым встретили их появление стоявшие на разъезде жолнеры²³.

Служители закона хоть и были в должной мере преисполнены такта, но долго и с нескрываемым любопытством изучали богатый поезд вельможных господ. Заметив, как проезжие протянули старшему сотенному отправное письмо с большой сургучной печатью, они заметно поубавили свой пыл и, дожидаясь решения своего старшего, не отнимая рук от оружия, застыли неподвижной шеренгой перед мордами панских лошадей.

Свод не без интереса наблюдал за тем, как, морщась в лучах перевалившего за небесную гору солнца, старший пограничного разъезда еще раз внимательно перечитал отправное письмо с известным в Литве вензелем, давая возможность подчиненным в полной мере рассмотреть отборных скакунов. Вскоре старший жолнер, использовав все допустимые возможности для мелких проволочек, указывая тем самым проезжающим на то, кто все же здесь хозяин, вернул отправное письмо Якубу и попутно привлек его внимание какой-то короткой речью. Проезд тут же открыли, и сотенный, в знак особого почтения к проезжающему мимо молодому пану, приподнял край своего синего колпака.

В окне тяжелого экипажа, чинно раскачивающегося на разбитых ухабах дорожной колеи, проплыл неровный строй жолнеров, а за ними и массивный пограничный столб. Лицо младшего Войны выражало легкую растерянность.

– Что случилось, мистер Война? – находясь в приподнятом настроении, весело спросил Ричмонд. – Похоже на то, что этот смешной вояка в синем колпаке имел неосторожность рассказать вам грустную историю своей первой любви?

– Нет, Свод, – проигнорировав шутливый тон иностранца, ответил Якуб, – сотенный сказал, что сильно беспокоится за нас.

– Да что вы?! – еще больше оживился англичанин. – На его месте я бы больше беспокоился о себе. Возьмите хотя бы для сравнения объем вашего кошелька и болезненную худобу его дырявой мошны. Не смешите меня, Якуб!

– Кошелек? – возмутился Война. – Какой кошелек? Он тут совсем не при чем!

– При чем, мой друг, при чем. Кошелек всегда при чем. Ну да бог с ним! Раз это не так, расскажите тогда, о чем беспокоится этот шут в синем колпаке?

– Он сказал, чтобы мы по пути в Дрогичин старались не сворачивать с больших трактов. В лесных деревнях заезжих людей, особенно относящих себя к римской или греческой церкви Христа, крестьяне, до сих пор живущие со старыми богами, могут даже убить. Все дело в том, что церковь Христа, ступая на эти благодатные земли, в свое время отобрала жизнь каждого третьего славянина-язычника. Так что теперь своим жестоким «гостеприимством» полешуки отдают долги.

– О!

– Да, Ричи, так оно и есть, и это ваше брезгливое «о!» здесь совершенно неуместно. Вы плохо знакомы с нашей культурой.

– Нет, – возразил Свод, – я не просто «плохо знаком с вашей культурой», я с ней не знаком совершенно. Скажу больше – только вы, пожалуйста, не обижайтесь! – я еду с твердой уверенностью в том, что Литва просто кишит погаными язычниками. По крайней мере, так утверждал один из моих знакомых епископов. Теперь и этот, в синем колпаке, предупреждает. А я, признаться, даже рад этому.

– Отчего же?

– Ну, во-первых, их присутствие вселяет в меня надежду на то, что я в очень скором времени смогу вернуть вам долг, а во-вторых, меня сильно убаюкали последние дни. Еще, не дай бог, привыкну щеголять в нарядах высокой знати, спать на мягком, есть с серебра…

Кстати, вот скажите мне, Якуб, на кой черт мы вырядились в дорогу как фарфоровые римские куклы. Если быть последовательными и прислушаться к предупреждению, то в этих дремучих краях существует опасность. В таком случае нам стоило бы одеться поскромнее. Я, как грабитель со стажем, могу вас заверить, что грабить целесообразно только богато одетых особ.

Войну зацепило:

– Эти края, Свод, не более дремучи, чем ваша Англия. Ей-богу, я знаком и с шотландцами, и с ирландцами, и все они достойны почтения. Но никто из них, по крайней мере в присутствии посторонних, ни разу – ни словом, ни делом – не порочил свой народ. А вот англичане такие мне встречались.

– Да что вы?

– Да, это именно так, Свод. Эта ваша безосновательная, непомерная гордыня: «Мы подданные английской короны!». А ведь я своими глазами видел ваши селения, ваших людей и не понаслышке знаю ваш быт. Поверьте, у вас, мой друг, еще будет время убедиться в том, что наши даже не самые богатые граждане стараются содержать себя в чистоте. В то же время я знаю совершенно точно, что отпрыски вашей заносчивой английской знати умудрялись по три недели не мыться. Более того, они еще и похвалялись этим перед своими сверстниками.

Наше пышное путешествие – это просто дань традиции. Направляясь в свое имение, люди ранга моей родни просто не имеют права выглядеть как простолюдины.

Простите, Ричмонд, но, высказываясь о моей родине, вы меня сильно обидели. Это не похоже на человека вашего ума – судить о чем-либо, даже не увидев того, о чем идет речь.

Война демонстративно отвернулся к окну.

Опускалась ночь. Ночевать, несмотря на предостережения сотника, остановились в поле. Господа спали в поезде, а слуги вповалку у костра.

Рассвет разбудил всех заморозком. Продрогшая у остывающего кострища прислуга мигом собрала походный завтрак. Кушали пан Война и его друг молча. Провиант, собранный в дорогу паном Бенедиктом, оказался весьма кстати.

Слуги еще с вечера заметили, что между панами, которых им было приказано сопровождать, будто черная кошка пробежала. Умные и расторопные, они наверняка хорошо знали старую литовскую поговорку: «Калі паны б’юцца – у халопаў чубы трашчаць²⁴».

Мигом собрав импровизированный лагерь, они запрягли лошадей, которые всю ночь паслись невдалеке, и вскоре экипаж выезжал на хорошо укатанную дорогу, ведущую на юг.

Как-то незаметно дело дошло и до обеда, который тоже был собран под открытым небом. Пан Война и его друг все так же не разговаривали. Наскоро перекусив, они отправились в поезд и прямо в дорогих немецких платьях завалились на его мягкие диваны спать.

Одному богу известно, каково это спать при такой тряске, однако до вечера от панов не было слышно ни звука. Едва только на желтом ковре опалой листвы стал угасать свет слабеющего солнца, экипаж, выбравшись из большого леса, остановился. Слуги, пошептавшись между собой, отправили к панскому поезду своего старшего. Тот немного помялся у двери и, заметив в окне заспанное лицо пана Войны, снял шапку.

– Пан Якуб, – с видом прибывшего из разведки солдата по-польски отрапортовал Зыгмусь, – дальше снова пойдет большой лес. Во-о-он у речки селения, это Малая Зельва. Она стоит под началом Сапег. Там старостой пан Альбрехт Савицкий. Он будет рад дать ночлег племяннику пана Бенедикта Войны. Пан Бенедикт любит здесь бывать.

Если не заночевать здесь, снова всю ночь придется мерзнуть под открытым небом. Да и опасно ночевать в этих лесах, пан Война. Здесь много шатается всяких лихих людей…

– Что говорит этот парень? – оживился Свод.

Якуб вздохнул:

– Он говорит, что лошадям нужно отдохнуть. Мы переночуем в близлежащем селении.

Темнело. Их конный поезд въехал во двор дома пана Альбрехта Савицкого, имевшего, так же, как и пан Криштоф Война, чин писаря и секретаря Великого Княжества Литовского, а также старосты мостовского, войта дрогичинского и так далее.

Небольшой старый замок выглядел не лучшим образом, однако был живописно окружен двумя прудами и парком. После утомительного путешествия по лесной дороге, когда полуголые ветки непрерывно, словно когтями, царапали окна и стены тяжелого экипажа, открывшиеся взгляду вода и парк, покрытые опавшей золотой листвой, выглядели просто великолепно.

Поезд свернул к парадному. Мимо проплывали обшарпанные стены, вдоль которых кустилась дикая растительность. Ближе к парадному кустарник был вырублен, но и это не добавляло замку величавости. Тяжелая печать времени лежала на этом здании.

Экипаж остановился. Было слышно, как с верхних козел спрыгнул и побежал к крыльцу кто-то из слуг. Свод с нескрываемым интересом всматривался в новое для него, помнящее давние времена сооружение нехитрой литовской архитектуры. Якуб же продолжал сидеть так, словно они все еще ехали по бесконечному лесу.

Слуга отсутствовал достаточно долго. Настолько долго, что и Война-младший, не выдержав ожидания, всем телом подался вперед и, вздохнув, сказал:

– Ну, где его носит?

Тут же рядом с поездом послышались торопливые шаги. У окна появились двое: все тот же Зыгмусь и, как видно, кто-то из домашней прислуги Савицких. Якуб открыл дверь.

– Пан Война, – кланяясь, мягко сказал местный, – пан Альбрехт с утра отбыл в Подляшье на генеральный съезд, его нет. Но его сын, пан Матей, рад будет вас принять. Он и сам бы немедля вышел, но, не зная о вашем приезде, уже отправлялся ко сну. Сейчас он одевается и вскоре спустится к господам.

Якуб вышел из поезда. Тут же рядом с ним появился англичанин. Тело Свода неприятно ломило от утомительного путешествия, он начал было простецки потягиваться, однако, поймав жесткий взгляд Войны, моментально приосанился и, копируя его, принял выжидательную позу.

Каменное крыльцо, как и все здание, не блистало новизной, хотя и украшалось караулом из двух толстых колонн, одна из которых была сильно поцарапана. Наверняка этот след оставила чья-то коляска, управляемая неумелой или пьяной рукой. Готический навес, опирающийся на колонны, был здесь совершенно не к месту, как казалось Якубу, а Ричмонду… Ричмонду на все это было ровным счетом наплевать. Он хотел поесть, выпить и где-нибудь полежать без тряски.

Наконец, из проема распахнутой массивной двери появился высокий молодой человек лет тридцати пяти от роду, застегивающий на ходу модный парадный камзол.

Радушно разведя в стороны длинные худые руки, он благодушно пробасил:

– Прошу меня простить за задержку. Я просто не посмел бы явиться к высоким гостям в ночной рубашке.

Он полным почтения жестом прижал ладонь к груди и поклонился.

– Господа, я пан Матей Савицкий, сын пана Альбрехта, к вашим услугам.

Якуб и Свод поприветствовали молодого Савицкого:

– Позвольте, пан Матей, представиться и нам. Я – Якуб Война, а это господин Ричмонд Свод, он англичанин.

– Как это здорово, господа, что вы приехали! – довольно выдохнул Савицкий. – Вы не представляете, как я скучаю в этой глуши. Впрочем, что ж это я вас держу на пороге, вы устали, идемте скорее в дом!

Савицкий, широко улыбаясь, легким аллюром обежал вокруг гостей, ловко подхватил их под руки и повлек к двери.

– О, пан Война, – нараспев продолжал пан Матей, – мой отец очень почитает вашего родителя, а что же касается вашего дядюшки Бенедикта, то в нем он просто души не чает. Я так думаю, что по такому случаю мой папа не стал бы возражать, чтобы мы сегодня слегка потрясли его винный подвал.

– Что это он нам так мило поет? – поинтересовался у Войны Свод.

– Он обещает нам настоящую баню.

– Да будет вам, Якуб. Я же отчетливо слышал имя вашего дядюшки.

– Все верно, – Война незаметно подмигнул Савицкому, – мистер Савицкий и говорит о том, что мой дядя очень любит хорошо истопленную баню. Это традиция, Свод. Мы не имеем права отказываться!

– А я и не отказываюсь, – пожал плечами англичанин. – Традиция так традиция…

Он прошел в дом, а Война приостановил пана Савицкого и заговорщицки прошептал тому на ухо:

– Пан Матей, есть ли у вас возможность организовать нам баню, только баню… как следует? Мистер Свод очень любит все новое.

Савицкий вскинул брови:

– Думаю, лучше бани, чем у моего отца, вы не найдете до самого Бреста. Только придется подождать. Я скажу Юрко.

Пока упомянутый Юрко топил баню, Адам, старый слуга Савицких, успел дважды наведаться в винный погреб своего пана. После четвертой бутылки вина видавший виды англичанин понял, что молодые паны имеют в деле употребления таких напитков хорошую закалку.

Одно расстраивало Ричи: он ровным счетом ничего не понимал из речи литовцев. Савицкого же это, напротив, немало забавляло.

Якуб в ходе опустошения винной посуды подробно объяснил молодому хозяину имения причину внезапной просьбы о бане. Пан Матей, в особенности после выпитого, охотно согласился на задуманную Войной проделку.

– На шченсце, тен заможны пан ніц ні в’ідае паспалітых моў²⁵, – с умным видом, будто рассказывая об урожае этого года, говорил Савицкий. – Как бы только нам не перестараться.

Едва явился Адам и сообщил о том, что баня готова, осторожный англичанин, частично догадавшись, о чем идет речь, заявил Якубу о том, что пойдет париться только в компании друзей. Отступать было некуда. Молодые паны снова отослали Адама в подвал, взяли с собой еще две бутылки вина и отправились париться. Ричмонд посещал подобные места во многих странах, однако здесь все было обустроено иначе. В небольшом, аккуратном бревенчатом сарае, пропахшем дымом, их встретил молодой, розовощекий слуга Юрко, наспех прикрывший свою наготу холщовой простыней. Его вздернутый круглый нос светился от жары, будто недозревшая слива.

Как только банщик оценил состояние господ и наличие в их экипировке запотевших бутылок, тут же его настроение приняло празднично-торжественный оттенок. Он закрыл дверь, дождался, пока паны избавятся от одежды, и тут же шугнул водой из небольшого деревянного черпака на раскаленные камни в банной топке.

Англичанин съежился, но, глядя на то, как молодые паны начали дружно укладываться на лавки, последовал их примеру. Юрко, жестами объяснив иностранному пану, чтобы тот лежал неподвижно, достал из ведра с горячей водой парящие веники, встряхнул их и передал Савицкому и Войне. Один он оставил себе. Разумеется, Ричи понял, что за испытание его ожидает, но, не желая показывать молодежи своей слабости, он только покрепче сцепил зубы.

Снова зашипела вода на камнях, и кисти его рук невольно сжались в кулаки. Они будто мерзли в этой адской жаре. Свод задержал дыхание и приподнял голову, с удивлением отмечая, что крепыш Якуб и худощавый Матей с нескрываемым удовольствием стали избивать себя этими гербариями.

Юрко, подмигнув молодым панам, тоже с шумом встряхнул над англичанином распаренные дубовые ветки. Испещренное многочисленными шрамами тело иностранца покрылось гусиной кожей. Свод снова поднял голову и посмотрел на Якуба.

Тот нещадно лупцевал себя, рычал, как медведь, и, перехватив вопросительный взгляд англичанина, выкрикнул:

– Доверьтесь мне, Свод. С вами ничего дурного не случится. Лежите и терпите. Только терпите, сколько сможете. Тогда после бани вы на несколько мгновений почувствуете, что душа ваша чиста, как у ребенка. Это того стоит! Давай, Юрко!

Свод зажмурился. После первых же ударов англичанину показалось, что красноносый слуга Савицких вчистую содрал кожу на его спине. У англичанина перехватило дыхание. Вдыхать не позволял жар парной, а выдыхать – обжигающая боль, разливающаяся по всему телу.

Слава Богу, первая пытка была недолгой. Короткий перерыв с обливанием водой, приправленный прохладным квасом и вином, быстро восстановил силы англичанина.

Якуб оказался прав. Если первая атака слуги с веником была просто невыносимой, вторая, после отдыха, показалась куда как приятнее. После третьего же похода в парную, Свод с разочарованием узнал, что париться уже больше не нужно и пришло время мыться. Холодный туманный вечер теперь совершенно не казался иностранцу неуютным.

Напротив, Ричи чувствовал, что сейчас готов обогреть теплом своего парящего тела чуть ли не весь мир. За время, когда они шли к замку, дрожь осенней ночи так и не успела пробраться к нему под одежду. Они еще немного постояли меж каменных колонн, вдыхая чудный запах опавшей листвы, смешанный с дымом далеких невидимых костров.

Вскоре на порог вышел старый слуга Адам и, поклонившись, позвал господ в дом. У большого стенного камина их ждал богатый стол и снова вино.

Увидев бутылки, Свод вяло возразил:

– Якуб, мне сейчас так хорошо! Я вот думаю, а стоит ли портить вечер таким обильным употреблением вина?

Война тут же перевел слова англичанина озадаченному Савицкому и по лицу того Ричи сразу понял, что никто и ничего портить и не собирается. Вскоре Война перевел Своду буквально следующее:

– Вам, Свод, еще повезло, что здесь нет отца. По случаю приезда таких высоких гостей у нас в доме обычно пьют не из бокалов, а из шапок!

Очень скоро англичанину представилась возможность оценить то самое дивное умение пить шапками, передавшееся по наследству лихой молодежи. Дошло до того, что поздно ночью подняли и напоили даже слуг. И если старик Адам все норовил подняться из-за стола – все же вокруг паны сидят! – то Юрко накачали так, что тот, на свою беду, начал изображать, как пан Матей в то время, когда проездом здесь был радивилловский итальянский театр, танцевал с той иностранной панной, что показывала в действе царевну.

Слуга так увлекся кривляньями, что молодой Савицкий, не выдержав подобного нахальства, схватил саблю и стал гоняться за ним по дому. Думается, пан Матей так и зарубил бы перепившего Юрко, если бы тот не упал на колени и не вымолил-таки у него прощения.

Заплаканного и раскаявшегося слугу в наказание связали и приказали старику Адаму не трогать до утра. Потом допили оставшееся вино и отправились спать.

Само собой, после такой ночи утро у панов не задалось. У всех с перепою страшно трещали головы. Не без удивления обнаружили под охраной Адама связанного Юрко. Пан Матей сильно удивлялся тактичному рассказу Адама о том, как накануне бедный Юрко едва не расстался с жизнью.

Вспомнив причину своего вчерашнего гнева, пан Савицкий не стал углубляться в подробности своих деликатных воспоминаний, а великодушно приказал Адаму освободить убитого раскаянием Юрко и налить тому вина прощения ради. За подоспевшим завтраком паны и сами с удовольствием причастились. После этого всем стало заметно легче.

Свод, едва только отступило похмелье, поймал себя на мысли, что в эту ночь, он несмотря ни на что, прекрасно отдохнул. Все же, что ни говори, а Война оказался прав, баня – отличное лекарство для тех, кто отягощен разного рода воспоминаниями.

Как ни хорошо было у Савицких, но в полдень гости засобирались в дорогу. Пан Матей был просто безутешен.

– Куда вы? – отговаривал он их. – Если поедете сейчас, придется вам спать в каком-нибудь габрейском местечке²⁶. Завтра бы с самого утра, Якуб? Ведь выезжая с рассветом, добрались бы намного дальше!

Свод прекрасно понимал, какие цели преследует молодой хозяин имения, приводя веские доводы по поводу переноса их отъезда, однако в глазах Якуба Войны ясно читалось: «Прости, мой друг, но что бы ты не сказал, нас ждет дорога».

Савицкий был прав. Вечер застал их у какого-то еврейского местечка. Из-за воспоминаний о веселой компании, или о том, что пан Матей как-то уж очень нехорошо отзывался о подобном месте, экипаж пана Войны проследовал мимо этого селения. Опускалась ночь.

Их поезд остановился посреди встретившейся небольшой деревеньки. На постой попросились к русскому священнику, живущему «греческим законом»²⁷. Свод, обознавшись в полутьме, учтиво поприветствовал попа «миссис», что ничуть не обидело святого отца, не знающего английского. Впрочем, виной тому было только нежелание правоверных священников обучаться иным языкам.

Ужинали скромно, благо раньше весьма плотно пообедали в лесу, а утро нового дня встречали с восходом солнца. Это священник постарался продемонстрировать гостям свою глубокую набожность и потому, как самый закоренелый язычник, приступил к молитве, едва лучи холодного осеннего солнца озолотили чистый и высокий небосвод.

Завтракали в этот раз дважды: скромно у того самого набожного священника и немного погодя в лесу. После второго завтрака жизнь приятно преобразилась. Мягко светило солнышко, лесная дорога стала заметно шире, и докучающие ранее ветки не могли отвлекать Свода и Войну от подбирающейся дремы. Вскоре они крепко уснули под монотонное поскрипывание колес и рессорных стяжек, расположившись друг напротив друга на мягких поездных диванах.

Экипаж тем временем двигался все дальше и дальше. Как-то совсем уж незаметно подошло и обеденное время. Слуги, заметив впереди достаточно большое поселение, остановили поезд и разбудили пана Войну.

– Паночку, – легонько постучал в окно Збышек, самый молодой из них, – апапярэд Руднікі²⁸.

Дождавшись, когда заспанный пан Якуб выглянет в окно, слуга указал в сторону села:

– Пан Война, мы ўжо не раз тут былі з панам Крыштафам. У iх карчме робяць пад’есці хутка і смачна²⁹.

– Тут, пан, – вступил в разговор и Зыгмусь, – даже сенаторов содержат на довольствии, когда те разгуляются тут без Короля. Или вы, мой вельможный пан, снова желаете откушать по-походному?

– Что там случилось? – осведомился, зевая, помятый Свод, выглядывая из-за плеча Якуба.

– Нам, – ответил тот вполоборота, – предлагают откушать горячего в местной корчме. Я думаю, на этом мы сэкономим массу времени.

– А что, – колко пошутил Ричи, – мы уже экономим?

– К счастью, пока только время, – парировал Война, открывая дверь. – Ну что ж, – обратился он к Зыгмусю, не отрывая взгляда от раскинувшегося перед его глазами пейзажа, – будь по-твоему. Давай отобедаем в корчме. Только обустрой там все побыстрее. Вот, – Якуб отсчитал слуге четверть талера мелкой монетой, – скажешь хозяину, чтобы подал к обеду вина, да и про себя там не забудьте, не помирать же вам с голоду…

– Благодарю, – с нескрываемой радостью поклонился слуга и подмигнул Збышеку, мол, учись, пока я жив. В один миг они взобрались на козлы, и экипаж плавно тронулся в путь. Якуб вернулся на еще хранящее его тепло место, закрыл болтающуюся на ухабах дверь и сладко потянулся. Свод, глядя на это, тихо произнес:

– Эти шалопаи, похоже, забыли, кто должен закрывать дверь. Как бы они, одурев от голода, не привезли нас на обед в какой-нибудь хлев.

– Обижаете, Ричи, – ответил Война, – за все время пути у нас еще ни разу не было случая убедиться в том, что мой дядя отрядил нам в дорогу неумех.

Едва богатый конный поезд подъехал к добротно обустроенной корчме, один из помощников корчмаря пулей вылетел на порог и, моментально оценив экипаж, принялся услужливо вертеться вокруг важных господ.

– Ну и жулик, – сказал, глядя на это, Свод, – должно быть, ему тут неплохо живется.

– Ну что вы, Ричмонд, – напуская на себя царственное величие, вальяжно произнес Якуб, – это просто добрый человек.

– Как же, – проходя в здание корчмы, заключил Свод, – посмотрел бы я на него, будь мы с вами не в дорогих немецких платьях…

Вопреки опасениям Свода, обед получился славным. Дошло до того, что, выйдя после него во двор, Ричи, к удивлению Якуба, наконец вспомнил о своем носовом платке. Он демонстративно достал его и принялся с ленцой обмахиваться от проступившей послеобеденной испарины. Какая-то безумная муха, видно, потерявшаяся во времени и не отошедшая на зимнюю спячку, пролетая мимо, не преминула приклеится к плоскому английскому лбу.

Слуги уже были наготове. Двое сидели на козлах, а третий, стоящий на заднем коньке, томно отметился смачной отрыжкой. Заметив господ, он тут же по-солдатски вытянулся и замер.

– Пан, – услышал позади себя Война голос корчмаря и обернулся.

– Что-то случилось, милейший?

– Нет, молодой пан, ничего, однако ж я не советовал бы вам ехать сейчас через площадь. Езжайте в объезд, возле мельницы.

– А что так?

– На площади сейчас многолюдно, не проехать. Будуць біць пакаранку³⁰.

Свод насторожился:

– Что он говорит?

– Подождите, Ричи, – остановил его Якуб и снова обратился к корчмарю: – И что, это надолго?

Хозяин корчмы пожал плечами:

– Хто ж яго ведае, паночку? Яно, калі і не заб’юць, то не надта хутка будзе, а калі хто не разлічыць ды заб’е… Не, – заключил корчмарь, бросая кислый взгляд поверх панских голов, – едзьце лепш праз млын³¹.

– Добра, дзякуй³²!

– Ну что, Свод, – перешел Война с белорусского, что паны называли мужицким, на английский, – придется нам ехать в объезд.

– Почему это? – лениво возразил тот.

Якуб пояснил:

– В некоторых местах у нас на площадях есть специальный столб. К нему привязывают наказанных и по польскому обычаю…

– Убивают?

– Ну что вы. Совсем не обязательно. Мы не настолько кровожадны. Просто приводят в исполнение наказание. Так вот именно сейчас там кого-то будут наказывать. Корчмарь говорит, что это может затянуться надолго. Придется объезжать. Площадь будет полна людей.

– Якуб, – неподдельно заинтересовался англичанин, – неужели вы не хотите посмотреть на это?

Война вздохнул:

– Ричмонд, я хочу посмотреть на свое личное имение. Поверьте, по пути у нас еще будет достаточно всякого рода вещей, способных задержать нас даже до зимы, если, конечно, нам вот так придется постоянно останавливаться и что-то рассматривать.

Свод был непреклонен:

– Я первый раз вас прошу, Якуб. Мне представилась редкая возможность понаблюдать за этим со стороны. Да и сами посудите, что за удовольствие влезть после сытного обеда в экипаж и трястись в нем с переполненным нутром, то и дело думая, а не выпрыгнет ли все это сейчас обратно?

– Не хочу вас расстраивать, Ричи, – возразил Война, – но на площади тоже случается такое, от чего выворачивает нутро.

– Ну, – улыбнулся Свод, – по крайней мере, если это и случится, то вне нашего поезда.

– Весьма утешительно, – ухмыльнулся в свою очередь и Война, – что ж, будь по-вашему. Только пообещайте беречь мой увесистый кошель. Жулья на площадях достаточно, еще, не дай бог, его кто-нибудь срежет.

– Клятвенно обещаю, – торжественно и с улыбкой приложил руку к сердцу Свод, – защищать ваш драгоценный кошелек от преступных посягательств извне и жестоко карать тех, кто рискнет посягнуть на его содержимое!