© Степанов А., текст, 2021
© ООО «Издательство АСТ», 2021
Во времена, когда утрачен
Былых величий дивный свет,
Когда Завет переиначен
И сил бороться, больше нет,
Когда друг друга не прощают,
Обиды старые храня,
Когда поэты не рождают
Героев нынешнего дня,
В минуты скорби одинокой
По прошлым доблестным летам,
В часы нелепости жестокой
Я нашей эре дань воздам.
Роман – творенье дилетанта,
Неугомонных мыслей строй.
Забава моего таланта,
Давно укрытого землей.
Прими несмелые сужденья,
Иронию и наставленья.
Я понимаю – мой роман,
Увы, совсем не «Дон Жуан».
А я не Пушкин, и не Байрон,
Я проще и совсем другой.
Пишу не глубоко, банально,
И не известен мой герой.
И все же я имею право
Писать, нисколько не боясь,
Что наживу дурную славу,
Достигнуть гениев стремясь.
Жертвам воспитания посвящается…
Его кружила суета…
Белея чистотой листа,
Все новое принять готовый,
Он был из тех, чья жизнь пуста.
Чужими мыслями ведомый,
Им подчинялся неспроста.
Отмечу, был весьма толковый.
Герой провинции неспешной
Там, где меня давно уж нет,
Мне встретился в семнадцать лет —
Томимый юною надеждой.
Неисправимый оптимист.
Красив лицом, высок, плечист.
При этом откровенно худ
И с чувством юмора отменным.
Пустой внутри, но внешне крут,
С улыбкой дерзкой и надменной.
Знал пряник, иногда и кнут.
В чужие лез дела без меры.
Советы даром раздавал
И к идеалам призывал.
Был раб навязчивой манеры.
Жил, как родители внушили.
Хотя зачем – не объяснили —
Так надо делать, а не так.
Усвоив глупую науку,
Знакомый мой, не будь дурак,
Вдруг понял вот какую штуку:
Раз не отвертишься никак,
Гораздо легче будет – врать,
Оправдывая ожиданья.
А сокровенные желанья
Другим не стоит открывать.
Он начал лгать родным и в школе,
С обманом свыкшись поневоле.
Обманывал, когда дружить
Ребята с ним не соглашались.
Да что уж там греха таить,
В друзьях все в юности нуждались.
Он заставлял себя любить.
Не дожидаясь, наперед,
Пока еще друзья внимают,
Пока еще не прогоняют,
Недорого берет – и врет.
Вся жизнь его – сплошной обман.
В компании был хулиган,
А дома – паинька святая!
Что ж, худшего желать нельзя. —
Умело маски надевая,
Завралось милое дитя,
Себя под ними же теряя.
В семье он был в каком-то роде
Надеждой матери с отцом.
Ну, а по сути – рос лжецом,
Наперекор своей природе.
Себя под маской потерять
Боялся, знал: пора менять,
Решиться. Разорвать оковы,
Поставить точку, ложь забыть
Он был готов, но не готовы
Родители. И как тут быть?
Наперекор не скажешь слова.
И стыдно быть самим собой.
Как не оправдывал надежды,
Его родители – невежды —
Всегда твердили: «Ты плохой».
Во избежание грызни,
Пустой, ненужной болтовни,
Как школа подошла к концу
Но не закончились мученья,
Пришла идея молодцу,
Отбросив робость и сомненья,
Однажды подойдя к отцу,
Просить его благословенья
Покинуть отчий дом и город,
Пока умен, красив и молод.
Или уйдет без разрешенья.
И после долгих уговоров
Сдались родители. Укоры,
Потоки слез. Но блудный сын
Настойчив был в своем желанье.
Уже не потакая им,
Поцеловал их на прощанье,
В дверях, откланявшись засим.
Ушел, куда глаза глядят.
Сбежал, как многие, из дома.
Его история знакома
И мне, и я за парня рад.
Вот так, поставив разом точку,
Он разорвал вранья цепочку.
Оставил приторных друзей
И нелюбимую подругу,
Как говорится – сдал в музей.
Воздал подонкам по заслугам.
И нет бы ехать поскорей,
Так он без памяти напился.
Разбил на диско пару морд.
И тем был несказанно горд,
Что за обиды расплатился.
Подруга плакала, вопила,
Что жить не сможет, голосила.
Оставить адрес для письма
Три дня в отчаянье просила.
Хотя сомнительна весьма
(Как мама часто говорила,
Причем такой была сама)
Любовь червя к плодам неспелым.
Красива, правда. Что с того?
Лишь отдаваться – ничего
Подруга больше не умела.
Юрфак – престижный факультет.
Он поступает на бюджет.
Почти без знаний, на харизме
Прошел вступительный барьер.
Обильно сыпал афоризмы —
Где шпоры вынуть не сумел —
И генерировал софизмы.
Не буду мучить описаньем
Студенческих блаженных лет.
Уже дал критику поэт
Его научным изысканьям.
Мы все учились понемногу,
Зовя удачу на подмогу,
Чему-нибудь и как-нибудь.
Студенты – ветреные люди.
Умели выпить и гульнуть.
Любви желали без прелюдий.
Наук не познавали суть.
И наш герой, учебе в пику,
В делах любовных преуспел.
Охотник до красивых тел.
Оксана, Катя, Вероника…
Любил без лени и без меры.
Имел прекрасные манеры.
Стихи красоткам посвящал.
Причем гекзаметром Гомера
Свои потуги оформлял,
Не зная лучшего размера.
Любви искусство изучал:
Читал Назона, сериал
Смотреть при этом не гнушался…
Уж где старался – там старался
И ночи напролет не спал.
Сакральные дары Киприде
Исправно, в обнаженном виде
Провинциальный донжуан
Нес с упоеньем, к алтарю —
На старый жертвенный диван,
Встречая новую зарю
И свой очередной роман
В объятиях, сердечной неге,
В дурмане откровенных фраз,
Не обжигаясь много раз,
Как в буйной юности Онегин.
Умел ухаживать красиво.
Знакомился легко, игриво,
С широким жестом, юморком.
На первый день у них свиданье
И поцелуи под окном.
В подъезде долгое прощанье.
Затем кафе, ну а потом…
Потом все тайны камасутры
Под итальянское вино,
Под голливудское кино,
Под круассаны ранним утром.
Он постоянства не любил,
Уйти причины находил.
Ни с кем подолгу не встречался
И скоро бабником прослыл.
В своих избранниц не влюблялся.
Чуть что – его и след простыл.
Вот так проказник забавлялся.
Себя же высоко ценил.
В любви почти не зная равных,
Смирял красавиц своенравных
И, побеждая, уходил.
Менял подружек, как перчатки:
Одну на утро, для зарядки.
Другую приглашал на ночь.
И чтоб не нарушать порядка,
Днем с третьей тоже был не прочь.
Потом все заносил в тетрадку
И там описывал точь-в-точь
Свои шальные похожденья.
Тетрадь пикантностей полна,
Как летопись ему нужна
И как геройства подтвержденье.
С трудом вставая утром рано,
Он нехотя слезал с дивана.
Смотрел спросонья в телефон.
Листал небрежно сообщенья
В сетях, где был участник он.
И не нашедши вдохновенья,
Мог снова погрузиться в сон.
Но если получал ответы
От тех, кому вчера писал,
Вдруг оживлялся, отвечал
В дурмане первой сигареты.
Он не планировал свой день.
Ему учиться было лень,
Всегда прогуливал занятья.
Зачеты кое-как сдавал,
О теме не имев понятья.
Когда же двойки получал,
То сыпал страшные проклятья.
Преподавателей ругал.
И в обстоятельствах причину
Как минимум наполовину,
Увы, как многие, искал.
Ему учиться сложно было.
От Конституции тошнило.
Законов истинная суть
Была скучна и непонятна.
Как это дышло повернуть,
Он представлял себе невнятно.
Чему-нибудь и как-нибудь
С трудом, но все же обучался,
Коль надо получить диплом.
А получив, забыть потом
Юриспруденцию поклялся.
Ведь в глубине души свербело,
Да так, что часом ныло тело.
Он врал опять, причем себе.
Зачем учиться на юриста
И жить с самим собой в борьбе?
Зачем идти путем тернистым
Наперекор своей судьбе?
Не зная своего призванья,
Жизнь бесполезно прожигал,
Все время дурака валял,
Души испытывал терзанья.
«Что дальше будет? – думал он. —
Год пролетит, как глупый сон.
Все кончится, домой уеду,
А там со скуки, поутру,
Скорей всего, нет, точно – в среду! —
Возьму однажды и умру.
Нет, не с утра, умру к обеду.
Потом неистово рыдать —
Зачем ты нас оставил, милый? —
Над свежевырытой могилой
Начнет измученная мать.
В сети напишут некролог,
Посмертный, в восемнадцать строк.
Нет, не хочу, мне слишком рано.
Не собираюсь умирать.
Я буду жить, ведь я упрямый.
И не хочу с собой кончать.
Сопьюсь! И буду вечно пьяный.
Наверное, как все, женюсь.
Семья, детишки и заботы,
Как все – останусь без работы…
И вот поэтому сопьюсь!
Все – ложь! Она мне надоела.
Но как найти по сердцу дело?
Умею женщин ублажать.
Любовь – мое предназначенье,
Любую затащу в кровать!
Горю огнем, мое влеченье
И страсть мою не передать.
Не передать её словами,
Ничем на свете не унять.
Ни скучной прозой рассказать,
Не описать её стихами».
Так думал юный ловелас.
Таких немало среди нас.
Не видя смысла для себя,
Не ставя благородной цели,
Они мечтают жить любя,
Не отрываясь от постели.
Причем не любят и себя.
О них мы будем речь вести,
Читатель, разбирать ошибки,
Но если вызовут улыбку
Мои суждения, прости.
Любовь! Он гибнет за нее.
Ему б желание свое
Умерить – и с одной остаться.
Пусть не в учебе, так в любви.
Но как, скажите, разобраться?
С кем жить отмеренные дни
И с кем до гроба оставаться?
Любовь в житейском разуменье
Есть чувство высшее из всех.
Когда ты совершаешь грех,
Наивно, с девственным смущеньем.
Когда не можешь жить без милой.
Любить клянешься до могилы,
Готов с небес достать звезду.
И радость с нею разделяешь,
И нежеланную беду.
И жизнь, как в сказке, обещаешь.
Как встретить девушку-мечту?
Где отыскать ее такую?
Чтоб сердцу милая была
И чтоб помочь всегда могла
Ему в минуту роковую.
Детей рожала б, не полнела,
И грудь от родов не висела,
И чтоб без устали ждала,
Чтоб выглядела, как модели,
И зарабатывать могла…
При этом чтоб еще в постели
Большой развратницей была.
В надежде получить ответы
Он взял сокровище земли —
Рассказ об истинной любви —
Открыл библейские сюжеты.
Завет читая, размышлял.
Но до конца не понимал
Причины веской для изгнанья.
Ведь должен отдавать отчет,
Отец, имея силу знанья,
Что сам запретный плод дает.
Затем, потомкам в назиданье
Свое творение распнет!
Жалея бедного Адама,
Читает далее упрямо:
К чему все это приведет?
И каждый раз предрешено,
Что можно, что запрещено.
И будет змей – ползучим гадом,
А жены – падки на соблазн.
Адам в смоковных листьях рядом
Стыдиться будет Божьих глаз.
И устрашится перед адом.
Теряя вожделенный сад,
Возьмет свой крест и понемногу
Пойдет на грешную дорогу
И не найдет пути назад.
Всю ночь на чтение потратил.
Псалмы пропел, едва не спятил.
Такая вдруг тоска напала…
Под ним всю ночь, как ураган,
Напрасно девушка стонала —
Тоска сгущалась, как туман.
И в голове не прибывало.
Что ж, субъективной правды много.
Но только истина одна…
Вопрос, однако: «В чем она,
Что остаётся по итогу?»
И, не решив, как дальше быть,
Он плюнул и продолжил жить.
Судьба условия свои
Меж тем упрямо выдвигает:
Сейчас ему не до любви.
Диплом, бедняга, защищает
(Мы через это все прошли).
И снова отчий дом открыл
Скитальцу теплые объятья.
Живя в убытке, по понятьям,
Как прежде, городок уныл.
Погибли клятвы вечной дружбы.
Друзья спились и стали чужды.
Повсюду пьяницы, бандиты.
Пьют даже то, что не горит.
Воруют все, что не прибито.
Сим этот город знаменит.
Дороги, как всегда, разбиты.
Подруга лихо растолстела,
И, дочь родив в один из дней,
Свой смысл жизни видит в ней.
Хотя ему – какое дело.
Он в адвокатскую контору
Был приглашен по договору.
В работу с головой ушел
И неожиданно раскрылся,
И, к удивлению, нашел,
Что прежний навык пригодился.
Бросала взгляды через стол,
Краснея, страстная Фемида.
И в комнату для совещаний
В конце судебных заседаний
Шла вновь, не подавая вида.
Под брендом «Legal Guarantee»[1]
Ему б работать и цвести.
Бумаги умные писать.
Договорную неустойку
В ночи, проклятую считать
Боясь не ошибиться б только.
Конторы имидж уважать.
Гордиться, что туда пролез
Смекалкой впечатлив партнеров
Как в сериале «Форс-мажоры»
И всей души любить процесс
И он пахал, что было мочи,
От утра и до поздней ночи!
Так протекал за годом год.
Он успокоился немного.
Уж двадцать пятый настает.
Вдруг мама заявила строго,
Что внуков непременно ждет.
Уже нашла ему невесту.
Та замуж за него не прочь,
Её подруги близкой дочь
С забавным именем Селеста.
Не для него семьи уклады.
Он понял: собираться надо.
Но вот вопрос: куда бежать,
Куда ему теперь податься?
Упорно начал размышлять,
Стараясь с мамой не встречаться.
Что можно в этот раз соврать?
В Москву уехать, раствориться?
Но там его никто не ждет,
Никто на помощь не придет.
Но, это лучше, чем жениться.
Да, наш герой, наморщив лоб,
Давил на газ, но видел стоп!
Еще разумный смысл в придачу
Мешал решение принять,
Решить нелегкую задачу:
Нехитрый гардероб собрать
И отправляться на удачу
Туда, где звезды над Кремлем
Страны величье озаряют,
Увы, сердца людей пленяют
Незаработанным рублем.
Немаловажная подробность:
Хотя к труду имел способность,
Юриста в городе была,
Как, впрочем, и по всей России
Зарплата низменно мала.
Друзья копейки не ссудили.
И мама денег не дала.
А без серьезных сбережений,
Без нужных связей, без жилья —
Скажите-ка, мои друзья,
Где смысл столичных приключений?
Однако, несмотря на то,
Был жребий брошен. Взяв пальто,
Одев костюм, рубашку, галстук,
Обнял отца, утешил мать…
Забыл: станок, зубную пасту,
Поесть, попить и почитать.
Он говорит свободе: «Здравствуй!»
Вокзал, дешевая плацкарта,
Народ торопится, бежит.
И поезд трогаться спешит.
Осталось пять минут до старта.
В вагон зашел, на место сел.
Вздохнув, в окошко посмотрел.
Как эта полка боковая
Его бесила! Он хотел
Спокойно спать, не поджимая
В коленках ног; но не сумел,
Посадочный расклад не зная,
Купить нормального билета:
Что предложили, то купил,
Зашел и сразу загрустил —
Внизу и сбоку! До рассвета.
Переживая, думал он,
Что чай какой-нибудь пижон
Прольет. Пройдет, не извинится,
А то и вовсе наорёт,
Мол, разлеглись тут. Разозлится.
Он встанет, далеко пошлет…
Тогда начнут они браниться.
Что пассажиры будут шляться
Всю ночь туда-сюда ходить —
То в туалет, то покурить
И, мимо проходя, толкаться.
Но, вопреки шаблонной схеме,
Нас ждет сюрприз в моей поэме.
Со стороны проводника,
Вошла она, предел мечтанья!
Так неожиданно легка,
Так будоражила желанья,
Что вдруг дрожит моя рука.
Я трепещу. Как бесподобна,
Как утончённа и нежна.
Как горделива и важна.
Как голову вскружить способна.
Пусть рисовал её портрет
Не раз задумчивый поэт:
И все же – солнечным каскадом
Волос, на плечи ниспадавших,
Она светилась, ясным взглядом
Смотрела на людей дремавших,
И тех, что копошились рядом.
Она – как белая ворона.
Был безупречен макияж,
Обогащавший антураж
Унылый старого вагона.
Меланхолический типаж.
На вид и двадцати не дашь.
Красивый бронзовый загар,
Что кожа бархатом лоснится.
Глаза – источник женских чар
Венчали длинные ресницы.
Как взглянет, так в груди пожар.
В коротком, очень легком платье
В руке накидка от кутюр.
Французский с камнем маникюр.
И сумка Сен-Лоран под стать ей.
На каблуках, кольцом сережки.
Модельно худенькие ножки.
Украшен пирсингом живот.
Тату – загадочный узор.
По-детски приоткрытый рот
И дышит грудь, смущая взор…
Но что-то место не найдет
Согласно взятому билету.
Изящный катит чемодан.
Мой друг застыл, как истукан,
Разглядывая фею эту.
Ушла в конец – и слава богу!
Стал расслабляться понемногу.
Но от судьбы не убежишь.
«Сорок седьмое, боковое…
И ты, дружок, на нем сидишь,
Молчит! Ну, что ж это такое!
С открытыми глазами спишь?» —
Примерно так она сказала.
В ответ он что-то бормотал.
Потом и вовсе замолчал.
Она его очаровала!
Так было стыдно, он терялся,
Чужой эмоцией казался
Стыд прежде другу моему.
Теперь он у него во власти,
Не понимая – почему.
Ведь раньше смело за запястье,
Не разбираясь, что к чему,
Брал неприступный идеал.
Но вдруг внезапно оступился,
Сидел молчком и злился, злился…
И как вести себя – не знал.
Да, правду говорила мать,
Что продолжать себя искать
Спокойнее в родном болоте.
Собравшись, скромно отвечал:
– Простите, думал о работе.
Что место ваше, я не знал.
Но здесь вы толком не уснете.
Вам бы купе себе найти.
Вот проводник, его спросите.
Совсем немного доплатите…
Ну или я могу уйти.
– Билетов нет, уже узнала.
Тут есть белье и одеяло?
Уж как-нибудь, но размещусь.
Да, в тесноте, но не в обиде.
Я неудобства не боюсь.
– Простите, если вас обидел.
– Да что ты, я ничуть не злюсь.
Напротив села, улыбнулась.
Молчит, о чем-то о своем
Задумалась она, потом
Глазами в телефон уткнулась.
Боясь красотку потревожить,
Мечтал соседей уничтожить.
Остаться с ней наедине.
И, познакомиться не смея,
Молчать в вагонной полутьме,
Уединение лелея.
На отражение в стекле
Ее смотреть. Не замечая
Осенней скуки за окном,
Лесов с желтеющим листом,
За отраженьем наблюдая.
И дрогнул тут состав всем телом.
Колеса, застучав несмело,
Перелистнули дум страницу.
Минуя суету перрона,
Герои ехали в столицу.
Внутри десятого вагона
Людей ходили вереницы.
Послышался дорожный шепот,
И только он, и лишь она
Сидели молча у окна
Под ног неугомонных топот.
Шел поезд нехотя, устало.
Вагону интересен мало
Сюжет; постельного белья,
Стакана чая, сдать билеты,
Хотелось поскорей, друзья,
Поесть и почитать газеты,
И уберечься от жулья.
Умыться, поменять одежду —
Скорее в том была нужда.
Что вкусен сок и минвода,
Хранить упрямую надежду.
Свежи ль яички, хлеб, котлеты?
Откроют скоро ль туалеты?
Сосед на ночь не загудит?
Когда большая остановка?
А дед, что рядом, не храпит?
Знакомая мне обстановка —
Провинциальный колорит.
…Достал закрученный рулоном
Матрас себе и ей достал.
Постель у проводницы взял,
И чай в стакане с перезвоном.
«Какой стеснительный, ей-богу.
Зачем же строить недотрогу?
Не познакомился со мной.
Наверно, в первый раз такое,
Своею робостью чудной
Меня задели за живое.
И сразу видно – холостой.
Воспитан, это очевидно.
Совсем не дорого одет.
И возраст – двадцать с лишним лет.
Ни дать ни взять – жених завидный».
С каким волнующим вниманьем,
С каким загадочным желаньем
Она смотрела на него.
А он глаза отводит снова.
Уже героя моего
Разговорить сама готова,
Раз он стесняется всего.
Не для любви, но для забавы.
Как мне не больно признавать,
Она любила флиртовать.
О времена, друзья! О нравы!
У молодого поколенья
Нет ни малейшего смущенья,
Ни скромности, присущей нам.
Без тени легкого сомненья
Они покажут старикам,
Как предаваться наслажденью.
Там, где мы скажем – стыд и срам,
В ответ на это улыбнутся
И, растворяясь в соцсетях,
Морали обращая в прах,
Чем захотят, тем и займутся.
Его одолевали думы.
Почти не замечая шума,
Он погрузился в чуткий сон…
Москва… метро… какой-то рынок…
Казанский суетный перрон…
Армянский лаковый ботинок,
И в нем на босу ногу он.
На рынке, у торговой точки,
Стоит и плачет мэр Лужков.
Банкетный зал на сто столов.
Заказ – вино… акульи почки…
Садится… вдруг идет она…
А ты откуда? – Я жена
Теперь твоя на веки вечны.
Ты слишком долго не страдал,
И женщин ты любил беспечно,
И слишком часто их бросал.
И не раскаялся, конечно.
Теперь железом раскаленным
Пороки буду выжигать.
И лишь меня одну ласкать
Ты будешь каждой ночью темной.
А белым днем бояться будешь,
Что та, кого так сильно любишь,
Налево убежит тайком.
Встречаться будет раз за разом
С богатым, умным мужиком —
Все потому, что ты наказан…
Что ж, оставайся дураком!
Мечтала лишь тебе открыться
В порыве искреннем души,
Зачем же ты меня отшил?
Не захотел на мне жениться.
Стучат колеса без умолку…
Он подскочил и лбом о полку
Ударился: «Вот это да!
Дурацкий сон какой приснился,
Таких не видел никогда.
Наверно, я в нее влюбился.
А если так, тогда беда.
Однако стоит покурить,
Прийти в себя от сна дурного…
Такая охмурит любого…
Красотка, что тут говорить!
Продрался в тамбур, закурил.
Дым сонный разум оживил.
Уютно сразу как-то стало.
Зевая, потянулся он.
Но это был конец начала.
Стоял, обдумывая сон.
Вагон по сторонам качало.
«Не по зубам такая мне.
К тому же, чувствую, опасна.
А может, я боюсь напрасно?
Все дело в непонятном сне».
Секс – это тест на интеллект.
У дураков и секс дурацкий.
С. С. Либих
И, поддаваясь зову плоти,
Как птица грудью, на излете
Ударилась о ногу дверь.
Полна волнующих желаний.
Читатель, ты уж мне поверь.
Нам не видать таких свиданий.
Влетела в тамбур!.. Что теперь?
– Ого, привет, зачем вы встали?
Прохладно, очень дымно здесь.
– Дай сигарету, если есть…
Ты не поверишь, мы скучали…
Взяла, глубо́ко затянулась,
Закашлялась и улыбнулась:
– Я, если честно, не курю.
– Тогда зачем же вам все это?
– Я разговоров не люблю.
И дым в лицо взамен ответа,
Прервав историю мою,
Так ясно дал ему понять,
Зачем она пришла средь ночи.
Почувствовал, как сильно хочет
Ее к своей груди прижать…
В ней раствориться без остатка,
Ласкать, целуя в губы сладко.
Притормозивший машинист,
Толкнул ее к нему в объятья.
Толчок внезапен был и быстр.
(Их страсть не в силах удержать я.)
Под шум колес и ветра свист
Слились в Едином! Губы в губы,
Где слабость набирает мощь,
Пустыня обретает дождь,
Где ненавидящие любы.
Где мельница ветра встречает,
Бедняк богатство получает.
И воздух разжигает пламя,
Мель переходит в глубину,
Победа поднимает знамя,
Свобода царствует в плену!
Живет любовь, сердец не раня.
Соединившись, два начала
Способны строить новый мир!
Любовь – волшебный эликсир.
«Я так хотел…» «Я так мечтала…»
Две драгоценные детали
Когда-то, где-то потеряли.
Они нашлись сегодня тут.
Предметом идеальным, целым,
Бриллиант и яркий изумруд
Вмиг стали, и единым телом!
И дальше строки нас несут:
Нырнул, укрывшись с головой
Волной, как одеялом нежным.
Чудесный мир перед собой
Увидел; океан безбрежный.
На дне песчаные пустыни.
И горные гряды над ними.
Безмолвствующих рыб хорал
Ритм задавал цветному балу!
Свои владенья открывал.
В тиши глубин, как по лекалу,
Себе подобных создавал.
Жемчужных нитей, изумрудов,
Алмазов, злата, серебра.
Сапфиров, прочего добра! —
Лежат заманчивые груды.
О, поцелуя наслажденье!
Объятий чуткое сплетенье.
Любой из нас в минуту страсти,
Забравшись на любовный пик,
Уму, который неподвластен,
Способен в этот самый миг,
Мгновенье разделив на части,
Увидеть, как перед глазами
Закрытыми мешает цвет,
Природа чуткими руками.
И темноту ему вослед.
Не отпуская миг желанный,
Она прижалась. Как-то странно,
Но тех, привычных, ощущений,
Что мучили его всегда,
Тех неудобств и раздражений,
Что были ранее, когда
Его непревзойденный гений
Любовной страсти предан был,
Не стало вдруг. Иные чувства.
Он лиры нежное искусство
Душой и сердцем ощутил.
Порой, однако же, бывало
В его объятьях засыпала
Подруга страстная, но вот
Её присутствие томило.
Сон беззаботный не идет.
И ночь бессонная уныла.
Рассвет отчаянно зовет.
Его измученная плоть.
Подруги чувств не вызывали,
И как над ним ни колдовали,
Не мог себя перебороть.
Им льстил наутро непременно,
И растворялся неизменно.
Но с ней история другая.
К груди прижавшись головой,
В объятьях, иногда вздыхая,
Молчала, дергала ногой,
Руками нежно обнимая.
И в такт колесам сердца стук,
Неловкие прикосновенья
И мимолетные сомненья.
Слиянье тел и влажность рук.
«Как ваше имя?» – он спросил.
Вопросом этим удивил.
Из-под объятий ускользает.
И вдруг – очередной сюрприз:
Стоит и дерзко отвечает:
«Что было – это мой каприз!
Забудем все», – и убегает.
Не ожидал, остолбенел.
Не понял, снова растерялся.
Минутой раньше целовался
И вновь остался не удел.
Ее безумные глаза
Горели пламенем, гроза
В ней бушевала и отныне
Карает ледяным мечом.
Она теперь подобна льдине.
Став начинаньям палачом,
Взяла – и не сказала имя.
Не объяснив, что происходит,
Сбежала в сумрачный вагон,
Легла и, испуская стон,
Лежит, себя с ума изводит.
Поступок странный не поняв,
Ее решение приняв,
Он покурил и равнодушно
В вагон вернулся не спеша.
«Но, как же все-таки здесь душно.
Как незнакомка хороша».
И улыбнувшись простодушно,
В уме занес ее в тетрадь.
И баллы высшие поставил.
Как целовал ее, представил,
Вздохнул и принялся дремать.
Она лишь притворялась спящей,
В вагоне душном и храпящем,
В ночной вагонной полутьме
Подбитой птицею лежала.
Прокручивала все в уме:
«Зачем ты от него сбежала?
Зачем была наедине?
О боже! Слезы катят градом!
Да, от себя не убежишь…
Зачем одна лежишь, дрожишь,
Когда объект желаний рядом?
Чего так сильно испугалась?
Минутой раньше наслаждалась
И отдала себя ему.
Он целовался несказанно.
А ты не знала, почему
Была так искренне желанна.
Не разбиралась, что к чему.
Вопрос оставив без ответа,
Искала новую любовь.
Его целуя вновь и вновь,
Была объятьями согрета.
Все сделала, что пожелала!» —
Лежала и себе шептала.
Ответь на милость, почему?
Что было истинной причиной?
Уж часом не любовь к нему?!
Как ни с одним еще мужчиной
(И мы свидетели тому),
Ей было хорошо! И вновь,
Накрыла радостным волненьем
И бешеным сердец биеньем
Давно забытая любовь.
Флирт обернулся искушеньем,
И ты отбросила сомненья.
Забыла непокорный нрав.
Причин весомых не имея
Но все ж, его за руку взяв,
Поцеловала и, краснея,
Его лишила всяких прав.
«К чему ненужные вопросы
Они – как гром средь бела дня…
И ускользаю из-под носа,
Зачем тебе как звать меня?
Быть может потерять боишься
Все, чем изрядно тяготишься?»
Откройся, дай ему визитку,
Кто знает – может, это он.
Зачем же так рубить навскидку?
Не оставляя телефон,
Надежду превращая в пытку.
«Ну, будь что будет», – положила
Карман увидев пиджака,
Тихонько женская рука
Свой номер, имя… И застыла.
Еще безвестное герою,
Читатель, имя я открою.
Звалась она Анастасией.
А поезд скоро прибывал
В столицу матушки-России,
На старый, суетный вокзал.
Но если б вы меня спросили,
Что Настей двигало тогда,
Я б не нашел для вас ответа.
Любовь, по замыслу поэта,
Была загадкою всегда.
Но странность эту поведенья,
Друзья, поймете без сомненья,
Как дочитаете роман.
Узнав причины, не ропщите
На мой несовершенный план.
И за ошибки не взыщите.
Я поэтический смутьян.
Пишу стихами, излагая
Собранье мыслей не своих
И прилагательных чужих,
Мазню романом называя.
Когда страна осталась сзади,
Москва в причудливом наряде
Герою радовала глаз.
Летели мимо электрички.
«Встаем, санзона через час!»
Не выспался, и по привычке
(Она преследует и нас)
Спросонья свой Facebook читает.
Какие сообщенья шлют.
На автомате пять минут.
И следом новости листает.
Не торопясь, слезает с полки
Любви вчерашние осколки
Тревожили его слегка.
Лишь не прошло недоуменье.
Она смотрела свысока.
Казалось даже, что с презреньем.
А он, включая дурака,
Сидел, отчаянно зевая,
Фасады сталинских домов,
Витрины и горбы мостов
Через окошко изучая.
Что поражало – суета!
Сновало все туда-сюда,
Вперед-назад, как заводное.
Единый сложный механизм.
Богатое и деловое.
Ни дать, ни взять – капитализм.
И он подумал: «Все чужое».
Сидел, Москвой заворожённый,
Смотрел в окно, ее забыв.
Вбирал столичный креатив,
Не замечая взгляд влюбленный.
На чашку кофе, сигарету,
Желанье есть – минуты нету.
Едва успел матрас собрать,
Вернуть белье и причесаться,
Как поезд начал подъезжать.
«Ну, все. Счастливо оставаться…
Мне нужно на такси бежать», —
Сказала тихо и ушла…
Совсем не так, как появилась.
Подумал: «Глупо получилось.
Пропала, будто не была».
Ах, если бы на этой строчке
Вернуть ее, расставив точки.
Ведь он, держа в руке синицу,
Искал зачем-то журавля…
Да бог с ней! Впереди столица
И звезды древнего Кремля,
И жизнь, которой он дивится!
Семнадцать… десять… восемь… пять…
Увидел цифры на платформе.
Носильщиков, военных в форме.
Народ, приехавший встречать.
Толпа желающих обняться,
Жать руки, тискаться, лобзаться.
И, поддаваясь их желанью,
Встал поезд, двери распахнул.
«Смотри, почти по расписанью!» —
Взял сумку, на перрон шагнул
Герой столичной шумной ранью.
Заметил, как неподалеку
Её встречал московский франт.
Холеный, стильный элегант.
Объятья… поцелуи в щеку?!
«Ты посмотри, какая штука!
А ты – любовь… Вперед, наука».
Лицо Москвы – таксистов банда.
«На чем поедем… На метро!..»
Узбек, толкающий «шаланду».
И очень грязное бистро.
И словно чувствуя команду,
Бежит, подбрасывая зад,
Толпа к стальному турникету.
Есть даже те, кто без билета.
И все торопятся, спешат.
Дойдя до камеры хранений,
Сдал вещи с частью сбережений.
Вошел в метро и восторгался.
Он был в столице первый раз
И как ребенок удивлялся.
Все парню радовало глаз.
Совсем немного растерялся,
Когда заметил указатель…
«Два варианта налицо —
Прямая ветка и кольцо…»
И как поступит мой приятель?
Спросить прохожих было стыдно.
Стоял, стеснялся, плюнув, видно,
Пошел, куда глаза глядят.
Попал на длинный эскалатор.
Уставился на чей-то зад.
И, про себя ругаясь матом,
Уже метро совсем не рад.
Внимательно смотрел в тоннель.
Знал – цель первичная поездки —
Узор кремлевской арабески.
И он попасть намерен в цель.
Добрался в самом лучшем виде.
Наружу вышел и увидел,
Картинку из учебных книг:
Кремль с золотыми куполами.
Подчеркивал старинный лик
Музей с двуглавыми с орлами.
Он восторгался в этот миг.
Проникнуться его заставил
Славян непокоренный дух,
Курантов звон, что манят слух.
Он покорился – и представил…
Во глубине веков седых
Заполнен ров водой Неглинной.
От новых башен крепостных
Отрезан торг; сюжет невинный.
Ряды стоят, ломясь товаром,
Купец нахваливает шелк.
Зазывный клич: «Почти что даром!»
Иной: «Не стану вешать в долг!»
Развалы пряностей заморских,
Раскинув аромат сетей,
Манят хозяек, поварей.
Пронырливых стряпух подворских.
Таинственный китайский корень —
Лекарство от любого горя!
Детишки жадными глазами
У лавки сладостей стоят,
Варенья, жженок с петушками,
Медовых пряников хотят,
Ватрушек, кренделей, баранок
Весь день, от самых спозаранок.
А вот подносы с пирогами
С капустой, ягодой лесной.
За полкопейки. Жар! Руками!
Под аппетит и мед хмельной.
С лотка красивою тесьмой
Иголкой, ниткой золотою
Булавкой, черною сурьмой.
Торгует девица с косою.
На кузне молот наковальню
Расплющить тщетно сотый раз
Пытается; царев заказ —
Сковать врата в опочивальню.
На них чтоб святы образа
Ласкали царевы глаза.
Пищальники, чеканя шаг,
Пищалью бряцая тяжелой,
Идут войной; не дремлет враг,
Они ж с улыбкою веселой
Поют: «…от счастья слезы льет».
И пусть умрут под хоругвями
Поникнут буйными главами,
Их долг и родина зовет.
Обещано им всем спасенье —
В три дня на небо вознесенье.
Отсыпан денег кошелек,
Вина налита полна чарка,
Земля – надел на вечный срок
За службу – в качестве подарка.
Под прапором идет боярин,
Лоснится бархатом кафтан,
В руках бумага государю
О нападеньи басурман.
Что русские крепки границы,
А караванов вереницы
Исправно за море идут,
Пенькой торгуют, юфтью, салом,
Казне прибыток воздают,
С чужбин везут стекло, металлы,
Бумагу, ткани и вино.
Такое видел он в кино.
Ходил, о судьбах размышляя,
Историю припоминая:
Праматерь нынешней Москвы —
Торговля. Корысть подле храма.
Когда-то в сторону Невы
Уехал Петр, царь упрямый —
Бежал из Азии, увы,
Стыдясь мужицкой простоты
И говора, и щей, и каши.
Сословных распорядков наших.
Патриархальной темноты.
В плену Романовских утопий,
Россия средь балтийских топей
Лишь притворилась, что умеет
Творить не хуже англичан,
Когда захочет, и не смеет
Перечить тем, кто Богом дан,
И власть небесную имеет!
А в головах все так, как было,
И не понять ему, царю,
Я, утверждая, говорю:
Насильно что – не будет мило.
Забыты русские былины.
Вот вам пожалуйста причины
Идеи русской. Темнота…
Всегда надежда на кого-то —
Вы согласитесь – неспроста.
И нет давно надеждам счета,
А на правителях креста.
Расправой подавляя волю,
Царь двигает страну вперед
Или назад… а что народ?
Живет, не сетуя на долю.
Легко понять, мы потеряли
Дорогу предков, умирали,
Не выполнив предназначенья,
Положенного нам Творцом.
И с тенью гордого сомненья
Идеей русскою живем.
И терпим страшные мученья.
Нельзя жить истиной востока,
Хоть, право, истина одна.
Своя дорога суждена.
И милость нашего пророка.
Тысячелетие славяне
Ходили вкривь, назад, кругами,
А суть все та ж – феодализм
Сквозь призму каждой новой эры.
Какой уж там патриотизм.
В отсутствие понятной веры
Мы слепо веруем в царизм.
«Что делать?» – глуп вопрос по сути.
Беспомощен, ленив и пьян.
Вопрос под водку, под баян.
Одумайтесь, прошу вас, люди!
Поставлю книги гонорар.
Изменится репертуар
На сцене русского масштаба.
Когда звучать он будет так:
Не «Что», а непременно «Как».
И делать!! Делать!! И без абы!
Вперед, друзья, да будет так.
«Здесь комментарии излишни, —
Подумал про себя герой. —
Кто под какой рожден звездой,
Решает все-таки Всевышний».
Вот километр нулевой
Он ощущает под ногой.
Ступая бодро по брусчатке
На площадь Красную спешит
И строит в голове догадки:
«Ильич по-прежнему лежит?»
Лежит, конечно, все в порядке.
Все обошел, все оценил:
Куранты, ели голубые,
Собора купола цветные,
Кремлевских таинство могил.
Как распахнулись двери ГУМА!
Легко крутясь, почти без шума.
В восторге! Каждый магазин
Отличен роскошью и стилем,
По-своему неотразим,
Манил товарным изобильем
И открывался перед ним.
В прохладной близости фонтана
Сидел, мечтая, наш герой
И ароматный, дорогой,
Пил кофе в кресле ресторана.
Он восхищенно улыбался.
А между тем, я записался
И упустил такой момент,
Что мой герой не назывался
Еще ни разу… компонент
Ненужным ранее казался.
Но имя – главный комплимент,
Что в жизни, что в литературе.
Я, сочиняя мой роман,
Увлекся им. Бог мой… шарман!
Бью сердцем по клавиатуре.
Ваяю смысл и сюжет,
Укладывая их в сонет,
Оттачиваю свой талант,
Его перерождаю в гений.
Алмаз – в изящный бриллиант,
Кумир, достойный откровений.
Иль я все тот же дилетант?
Здесь кто-то против эгоизма?
Любите самого себя.
Так Пушкин призывал, любя.
Но эгоизм ли? Это призма
Сомнений преломляет луч.
Сплин так же в наши дни живуч,
Со стрессом вкупе новомодным
От истины уводит прочь.
И вроде числишься свободным,
Но ничего не хочешь мочь
И волком рыскаешь голодным.
Как самого себя, другого
Не можешь холить и любить.
А как? Привычка – все губить.
И жить в безделье, бестолково.
Бегут отмеренные дни.
Ждешь лучшей жизни, а они
Текут, как тот песок меж пальцев.
Зато не скажет: «Эгоист!» —
Толпа беспомощных страдальцев.
Когда перед моралью чист
忘了, так говорят китайцы[2].
Нет, тут уж я другого мненья.
Эгоистический роман —
Благоухающий шарман,
Моё бессмертное творенье!
Пишу лишь из любви к себе.
Вздевая к небесам в мольбе
Глаза и руки. Помолившись,
Я, до краев исполнен чувств,
Пишу, к черновикам склонившись,
Произведение искусств,
Своим терпеньем восхитившись.
Мой бог! Так пусть мое уменье
Для вас рождает интерес.
Блажен для автора процесс,
Где чтенье дарит наслажденье.
О, как признателен я вам —
Внимающим моим стихам!
Какое будет подходящим
Из существующих имен?
Простым, а может быть, кричащим
Сейчас героя назовем?
А может – грубым, завалящим?
Но как вы яхту назовете,
Так ваша яхта поплывет!
Так ваш ребенок заживет,
Какое имя вы даете!
Какими были имена
В начале мира? Тишина
Священная ласкала слух,
Когда его из красной глины,
В одном лице и плоть, и дух,
В саду восточней Палестины
Творец, невидимый пастух,
Создал всесильною рукою,
Своим дыханьем наградив.
Вдруг стал задумчив, молчалив.
«Как называть, что предо мною?
Я – имя Тетраграмматон[3].
Он часть меня. Всего лишь он…
Мне в мире нет определенья.
Я есть Начало и Конец.
Я Истина и Побужденье.
Он – лишь творения венец.
И он прекрасен, без сомненья.
Я – вечность, непроизносимый.
Я – страх, Я – свет, Я – мысль, Я – Бог!
Он – слово, дело, он – итог.
Он красный, как земля, – красивый.
Что ж, так и быть, коль из земли,
Из праха Мы создать смогли
Творенье хрупкое, по праву
Мы глину закалим огнем.
Эдемскую дадим оправу
И Человеком назовем.
И будет жить он нам во славу.
Адам – подобрано со смыслом.
Логично, отражает суть.
Добавим заповедей чуть.
И поместим в саду тенистом.
Раз он из праха народился,
Пусть там живет, где появился.
И с той поры так повелось.
Родители, давая имя,
Старались, чтоб дитя звалось,
Кем есть по сути. Не любыми
Названьями, не как пришлось.
Не теми, что наш слух лелеют,
Не отблеском далеких звезд.
Хоть вариант до боли прост
И самолюбье рода греет.
Защитник греков – Алексей.
Спасет евреев – Елисей.
Ярилу – Ярослав прославит.
Германский Мориц это – мавр.
Йорк откровенностью блистает.
Победу торжествует Лавр.
И торжествуя, процветает.
Жаль только времени река
Размыла таинство волнами.
И мы чужими именами
Зовемся. Участь дурака —
Носить всю жизнь дурное имя,
Дивясь поступками своими.
Ах, если бы назвать героя —
Какое имя рифмовать,
Имел я право! То не скрою,
Я, чтоб удобнее писать,
И полномочия присвоив,
Не думал бы, назвав Сережей.
И чтобы больше было слов
Для рифмы, типа Иванов
Фамилию б придумал тоже.
Однако мать его Светлана —
Знаток французского романа,
Отец Василий – домострой.
Она хотела романтизма:
Арман или хотя бы Поль,
А он – сторонник реализма —
Твердил: «Никитою изволь
Назвать любимого сыночка,
И нечего народ смешить».
В итоге надо же решить,
Поставив все же в споре точку.
По матери назвали – Жан.
А для отца он был – Иван.
Род Жана долгий был и старый.
Отец был родом из крестьян.
В народе звался просто – Ярый.
А мать из столбовых дворян
Считала, что они не пара.
Друзья, знакомьтесь – Ярый Жан!
Такое озорное имя
Открылось нам, оно отныне
Собой украсит мой роман.