Алексей Соболев
Уснувший в приливе
Один из солдат заметил в оптический прицел своей винтовки очертания какого-то рукотворного сооружения в миле за лесом на склоне горы. Создавалось впечатление, что часть подземной базы, которая когда-то находилась на твердой поверхности ледника, нависла над обнажившимся склоном, но более с этого расстояния невозможно было ничего сказать. В тот момент произошел один из самых первых серьезных конфликтов Брауна и Буллера. Мой наставник считал, что нам пора вернуться в лагерь, чтобы придумать новый план, учитывая все возможные угрозы. Немецкие дневники, которые мы обнаружили в лагере, вероятно, смогли бы пролить свет на детали произошедшего в этом лесу. Буллер, напротив, был непреклонен и считал, что пока мы все еще способны держаться на ногах, следует направиться к руинам, увиденным на склоне.
К этому моменту большинство участников экспедиции не спало уже более суток, и отсутствие сна, несомненно, отзывалось в нас кратковременными провалами в сознании и помутнениями рассудка. Становилось все тяжелее строить простейшие связи в голове, что отражалось как на невнятной местами речи, так и на нелогичном поведении у всей команды. Было ли сознание Буллера настолько спутанно, что, невзирая на опасность для экспедиции, он буквально заставил всех идти дальше? Или, может, отсутствие сна вызвало у Брауна приступы неконтролируемого страха, победив здравый интерес к изучению нового. Так или иначе, лейтенант несколько раз выстрелил в воздух, чтобы прервать наши яростные споры, после чего предложил всему научному составу вернуться в лагерь с одной лишь оговоркой, что в случае, если кто-то из нас по какой-либо причине сойдет с тропы и потеряется или, что еще хуже, сломает себе ногу, силы экспедиции не будут направлены на его поиск. И здесь в разговор вмешался мой друг Аарон, который уговорил доктора Брауна продолжить путь. Главным его аргументом стал тот факт, что только вооруженные и подготовленные солдаты Буллера могли в действительности обеспечить безопасность группы, так как никто из научного состава не был специалистом по выживанию в таком суровом месте. На минуту мне показалось, что за внешней усталостью Окса скрывался неподдельный интерес и желание зайти дальше в попытке понять, что произошло в этом холодном лесу.
Мой растерянный взгляд пересекся тогда с доктором Брауном, и я видел, что усталость одолела его, отчего тот сдался. Буллер приказал собрать все важное, что нам удалось найти среди грязи и мусора, и разместить в единственной уцелевшей палатке, чтобы подобрать на обратном пути. Наш дальнейший маршрут лежал через опасный склон, и каждый лишний фунт мог стать причиной несчастного случая. Но сначала стоило преодолеть около мили суровых густых зарослей на пути к скале, и долгое отсутствие сна в несколько раз усложняло эту и без того довольно непростую задачу.
Западная Антарктида. Южное побережье моря Уэдделла. 24 ноября 2078 года.
Эпизод III. Незаживающие раны
Высокие кусты осоки оставляли на руках зудящие порезы. Кровь не застывала, даже несмотря на то, что температура лишь на несколько градусов превышала ноль. Каждое движение или касание одежды отзывалось раздражающим жжением, которое лишь усиливало желание повернуть назад. Я не понимал, почему мой наставник доктор Браун не перетянул одеяло на свою сторону и не заставил Буллера прислушаться. Он обладал достаточным уважением не только в научных кругах, но и у высших чинов руководства ООН. Мне бы хотелось, чтобы он воспользовался своим положением, ведь мы не спали на тот момент уже более суток. Еще я думал о том, что в очередной раз понадеялся на то, что ситуация решится без моего участия. У меня было мнение, и оно совпадало с мнением моего наставника, но я струсил, чтобы не нести никакой ответственности, хотя это могло бы повлиять на решение лейтенанта идти дальше.
Я был достаточно умен, чтобы отдавать себе отчет в том, что я всегда полагался на чужое мнение. Некоторые мои коллеги считали меня бесхребетным, пусть и никогда не говорили это в лицо, уважая мои заслуги. Но, так или иначе, мне всегда приходилось выполнять то, что от меня требуют, или выбирать одну из сторон в споре, лишь бы не оказаться третьей стороной. Из-за этого отчасти и распалась моя семья.
Несколько лет я встречался с коллегой по работе, и итогом этой связи стало рождение моего сына. Я знаю, что этот день был, возможно, самым счастливым в моей жизни, но сами воспоминания давно смешались в моей памяти с бесконечным плачем и тем вниманием, которое мой сын требовал. Мне хватило несколько лет, чтобы понять, что семейная жизнь меня больше раздражала, чем радовала. Моя супруга была замечательным человеком, способным справиться одновременно и с лабораторной рутиной, и с воспитанием ребенка. Она стойко выносила все сложности материнства, лишь иногда позволяя себе расклеиться, в ожидании моей поддержки. И сначала я оказывал ей ту поддержку.
Я с чего-то решил, что могу быть хорошим отцом и при этом одним из самых востребованных специалистов в моей области. Но жизнь быстро расставила все на свои места, и оказалось, что я слабый и нерешительный человек. Первые несколько лет я буквально заставлял себя играть с моим ребенком, тайком выискивая любую причину отвлечься, но он требовал все больше и больше внимания. Часто я уезжал на длительный срок в несколько месяцев, что давало мне возможность отдохнуть от моей семьи и вплотную заняться своей работой. Затем спустя какое-то время после моего возвращения мне уже хотелось уехать обратно, так как семья более не являлась тем местом, где я мог отдохнуть.
Мысли уйти из семьи посещали меня все чаще, но по неведомой мне причине я продолжал мучать и себя, и мою вторую половину. Постоянная усталость отражалась в непрекращающихся конфликтах, в перерывах между которыми мы продолжали любить друг друга. Моя нерешительность мешала поставить точку в отношениях, но все шло именно к этому. И я бы мог сказать, что нашел в себе силы на разрыв, но это было бы ложью. Мать моего ребенка поступила мужественнее меня и, желая наконец предоставить мне ту свободу, без которой я задыхался, просто исчезла из моей жизни. После этого мне снова пришлось уехать, и уже вне дома я осознал, что чувствую себя намного лучше и совершенно не скучаю, хотя, несомненно, был должен. Возможно, я ужасный человек.
На какой-то момент я погрузился в воспоминания, которые из-за отсутствия сна, казалось, обрели форму сновидений, и не заметил, как резко кончился лес. Мы оказались у подножия огромной песчаной насыпи из обвалившихся пород, из которых гигантской стеной вырывалась черная скала. На расстоянии двух сотен футов впереди можно было увидеть множество крупных обломков бетона с торчащей арматурой, часть из которых застряла прямо на склоне. А еще немного выше, прямо из осадочных пород скалы, торчал рукотворный тоннель. Вероятно, когда-то давно он был покинут и полностью запечатан в надежде, что его тайны навсегда будут захоронены за монолитной железной дверью. Только вот дверь эта, проржавевшая от сырости, теперь лежала у подножия среди прочих обломков. По всей вероятности, мы сильно недооценили, с какой скоростью ледники нашей планеты таяли из-за глобального потепления. Интересно было узнать, какие еще тайны могла открыть обнажившаяся от снега земля.
Лейтенант Буллер приказал своим солдатам подготовить снаряжение для подъема к тоннелю, что привело в замешательство весь научный состав нашей экспедиции. Из нас только Аарон считался опытным альпинистом, способным справиться с подъемом. Преодолеть нужно было высоту всего лишь в четыре-пять этажей, но без опыта взбираться по сыпучему грунту это казалось самоубийством. Я видел, что доктор Браун уже давно смирился с бессилием что-либо доказать Буллеру и потому без слов протягивал ноги в петли обвязки. То же сделал и я.
Один из солдат начал ловко взбираться на склон, цепляясь за обломки базы, торчащие из грунта. По пути он вбивал клинья, за которые цеплял страховочный трос, призванный спасти нас от неверного шага, за которым могло последовать падение на железную арматуру. Я не находил себе места от страха и видел, что доктор Браун, Аарон и особенно Новак чувствовали себя также некомфортно, ожидая команды на подъем. В это время подчиненный лейтенанта уже крепил конец троса за арматуру у входа в тоннель. По плану Буллера мы должны были начать восхождение так, чтобы за каждым солдатом следовал один ученый. Это должно было уберечь нас в случае, если не натренированная рука разожмет трос, и единственным спасением станет подготовленный человек позади. Один за одним мы медленно начали взбираться.
Цепляясь за бетонные обломки и крупные камни, я медленно полз вверх, пиная грунт носами ботинок, на которых были закреплены кошки. Я очень быстро понял, что склон не только не представлял опасности, но и сам подъем вызывал скорее детский трепет. Я словно был ребенком, взбирающимся на высокое дерево в надежде залезть повыше и увидеть мир вокруг. Адреналин пульсировал в моих венах, отчего каждый шаг давался достаточно легко.
В какой-то момент я обернулся и увидел перед собой раскинувшуюся зеленую долину, за которой был холм, отделяющий нас от лагеря. Этой небольшой высоты, на которой я остановился, было достаточно, чтобы все вокруг стало таким маленьким. Я видел и останки палаток экспедиции первого «Вергилия», и бесчисленные ручьи, стремящиеся к центру долины с окружающих ее холмов, и зависшее над горизонтом слабое весеннее солнце. Мое сердце было готово вырваться из груди, то ли от тех усилий, которые я каждый раз прикладывал, то ли от красоты, которая предстала перед моим взором.
Сложно точно сказать, сколько времени нам потребовалось на восхождение, но путь оказался достаточно быстрым, и спустя мгновения мы все собрались перед полуобвалившимся тоннелем на бетонной платформе, выступающей из склона горы.
Шагнув в темноту вслед за остальными, я оказался в большом помещении, размеры которого практически невозможно было определить из-за отсутствия света. Эхо наших голосов доносилось глубоко из недр этих катакомб. Воздух был влажным и отдавал плесенью, а на языке мгновенно появился привкус сырой земли. С каждым шагом, сделанным во тьме, я старался дышать медленнее, но мое сердце будто бы назло билось все быстрее.
Со всех сторон в темноте, словно светлячки, зажглись фонари моих спутников, лучи которых забегали по стенам комнаты. Только теперь мы могли получить первое представление об этом месте, давно покинутом людьми. Казалось, что мы находились в военном бункере, подобном тем, что я когда-то видел в инсталляциях войн середины двадцатого века. Бетонные стены, пол и потолок были совершенно не повреждены, оттого трудно было сказать, когда именно база была покинута и законсервирована. Не было видно ни мебели, ни каких-либо фурнитур на стенах, только толстая змея из проводов ползла по стене на уровне головы вглубь темноты.
Лейтенант решил продвигаться дальше по коридору, что вызвало у моих коллег жуткое негодование, вылившееся в эмоциональную перепалку. Никто из нас не понимал, почему научный состав должен рисковать жизнью ради любопытства Буллера, а эхо наших криков лишь усиливало градус накала. Мой наставник доктор Браун настаивал на том, что мы зашли уже очень далеко и нужно придумать хоть какой-то план, основываясь на последних находках. Новак и его ассистенты согласились, что группа была слабо подготовлена к подобному путешествию. Мы могли нарваться на источники радиации или какие-либо летучие ядовитые вещества, но при этом только у некоторых солдат были с собой противогазы. Буллер с присущим ему хладнокровием настаивал на том, что самое опасное – это разделять группу, и в его словах я видел долю здравого смысла.
Первобытный страх одолевал нас с каждым новым открытием, трудно поддающимся объяснению с помощью логики. Материк, который оказался практически полностью лишен снега, вызвал в нас глубокий трепет, но это можно было объяснить, ведь льды нашей планеты неумолимо таяли. Таинственный лес, выросший на голых камнях при температурах, близких к нулю, требовал тщательного исследования, но я уверен, мы бы смогли найти этому объяснение. Старый бетонный бункер, напоминавший наследие войн столетней давности, уже вводил уставший разум в заблуждение. Казалось, что долгое отсутствие сна вызвало у всей группы реалистичные галлюцинации. Да и была ли группа? Что если я сейчас спал в палатке, набираясь сил после дальнего плавания, чтобы изучить давно забытый людьми материк, полностью покрытый вековыми льдами? Порезы на моих руках жгли слишком реально.
Один из солдат Буллера выбежал из тьмы коридора и, прервав наш спор, нервно произнес, что потерял старика Новака из виду. Было странно наблюдать, как занервничали ассистенты Виктора, впрочем, мы все в тот момент испытали страх за уважаемого члена команды. Тот самый солдат, которого звали Мозес, рассказал, что увидел, как профессор Новак двинулся дальше по тоннелю, свернув за ближайший угол. Проследовав за ним, парень уткнулся носом в кромешную тьму, скрывающую сеть разветвленных тоннелей, ни в одном из которых не было ни намека на свет фонаря Виктора. Мозес протянул Буллеру дневник профессора, пояснив, что нашел его на том самом месте, где последний раз видел ученого. Специально или нет, но лейтенант сразу открыл его, вероятно, посчитав записи ценными, однако один из ассистентов Новака со скоростью Барри Аллена вырвал дневник из рук Буллера. Он пояснил, что это собственность уважаемого ученого, и в его поисках она никак не поможет.
Всей группой мы направились глубже вслед за Новаком, хором выкрикивая его имя. Темные сырые тоннели расходились в стороны и вновь сплетались в одно целое, то разделяя нас, то сводя вместе. Несколько солдат по очереди отделились от группы, чтобы обследовать соседние помещения, но спустя время вернулись ни с чем. Мы продолжали звать профессора, но делали это вполголоса, словно боясь разбудить некую опасную сущность, таящуюся во тьме.
В какой-то момент навстречу нам выбежал один из парней Буллера и, запыхавшись, произнес, что нашел Новака. Он провел нас в следующее большое помещение, наполненное, в отличие от других комнат, всевозможным пыльным хламом. В свете наших фонарей стояла темная фигура профессора Новака. Он был в порядке, но казался потерянным. Убедившись, что наш коллега не пострадал, мы принялись рассматривать огромную комнату, казавшуюся чем-то вроде госпиталя или лаборатории. Она была заставлена операционными столами подобно тем, что можно встретить в моргах. На небольших подставках рядом лежали знакомые мне по университету ножи для мягких тканей, пилы с деревянными рукоятками, проржавевшие пинцеты и прочий пугающий инвентарь. Все это покоилось под толстым слоем пыли, образовавшей плотное непроницаемое покрывало.
На ветхих письменных столах были разбросаны отсыревшие старые книги и отдельные листы. Прочитать что-то было практически невозможно. Я поднял одну из книг, стряхнул с нее пыль рукавом и обнаружил на коричневой кожаной обложке те же символы, что мы ранее нашли на книгах в палатке в лагере «Вергилия-1». Создавалось впечатление, будто бы я находился в бункере, оставленном после себя нацистами, что казалось полным безумием, ведь получалось, что ему было более ста лет. Все сомнения развеялись, когда, подняв луч фонаря и осветив им стену, я увидел отчетливый символ Третьего рейха.
Много лет назад, когда я только начал изучать медицинские дисциплины в университете, среди моих однокурсников были популярны разные конспирологические теории. Один из них как раз и рассказывал, что у нацистов в годы Последней мировой войны была база в Антарктиде, на которой проводились секретные эксперименты. Я же никогда не был склонен к размышлению над подобными вещами, так как не находил в них ничего занимательного. Я всегда размышлял так: предположим, что нацисты построили базу во льдах. Что полезного давала мне эта информация? Как я мог применить ее в своей работе? В конце концов, само наличие базы никак не влияло на наш мир, и соответственно, ничего интересного не было в этой теории. И вот спустя десятилетие я своими ногами стоял на бетонном полу давно забытого нацистского бункера в Антарктиде.
В какой-то момент Аарон, издав истошный вой, буквально отпрыгнул от одного из операционных столов, после чего мы все направились к нему. Сопротивляясь страху, я медленно навел луч фонаря на стол. То, что мы увидели, заставило нас замереть от ужаса. На мгновение мы все перестали дышать, а удары сердца в пульсирующей крови сдавили виски.
Ранее мне неоднократно приходилось видеть трупы. Несколько лет назад в рамках гуманитарной миссии в Индонезии я участвовал в устранении последствий страшного наводнения, унесшего не одну тысячу жизней. На разборе завалов, который длился более недели, требовались все свободные руки, но с каждым днем живых мы находили все меньше. Тела, которые мы извлекали из гор мусора, смешанного с илом, уже мало напоминали человеческие. Иногда части тела вместе сдерживала только одежда, по которой местные власти пытались проводить опознание. С каждой такой командировкой я чувствовал, что становлюсь все более хладнокровным при виде ужасающих картин. Но то иссохшее мумифицированное тело, что я увидел на пыльном столе в бетонном нацистском бункере, пугало совсем не своим состоянием. Законсервированная когда-то база стала идеальной средой для того, чтобы препятствовать разложению плоти. Видимо, обрушение стальной двери у входа в бункер произошло относительно недавно, что позволило долгое время сохранять внутри сухой и холодный климат. На первый взгляд, передо мной лежал человек, чьи кости были обтянуты тонкой полупрозрачной кожей. Но что-то в чертах его лица вызывало чувство неконтролируемой тревоги. Форма черепа была совершенно обычной, соответствующей взрослому человеку, но отверстия для глазных яблок были непропорционально маленькие. Гораздо страннее выглядела та часть черепа, где должен был находиться рот. Под симметричными отверстиями запавшего носа виднелась сплошная кость, так что верхняя и нижняя челюсти казались единым целым. Не было ни намека на проведение каких-либо хирургических процедур, которые смогли бы срастить кости, как и не было видно ни зубов, ни хрящей.
Осмотрев тело подробнее, Аарон заметил, что нет ни намека на первичные половые признаки этого человека. По мумифицированным останкам было очень сложно делать выводы, но казалось, будто бы между ног отсутствовало все напрочь, хотя проступающие сквозь прозрачную кожу кости выглядели полностью сформировавшимися. Возможно, вскрытие могло бы пролить свет на истинные причины таких увечий. Страшно было представить, какие мучения выпали на долю этого человека перед смертью и какие еще ужасающие опыты могли проводиться в этом месте. Стоит ли говорить, что в тот момент больше всего на свете мы хотели скорее выбраться из забытого богом бункера.
Рассматривая пугающие останки в бледном свете фонаря, я впервые увидел на лице лейтенанта ноты растерянности. Открывшаяся картина смогла выбить из колеи даже его, пробив все то решительное спокойствие, которое он показывал до сих пор. Буллер, к всеобщему удивлению, оказался простым человеком, способным испытывать эмоции, хоть и был надрессирован никому их не показывать. Казалось, что вид изуродованного тела напомнил ему о чем-то, что тот изо всех сил старался оставить в прошлом. Но это были лишь мои догадки.
Лейтенант в мгновение зажег фаер и, крепко сжимая его в руке перед собой, осмотрел все помещение. В этот момент стало понятно, что мы, словно посреди шахматной доски, были окружены десятками подобных столов, на некоторых из которых лежали похожие ветхие тела. Освещенное красным светом фаера, это место теперь напоминало один из кругов ада. От неожиданности кто-то из солдат даже оступился и рухнул на лежащее на ближайшем столе тело, в то же мгновение оказавшись среди облака тяжелой пыли.
Лейтенант приказал аккуратно собрать самые уцелевшие дневники, лежащие на столах между телами, чтобы изучить их в лагере. Его движения стали более резкими и нервными, и было понятно, что наконец он и сам готов был покинуть это место, вдоволь надышавшись трупной пыли. В тот момент никто из нас не оспаривал его решение, так как мы все странным образом будто бы встали на одну сторону против невидимого врага. Оставалось только собрать все, что могло бы пролить свет на чудовищные эксперименты, которые проводились в этом месте. И пока мы перебирали ветхие отсыревшие бумаги, солдаты Буллера по его просьбе пытались вскрыть стальную дверь на противоположной стороне от коридора, из которого мы пришли.
В тот момент мне показалось, что лейтенантом овладело чистое любопытство, но, приглядевшись, я увидел тонкую полосу белого света, исходящего из-под нее. Стало понятно, что за проржавевшей стальной дверью, скорее всего, скрывался наш путь на свободу, и мы не могли не воспользоваться этой возможностью покинуть бункер. К нашему счастью, дверь поддалась.
Сложно сказать, как долго мы бродили во тьме коридоров старого нацистского бункера, но наши глаза будто бы забыли о том, каким ярким бывает солнечный свет, и стоило нам выбить дверь, как нас на мгновение сковала слепота. Кто знает, как бы развернулись дальнейшие события, если бы мы сразу воспользовались тем же тоннелем на склоне, через который вошли, и сколько бы жизней тогда можно было спасти. Но все сложилось по другому. До этого момента разум уже отказывался искать логическое объяснение всему, что нам удалось увидеть на забытом Южном континенте, и оттого абсурднее нам казалась та картина, которую мы увидели.
Стало понятно, что мы буквально прошли насквозь горного хребта, так как и этот выход был вмонтирован в скалу, у подножия которой располагалось плато. Вдали среди холмов из осадочных пород на расстоянии менее полумили возвышалось титанического размера строение. Я сразу вспомнил эти очертания, впервые увиденные на голографической карте на мостике Вергилия. И если в тот момент для меня это казалось забавным геологическим образованием, подобным Оку Сахары, то теперь мы все отчетливо могли разобрать что-то вроде древнего храма, сошедшего со страниц Лавкрафта. Мне сложно подобрать слова, чтобы описать, насколько величественным было это древнее рукотворное строение. С высоты казалось, будто бы из-под земли проявилась какая-то часть огромного коллайдера. Стены из гигантских гладких монолитов, выложенных полигональной кладкой, образовывали полукруг, со всех сторон теряющийся в холмах. С этого расстояния было практически невозможно определить размер этого строения, но оно варьировалось от двух до трех миль в диаметре, если взять во внимание уровень искривления.
В тот момент я испытал волнение и трепет от мысли, что никто из нас на самом деле ничего не знал об окружающем нас мире, который в одно мгновение стал больше. Титанический древний город, таящийся подо льдами Антарктиды тысячи, а то и десятки тысяч лет, вызывал первобытный страх наравне с безумным интересом. Никто не мог сказать, что ожидало нас в его стенах и какие открытия, ужасающие или волнующие, он таил в своих недрах. И тут вся команда, находясь в полутьме старой нацистской базы, после быстрого обсуждения впервые приняла единогласное решение. У нас не было ни ресурсов, чтобы продолжать путь, ни информации, чтобы подготовиться к опасностям, которые нас могут ожидать. Каждый человек в группе был специалистом, которого нельзя было заменить, и без кого рассчитывать на успешное выполнение миссии было практически невозможно.
Позади были сотни футов тоннелей нацистов, но их нужно было пройти заново, чтобы вернуться в лагерь наиболее знакомым безопасным путем. Голова кружилась не то от непроходящего зуда порезов на руках, не то от отсутствия сна. Мысли, что все происходящее было лишь изощренной коллективной галлюцинацией, продолжали терзать сознание. Когда-то я оставил семью, выбрав мой путь, который казался важнее всего в известном мне мире. Я открывал новые болезни и устранял последствия эпидемий и катаклизмов, что придавало мне чувство собственной важности и уважения к себе. Но все, что мне удалось увидеть с того момента, как моя нога ступила на берег Южного материка, лишь раздвигало границы знакомого мне мира, превращая мой труд во что-то менее значительное. Теперь я сомневался, что способен добиться в науке тех высот, которые ранее казались достижимыми. Возможно, я бы мог получить большее удовлетворение, глядя, как мой собственный ребенок преодолевает трудности и добивается чего-то. Мне никогда не приходилось жалеть, что моей жене и сыну не нашлось места в моей жизни, так почему сейчас меня это гнетет?
Мы смогли добраться до платформы у выхода из заброшенного бункера без происшествий. Солнце уже не слепило, как раньше, спрятавшись за горным хребтом, так что вверх поднимались лишь его ослабленные лучи. Я снова бросил взгляд на лес, раскинувшийся у подножия. Страховочный трос оказался на месте, и Буллер приказал спускаться.
Дождавшись своей очереди и зацепившись за трос, я медленными шажками направился вниз и сразу же ощутил, как сильно жгли порезы на руках. Переставляя руки и каждый раз хватаясь за веревку, я испытывал не сильную, но раздражающую боль, превращающую простой спуск в сплошное мучение. В какой-то момент мы все услышали пронзительный крик снизу и, оглянувшись, увидели, как у подножия лежит один из солдат лейтенанта. У бедняги просто закончились силы, как я тогда подумал, и его хватка ослабла. Все произошло так быстро, что никто не увидел сам момент падения, но тот парень, по всей видимости, не пострадал. Ему повезло упасть среди развалин там, где не было ни торчащих острых осколков, ни арматуры. Все время, что мы спускались, он стонал и шутил, не давая нам повода думать о страшном.
Оказавшись снизу, Аарон протянул парню руку и вместе с Буллером и другими солдатами помог ему встать. Но в этот момент на лице моего друга я увидел удивление и растерянность. Он спросил у парня, как тот себя чувствует, но ждал совсем не очевидный ответ, связанный с травмами после падения. У солдата был сильный жар, измерить который в данных условиях не было никакой возможности, но тот уверял, что он в порядке. Солдат сказал, что способен передвигаться самостоятельно, и направился в глубь леса вслед за нами, слегка прихрамывая.
Пробираясь сквозь ветви невысоких хвойных деревьев, я впервые ощутил смену времени суток, благодаря скрывшемуся за хребтом солнцу. В сумерках передвигаться стало сложнее, а за темной гущей ветвей легко можно было потерять очертания идущего впереди. Воздух, ранее прохладный и свежий, наполнился прожигающим глотку холодом, так что каждый вздох доставлял боль. Сырая от пота одежда сковывала движения, и мы все уже мечтали оказаться в теплых и сухих палатках.
Немного не дойдя до развалин лагеря «Вергилия-1», я увидел, как впереди кто-то из нашей группы свалился на землю, обездвиженный. Это был тот же солдат, который ранее упал со склона во время спуска и у кого Аарон обнаружил сильный жар. Уставшие, мы собрались вокруг него и перевернули на спину. Посмотрев на его лицо, теперь всем было понятно, что жар только усилился и достиг опасного уровня, способного навредить внутренним органам. Руки этого парня скрутило на груди намертво, а его челюсти так сильно тряслись, что зубы успели разрезать плоть его губ. Я попытался снять с него перчатки, чтобы прощупать пульс, но это принесло ему такую боль, что тот завизжал, подобно собаке, которой наступили на хвост. Его кисти распухли, а кожа покрылась влажными сочащимися язвами. Никто из нас не был готов к тому, что взрослый мужчина, который час назад еще был полностью здоров, теперь обессиленный лежит на сыром лишайнике. По имени на его нашивке я понял, что его зовут Мозес, капрал Мозес.
В тот момент я думал, что парень подхватил какой-то вирус, который стал прогрессировать из-за ослабленного иммунитета. Но болезнь развивалась так стремительно, что мои идеи были сразу отвергнуты доктором Брауном, который, однако, не смог предложить лучшую теорию взамен моей. Клиническая картина со стороны напоминала острый вирусный менингит или что-то подобное. Без большой дозы антибиотиков шансов у солдата практически не было. Услышав это, один из парней Буллера, которого звали капрал Рамзи, сорвавшись на нас, призвал не разводить пустую болтовню, а скорее нести Мозеса в лагерь. Позднее я узнал, что парни были близкими друзьями и прикрывали друг друга.
Наша группа ненадолго растерялась, но в итоге смогла взять себя в руки, чтобы двигаться дальше сквозь хвойные заросли. Рамзи и еще несколько солдат собрались нести измученного товарища, а все остальные взяли на себя их вещи. Даже Буллер не остался в стороне, закинув себе на плечо пару винтовок своих ребят.
Я чувствовал, как запекшаяся кровь от порезов склеила кожу с перчатками так, что каждое движение отзывалось жгучей болью, которую не притуплял даже холод. Мы двигались очень медленно, стараясь не упустить из виду спину идущего впереди члена команды, постоянно оборачиваясь. Я был потрясен стойкостью солдат, несущих на руках своего беспомощного друга, который то и дело пытался снять с себя одежду. Он постоянно бормотал в бреду, что ему очень жарко, и просил, чтобы его положили на землю, но капрал Рамзи и другие ребята, не сбавляя шага, продолжали идти.
Путь в несколько километров занял более четырех часов. Силы давно нас оставили, и мы шли, по всей видимости, на выданный высшими силами аванс, когда я увидел на вершине ближайшего холма зонд, установленный мной и Аароном. В этот момент я был не способен контролировать свои эмоции, яростно вскрикнув что-то бессвязное. Лагерь был уже совсем близко за холмом, оставалось лишь обогнуть его. Слабые солнечные лучи, прорезавшись сквозь горный хребет, теперь били нам прямо в спины. Я шел вслед за своей тенью.
Западная Антарктида. Южное побережье моря Уэдделла.
24 или 25 ноября 2078 года.