Алексей Сергеевич Вилков
Акварель
– Ну, хорошо, – выдохнула я. – Аскольда я примерно представляю, но как выглядит его братишка?
– Понятия не имею, – повела плечами Кристи. – Говорят, он не Ален Делон, но и на брата совершенно не похож. Раньше Аскольд с ним редко общался. Последний год он иногда прилетает в Москву, и Аскольд таскает его с собой. Какая нам разница?! Аскольда мы знаем, значит, и брат его клевый парень. Яна! Плевать на обоих. Мы едем отдыхать.
– Мужчины! – произнесла я так твердо, что Кристина смутилась. – Без них не расслабишься. У меня сто лет не было по-настоящему красивого романа.
– Тебе ни к чему романтика! Ты испорченная девчонка.
– Зря ты так считаешь. Я по-своему романтична, – вальяжно заметила я, изобразив целомудренный вид. – Ты разве собираешься лететь одна? В смысле, ты и я? Без кавалера?
Я под сердцем чувствовала подвох. Как же она не подцепит в поездку бойфренда?! Неужели она собиралась соблазнять братьев? Что тогда останется мне? Неизвестно, стоит ли игра свеч?!
Моя интуиция почти никогда не подводит. И в данный момент она оказалась на высоте. Кристи успела найти себе парня. Его имени интриганка не раскрывала, обещая преподнести сюрприз. Я попыталась надавить на нее. Не люблю сюрпризов, тем более неожиданных. Не хочется оказаться в дурной компании, а я очень привередлива и высокомерна. Когда набьется целый отряд последних снобов и стерв, будет совсем уныло.
– И куда мы собираемся? – полюбопытствовала я, дав волю фантазии.
– В Италию. По-моему, – неуверенно произнесла Кристина. – Куда-то к берегам Средиземного моря.
– Что там делать? Отбиваться от назойливых итальяшек? – капризно заметила я, – мы это проходили. Скоро начнутся миланские показы, и мы все умчимся за скидками!
– Будем держаться подальше от шмоток и погремушек.
– Но если будет невтерпеж?
– Тогда рванем. В крайнем случае, если мальчики нас отпустят.
– Кто их спросит?! – усмехнулась я. – Меня точно не удержать. Ох, дурная эта затея – лететь в Италию в сезон показов. Пусть братья перенесут свою виллу в самую глушь, чтоб никакого искушения, а только море и солнце, море и солнце…
Лететь собирались вшестером. Братья, я, Кристина с сюрпризом и одна взбалмошная пара. Кристина взяла на себя роль комсомольской активистки и приглашала общих знакомых. Половина опрошенных сразу отказалась, некоторые прямо и высокомерно послали нас, треть пообещали, но вскоре попятились, как раки, отказываясь от своих слов. Зачем братьям эта возня, я узнала чуть позже, когда Кристина призналась, что они весьма нелюдимы и впервые приглашают к себе, чтоб обмыть новоселье, так как вилла нуждается в прокачке. За свой короткий век я побывала в разных местах и собиралась проверить, как у них обстоит со вкусом.
Особо не раздумывая, я согласилась. Иначе депрессия сожрет меня, старательно прожевывая нежные косточки. Я собиралась проверить мальчиков на прочность. Что может быть слаще?! Пришел момент сорваться в пучину новых побед. Пусть компания будет не высшего сорта, но тем легче ощущать себя королевой.
Неисчерпаемым источником Кристина около часа вещала о прекрасных видах, сладком вине и чудесной средиземноморской погоде, будто мне предстояло впервые прорубить окно в Европу. Я пыталась выбить признание о сюрпризе, а Кристина неуступчиво держалась. Тогда я пыталась решить этот ребус самостоятельно, прикидывая разные варианты, и попала в точку. Дружком Могилевской оказался прошлогодний любовник из серии «бывший», но почему-то почти по прежнему «настоящий». С такими людьми никогда не удается поставить точку. Они преследуют и напоминают о себе, играя на нервах. Я не позволяла себе подобных фокусов, а Кристина – довольно часто, но это ее проблемы. Я ими не занимаюсь.
4
Шальные гости раскисали и сдувались как воздушные шарики. В них уже не было той стройности и единства по сравнению с внезапным появлением, когда они накатились бурлящей лавиной, сметая всех на своем пути.
Коля осчастливил нас и не покидал номер с несварением желудка, не приставая с кошмарными разговорами и зловонным смехом. Марк прогуливался вокруг отеля наедине со своими мыслями, лишь изредка обращаясь ко мне, надеясь нарваться на философские дебаты, а я аккуратно останавливала его и посылала. Дурнушка Люси искренне пыталась подружиться со мной. Серж даже ревновал и высказывал недовольство.
В редкие минуты, когда мы оставались с Сержем наедине, он старался отдать мне максимум себя, послушно вилял хвостом, высовывал малиновый язык и неуклюже двигал оттопыренными ушами, показывая собачью преданность.
– Я понял, как ты очутилась в Европе, – говорил он, искоса смотря на меня с подоплекой подозрительности. – Италия! Мама мия! Я был там пару раз. Спагетти, пицца и паста, смуглые итальянки – много шума из ничего. Мои римские каникулы не отличались авантюрами и прошли довольно тихо под прессом флегматичного гида, возившего нас по достопримечательностям столицы. Такого педанта я не встречал! Моему папаше до него не добраться. Гид был мигрантом из Северной Африки и одинаково безобразно владел итальянским и английским, но болтал, как помело, маскируясь под коренного уроженца Болоньи. Получалась неразборчивая гремучая смесь – ядерный заряд для лингвистов.
– Так ты классно повеселился, – кисло заметила я, остановив зарождавшийся монолог. – Представляю, как ты разъезжал с полоумным африканцем в душном автобусе с десятками туристов.
– А ты не очень-то весело отдохнула, – попал в точку Серж. – Почему ты тянешь время? Когда перейдешь к сути своей истории?
– Потерпи. Ты всегда хотел получать все и сразу! Это неправильно. Ты избалован донельзя, не прикладываешь никаких усилий, даже забросил учебу и таскаешься по Евросоюзу как цыганский табор, скрываясь от отца.
– А ты от кого скрываешься?
– Я? Все мы скрываемся от кого-то. Кто-то от судьбы, кто-то от себя. Я нечто среднее. Ответ удовлетворил тебя?
– Не совсем. Все мы скрываемся от кого–то, – повторил он мою мысль. – Ты права. Взять Марка и Николая! Их разыскивает семья. Они совершенно зря сюда приперлись, потому что в любой момент могут нагрянуть сыскные псы в лице частных детективов или службы личной охраны. В моем случае проще. Меня не будут прицельно разыскивать. Папаше давно наплевать на меня. Он понял, что ничего путного из сыночка не выйдет, а что уже вышло, то не исправишь, а если надавить, то вообще можно все испортить. Я не глина и не подвергаюсь ручному воздействию. Как слеплен, так слеплен, так что пусть пеняют на себя. В конце концов, легко выяснить мое местоположение по платежкам. Мама тайком пересылает мне скромные средства, иначе я просил бы милостыню на Парижском вокзале, докатившись до полного банкротства.
Его рассуждения носили рафинированный налет банальности и инфантилизма, вызывая во мне протест. Но я не останавливала Сержа и не указывала прямо на его выпирающие из штанов недостатки. Если мальчик будет наивно думать, что я вся во внимании и серьезно отношусь к его выходкам и лепету, то он проникнется большей преданностью, хотя куда уж больше?!
– Прям-таки банкротом?! – позволила я горсть иронии. – Ты никогда и в Макдональдсе не питался, не знаешь как правильно кусать гамбургер и пить диетическую колу, а про картофель фри молчу.
– Нет! – отчаянно парировал Серж. – Про диетическую колу я знаю! Я всегда пил только диетическую!
«Дурень!», – подумала я, прикусив нижнюю губу, ощущая тупой укол.
Плевок в его изнеженную душонку подействовал. Мальчик задет и взят за живое. Конечно, я не хотела его осудить или унизить, ведь сама варилась в такой же каше, и не имею никакого морального права вещать от лица всех обездоленных и оскорбленных. Но почему-то подразнить его приятно – мое невинное садистское удовольствие, и, возможно, я доставляла ему порцию мазохизма. Серж- испорченный фрукт, склонный к бродяжничеству и разгульному поведению. Здесь мы разного поля ягоды. Я скитаюсь по миру по нужде и необходимости, а наследник покинутого престола по дурной прихоти и разгильдяйству.
Обсуждая сплетни и склоки, мы расположились в уютном ресторане с византийской кухней, неизвестно чем отличавшейся от современной, но, по словам шеф-повара, считавшейся позабытым артефактом. Нам вдвойне повезло попробовать предлагаемые кулинарные шедевры, чтобы разоблачить важное, отдающее духом старины название, доказав, что «Византия» – нелепый миф зарвавшегося кулинара.
Любезный Серж по-прежнему не давал покоя, наливая до краев алкоголь, будто лелеял несбыточную мечту о моем опьянении, чтобы я оказалась полностью в его власти. Глупец. На деле получалось иначе. На аппетитный запах подкатили Марк с Люси, а Коля остался обедать в номере. Чем он накануне отравился, до сих пор оставалось тайной. К нему приходил врач и проделывал лечебные манипуляции, что-то вроде промывания желудка или массажа живота, выявляя признаки воспаления придатков и мозгов. К сожалению, его не увезли на скорой до ближайшего госпиталя. Добрый доктор прописал постельный режим. Коля вынужден курить в потолок и проклинать создателя.
Не в меру сонный и отечный Марк отрапортовал, что Коля пока жив и передает всем привет, обещая спуститься к ужину. Я попросила его не спешить и полностью поправиться, чтобы напрасно не напрягать измученные жилы. Марк пообещал передать пожелания, но отказался заходить к нему, так как боялся подцепить заразу. Почему-то ему представлялось, что Коля подхватил смертельную инфекцию, и общался с несчастным через прочную дверь из красного дерева. Позже Марк признался, как они накуролесили в клубе и сняли несколько сомнительных цыпочек. Что они делали с ними, осталось загадкой, но якобы после тесного общения Коля и почувствовал себя плохо. Никакой связи я не увидела, но порадовалась за похотливого кабана, если он плюсом подцепит триппер. Смущал внимательный лекарь, исключивший венерические напасти кроме банального переедания и злоупотребления «Шанти».
В то утро я проснулась в мигрени. Ни свежий воздух, ни приятный душ с маслом не помогли вернуть доброе расположение духа. Я готова смеяться над любыми неприятностями, если бы только они не касались меня.
– Что с тобой? Не выспалась? – Серж подмечал любые нюансы, успев изучить меня как дорогой экспонат. Регулярно наблюдая за мной, Серж метко улавливал мои позывы, отчего даже становилось не по себе, а в голове появлялись залетные мысли, что пора прекратить этот циничный эксперимент. Но спешить некуда, потому мысли не задерживались и сменялись потоком ереси.
Моя меланхолия не знала границ и распространялась на Сержа. Он брал огонь на себя, мимикрировал под меня оттенком кожи и лоском губ, становился моей копией, плохой подделкой, некачественной, незамысловатой, убогой. И я не принимала ее, а отторгала, стеснялась и избегала. Иногда Серж пугал меня, отчего казалось, что он готов на многое, а я зашла слишком далеко, так бессовестно окрутив этого мальчика без стеснения, смысла и возможности продолжения отношений. Иногда он самоустранялся и не капал на мозги минут двадцать, пока очередная одержимая волна не накатывала на него, погружая в пучину неудовлетворенной страсти.
Вместо Сержа появлялась Люси, видя во мне женщину-энциклопедию, с помощью которой можно разгадать самый запутанный вопрос. Люси пользовалась уготованным случаем как бесплатным купоном. Я ощущала себя профессором из академии наук и главой института по соблазнению мужчин и доведения их до полного помешательства. Люси послушно записывала в блокнот мои изречения, в секунду становившиеся крылатыми фразами, растворяясь в народных массах. Несколько вечеров ей удавалось отнять у меня пару часов для решения своих меркантильных проблем. Я не отказывала: во-первых, потому что не хотела обидеть девочку; во-вторых – Люси не мужчина, поэтому никакого презрения и подвоха я не испытывала. Я учила ее жизни, поглядывая сверху вниз с неописуемым превосходством и подчеркнутой субординацией, отчего Люси пищала от восторга.
– Будем дружить, – наивно уверяла она себя, орудуя столовыми приборами.
В меню обошлось без артефактов. Те же супы, гарниры, классический жареный поросенок на углях и закопченная курица с оливками. Прослеживался избыток мясных блюд. Видимо, в дикие эпохи любили насыщаться животным белком, дабы набраться сил перед будущими походами. Ни одного интересного блюда я так и не встретила. Византией здесь и не пахло. Я представляла ее другой, более загадочной, с запахом вековой пыли, казематной плесени и отсырелого кирпича.
Неподалеку от нас сидели уже запомнившиеся туристы с севера: финская семейная пара и, невесть каким образом очутившийся с ними в одной упряжке, бородатый швед. Он неделю ходил по городу в спортивном костюме, словно ища заснеженные склоны и потерянные лыжи. Хотелось послать его в Альпы и уговорить местных гангстеров, коих здесь почти не водилось, засунуть ему одну лыжу в зад для максимального ускорения – так невыносимо он смотрелся в тонах бархатного сезона.
Финны вели себя достойно и почти не шумели, прикидываясь глухонемыми, чинно проводя отпуск. Глава семьи, высоченный великан, с седой, но пышной, как шапка Мономаха, шевелюрой, несколько раз приглашал нас на совместный ужин, но мы тактично отказывались, ссылаясь на насыщенность культурной программы. Он не обижался, понимая наши заботы, показав великую нордическую самодостаточность. Финн воспитывал славную дочку лет семи от роду, но и она вела себя непривычно скромно: не бегала по коридорам, не распевала наизусть заученный хит последнего триумфатора «Евровидения», звучащий из каждого приемника. Дочка послушно шаталась с мамой, взяв ее за руку, и ковыряла в носу. Божественное дитя – идеал воспитания и благонамеренности. «Отлично! – слышала я от них на всех языках мира. – Перфекто, Белиссимо!». Скажу сразу – по ночам мы не шумели и позиционировали себя достойно как цивилизованные граждане, за исключением нескольких персонажей.
Не прошло и двадцати минут одиночества, как нахлынул Серж.
–Как тебе обед?
– Так себе.
– Вот в Нормандии потрясающая кухня, – причитала Люси. – Рекомендую.
– Яна только что вернулась из Италии, – сдал меня Серж бессовестно и нагло.
– Да? – удивилась Люси. – А где ты останавливалась?
– Убей – не помню, – хмуро ответила я. – Изумительный вид и дыхание моря, свежесть и бриз, в общем – было очень хорошо.
– Где это место? Поделись?! Я бы тоже туда рванула. До нового года мне делать нечего. В отличие от этих неисправимых лентяев, я учусь на заочном. То есть, почти и не учусь, но числюсь, и меня еще ни разу не отчисляли. Как скоротать время – самая важная проблема.
– Зачем устраиваться за рубежом, чтоб учиться заочно?! По-моему, это не разумно.
– Ага, и мама мне тоже твердит, но я сама перевелась, чтобы посмотреть мир. До восемнадцати меня не выпускали дальше дачной ограды, а если я и выезжала куда-то, то в сопровождении предков или охраны. Возраст долгожданного совершеннолетия – чудесно! Теперь я могу позволить себе абсолютно все. Передо мной открыты любые двери, и я лечу, куда захочу! Где это волшебное место?
– Это частное владение.
– Понятно.
– Их десятки. Поспрашивай у знакомых. Там все скуплено русскими.
– Я тебе дам парочку адресов, – вмешался Серж. – Там ты можешь погостить, сколько будет угодно.
– Благодарю! – сияла Люси. – Надо составить план. Пока забиты недели до середины ноября, а там уже придет зима. О, нет! Мы должны собираться!
– Вы разве покидаете нас? – наигранно грустно спросила я.
– Ага! Завтра, к сожалению, я уезжаю, и Марк тоже. Как быть с Колей?
– Он поправится, – предрекала я, свыкаясь терпеть этого проходимца.
Трапеза завершилась набитыми животами. Финны ушли первыми, забрав с собой шведа, обреченного от осознания своей никчемности в этой осенней мгле. Снега нет, а лыжи потеряны. Лучше свалить в Куршавель, пока нет русских сезонов, но и там сейчас скука смертная, так что остается терпеть и ждать, чем швед и занимался, опустошая бар.
После обеда Марк отправился с Люси по магазинам, избавив меня от ее нудного общества и предложив порезаться в картишки по возвращении. В карты я не играю, ни в покер, ни в дурака, и обсуждать с ними собираюсь только детали отъезда.
День прошел без событий. До вечера я пролежала в номере, покорившись тоске. Не было сил принять ванну и отдаться жгучему водопаду душа, смотреть в окно на бесконечный перекат моря и терпеть приставания Сержа. Я гадала, как бы незаметно слинять. Обилие чудаков из нашей тусовки напрягало. Если так легко подкатили приятели Сержа, то ненароком появятся и мои враги, запуская следующую игру с непредсказуемым и захватывающим сюжетом.
Я дремала, когда раздался звонок. Серж позволил себе спросить, как я себя чувствую, а когда услышал, что я спала, долго извинялся, добавив, что сам хандрит, пьет горькие пилюли и надеется на нашу встречу, назвав меня лучшим лекарством. Ему не хватает меня как воздуха.
– У меня ломка, – признался он, давя на жалость. – Ломит душу, ломит сердце. Достаточно взглянуть на тебя, и отпускает. Сознание накрывает неописуемая волна счастья.
Меня забавляла его странная речь, и меланхолия ослабляла сдавливающие тиски. Уверена, Сомов никогда не сидел на игле, а баловался по молодости марихуаной или прожигал ноздри коксом. Он и сейчас позволяет себе пошалить, а когда-то мы шалили вместе. Сейчас он «сидел» на своих лекарствах, от которых ему никогда не избавиться.
В сотый раз я пообещала ему надежду. Потерпи, и я буду твоим наркотиком. Серж что-то мямлил и заметно размяк, а по щеке катилась вниз нежная, кристально чистая слезинка. Моя меланхолия передалась ему с устрашающей болью. Я посоветовала выпить пилюли и отдохнуть, придумав, чем мы займемся вечером или следующим утром, если я не просплю до обеда.
Как вы, наверное, догадались, Серж был далеко не первым и, может быть, не последним несчастным, воспылавшим ко мне светлым чувством. Не уверена, насколько сильно его влечение, но Серж явно был не в себе. До него были другие герои. Даже если не касаться Вингурта с его взбалмошной женушкой, найдется десяток жертв, кому я отравила жизнь намеренно или спонтанно. Многие из их жалеют, что когда-то связались со мной, а другие создают план мести. Кто-то уже отомстил, и я до сих пор зализываю раны. Кто-то готовит хитроумный план, взращивая его в коридорах маниакального мозга, а кто-то пытался забыть меня и утолить горе в вине. От меня не так легко избавиться, и кто-то поспешно спился. Даже последние алкоголики помнят Яну Даль.
Я же никого не забываю и помню каждого искалеченного мужчину. Они наивно считали, что сами меня выбрали. Типичная мужская ошибка. На самом деле женщина выбирает мужчину. Через меня пробежал целый калейдоскоп мужчин. На беглый взгляд все они казались титанами и блюстителями судеб, они возомнили себя Богами, но были свергнуты с Олимпа одной хрупкой, но очень опасной женщиной. Я оставалась навечно Lonely&Satisfied.
Разные типажи и характеры с червоточинкой слабости. Я умела находить эту слабость и разочаровываться, цепляясь за нее, изучая, примериваясь, облизывая, пробуя на вкус, а затем поглощая, прожевывая и выплевывая. И когда червоточинка была изучена, возникало самое любопытное и увлекательное. Мой яд доходил до кондиции, и я медленно и безжалостно, с высшим замыслом, по наитию, безвозмездно и даром отравляла мужчинам жизнь.
Убитые типажи мелькают в паутине подсознания и всплывают перед внутренним взором. Ярослав Бернских – дебютная жертва, лишившая меня ядовитой невинности. Я выдавила главную смертельную дозу, отравившись сама.
Мы познакомились пять лет назад на светском рауте в пригороде Петербурга. Тогда было модно выезжать на природу и путешествовать как Магеллан или Прожевальский с борзой кобылой. Господин Бернских хотел, чтобы его лошадью стала именно я. Ухаживал он долго и красиво, с морем цветом и дорогих презентов, от которых остались одни холодные воспоминания с привкусом затхлой копоти. Бернских владел акциями концерна нефтетрейдеров и дружил с моим папинькой. До сих пор я подозреваю отца в насильственном ангажировании его интересов в моем трепетном сердце. Я ушла от жениха молниеносно, буквально удрав из-под венца, по неволи сравнивая себя со сбежавшей невестой. Бернских рвал на себе волосы и подставил папочку, оставив его с носом на ближайшем собрании акционеров. Смешивать личное с общественным не рекомендовали даже античные философы и гуманисты эпохи просвещения, но папочка плохо штудировал университетские книжки.
– Как ты посмела?! – твердил он на семейном совете, ставшим последним. – Ты подвела меня и разрушила все, что я создавал!
Не выдержав критики, я сбежала из дома. Меня уговаривали вернуться, обещали простить, но я выросла принципиальной девочкой и на уступки не шла. Ни тогда, ни сейчас.
– А что такого? – я манерно закатывала глаза, как учили в школе сценической речи.
– Он подходил тебе! Вы были бы счастливы!
– Я не люблю его! – возражала я настолько убедительно, что даже мамочка послушно кивала. – Я не люблю его. Зачем обрекать себя на пытку? Очнись! Замуж выходят один единственный раз! Я не хочу такой судьбы своим будущим детям, когда они будут видеть папу по воскресеньям, а маму по средам и пятницам. Слышишь? Я сама принимаю решения. Вы мне не указ!
В тот вечер я наговорила много глупостей, шокировала мать и сама напугалась до смерти. Мама перешла на мою сторону и насела на папу, чего я и добивалась. Переманить мать – главная победа, а остальное – дело техники. Две сильные женщины сломят любого генерала семейства.
Конечно, я говорила не всерьез. Какие дети, какое счастье, какая судьба? Тогда я ощутила особое удовольствие издевательства. Полгода спустя выяснилось, что бизнес Бернских дышал на ладан и висел на волоске от краха. Папаша готов был ему помочь и спасти свои деньги, но фокус не прошел. В сводках финансовых новостей я услышала о банкротстве его компании, а жениха обвинили в махинациях и уклонении от налогов – типичная схема уничтожения бизнеса и человека. Выдвинуты серьезные обвинения, домашний арест и конфискация имущества. По цепной реакции бредут судебные разбирательства, схватка борзых адвокатов и цепных псов государственных обвинителей. Басманный суд пыхтит как изношенный паровоз, выпуская пар сквозь щели в оконных стеклах. Дело шьют. Жаркая пора для сберегательных счетов. Защита постаралась на славу. По–моему, его так и не посадили благодаря молчаливому одобрению свыше, не считая лучшей столичной адвокатуры. Дело замяли, но репутация уничтожена. Бернских убрался за бугор и осваивает месторождения где-то между Никарагуа и Венесуэлой под крылом и опекой Чавеса.
– Ты не любила его, – лихорадочно рассуждала мама, – и поступила так, как когда-то не поступила я. Прости, но я не любила твоего отца. Слышишь? Я никогда его не любила. Отношусь к нему с уважением, с привязанностью, но любви не было. Сейчас не страшно в этом признаться. Любовь была к другому! Дети должны знать правду, пусть самую мерзкую. Прости меня?! Я не люблю твоего отца!
– Что ты такое говоришь?!
– Ты должна знать!
– Не надо! Я не хочу! Кто тебя за язык тянул?!
– Ты взрослая девочка!
– Ты думаешь, я раньше не понимала? И папа все понимает.
– Не спорю.
Дальше шли разоблачительные признания и нелепые взаимные обвинения, заканчивающиеся всепрощением и возобновленным единством.
Мама стала до одурения откровенной, а я стала жестокой и безжалостной. Все мы меняемся с возрастом, причем в разные стороны. Недостатки заостряются, а добродетели исчезают. Я до сих пор грешу на маменьку. Вдруг, именно она не внесла в меня добрых мыслей и поступков, отчего я выросла чрезмерно циничная, будто обладаю ледяным сердцем и вожусь с несчастными Каями, объединенными одной единственной черной меткой. Делаю из них, что хочу, и никакая Герда меня не остановит. Герды вымерли, как последние индейцы из Могикан, и на их место никто не пришел. Снежные королевы безнаказанно занимаются привычным ремеслом, приносящее ледяное удовлетворение. Так происходит со мной с пугающей регулярностью. Да будет так…
Задавалась ли я вопросом: зачем? Для чего? Несомненно! Придумывала ответы и гипотезы, благодаря которым можно написать не один трактат и защитить десяток докторских диссертаций. Но ни одна гипотеза не поддается проверке на практике. Они слишком умозрительны. Их невозможно потрогать руками, ощутить их материальную сущность, проникнуть в суть. Это и есть вещь в себе. Ее не дано разгадать ни великим умам человечества, ни, тем более, мне.
Я не люблю…
Как часто я произносила эту фразу с упоением и трепетом. Противоречиво, в непохожих ситуациях, но эта фраза всегда становилась приговором и казнью. Она не миловала. Фраза стала сакраментальной.
Я не люблю тебя! Как лезвием клинка ударить точно в сердце, как острием бритвы по взбухшей вене, как намыленной шеей угодить в петлю.
Я не люблю тебя – смертельно-ядовитый приговор.
По характеру Ярослав Бернских был человеком сложным. На первое место он ставил логику, а эмоции прятал. В нем имелись плюсы и достоинства, иначе я даже не стала бы с ним разговаривать. Меня нужно удивить, а потом уже норовить покорить. Он поджидал подлянку. Развитая интуиция подсказывала ему, что со мной связываться опасно, есть риск поплатиться и горько пожалеть о шальном поступке. Логика и расчет подвели его. Ухаживал он пресно и однообразно. Если цветы, то обязательно розы, если ресторан, то обязательно с европейской кухней. Его консервативность проявлялась на каждом шагу. Особенно меня смущали нелепые установки нашей интимной близости. Он заявил, что до женитьбы не отдастся мне. Я чуть не упала со смеху, не ожидая услышать такую глупость. И я сама не стремилась к нему в постель. Он вызывал лишь жалость, когда я находилась в хорошем расположении, и отвращение, когда находила тоска. Ярик порадовал. Подобных заявлений не услышать от сорокалетнего холостяка с нажитыми морщинами и крестообразными шрамами на щеках от наследия дикого капитализма. Я бы не удивилась, если бы он до сих пор оставался целомудренным переростком. Между нами отсутствовала духовное общение и доверие, а громоздилась пропасть, постоянно расширяясь, чем больше я узнавала фактов из его биографии. После его признания я стала замечать в нем запах нафталина, грязных горшков и правой руки. Я даже стеснялась брать его ладони, представляя, как он копошится в широких штанинах, забивая испражнениями уборные и клозеты. От одной мысли мне становилось дурно и хотелось сбежать.
Он регулярно просыпал, опаздывая в офис, и ранил себя безопасными бритвами, оставляя ссадины и кровоподтеки. Он резал свои шрамы, слоившиеся по лицу шершавостью. Я рекомендовала ему пластику, но он категорически отказывался, называя свои увечья нажитыми наградами, а я отказывалась целовать его в щеки. По-настоящему мы не соприкасались губами. Он пугливо гладил мою пышную и загорелую ручку. Любил брать ее в свои мозолистые и крепкие, почти как тиски, лапы, и сжимал ее, проводя указательным и безымянным пальцами вдоль основания, заставляя покрываться мурашками. Моя кожа вскипала отвращением, но я терпела, мучилась, вытирала руки о шелк и тщательно очищала жидким мылом и лосьоном.
Получался не человек, а монстр. Мохнатое чудовище, борющееся за сердце неприступной красавицы. Но я свыкалась с ним и смирилась, значит, и в нем водились приемлемые качества. Я зацеплялась за них как за ветки столетнего дуба. Возможно, я преувеличиваю и где-то лукавлю, напрасно сгущая краски, но Ярослав был самым пресным и пугающим цветом из моей акварели мужчин. В нем присутствовал ум. Он реально и трезво смотрел на многие вещи. Например, он не питал иллюзий, что между нами вспыхнет душераздирающая страсть, что я кинусь к нему на шею и упаду в объятия. Где-то под сердцем, глубоко-глубоко внутри, в основании позвоночника, он понимал отсутствие любви между нами, а наши отношения – выгодный фарс, сулящий высокие проценты в долгосрочной перспективе. В итоге Ярик не получил ни шиша, очутившись в долгах как в шелках.
Когда мы случайно пересеклись в «Vogue Cafe» Ярослав хладнокровно заявил, что предполагал подобный финал и свел риски к минимуму. В нем отсутствовали эмоции и любой намек на обиду. Он окончательно превратился в робота, отлично вычисляющего математические задачи. Я не удивилась его словам и невозмутимо отзеркалила его мертвый взгляд. Прежде невозмутимый Ярик неожиданно перешел на личности и позволил себе дерзко высказаться на мой счет, упомянув мать и проклиная отца. Я не сдержалась и пожелала ему сдохнуть онанистом и евнухом. Он развернулся и ушел, а я запомнила его сутулые плечи, как бы разрубленные наполовину. Как злобный горбун из Роттердама, он поплелся за ближайший угол, с той минуты потеряв меня окончательно. Сначала я испытала облегчение и поучила порцию холодного адреналина. Потом накатили равнодушие и немая грусть, а последним аккордом прозвенела пустота. Ярослав занимает почетное место в галерее намалеванных мною красок. Он самый серый цвет – оттенок уныния и безразличия.
Акварель наполнялась с приливами и отливами. Каждый цвет запоминался отчетливо и по-своему уникально, искрил, возбуждал, оставляя жирные, несмываемые следы. Когда цвета перемешивались, наступала полная катавасия. Смешивать краски – жуткое занятие, потому я никогда этим не занималась. В акварели все цвета равны, нет фаворитов и победителей. Каждый занял свое место в памяти, залившись в специально подготовленную лунку. Пока есть и вакантные места.
Естественно, речь шла о Серже. Он уже на подходе и следующим превратится в экспонат моей разношерстной коллекции. Какой цвет ему подобрать, я пока не определилась. Серж – целая композиция, намалеванная из сотни оттенков. К нему я питаю симпатию лишь как к объекту своих психологических игр. Серж не мужчина моей мечты, и никогда им не станет. Он весьма далек от претензии на привлекательность. Его дурные привычки и испорченность бьют ключом, обнажая острые недостатки, коих у него на порядок больше, чем достоинств. Если честно, мне сейчас не до новых игр. Не будь я знакома с Сержем тысячу лет, то держалась бы от него за тысячу километров, а любые попытки к сближению запорола, не давая сосунку ни малейшего шанса. Серж отгоняет других самцов, как голодный котяра, метит свою территорию, благодаря чему никто не подкатывает, будто Серж платит каждому постояльцу по тысяче евро в день, чтоб они держали себя в узде. Впрочем, иногда бывают осечки.
Прошлые события не дают покоя. По их вине я прячусь в каннском пристанище и открываюсь сомнительному мальчику о своих похождениях. Любопытство Сержа растет в геометрической прогрессии. Он задает дерзкие вопросы, погружаясь в самое дно, а я отвечаю, сохраняя тайну, не убиваю интригу, ведь мы с Сержем лишь в начале пути, а впереди целая история с множеством ходов и сюжетных линий.
