Алексей Сергеевич Жарков
99942
ХОДЖС
Когда перемены вдруг всё-таки доходят до сознания, они всегда неожиданны.
Стивен Кинг, «Туман»
1
Лифт пришлось ждать долго. Автоматизированный мерзавец катался, как сообщали цифры на электронном табло, между первым и третьим этажом, не желая совершить небольшой рывок вверх. Видимо, кто-то солидно отоварился стройматериалами или по одному спускал деток на променад, не рискуя всем выводком сразу. Проще было плюнуть и воспользоваться услугами лестницы – благо эшеровских пространственных парадоксов6 за ней не замечалось, – но Максим продолжал пялиться на сменяющие друг друга числа, словно желая продемонстрировать разбитному утру понедельника свою дюжую выдержку и не менее сильную лень. Делать лишние движения не хотелось. Даже несмотря на относительную трезвость вчерашнего дня – «лечебное» пиво не в счёт.
В шахте пиликнуло, и двери медленно открылись.
– Вам вниз? – спросил мужчина в строительной робе, лицо которого шелушилось от чрезмерного загара.
– Вниз, – подтвердил Максим.
– А мне вверх.
– Ничего, проедусь за компанию.
Тронулись.
– Что, прочистили вонючку, – сказал строитель, поводя носом. – И года не прошло.
– И точно, – тоже принюхавшись, удивился Максим, все эти дни даже не вспоминающий о проблеме мусоропровода… о проблеме из прошлой жизни.
Разумеется, строителю приспичило на верхний этаж. Максим терпеливо вынес и это испытание. Спускаясь, он поставил последнюю сигарету на то, что кабина лифта сделает внеплановую остановку и пополнится обществом Егорыча, совершающего паломничество к почтовому ящику, но попутчиков не оказалось. И на том спасибо.
Он вышел из подъезда, катая между пальцами не сработавшую ставку, достал зажигалку, сунул фильтр в зубы, чертыхнулся, когда из размятой сигареты сыпанул табак, переломил тщедушное тельце и швырнул в мусорную урну. Не попал. Снова чертыхнувшись, Максим поднял мусор и направил по назначению: двухочковый бросок с зависанием над кольцом.
На другой стороне подъездной дорожки за проволочным забором холмился битый бетон. Когда-то здесь пыхтел небольшой металлообрабатывающий цех, потом квартировали продуктовые склады, затем пришло время экскаваторов и зычных команд: «Вали нахрен эту стену!.. Да не эту, дебил!» Один из демонов разрушения, перекрыв гусеницами узкую траншею, спал с низко опущенной головой гидромолота, почти касаясь зубилом обломков старого фундамента. Убаюканный сытостью механический стервятник. В ста метрах левее прорастали стены будущей парковки, над которыми высились три башенных крана. Неподвижность поворотных частей жёлтых громадин будила ассоциации с провалившимся нашествием марсиан. Роман Уэллса Максим помнил лишь на уровне аннотации, а вот одна из иллюстраций врезалась в память – возвышающиеся над землёй гиганты, мёртвые, но величественные.
Человек не мог по-другому: создавал новое, не разрушив до конца старое. Делал ремонт, строил отношения, управлял страной… Старое, приговорённое к забвению, и новое, запрограммированное на будущее, но ещё не доведённое до ума, соприкасались на территории стройки, как подростки из семей с разным социальным статусом. Родители противились этой дружбе, но за пределами квартир теряли свою власть. Богача и нищего соединял мир между прошлым и будущим, мир строительной площадки.
Цилиндр энергоприёмника целился в раскалённое небо. «Огромный, собака, – в который раз подумал Максим, – похоже, накопитель и распределитель в одном флаконе, всю будущую инфраструктуру на него повесят». Джоуль-модем смонтировали первым делом, чтобы кормить агенты-ресиверы кранов, экскаваторов и прочей техники, – своеобразная полевая, а, вернее, строительная кухня.
Максим сбежал по пандусу, достал брелок и уже собирался открыть припаркованный под окном «Форд», когда увидел «декор» кузова, появившийся за запойные выходные.
– Твою мать!
От водительской двери до задней фары ползла уродливая царапина. Глубокая рана – до грунта и металла, – в сравнении с которой метка от гвоздя выглядела бы предупреждающим покраснением. Подобный след оставляет большой ключ или стамеска. Максим легко мог представить даже ублюдка, проходящего мимо автомобиля с зажатым в руке карманным плугом.
Ему послышался чей-то смех, высокий, как стрела башенного крана, и наглый, как разрушающий скрежет металла о металл. Максим обернулся, яростно глянув на окна панельной семнадцатиэтажки. Большинство окон прикрывали веки штор, жалюзи или застрявшее в стеклопакетах солнца. На лоджии третьего этажа цвела светолюбивая герань (пеларгония… Аня всегда называла растения «ботаническими», а не обиходными названиями). Палящие лучи рассеивались сквозь пыльное стекло и падали на неприхотливое растение. Рядом, устроившись в украшенном декоративной сеткой горшке, позировал каланхоэ. В соседнем окне виднелась пышная крона драцены, драконова дерева.
Максим нашёл глазами окна своей квартиры, потоптался в пустоте над невидимыми с улицы подоконниками и неожиданно для себя понял, что Аня забрала все комнатные цветы. Из гостиной и из спальни. Воздух в лёгких сделался колючим. Интересно, а кто помогал ей выносить и вывозить всю эту домашнюю «клумбу»? Да и многочисленные шмотки, шкатулки… Впервые коснувшись технической стороны ухода Ани, Максим постарался подавить мысль о таинственном грузчике, а когда не получилось, попробовал другой способ – повернулся к поцарапанной машине. Переключился с одной злости на другую.
Клин клином. Яд ядом.
Помогло.
Кто мог сделать подобное?
Да кто угодно. От вечно недовольных соседей («Ксивой только махать мент может, да развалюху свою бензиновую кидать, где попало, что не выехать», – информировал о недовольстве подъезда остроухий Егорыч) до перманентно вандальной шпаны. Максим вспомнил, как наблюдал с балкона за девушкой соседа снизу, которая, усевшись на капоте, выводила ножом: «Чмо ненавижу!».
– Чмо… – тяжело сказал Максим, на глазные яблоки давило изнутри.
Двери «Форда» кровоточили крошками краски, сочились сукровицей шпаклёвки, призывая влагу усугубить мучения. Паста и маскирующий карандаш были здесь бессильны. Чёрт с ним, потом… всё потом…
Он открыл дверь, сел в сохранивший ночную прохладу салон и снял с лобового стекла солнцезащитную шторку. Через несколько секунд двигатель ожил и принялся сотрясать двухдневное оцепенение.
На пути к Волоколамскому шоссе, соединяющему Красногорск с Москвой, лежала насмешка над автомобильной дорогой – вертлявое недоразумение из асфальта, щебня и песка, щедро испещрённое колдобинами. У бетонного забора строительного рынка Максим сбавил скорость до черепашьей и провёл «Форд» мимо торчащей Г-образной трубы. Водопроводную закорючку воткнули в канализационную решётку на дне глубокой рытвины, которую часто заполняла вода, скрывая ловушку (если не считать всю дорогу сплошной ловушкой). Ржавую решётку расщепила пополам трещина, на трубе предупреждающе болтались голубой и розовый куски ткани, повязанные по обе сторону ржавого вентиля, точно шейные платки. Дождя давно не было, снега в обозримом будущем не предвиделось, но металлическое пугало продолжало нести вахту. Предупреждая об очевидном.
– На Москву, – по-наполеоновски сказал Максим, как делал почти каждое рабочее утро на выезде из Павшинской поймы, но шутка не показалась смешной, даже своей избитостью.
2
Дуб-долгожитель, четверть тысячелетия смотрящий на творящееся вокруг безобразие, приблизился по правой стороне, проплыл мимо и какое-то время жил в зеркале заднего вида, уменьшаясь, уменьшаясь, уменьшаясь. Максим урывками следил за размерными метаморфозами природного памятника.
В дороге его занимали далёкие от расследования или расставания с Аней мысли. Обычные путевые думы не очень свежего водителя, лейтмотивом которых было: «лишь бы никто не остановил». Понятно, что отболтается, но зачем лишний раз объяснять инспектору, что он – Дюзов – тоже сотрудник, что они коллеги, что завтра, возможно, встретятся при других обстоятельствах… Максим вспомнил старшего летёху Коляна Штульда, утренняя похмельность которого, точнее, фирменный способ её маскировки, вошёл в следственный фольклор – Штульд всегда держал наготове обычную сигарету (с электронной такой фокус не канал) и как только его тормозили, принимался пыхтеть паровозом, а если не помогало, тянулся за удостоверением. Да, всё решаемо, но всегда найдётся принципиальный, честный от изгиба фуражки до кончика жезла, и тогда это исцарапанное утро испортится окончательно.
Прежде чем наведаться в ИИКМ (Исследовательский Институт Квантового Моделирования), где должны были восстановить кабинет пропавшего профессора, Максим заехал в управление: отметиться на утренней «пятиминутке» и прихватить выездную папку.
Медлительный шлагбаум и сонный кивок вахтенного пропустили на асфальтированную дорожку, ведущую прямиком к главному зданию. На парковке для личного транспорта нашлось место рядом с электромобилем заместителя начальника следственного управления. Максим пристроил ущербный в таком соседстве «Форд» справа от аквамаринового «мерса» руководителя и вышел под текущее истомой небо. Редкие облачка казались размякшими гренками, которые кто-то высыпал в огромную порцию бульона; желток солнца почти погрузился в наваристую снедь.
Перед ступеньками входа стояла бензиновая «таблетка» (автопарк Следственного комитета обновлялся не так стремительно, как модельный ряд начальствующего состава), водитель «уазика» пялился в навигатор, где ребристый Брюс Ли вешал люлей направо и налево, не смущаясь отсутствия звука. Под навигатором на клейком коврике лежала рекламная брошюра с логотипом «Р-К» («Ретро-Классика») и пятном от одноразовой флешки – такие «пробники» недавно раздавали по всей Москве в рамках международного фестиваля ретро-кино, посвящённого картинам о боевых искусствах.
– «Пьяный мастер»? – шутливо спросил Максим.
– Почему пьяный? Кто пьяный? – искренне удивился водитель. – Это Джеки Чан пьяный, а Брюс Ли трезвый.
– Мастерство не пропьёшь.
Очередная попытка схохмить отскочила от водителя, как сухой горох.
– Всё пропьёшь, – серьёзно сказал тот и поставил фильм на паузу.
– Понял. – Максим примирительно поднял руки. – Не мешаю. – И взбежал по ступенькам.
Кабинет пустовал – все ушли на «пятиминутку». Максим глянул на часы и понял, что не успеет привести себя в соответствие с обозначенным начальством дресс-кодом. Он сунул в карман брюк галстук, схватил со стола ежедневник и припустил по коридору к «вратам в новый продуктивный рабочий день».
В кабинете Дмитрия Валентиновича, заместителя начальника Следственного управления, высился частокол спин.
– А, Макс, – кивнул сосед по кабинету Игорь Пономарёв и пропустил коллегу «в строй», с облегчением оказавшись в арьергарде следователей. Чем дальше от шефа, тем надёжней, к тому же на щуплом теле Пономарёва по какому-то недоразумению оказалась небесно-голубая жилетка, семейство которых Дмитрий Валентинович не переносил на дух. В рабочей обстановке, разумеется.
– Решил начать понедельник самоубийством? – шёпотом спросил Максим, кивая на небесно-голубое глумление над ветхозаветным дресс-кодом.
– Хоть ты не подливай, – сквозь зубы процедил Пономарёв. – От подруги, домой не успел заскочить.
Стульев не хватало, те, кто стояли, переминались с ноги на ногу, внимая ритуальным наставлениям. Утреннюю «пятиминутку» между собой окрестили «смешной»: кто-то прятался за спинами коллег, кто-то откровенно дремал, кто-то, Максим в их числе, в спешке повязывал поверх рубашки галстук. Успел, подобрался, постарался дышать тихо и в сторону, когда Дмитрий Валентинович попросил план работы на неделю.
– Дюзов, когда в институт? – осведомился начальник, глядя в ежедневник Максима. – Профессора искать будем или он на атомы рассыпался?
– Будем. Сразу после и собираюсь, – заверил Максим со всей серьёзностью. – Сегодня должны подготовить копию кабинета.
– О как! Новые технологии на службе следствия. Тогда едь, разумеется, – Дмитрий Валентинович закрыл ежедневник и протянул его Максиму. – И давай-ка план на неделю в следующий раз не будем столь подробно расписывать? – Манера начальника часто переходить на «мы» располагала, и вообще Валентинович оказался нормальным мужиком, особенно в последний год, когда сошлись в рабочих вопросах. – Техническая работа, точка, – уважительно, почти увесисто, процитировал Дмитрий Валентинович запись из ежедневника Максима. – Что-то многовато запланировал, может не надо так надрываться, а то сердечко посадишь.
– Понял, – тоже улыбаясь глазами, пообещал Максим и стал пробираться к двери.
В спину ударило негодование, наигранное, но, тем не менее, опасное:
– Пономарёв! Это что за вольная пастораль? Кабинет начальника с кабаком перепутал, а, капитан?
– Крепись, – шепнул Максим, проходя мимо глупо улыбающегося Пономарёва.
– Кто впустил этого модника?! «На плечах» в кабинет зашёл?! – услышал Дюзов уже в коридоре, и кабинет начальника взорвался хохотом. Максим тоже не удержал улыбку – жаргонное «зайти на плечах» означало попасть в квартиру через знакомого наркомана или синяка, которому открыли дверь, не зная, что тот «принёс на плечах» следователя.
«Смешная пятиминутка», несмотря на вроде как фиксированный интервал времени, заканчивалась для всех по-разному, и уж точно не в пределах оговоренного в названии времени (именно поэтому её ещё называли как противотанковую пушку – «сорокапяткой»). Паша Важник, рабочее место которого вместе с Дюзовым и Пономарёвым располагалось в кабинете №22, освободился даже раньше Максима. Важник сидел за столом слева от окна, пытаясь «оседлать» новую компьютерную систему «Спейстоп», месяц назад пришедшую на смену компьютерной мыши и обрекшую всё управление на муки привыкания. Руки следователя копошились внутри прозрачного светодиодного дисплея, а губы отбивали нецензурное резюме о новых технологиях. Одно хорошо, экран пальцами не заляпает.
– Игорька сношают? – спросил Важник, не поднимая головы.
– Не без этого.
– Невротиком его шеф сделает.
– Лишь бы не невпопиком.
– Ха! – прыснул Важник, но тут же помрачнел. – Чёрт! Чего она картинку поворачивает?
– Башкой не крути, комп под тебя ракурс подстраивает. Или отключи функцию привязки.
– Умные, мать… – пробурчал Важник. Встроенная в дисплей камера, отслеживающая жесты, и трёхмерный интерфейс будто бы ставили садистский эксперимент над нервной системой следователя. Пытаясь переместить виртуальные вещдоки с полки на полку, Важник перелистывал макет комнаты; желая изменить размер картинки, закрывал программу.
– Игорёк, походу, карточку-заместитель потерял, – вспомнил Максим. – В пятницу по рапорту табельное получал.
– Нашёл он карточку, – сказал Важник.
– Ну, хоть так. Одним косяком меньше.
Максим ослабил узел галстука, упал на стул, привалился плечом к стене и нацелился на бутылку минеральной воды в углу стола. Загарпунил, подтянул, свинтил крышку и сделал жадный глоток. Газированная минералка выдохлась. Оно и лучше…
– Вот гадство! – Важник достал из монитора руку, погрозил камере кулаком и стал подкатывать рукава васильковой рубашки (летний вариант формы без рукавов в который раз отменили, разрешив, при жаре за двадцать пять по Цельсию, расстёгивать верхнюю пуговицу и закатывать рукава). – Кстати, сегодня новенького к нам перевели, на место Шмелёва.
– Нормальный? – спросил Максим без особого интереса.
– А я почём знаю. Первый день и сразу на вызов.
– Бывает.
Максим провернулся на стуле и закинул ноги на сейф. В тот же момент дверь скрипнула, и он поспешно снял ноги с угрюмой железяки, набившей пузо делами и вещдоками. В кабинет просочился Пономарёв. На вид довольно бодрый, несмотря на свёрнутую валиком жилетку, которую держал под мышкой, и шлем Дарта Вейдера, изображённый на белой футболке.
– Игорёк, ты точно самоубийца, – покачал головой Максим. – Ты бы ещё тюремную зебру напялил.
– Да-а, знатное зрелище мы пропустили, – заметил Важник.
– Нормуль всё, – отмахнулся Пономарёв. Он подошёл к своему столу, вкрутил аккумулятор е-сигареты в зарядное устройство и включил агент-ресивер. – Поржали и будет.
– В рабочую рубашку трудно было переодеться?
– Да невезуха сплошная. На выходные рубашки забрал, простирнуть. У подруги остались валяться.
– Так, так… – Важник с нескрываемым облегчением отодвинулся от компьютера: Пономарёва подкалывать – это не со «Спейстопом» сражаться. – Если дама ещё и рубашки твои стирает, тут попахивает свадьбой. Верно говорю, Макс?
– Это попахивает стиральным порошком, – задумчиво сказал Максим. Он вспомнил вечер, когда понял, что Аня – та самая, а не просто очередная девчонка рядом. Был ливень и железнодорожные пути, через которые они бежали к ней домой, без зонта, без ненависти к заставшей врасплох стихии, и был ларёк на платформе, и промокшее насквозь дерево, которое не спасало, а лило целенаправленно и непрестанно, и поцелуи под дуршлагом ветвей, влажные и ненасытные. В квартире, которую Аня снимала, они разделись и завернулись в банные полотенца. Аня без спросу собрала его мокрые вещи – носки, нижнее бельё, джинсы и футболку – и озадачила стиральную машину. Именно эта бытовая забота, молчаливая и простая, заставила Максима посмотреть на Аню по-другому. Через два месяца он предложил ей переехать к себе.
– Тебя-то когда окольцуют? – спросил Игорь, довольный возможностью смахнуть со своей персоны перхоть внимания.
– Как только, так сразу.
Максим открыл ящик стола, порылся, достал пакет с перчатками и выездную папку с полным комплектом бланков и «печатей» (фрагментов бумаги с оттиском печати). Встал. Развивать тему женитьбы и отношений хотелось не больше, чем искать табельное оружие, упавшее в деревенский сортир. В этом мало приятного, Женька Дивин подтвердит: его «Макаров» вылавливали из дерьма всем управлением, баграми и сачками, вылавливали, вылавливали, да так и не выловили. Нет пистолета – и всё тут. Табельный тренчик висит до щиколотки, а Дивин руками жалобно разводит – забыл пристегнуть, а куда оружие делось, хоть убейте, не знаю. Может, и не в сортире сгинуло. Обыскали всё вокруг. Ничего. Дивину – строгий выговор и весь комплект проблем в плечи, а за непристёгнутый к пистолету хлястик – спрос со всех по полной программе.
– Пойду, – сказал Максим, определяя в сумку папку и перчатки.
Громкоговоритель под потолком ожил, хрипнул и снова замолчал.
– А? Куда? – как-то растерялся Пономарёв. – У меня тут…
– В Сколково. На осмотр.
– Основания? – по-деловому осведомился Важник, плохо имитируя голос начальника.
– Восстановление места преступления до момента самого преступления. Повторный осмотр, – подыграл Максим.
– А первый, значится, поверхностный? Ничего с первого раза осмотреть не можем, глаза б мои вас не видели, бездари.
– Так точно. Не увидят.
– У меня тут… – попробовал ещё раз Пономарёв и, когда Макс повернулся к нему, кивнул под свой стол. – Практикантка с самого ранья забегала…
– Под столом ждёт?
– Днюха у неё сегодня – отпросилась. И пакетик презентовала.
– Ага! – многообещающе сказал Важник и отодвинулся от компьютера ещё дальше, так, что упёрся в подоконник.
– Я пас, – опережая события, сказал Максим.
– А я гол, – передразнил Важник. – Что там, Игорёк, в пакетике волшебном?
– Блинчики с красной рыбой, нарезка мясная, помидорчики, настойка…
– Бабская?
– Сорок оборотов.
– Умница практикантка! Зачёт!
– У меня руль, мужики, – отмахнулся Максим. – Давайте завтра.
Пономарёв покачал головой, Дарт Вейдер снисходительно глянул с футболки.
– Такое богатство – и до завтра? Вечерком, после работы, и оформим.
– Как знаете.
Максим открыл дверь.
– Макс… – позвал Пономарёв.
– А?
– Я твою рубашку на сегодня возьму?
Максим улыбнулся уголками губ и кивнул.
3
Наукоград Сколково.
Очередная точка Б, в которую он должен попасть из точки А. Очередная ломаная пути, ориентир для физического перемещения тела, и идеальная среда для путешествия мысли. Даже отдавая всего себя управлению машиной, выжимая до капли сосредоточенность, человек парадоксально высвобождает внутри себя ментальную полосу, по которой мчит без оглядки разум. В конце концов, дорога из точки А в точку Б превращается не в странствие материи, и даже не в зачин школьной задачки, а в турне раздумий.
Максим думал о себе и об Ане. Не о них, а именно так – порознь, несмотря на соседство в рванине воспоминаний. Он помнил её слова: «Неужели тебе не хочется сделать шаг вперёд? Четыре года прожили без штампа и ещё сорок проживём?» – и её же молчание, пришедшее следом, и собственную немоту, и безразличие реки Баньки, притока ещё более равнодушной Москвы-реки. Кажется, это был День города. Они попытались сбежать от праздничной суеты и гомона, но не смогли сбежать от самих себя. Возможно, именно тогда она начала паковать свой «чемодан расставания». Возможно, ей просто было больно, она сомневалась, ждала доказательств. Возможно, видела в краснеющем закатном небе какой-то знак, бесконечно грустный символ. Максима же беспокоили уставшие ноги, надоедливые комары и мечты о холодном пиве. Мужчины и женщины на редкость несинхронные в чувствах создания, к тому же мужчины обладают меньшей восприимчивостью к отвлекающим факторам.
Автомобиль ехал на запад. К северу от Можайского шоссе виднелись башни грязно-розовых новостроек, обступивших громадный торговый центр. Под днищем периодически что-то будто бы постукивало, но «Форд» держал своё место в транспортном потоке понедельничного утра. Обнадёживающе собирались тучи, правда, лишь на севере, словно организуя сходку авторитетов, на юге небо было безнадёжно чистым и голубым. Максим пожалел, что не дал себе времени на чашечку кофе. Может, удастся глотнуть на территории инновационного комплекса.
Когда тебя бросает девушка (супруга, гражданская жена, подруга – нужное подчеркнуть), уйти от принятия решения не удастся. Даже если ответом станет полное бездействие. Следует понять, достаточно ли в тебе любви для схватки за возрождение отношений или нет. Готов ли ты ради её глаз на внутреннюю трансформацию или нет. Да или нет. Да или нет. Да или нет. И так без конца.
Если проще: Ты хочешь измениться?
Это единственное решение, которое ты должен принять. После того, как этот вопрос задан, почти не остаётся укромных мест для ожидания, песок, в который так легко воткнуть голову, превращается в бетон.
Максиму захотелось спрятаться от этих мыслей, но шансы на успех были мизерны, чуть выше, чем у треснувшего яйца, скрывающегося на жаре от мух. Он всё-таки попытался, съехал с главного шоссе мыслей, свернув в квартал второстепенных размышлений.
Что делают мужики, когда их бросают? Максим располагал кое-какой статистикой. Тихое горе и телефонная агония, конечно, в протокол не просятся. А вот… «На второй линии» зрения возникло лицо старшего механика Улубиева, круглощёкого якута, страдавшего от недостаточной толерантности к спиртному. Стоило бедолаге перехватить стопарик, как его тут же развозило и затем долго мотыляло между рядами автозаков. Воображаемый Улубаев, маслянисто улыбаясь, принялся загибать пальцы.
– Одно из трёх: бьют баб, или пьют и буянят, или всё сразу – бьют, пьют и буянят. Случай один есть по этому щекотливому поводу. Про кроссовки, да ты лучше сам знаешь, начальник!
Максим знал. Парень, которого на днях бросила девушка, взял в помощь друга и – шмыг под окна возлюбленной. Начали хорошо, ныли серенады под гитарку, хлебали из фляжки, выводили краской на асфальте послания, снова хлебали… и нахлебались. Вломилимь в квартиру и давай выбивать из девушки «всю дурь». Досталось и мебели – повреждение имущества, сто шестьдесят седьмая часть первая… короче, соседи вызвали милицию, прибыл наряд. Одного сразу поймали, а второй, в последствии оказавшийся горе-влюблённым, ломанулся в лес, тайными тропами. Спортсмен, вроде как. Но опер не отставал, точно приклеился, хоть и без фонарика бежал, отловил хулигана. А тот в недоумении, как так, товарищ сержант, в лесу ночью не потеряли из виду? На что опер показал задержанному на его кроссовки, а они какие-то особенные, там при каждом шаге крохотные красные огоньки вспыхивают…
Вот так.
***
Мечты о настоящем кофе заставили Максима припарковаться в торгово-развлекательном квартале Сколково. Часть пути до института он решил пройти пешком: подышать, купить сигарет. И, разумеется, заглянуть в кофейню, которой предстояло неизбежное сравнение с «Кофепроводящей жилой». «Посмотрим, насколько хорошим кофе заряжаются жители Мозгограда».
Тротуарная плитка под липами цеплялась за подошвы ботинок, рубашка клеилась к телу, а солнце – к фасадам, машинам и велошлемам. Фотоэлементы на скатных крышах глотали из очередной банки бесплатного энергетика, системы очистки дождевых вод томились в бездействии, люди толпились у витрин и справочных терминалов. Улица пахла чем угодно, только не едой, которую предлагали интерактивные вывески.
Максим приметил кофейню – впереди, на другой стороне улицы, на первом этаже «деревенского небоскрёба», как многие называли таунхаусы. Проходя мимо пекарни, пользующейся завидной популярностью для столь раннего времени, он подумал о профессии пекаря. Насколько тяжело стать профессионалом в этой области? Да в любом ремесле? И тут же ответил словами Сальвадора Дали: «Это либо легко, либо невозможно». Гения, правда, спрашивали о живописи: «Это очень трудно – писать картины?»
«Либо легко, либо невозможно… Хм, эта сентенция вряд ли применима к работе в органах. Тут либо находишь в ней зерно значимости, либо… ты не в органах».
Максим услышал глухой хлопок, похожий на взрыв небольшой петарды, следом второй, и обернулся.
В небольшое столпотворение у пекарни словно катнули шар для боулинга. Прохожие расступались, сторонились от мнимой линии удара. Одна «кегля» осталась лежать на тротуаре.
Все смотрели на упавшего, даже затормозивший на велодорожке парень. Нет, не все… Один выпадал из общей картины – удалялся, не оборачиваясь, обтекал зевак, словно слепой упрямец, обходящий эпицентр миниатюрного ядерного взрыва. Максим приклеился взглядом к затылку беглеца, в движениях которого виделась безразличность покидающей город чумы.
Мужчина в сером полупальто – в такую-то жару! – и чёрных брюках прошёл метров пятьдесят, остановился у припаркованного напротив аптеки «Рено» и открыл переднюю пассажирскую дверь. Он снял пальто, аккуратно и неспешно, словно придерживал что-то внутри одежды, тщательно сложил, обернув получившийся свёрток рукавами, и положил на кресло. Затем обошёл машину спереди и сел за руль.
Те несколько секунд, когда Максим всматривался в далёкий быстрый профиль возможного стрелка, в его разум бросили и притоптали зёрна смутного узнавания. Где-то он уже видел это лицо…
Улица набросилась голосами, ярко-фиолетовыми и пронзительно-синими, потянула к себе, точно лицо невнимательного любовника. Максим запомнил номер «Рено» (каждая цифра и буква имела свой привкус) и рванул к лежащему на тротуаре человеку. По улице плыл пороховой дым, настырный, теснящий остальные запахи, но бессильный перед непобедимым врагом – открытым пространством, рвущим его миллионами соблазнов и направлений. Ароматное эхо выстрелов щекотало лицо Максима.
– Скорую! Вызовите скорую! – Толпа пришла в движение, но быстро убедила себя, что просьбу обязательно выполнит кто-то другой, и поэтому Максим нашёл среди лиц самое бледное и участливое и обратился конкретно к нему. – Наберите «103»! Скажите, что человек ранен! Быстрее!
Участливое лицо кивнуло, нырнуло в экран мобильного.
Максим присел на корточки. Рубашка раненого пропиталась кровью. Он принялся расстегивать её и почти сразу увидел в груди два пулевых отверстия: одна рана багрово пузырилась, всасывая в лёгкое воздух.
От обступивших место происшествия людей расходились узоры яркого света:
убилиубилиубили
ОБРЕЗунегобылподкурткойОБРЕЗ
этоЖЕВРОДЕказанцевполитик
помОгитеему
ХВАТИТСНИМАТЬ
Человек на плитке корчился от боли. Если бы чужая боль имела цвет, то наверняка – оттенок мутного льда. Дроблёные движения издавали трескучий звук – так стонет ствол дерева на крепком морозе.
Рядом присел парень, тот самый – с участливым лицом.
– Едут, – сказал он.
Максим кивнул, не обращая внимания на то, что «карусель» насытила голос парня металлическим блеском.
– Чем помочь? – спросил парень.
– Знаете, что делать?
– Не уверен… Но могу делать то, что скажете.
– Хорошо, – Максим убрал руку от шеи рослого мужчины: пульс был. – Найдите плёнку или что-нибудь ещё и закройте вот эту рану.
– Понял… пакет подойдёт?
– Да.
Кто-то передал платок, женщина с детской коляской, в которой лежали пластиковые контейнеры-сумки с едой, протянула упаковку марлевых салфеток.
Раненый захрипел. Максим, пытаясь остановить кровотечение из второго пулевого отверстия, узнал его – какой-то кутила-чиновник из телевизора, владелец спортивных клубов и компаний, вот только фамилия не всплывала, пряталась в многослойном иле памяти. Максим особо и не упорствовал. Какая к чертям разница – Чичиков или Рябцев? Несколько пуль, сыграв невидимые роли в скоротечном эпилоге под названием «Покушение», предварили тягомотину дальнейших событий. Покушения, в большинстве своём, красочны лишь в кино, реконструкциях криминальных событий и книгах. Их смакуют и выпячивают, подавая с различных ракурсов или от лица нескольких героев, нередко, самого убийцы. В реальности же для случайного свидетеля всё сводится к грохоту взрыва или хлопку выстрела, дымящейся машине на мостовой или телу на тротуаре, стонам, растекающейся крови, гомону зевак и ожиданию помощи. В большинстве случаев – именно к этому. А дальше – работа следствия: бумажная волокита, допрос свидетелей, серпантин телефонных звонков и оперативных совещаний. Поиск убийцы, которого режиссёры или писатели с радостью наделили бы сверхчеловеческой силой, напористостью и, если быть откровенным, тупостью, заставив атаковать бронированную машину жертвы на двухъярусном МКАДе. Или преследовать цель в лабиринте торгового центра, гнаться с непоколебимым лицом, в чёрных очках, в чёрном костюме, с чёрным пистолетом с глушителем, готовым легко и элегантно устранить десяток случайных свидетелей.
– Если ему станет трудно дышать, приоткройте, чтобы вышел воздух.
– Хорошо, – сказал парень с участливым лицом, прижимая к ране импровизированный тампон из марли и обрывков полиэтиленового пакета. Дыхание помощника обдавало Максима колющими прикосновениями. Нагретая плитка пахла как мятный отвар. От крови тянуло пульсацией сердца.
Раненый схватил Максима за руку, на удивление сильно и решительно для человека, в которого всадили две пули.
– Я только… хотел… только…
– Тише. Берегите силы. Не двигайтесь.
