Алексей Ряскин
Вечер взаперти
ФОМИН И СМЕРТЬ
Фомину снилась стройка многоэтажного дома: башенный кран поднимал плиты, подсобники носили кирпичи, прораб что-то кричал малярам на третьем этаже. Дом прямо на глазах вползал на небо, пробивая толстобокие облака. А потом к Фомину приблизился какой-то человек в фиолетовом костюме и шепнул на ухо: «Смерти нет».
И Фомин проснулся.
За окном субботнее утро. Август, солнце, стрижи летают между домами.
«А может, и правда, смерти нет?..» – задумался Фомин.
И в ту же секунду сомнение превратилось в твердую уверенность: смерти нет.
Фомин прошел в ванную, умылся и внимательно рассмотрел себя в зеркало. Разве возможна смерть? Теперь он был совершенно уверен: нет, невозможна.
На кухне Фомин сказал своей единственной жене Шуре:
– Шура, я понял: смерти нет. Нас обманывают.
– Ты чего? – не поняла Шура.
– Сегодня мне приснился сон.
– Ох, – вздохнула Шура и вышла из кухни.
А Фомин остался.
Он вспоминал все, что знал о смерти. Еще вчера ему казалось, что он знает о ней абсолютно все, что смерть – непреодолимый факт человеческого бытия. Но сегодня будто в каждом углу его головы зажглись светильники и сразу стало ясно: все обман, выдумка, гнусный мираж. На самом деле смерти нет.
Пока он сидел так и думал, на кухню вернулась Шура.
– Картошка кончилась, – сказала она. – Сходи купи. И вот еще.
Шура протянула Фомину список других скучных покупок.
Фомин оделся, взял пакет и зашагал, как на праздник.
На улице было тепло, солнечно. Птицы летали, вдребезги разбивая воздух.
Фомин пошел к автобусной остановке.
По дороге он пристально всматривался в лица прохожих, желая понять, думают ли те о смерти.
«Не может быть, чтобы все они вдруг взяли и умерли, – рассуждал Фомин, оглядываясь вслед молоденьким девушкам. – И эти стрижи, и те старухи у почты. Разве может все это просто взять и исчезнуть насовсем?»
Действительно, когда вот так светит солнце и птицы летают над головой, в смерть верить трудно.
Фомин прыгнул в какой-то автобус.
Протягивая мелочь кондуктору, он спросил:
– А правда, что смерти нет?
Кондуктор очумело уставился на Фомина и буркнул:
– Проходи, не задерживай.
Фомин сел у окна и стал изучать список покупок.
Простая картошка, масло растительное, три морковки, еженедельный сыр, продолговатые сосиски, пучок укропа, килограмм плачущего лука и прощающий пятна стиральный порошок…
Сойдя на рынке, он направился к прилавкам.
– Почем? – спросил Фомин, рассматривая картошку.
– Тридцать пять, – ответила стоявшая за прилавком женщина.
– Три килограмма взвесьте.
Женщина молча стала накладывать картофелины в пакет.
– Скажите, вы знаете, что смерти нет? – поинтересовался Фомин.
Женщина нахмурилась, но ничего не ответила.
– Ее ведь нет, правда? – продолжил Фомин. – Просто еще вчера я верил, что она есть, а сегодня проснулся и вдруг осознал: нету ее, все выдумки.
– Сто двадцать рублей, – сказала женщина, протягивая ему пакет с картошкой.
«Сомневается, – решил Фомин, забирая пакет. – Думает, псих».
– Думаете, я псих? – спросил он у женщины, забирая сдачу.
– Выпил, что ль?
– Семь лет уже не пью.
– Ну а чего чушь городишь?!
Фомин пожал плечами и пошел дальше покупать по списку. Мысли Фомина были настолько далеки от рыночных дел, что его дважды обсчитали, один раз обвесили и один обматерили. Но он не обратил на это внимания.
«Да как же так? – соображал Фомин. – Я ведь не сумасшедший. Откуда у меня такая уверенность, что смерти нет? Ведь еще вчера я твердо знал, что она есть и никуда от нее не денешься. Разве может так быть, что нет смерти?»
И тут же громко сам себе ответил:
– Может!
И стукнул кулаком по прилавку с укропом.
Продавщица вскрикнула.
Скучавший мимо полицейский услышал и подошел.
– Что случилось?
– Ничего, – улыбнулся Фомин.
Продавщица укропа осторожно пожала плечами.
– Ваши документы, – попросил полицейский Фомина.
Фомин поставил пакеты с покупками на асфальт, пошарил в карманах. Ничего, кроме мелочи, там не было. Полицейский смотрел на Фомина, подозревая в нем потенциального рецидивиста.
– А ну дыхните-ка, – попросил он.
Фомин выдохнул с облегчением.
Полицейский разочаровался в Фомине и удалился.
А Фомин поднял пакеты и решительным шагом направился в сторону ближайшей церкви.
По дороге Фомин размышлял о том, прилично ли входить в храм с пакетами общекрестьянской пищи.
«Возьму-ка я пакеты в левую, а правой буду креститься», – придумал он альтернативу, уже подходя к воротам церкви.
Во дворе Фомин увидел фигуру.
– Скажите, – обратился он к бородатому мужчине в черной рясе, – есть ли смерть?
Бородатый мужчина – на самом деле это был дьякон – пробасил:
– Тело – тлен. Душа бессмертна.
– Но все-таки, люди умирают или не умирают? – упорствовал Фомин.
– В писании сказано, что на Страшном суде Господь всех призовет: и живых, и усопших.
– Вы понимаете, я вдруг уверился, что смерти нет. И не могу себя заставить вновь поверить в ее реальность! Вот откуда во мне эта уверенность?
– Неисповедимы пути Господни, – перекрестился дьякон и поклонился куполам.
– Да вы прямо скажите! Я ведь знаю: нет смерти, пугаете только.
– Ступай с Богом, – осенил дьякон Фомина крестным знамением и скрылся за дверьми какой-то подсобки.
«И это наша церковь, – расстроился Фомин, глядя ему вслед. – Бубнит так, что ни слова не поймешь. Туману напускает. Зря только сюда перся».
Чувство убежденности в собственной правоте не покидало Фомина. Ему позарез нужно было заставить кого-то тоже поверить в ошибочность смерти.
«В конце концов, – думал Фомин, – прозрение во все времена приходило внезапно и не зависело ни от собранных предками знаний, ни от багажа противоречивых фактов, ни от материальных факторов. Ньютон открыл гравитацию, Эйнштейн увидел искривляющуюся вселенную. Сначала – прозрение, лишь потом – доказательства…»
Фомин не сомневался, что у него прозрение.
Справедливо поставив себя в ряд сразу за Ньютоном и Эйнштейном, он чеканным шагом направился в ближайшую больницу.
Была суббота, поэтому больница работала в щадящем режиме: практически без врачей.
– Что у вас? – подняла глаза дежурная в регистратуре.
Вид заспанный, голос томный, взгляд недоенной коровы. Типичная скучала-зевала, отсиживающая смену в выходной день.
«У нее, что ли, попробовать узнать?.. – соображал Фомин. – Да нет, тут специалист нужен. Опытный».
– Мне к врачу, – сообщил он.
– Выходной сегодня. Что у вас?
– Что – «что»?
– По острой боли?
– Ага.
– Вот я и спрашиваю: что у вас?
Фомин задумался.
– Понимаете, мне надо поговорить с доктором.
– С каким?
– Опытным.
– Мужчина, вы мне голову не морочьте. Приходите в понедельник, будут все врачи.
– Скажите, – наклонился Фомин к окошечку регистратуры, – смерти ведь нет, правда?
Женщина посмотрела сурово:
– А?
– Смерти нет? – повторил Фомин тише.
Лицо ее чуточку подобрело:
– А что с вами?
«Думает, больной», – догадался Фомин.
– Послушайте, – стал объяснять он, – меня и всех других тоже обманывают. Пугают смертью. А ее ведь нет.
– Что значит – нет? О чем это вы?
– Ну, нет смерти. Нет и нет.
Женщина пристально глядела на Фомина.
– Я не сумасшедший, – предупредил Фомин. – И не выпивши.
– Не пойму я, – покачала головой женщина.
– Господи, ну чего тут понимать! Нас всех за нос водят, заставляют верить, гадости разные делать…
– Какие гадости?
– Да мало ли! Историю почитайте: из-за страха смерти люди делали много мерзкого, убивали, предавали, даже мочились под себя…
– Ну и?
– А нас обманывают!
– Да кто обманывает-то?!
– Все, – повел рукой вокруг Фомин.
– Ерунду какую-то порете, – определила женщина.
– Да почему ж ерунду-то? Копернику тоже не верили…
– Кому-у-у?!
Видимо, последняя реплика Фомина доконала женщину. Она схватила газету и зачиталась ею. Разговор был закончен.
«Не верит, – помрачнел Фомин. – Сомневается… Но впрочем, понятно: столько тысячелетий вдалбливают в голову эту чушь про смерть… За один день мозги всем не переиначишь…»
Выйдя из больницы, Фомин остановил пробегавших мимо детей.
– Эй! Погодите-ка!
Дети остановились.
– Скажите, есть смерть или нет?
Но те не ответили. Рассмеялись и побежали дальше. До Фомина донеслись лишь чистосердечные слова «пьяный» и «дурак».
Фомин пошел назад к автобусной остановке.
Его непоколебимость в собственной правоте не ослабела. Просто стало обидно, что никто не воспринимал его всерьез.
«Привыкли, – утешал себя Фомин. – Ведь и дня не бывает, чтоб людям не напоминали о смерти. А я хочу за час им все объяснить».
– Скажите, – спросил он у встречного старика, – вы верите смерть?
– Что?
– Верите в смерть?
– Что?!
Старик повернулся к Фомину и приложил ладонь к уху.
– Вы верите в смерть?! – публично крикнул Фомин.
Прохожие обернулись, кто-то хихикнул.
– Что?! – снова проскрипел вредный старик.
«Глухой, – понял Фомин. – Бывает».
И пошел дальше, а старик недоуменно смотрел ему вслед.
Фомин сел в автобус.
«Но ведь должен же быть в этом городе хоть один человек, который меня услышит!.. – уныло рассматривал он пассажиров. – Просто надо его найти».
В руках сидящей напротив девушки Фомин увидел пеструю книгу. На обложке золотились буквы «Пражское кладбище».
«И здесь тоже, – подумал он. – Всюду».
Внезапно он встал и шагнул к дверям. Ему стало вдруг ясно, где можно разрешить свои сомнения.
Фомин пересел в другой автобус и через двадцать минут вышел у городского кладбища.
«Ну и что? И что? – хмурился он, разглядывая памятники и выцветшие венки. – Понавешали тут всякой всячины, понастроили оград. Для достоверности. Чтобы все верили».
«Но стоп, кого-то ведь хоронят! – неожиданно вспомнил он. – Кладут в гроб, закапывают… А если смерти нет, то кого в гроб-то кладут?..»
Осененный этой мыслью, Фомин замер у одной из могилок. И в тот же миг в голове его родился простой ответ: людей не хоронят. Все это грандиозный обман, подделка, фарс с единственной целью: заставить верить в существование смерти. Это все поистине вселенский заговор, цель которого была Фомину не вполне ясна.
«И спросить не у кого, – повертел Фомин головой по сторонам. – В церкви так говорят, что ничего не поймешь, в больнице сразу в психи записывают, здесь – тишина. Но в сущности-то, везде одно и то же…»
Фомин побродил еще некоторое время по кладбищу, а затем поплелся к автобусу.
– Где был так долго? – проворчала Шура, когда Фомин вернулся домой.
Он откровенно ей все рассказал.
– Давно догадывалась, что ты с придурью, – вздохнула Шура, – но это уж совсем ни в какие ворота не лезет.
– Да я уверен!..
– Картошку купил?
– Вот, – протянул Фомин пакеты. – Понимаешь, и у попа спрашивал, и в больнице, и на кладбище ездил…
– Ну и чем закончились твои похождения?
– Ничем, – признал Фомин. – Но я знаю, что прав.
КЛЕЙ
Однажды Алеша Курбатов пришел домой, лег в кровать и не смог уснуть.
Крутился, вертелся, а все никакого толку: в организме царило непонятное перевозбуждение. Тогда он решил принять чего-нибудь для сна. Заглянул на кухню, включил свет и обомлел: на столе громадный рыжий таракан доедает муху. Алеша размахнулся и навсегда прихлопнул таракана. Вытерев руку о край клеенчатой скатерти, открыл дверцу шкафа, достал пузырек валерианы и начал отсчитывать падающие в стакан капли. Насчитав сто тридцать четыре капли, Алеша сказал самому себе «стоп», разбавил их водой, выпил и присел на стул.
Но просто сидеть было скучно и нецелесообразно. Тогда он снова открыл дверцу шкафа, достал оттуда маленькую баночку канцелярского клея и стал его нюхать. Запах клея ему нравился с детства, а так как Алеша был все еще почти в конце детства, то запах нравился ему по-прежнему. Клей напоминал Алеше о свежевыкрашенных досках, которые он где-то когда-то у кого-то видел, и доски те ему страшно понравились. Алеша открутил крышку и кончиком языка попробовал клей на вкус. Вкус оказался неожиданным, исключительным и оригинальным. Тогда он сделал осторожный и бдительный глоток. А затем залпом выпил все, что было в банке.
«Ничего страшного, – подумал Алеша. – Это лишь капельку вредно, а в сущности – полезно для иммунитета и кишок».
Звучно отрыгнув, Алеша пошел назад в спальню. Ложась в кровать, мельком взглянул на часы. Было уже половина четвертого утра. Алеша не беспокоился о том, что, возможно, не успеет выспаться…
Проснулся Курбатов от того, что прямо над ухом громко кукарекал петух.
Он с трудом открыл глаза и обнаружил себя лежащим на сеновале, причем абсолютно голым. Разбудивший его петух моментально спрыгнул вниз и побежал за курицей. Повернувшись, Алеша увидел, что справа от него спит какая-то незнакомая баба рыжей породы и тоже, как он, совсем голая.
– Где это я? – вслух спросил Курбатов и почесал живот.
Естественно, никто не ответил. Тогда он аккуратно, стараясь не разбудить соседку, спустился с сена и принялся искать свою одежду. Но одежды нигде не было. Курбатов попытался вспомнить, во что он был вчера одет, но память была странным образом деформирована, и вспомнить ничего не получалось. Послышался кашель. Алеша поднял глаза: со стога сена слезала голая рыжеволосая барышня.
– Ты еще кто такой? – спросила она, увидев прячущегося за лопухами Курбатова.
– Я – Алеша, – просто ответил Алеша.
– Несуразно как-то, – хмыкнула рыжая и стала снимать висящую на ветках вишни то тут, то там одежду.
«И почему это я сразу не догадался, что одежда должна быть именно на ветках?» – досадливо поморщился Курбатов, наблюдая за тем, как барышня вихляет и колышется, пытаясь дотянуться до лифчика.
– Вас, наверное, Тамарой зовут? – смело предположил Алеша, обзирая белые бедра барышни.
– Это только если сентябрь. А в високосный год я вообще сама себя не узнаю, – загадочно ответила та, достав-таки предмет своего туалета.
– Какая вы странная, – сказал Алеша и добавил: – И красивая.
Бросив взгляд в сторону Курбатова, барышня нахмурилась:
– Ты б прикрылся, что ли. Устала я на голых мужиков любоваться.
– Да-да, – поспешно согласился Алеша и потянулся за висящей рядом майкой.
Вдруг что-то сильно зачесалось у него под мышкой. Курбатов начал яростно скрести зудящее место. Раздался сильный треск, и Алеша увидел, что держит в ладони небольшой кусок кожи.
– Чё это ты так неаккуратно? – поинтересовалась рыжая, надевая трусы. – Этак можно всего себя на куски изорвать.
– Да ерунда! – бодро пискнул Алеша, желая показаться храбрым. – У меня еще одна подмышка есть! Вот! Смотри!
И он гордо продемонстрировал свою вторую подмышку. Но барышня никак не отреагировала. Она продолжала одеваться, что-то напевая себе под нос.
«Надо ее остановить, иначе в полном объеме сейчас оденется и куда-нибудь уйдет. И у нас с ней уже никогда ничего не получится!..» – лихорадочно соображал Алеша.
– Постойте, Тамара! – закричал вдруг он. – Я хочу вам сказать!..
Рыжая барышня удивленно, даже сердито уставилась на Курбатова:
– Как я тебе Тамара?! Меня зовут Жерар. Я – актер!
И тут Алеша заметил, что это и на самом деле мужчина. Ну конечно же, мужчина! С разветвленным на кончике носом и монашеским животом…
«И как же я сразу не догадался, что лифчик не его?!» – обрадовался Курбатов, глядя, как Жерар рвет вишни. – И трусы не его! Актер ведь. Да и волосы наверняка не настоящие».
И, дабы окончательно в этом убедиться, Алеша, весело гогоча, подбежал к жующему вишни Жерару и сильно дернул его за волосы. Жерар взвизгнул, поперхнулся вишневой косточкой и чуть было не задохнулся. Откашлявшись, он без лишних слов ударил Курбатова локтем в промежность. Алеша сразу прекратил гоготать и присмирел. Голова его закружилась, что-то подкатило к горлу, а весь мир позеленел и начал бешено вращаться. Жерар же схватил Алешу, перекинул через плечо и побежал. Бежал он быстро и ровно, как скаковой жеребец. Алеша прищурился и увидел прямо перед собой небольшое ветхое строение.
«Это наверняка погреб, – грустно подумал Алеша. – Сейчас Жерар бросит меня туда, плотно закроет крышку и уйдет спаивать школьниц».
И когда крышка погреба гулко захлопнулась над ним, Алеша почти не удивился собственной проницательности. Голова продолжала кружиться. Он лег на глинистый пол, закрыл глаза и провалился в сон…
Проснулся Курбатов от того, что прямо над ухом громко кукарекал петух.
Он открыл глаза, но петуха не увидел. Вместо петуха он увидел неподалеку от себя высокого красивого матроса со знакомым лицом, как-будто из фильма «Оптимистическая трагедия». Матрос, не обращая ни малейшего внимания на Курбатова, яростно молотил рукой по радиоприемнику. Но как бы ни старался, из динамика доносился лишь пронзительный петушиный крик.
– Да чтоб тебя! – ругался матрос, стуча огромным кулаком по крышке приемника. – Ну играй уже!
Однако приемник с завидным упрямством продолжал кукарекать.
Алеша поднялся с пола и присел на валявшееся рядом автомобильное колесо.
– А, ты проснулся, – виновато буркнул матрос, заметив, что Алеша встал. – Извини, если разбудил.
– Пустяки, – вздохнул Алеша.
Помолчав немного, уточнил:
– Мы в погребе?
Матрос утвердительно кивнул и продолжил лупить по приемнику.
– А давно я здесь сплю? – спросил Курбатов, разглядывая заплатки на штанах матроса.
– Без понятия, – пожал плечами тот. – Но за четыре часа, что торчу тут, ты ни разу не просыпался.
Алеша глуповато улыбнулся и, не зная, что еще сказать, начал ковырять носком не понятно откуда взявшегося на нем ботинка глиняный пол.
«Интересно, откуда на мне эта обувь и эта одежда? – размышлял Алеша, колупая глину. – Наверняка это Жерар меня одел. Сколько он, интересно, собирается нас здесь держать?»
Тем временем матрос, похоже осознав всю безрезультатность своих усилий, схватил радиоприемник и саданул об стену. Тот кукарекнул в последний раз и разлетелся на куски.
– Надоел до чертиков, – пояснил матрос. – Я теперь если петуха встречу, не раздумывая шею ему сверну.
– Понимаю, – серьезно кивнул Курбатов и шмурыгнул носом.
– Меня Семеном зовут, – представился матрос.
– А я – Алеша, – признался Алеша.
– Ишь ты! – удивился матрос Семен, доставая из кармана штанов трубку.
Закурив, он стал пускать кольца дыма, похожие на разваливающиеся от старости зонтики.
– Ну вот скажи мне, Алеша, – обратился матрос Семен к Курбатову, – какое, по-твоему, утверждение более верно: мы здесь сидим потому, что этот погреб существует, или же этот погреб существует лишь потому, что мы здесь сидим?
Алеша, вообще-то любивший всяческие курьезы и парадоксы, почувствовал в вопросе подвох. Он угнездился на колесе поудобнее и посмотрел на матроса:
– Мне кажется, вопрос сформулирован не совсем точно. Но я все же попытаюсь на него ответить… Итак, предположим, что этот погреб существует лишь только потому, что мы в нем сидим. То есть, не будь нас в данный момент здесь, никакого погреба бы не было. Правильно? Правильно. То есть, когда нас не будет, не будет и погреба… А что это значит? А значит это то, что погреба нет и не было вовсе, и тех людей, что якобы копали погреб, их, получается, тоже нет и не было. И если следовать этой логике до бесконечности, то можно с уверенностью заявить, что кабы Жерар не бросил меня в погреб, в нем не было бы и вас. Тут у нас получается интереснейший парадокс: я не появляюсь в погребе, значит, он не существует, и значит, вы тоже не существуете в несуществующем погребе. Из всего вышесказанного смею предположить, что ваше второе предположение неверно.
Матрос Семен усмехнулся и сплюнул на пол.
– Ну, допустим, я с тобой соглашусь. Но тогда выходит, первое утверждение и определяет истинное положение вещей? Мы здесь только потому, что этот погреб существует.
Алеша откашлялся.
– Нет. Первое утверждение тоже не может быть верным, потому что Жерар кинул меня в погреб уже после того, как я об этом самом погребе подумал, а не до того. Понимаете? После, а не до! Значит, мое сознание определило бытие, а не наоборот. Посему первое утверждение тоже неверно.
– Логично, логично, – закивал Семен. – Вижу, ты малый умный, тебя простой софистикой с толку не собьешь. А кстати, кто такой Жерар?
Алеша радостно заулыбался, будто вспомнил что-то до ужаса хорошее.
– Жерар – актер, – пояснил он, не переставая улыбаться. – Жерар меня сюда и бросил. Обиделся за то, что я его вначале с женщиной спутал.
– А-а-а, ну понятное дело, – промычал Семен, выпуская очередной дымный «зонтик». – Актеры – народ нестабильный, нервный. Им простительно всякое происшествие. Но как же ты с ним познакомился?
– А мы с ним вместе голыми на сеновале спали! – весело гоготнул Алеша.
И, сообразив, что сболтнул лишнего, густо покраснел.
У Семена же как-то странно задергалась щека. Он встал, вытряхнул табак из трубки и отошел к ведущей наверх лестнице.
– Семен, ты расстроился? – спросил Алеша, не заметив, что обратился к матросу на «ты».
– Нет-нет, просто грустно стало… – печально вздохнул тот и вдруг заплакал.
Алеша растерялся. Он впервые видел плачущего матроса.
– Да что ж за судьба! – хныкал Семен, растирая грязными руками слезы по щекам. – Кто-то спит с актером на сеновале, а я всю свою паскудную жизнь дрыхну в обнимку с ржавым якорем!
И – зарыдал навзрыд.
Алеша подошел к нему, похлопал по плечу.
– Ну не плачь, Семен, не плачь, – попытался успокоить разочаровавшегося в жизни матроса. – Все не очень плохо.
– Что именно не очень плохо? – всхлипнул Семен.
– Ну, я хотел сказать, что все будет хорошо, – поправился Алеша.
– Так я и думал, – уронил голову Семен и завыл, как пес.
Выл Семен около двадцати минут, а Алеша все это время его успокаивал, правда, безрезультатно.
Наконец, поток слез и рыданий иссяк.
– Хватит! – решительно отрубил Семен и перестал плакать.
Алеша утер выступивший на лбу пот и глубоко вздохнул:
– Ну, слава богу, взял себя в руки.
Семен покосился на Алешу и высморкался в кулак.
– Хватит, – повторил он, вытирая ладонь о стену. – Хватит сидеть и ждать. Надо действовать.
– Конечно, надо, – согласился Алеша. – Ты что-то придумал?
– Я решил утопиться в колодце, – твердым, не терпящим возражений тоном заявил матрос и грозно зыркнул на Алешу: – И попрошу мне не мешать!
Алеша как-то сразу сник.
– Не буду, – пообещал уныло и начал ущербно сутулиться.
– Тогда полезли из этого погреба, – бодро и празднично скомандовал Семен, вставая и подходя к лестнице.
– Постой, а разве мы здесь не заперты?! – удивился Алеша.
– Кем же это мы, интересно, можем быть здесь заперты?
– Жераром, например.
Семен рассмеялся:
– Вздор! Я сам забрался сюда четыре часа назад, от жары спрятаться. И никакого Жерара не видел. Полезли.
И они полезли наверх.
Матрос напевал себе под нос что-то задорное и вообще выглядел значительно веселее с того момента как решил свести счеты с жизнью. Он улыбался и то и дело приглаживал волосы рукой, как перед свадьбой. Алеша решил, что появление цели, а самое главное стопроцентная цверенность в достижении этой цели предали матросу сил и энергии.
Лестница была деревянной, местами подгнившей от сырости и постоянно шаталась. Они поднимались уже минут пять, дно погреба давно скрылось во мраке, а конца лестнице все не было. Алеше стало не по себе от этого затянувшегося подъема.
– Семен! – позвал Алеша. – Долго еще?
Последние пару минут матрос лез абсолютно молча, и Курбатов вдруг потерял его из виду.
– Семен! – завопил он.
Никакого ответа.
Алеша ощутил, что его сердце набирает обороты, а ладони покрываются ледяным рассолом. Он замер, посмотрел вверх, затем вниз, затем по сторонам. И вверх, и вниз лестница уходила в бесконечность царящего в погребе мрака, и не было видно, где она начинается и заканчивается. Стен тоже не было видно. Единственной реальностью оставалась сама лестница. Почувствовав, как от страха у него развязываются шнурки на ботинках, Алеша решил, что просто стоять и бояться глупо, и стал спускаться. Минут двадцать он честно спускался, пока наконец понял, что эта затея так же безнадежна, как и подъем.
Легкое головокружение, подкатывающая тошнота, и:
– Вот скотство! – сказал сам себе Алеша.
– Вот скотство! – крикнул он невидимым стенам.
– Вот скотство! – крикнул лестнице.
– Вот скотство-о-о!!! – заверещал Алеша, отталкиваясь что было сил от лестницы и падая в черную бездну бесконечного погреба…
Проснулся Курбатов от того, что прямо над ухом громко кукарекал петух.
Он открыл глаза и увидел, что лежит на зеленом лугу, в зарослях клевера и ковыля. Светило солнце, гудели стрекозы и пчелы.
Алеша поднял голову, привстал. Неподалеку стоял небольшой сарай и рядом стог желтого сена. По лугу бегал молодой петух и истошно горланил, а за петухом с серпом в руке гонялся матрос Семен. Из-за стога доносилось чуть слышное пение и негромкий смех.
– Семен! – позвал матроса Алеша. – Ты чего?
Семен изловчился, прыгнул и в полете швырнул в петуха серп. Серп просвистел над землей, срезая головки одуванчикам и подорожнику и стукнул петуха рукояткой по гребешку. Крякнув по-утиному, петух покатился по траве. Матрос шустро подскочил, схватил беднягу и резким рывком скрутил ему шею.
– Наконец-то! – выдохнул облегченно. – Попался, гаденыш!
Алеша встал и подошел к матросу.
– Проснулся? – не то спросил, не то просто констатировал Семен.
– Ага, – кивнул Алеша. – А что случилось-то?
– Ты уснул прямо на лестнице. И упал. Не помнишь?
Алеша отрицательно помотал головой.
– А я достал тебя, – продолжал Семен, – положил на траву, сам же пошел к колодцу, топиться. Иду топиться и вижу, петух этот скачет. Нет, думаю, дудки! Не уйдешь от меня! Ну, я серп, что у колодца валялся, хвать – и за ним. Минут десять бегал. И вот, поймал-таки! – потряс убиенным петухом перед носом Курбатова. – На, дарю.
Алеша, взяв петуха, посмотрел в сторону стога, откуда все еще доносились переливы звонкого смеха. Теперь к ним еще и гармонично примешивалось звяканье расстроенной гитары.
– Семен, а кто там за стогом? – спросил Курбатов, кладя петуха в траву.
– Когда мы с тобой вылезли из погреба, туда завернул неизвестный мужик в сопровождении двух каких-то старшеклассниц, – поведал Семен. – Прелюбодеи, ясно же.
– Так это, наверное, Жерар! – обрадовался Алеша. – Ну конечно, кто еще? Школьниц спаивает!
– Все пьяные были, это точно, – брезгливо поморщился Семен и сплюнул.
– Айда к ним, – потянул Алеша Семена за рукав в сторону сена.
– Нет! – отдернул Семен руку. – Ступай один, а мне еще топиться надо. Я лучше к колодцу пойду.
– Ну, как хочешь, – отмахнулся Алеша и поспешил к стогу.
Он сделал несколько прыжков, как вдруг поскользнулся и упал прямо на валявшийся в траве серп. Неприятно кольнуло в области подмышки.
«Черт! – подумал Алеша, глядя вслед уплывающим от него облакам. – А ведь что-то с подмышкой у меня уже происходило… Какая-то травма… Вот только никак не вспомню, какая именно…»
В тот самый миг, когда Алеше показалось, что он вот-вот вспомнит, что же именно стряслось ранее с подмышкой, подбежал Семен и стал поднимать его с земли.
– Что с тобой? Ты ранен? О, Господи Боже!!!
Последнюю фразу Семен прокричал, увидев торчащий из Алешиной подмышки серп. Матроса начало отчаянно рвать, и помощи от него ждать явно не приходилось.
«Да и не нужна мне помощь, – успокаивал себя Алеша. – Сам справлюсь».
И он дернул серп за ручку. Из подмышки потекло что-то теплое. Алеша потрогал рукой и увидел на пальцах кровь. Голова закружилась, он сел на траву и попытался зажать рану рукой. Увидевший это Семен скорчился в очередном, еще более злостном приступе рвоты.
– По-моему, я теряю сознание, – прошептал Алеша, вновь медленно опускаясь в траву.
Последнее, что мелькнуло перед глазами, были Семеновы штаны и лужа блевотины посреди клевера.
Проснулся Курбатов от того, что прямо над ухом громко кукарекал петух.
«Этого не может быть, – не поднимая век, подумал он. – Радиоприемник разбит Семеном. Петух убит им же. Так что, как ни крути, кукарекать некому. Наверное, это мое воспаленное подсознание играет со мною шутки. На самом деле кто-то разговаривает, а мое воображение, растревоженное последними событиями, говорит, что это кукареканье. Вот открою сейчас глаза – и кукареканье превратится в голоса…»
И, не откладывая дело в долгий ящик, Алеша стал потихоньку открывать глаза. И действительно, никакого кукареканья не было. Говорили люди.
– Пришел в себя! – воскликнул Семен.
Рядом с ним стояли Жерар и какие-то мелкие девицы, на вид лет шестнадцати. Девицы были пьяны и слегка покачивались в такт дуновениям ветра. Да и сам голый по пояс Жерар, похоже, изрядно выпил. Одна девица держала его за локоть, а другая безостановочно ковырялась пальцем у него в пупке.
– Ну, пришел и пришел, – равнодушно сказал Жерар, взглянув на Алешу. – Мне-то что? У меня вон девочки есть! И гитара есть. И вообще, плевал я на вас обоих. Катитесь отсюдова!
Алеша встал и спросил у Семена:
– А что происходит?
– Это краеугольный вопрос всего бытия, – глубокомысленно протянул Жерар и ущипнул одну из школьниц за грудь.
Та взвизгнула и залилась смехом.
– Я утопиться хочу, забыл? – обиделся Семен, уставившись на Курбатова, как на предателя.
– Ах, ну да-да, конечно, – закивал Алеша. – В колодце. Помню.
И стал искать глазами колодец.
– Я просто ждал, когда ты наконец очнешься, – продолжил Семен. – Глупо как-то топиться в колодце, когда никто не смотрит. Понимаешь?
Алеша снова неуверенно кивнул.
– Девочки, – предложил вдруг Жерар, – а не пойти ли и нам с ними? Не посмотреть ли на то, как топятся матросы? Это ж оксюморон! Да еще и в колодце.
Школьницы радостно запрыгали и завизжали.
– Ну что ж, – вздохнул Семен. – Идемте.
И все пошли к колодцу.
– Как подмышка? – спросил Семен у Алеши по дороге.
– А как она должна быть? – удивился Алеша. – На месте.
Семен причмокнул:
– Да ты ж в нее серп всадил по самую рукоятку. Не помнишь, что ли?
Алеша попытался вспомнить.
«Да, кажется, что-то связанное с подмышкой было… – вспоминал он. – Какая-то травма… Вот только какая именно?..»
Голову его, казалось, заполнили мартовские туманы: все предшествующие события сливались в одно серое, неразличимое пятно.
– Да нет же, – оттолкнул Жерар виснувшую на нем школьницу. – Не серп, он у себя вырвал кусок подмышки. Я свидетель. Мерзкое, замечу, зрелище!
Алеша не помнил ни того, ни другого события. Хотел было пощупать свои подмышки, но постеснялся присутствия школьниц.
Он сказал:
– Прошлое – как пустота между строк: оно не имеет значения. Важны лишь строки.
– А что такое эти строки? – хитро прищурился Жерар.
– Мы сами и есть строки, – пояснил Алеша.
Жерар присвистнул.
– И вправду умный малый, – повернулся к шагающему рядом Семену.
Тот лишь кивнул в ответ. Остальную часть пути проделали молча.
Наконец они приблизились к цели.
Алеша, Жерар и школьницы остановились недалеко от колодца. Семен же влез на лежащий рядом камень и водрузил одну ногу на край сруба.