Алексей Николаевич Рыжаков
ПОЛЕ БРАНИ
– Ты юнцу зубы-то не заговаривал бы, как я вижу, он не так уж прост, коль в одиночку одолел твою шайку с тобою в придачу, и жизнь нам спас, за что благодарен тебе я, Илья Муромец, и в долгу не останусь. В Киев отвезём Соловья мы, там за все грехи свои ответит он …
Пустило корни свои семя сомнений, словом соловьёвым оброненное, в душе Ильи. И сказал он тогда Луке Толстоременнику:
– Ежели правду сказал ты, Лука, что благодарен мне, то долг свой уплатишь, коль проследишь, чтоб по чести судили его.
– Чудной ты, Илья, но слово своё даю тебе. А ни хочешь ли в дружину мою?
– Нет, Лука, не могу пока. След мне сначала каликов отыскать.
– Ну как знаешь, отрок, передумаешь коль, отыщи меня в Киеве. – Пристегнул он Соловья к правому стремени, на коня взвалив, и отправился с дружиной своей и прочими пленными в сторону стольного града Киева…
А Илья же вновь по следу пошёл за каликами. Голову его наполнили думы тяжкие – как ему в стороне оставаться, когда такая несправедливость всюду? Не поэтому ль Святогор его в мир отпустил? Не мог же не знать он, что не по силам Илье будет вести жизнь праздную, когда несчастьем земля полнится?..
5
Уж минула зима, и сошли снега. Половодные воды напитали землю. Нежной листвою оперились леса, зазеленели поля бескрайние. И чем больше ходил Илья по землям русичей, тем реже замечать стал следы набегов ордынских. В тот день же привела дорога его почти к самому Киеву, шёл он мимо города Курцовца, когда вновь донёс ветер до него дым чёрный с пожарища и звон мечей да стрел сечи кровавой. Не раздумывая, ринулся Илья Муромец в схватку жестокую. Видит он избы да терема огнём занимаются, взрыта земля, кровавой пеленою покрытая. Лишь церковь стоит цела невредима, народом полнится: бабы с детьми слёзы льют, у бога спасенье вымаливают. Окружила её татарва в числе тьма тьмущая! И стоит супротив них богатырь единственный, все защитники прочие полегли уже. Рубаха красна от крови его, в груди стрелы торчат, на ногах жилы подрезаны, но стоит на земле твёрдо он и рубит булатом ворогов…
Подхватил Илья Муромец с земли саблю кривую татарскую и ринулся на подмогу могучему витязю. Тропами каликов хаживая, он, то с одного края войска супостатова, то с другого появлялся, сёк их головы басурманские. Никак в толк им не взять, кто напал на них, и подумалось им, воевода какой вдруг явился с ратью княжеской в помощь курцовцам. И трубит тогда сотник вражеский отступать в чисто поле скорей. Ускакали прочь, что их след простыл, как рухнул в тот же миг витязь раненый. Подошёл к нему Илья, на колени пал пред героем сим:
– Одолел ты их, славный молодец, и спасён народ твоей доблестью. – Молвил тихо ему Илья Муромец. – Ты, родной, поживи ещё, нам с тобой терема рубить, да поля орать, землю вспахивать…
– Да боюсь, увы, мне борозд впредь не помётывать, не крестьянствовать. И не сдюжил бы я сию силу тёмную, не приди коль ты на подмогу мне. Вижу я в тебе силу каликов да печать во лбу Святогорову.
Диву дался Илья знанью пахаря, ведь уверен был, никого уж нет, кому ведома сия истина.
– Правь с тобой, оратаюшко. Звать меня Илья Муромский, был я давеча подмастерьем Святогоровым. Дал наказ он мне жизнь в миру прожить, а потом воротиться на пост его, охранять врата из Яви в Навь. Скажи и ты мне величать тебя как?
– Имя моё Микула Селянинович. Мы хоть в Курцовце во Христе живём, но всегда привечаем каликов с большой радостью, даже нынче вопреки указаньям Левонтьевым. Так что знамо мне их учение.
– Ты поведай мне, как случилось так, хоть живёте прям у самого града Киева, но навалилось на вас войско ханское? Неужто позабыл о курцовцах ваш Владимир князь?
– Не исповедимы мне думы княжие, и не знамо мне о чём мыслит он. Одно ясно всем не опора он нынче нам. Жили мы теперь лишь надеждою, что не даст в обиду нас воевода киевский Никитич Добрынюшка. Он приходится мне сыном названным, взял он в жёны Настасью, дщерь мою. Не по своей воле, видать, не явился он к нам. А коль добиться ты истины жаждешь, след идти тебе прямиком к нему. Я бы сам пошёл, учинил бы спрос, но, увы, теперь не подняться мне.
– Ой, ты батюшка Микула Силянинович! Я клянусь тебе справедливость сыскать и о люде мирском позаботиться!
Словно ждал сих слов Микула Силянинович, его опала грудь, он глаза закрыл, вечным сном уснув. Встал Илья Муромец, на руки взглянул свои – кровь каплет с них. Сжалось сердце его, окаменела душа, и навалились думы чёрные.
– Ох, прости меня, зазноба моя, Горынинка! Не найти мне тебя до поры до той, покуда правит здесь сила чёрная, и льются слёзы да кровавый дождь. – Промолвил Илья, с лица соль смахнул, и направился в стольный Киев-град…
6
Возвещая о начале нового дня божьего, звонили колокола во всем Киеве златоглавом. Отворились городские ворота – поспешили в стольный град купцы да гости иноземные. Заполнились площади, рынки людом мирским, торговля заспорилась.
Шёл Илья по улочкам киевским прямиком к княжьим палатам, что на самом высоком холме возвышалися. Как вдруг видит он, на коне златогривом во главе каравана торгового едет купец до боли ликом знакомого. Вспомнил он, где его видывал – на том рынке невольничьем. В сей час сменил он кафтан свой заморский с узорочьем всяческим, ехал да на гуслях поигрывал, с мирянами всеми с улыбкой здороваясь. Встречали все его с искренней радостью, разнося по всем улицам:
– К нам Садко прискакал, люди добрые! Воротился купец из самого Новгорода!
И подумал Илья: «Ах, коли б знали вы, кто же есть в самом деле он! Не встречали, поди, его с песнями, ежель знали они, каким златом сундуки наполнял он, продавая в орде пленных русичей…»
И решил тогда Илья в след Садко пойти, дабы пред князем да его дружиною того на чистую воду вывести. Прошёл за ним во двор палат княжих, а там столы от явств всяких ломятся, мёд хмельной рекой разливается! Горожане толпятся вокруг, угощениям радуясь. Садко приказал полог с телег своих снять, и увидел народ честной бочки винные.
– Налетай, друзья, вот гостинец вам мой в честь святого дня богом посланного! – Садко приговаривал, сам же дальше пошёл в сени княжие. Расступились стрельцы, пропуская купца, затворив за ним дверь, скрестив секиры свои – не пройти чрез них, не затеяв свар.
Что же делать ему? Как в хоромы пройти? И увидел Илья, как из дверей в стороне блюда с явствами новыми выносятся стряпчими. Подошёл он к ним, преступил чрез порог, но не шагом простым, а каликов тропой перехожею. И не в кухню вошёл, а прям в княжьи комнаты. Зал сей народом полнился, все за столами сидели богатыми. С одной стороны рать была, с другой – бояре почтенные, во главе ж восседал князь Владимир-батюшка с женою прекрасницей. Слева сам Садко присел, справа – митрополит, поди Левонтий, раз крест золотой на груди висел. Всюду кубки звенели наполненные, поднимались за здравие княжее.
Стрельцы-охранители, было, к Илюше кинулись, как увидели, что тот к князю идёт. Увидал Владимир сего отрока юного, и махнул им рукой, мол, подходит пускай. Никто ж кроме него словно и не заметил появление сего молодца, дружина песнь затянула казацкую, бояре меж собой всё шепталися. Лишь в газах Садко, Илья прочёл узнавание, а Левонтий освятил себя крестным знаменьем. Встал Владимир князь, и гостям кивнул, чтоб замолкли те, и промолвил Илье тихим голосом:
– Кто таков ты есть, добрый молодец? С чем пришёл сюда? По делам каким?
– Здравствуй буде ты, княже киевский! Отрок я простой, Илья Муромец…
– Ну, коль к нам пришёл, так садись за стол, будем праздновать.
– А скажи мне, князь, о чём радость вся, когда прочие всюду слёзы льют?
Не стерпел сей дерзости, воевода один, он на ноги вскочил и вскричал Илье:
– Ты почто, глупец, дерзить князю удумал?!
– Не серчай на него ты, Добрынюшка, – молвил ласково князь. – Коль не знаешь ты, Илья Муромец, в день святой сей мы победу празднуем над Литовóю подлою. Воротился только Добрыня с победой назад…
Посмотрел на воеводу Илья и сказал ему:
– Коли так, Добрыня Никитич, шлёт тебе своё благословение и Микула Силянинович…
– Микула? Ты откудова знаешь его? – Воевода спросил.
– Пока земли зорил ты литовские, Микула за курцовцев насмерть стоял супротив войска ордынского. Пока мёдом хмельным глотки здесь заливаете, передают там по рукам тризны брáтину…
Замолчал Илья, глядя в очи Добрынюшки, видя слёзы в них. Закричал же князь боярам своим:
– Вы почто, собаки презренные, не сказали мне о набеге татаровом?!
– Не серчай на нас ты, князь-батюшка, не хотели мы омрачать твою победу славную…
Ох, кричал же князь на боярых мужей, а они в ответ лишь попрятались.
– Расскажи, Илья, как всё было там. Христом-богом клянусь, что не ведал я о случившемся…
И поведал тогда обо всём Илья Муромец.
– А не брешишь ли ты о ратных делах своих? – воспрошал Илью богатырь по правую руку Добрынюшки.
– Ты поверь, Алёша, мне на слово. – Слово взял вдруг Лука Толстоременников. – Этот отрок на вид и не витязь совсем, да в одиночку одолел шайку Соловья он разбойничью. Не будь с нами его, не вернуться живёхоньким мне с того полюшка…
– Истинно молвишь, Лука, бог не даст соврать, – подал голос Колыбанов Самсон Самойлович. – Мне Христос нашептал – Илья нашего поля ягодка!
Вдруг из-за стола боярского поднялся Степанов Дюк, и голосом под стать телесам своим необъятным промолвил он:
– Верю ему, я князь-батюшка. И не такими богатырями славными земля наша полниться!
– Коли так, то о тебе мы наслышаны, славный молодец. – Подошёл к нему Владимир князь, заключил Илью в свои объятия. – Стань же братом мне, храбрый Муромец, на защиту стань духа русского.
И Добрыня Никитич подошёл к Илье:
– Богатырская наша рать с тобой обратит в бега врага лютого. Окажи же милость нам, прими предложение княжее.
Обратились все взоры на Илью Муромца, витязи видят в нём собрата равного, только очи Алёши в сомнении; бояре смотрят да слова им молвить не велено; патриарх перешёптывается в сторонке с попами прочими, недоверьем ощерившись; Садко же смотрит на ему хорошо знакомого отрока и кивает с искренней радостью ли? Замыслил чего не иначе, Илюше подумалось, что ещё ждать от собаки, что торгует невольными. Выведу тебя я на воду чистую, не уйти тебе от суда справедливого…
Дал согласие Илья Муромец, ликовали всею дружной ватагою. Пировать, однако же бросили. Повелел Владимир в тотчас же в путь дорогу собраться всем – сам возглавить решил он поход орды супроти́в. Облобызался с женой своею Апраксией, получил от Левонтия благословение, и повёл дружину прочь из стольного города Киева, возвещая народу доброму:
– Иду на Вы я во славу русичей!..
Лишь Илья бросил взгляд на людей, рать провожающих, выискивая средь них Садко бородёнку холённую. Нет веры в нём змее подколодной сей, но не пришёл видать расквитаться с ним пока час…
7
Шла дружина князя Владимира туда, где вновь заполыхали пожарища, и страдал народ под пятою ордынскою. Изгнали они силу тёмную сначала с застав близ стольного Киева – из Курцовца, Ореховца и Крестьяновца. Да занемог вдруг князь в переходе последующем. Порешили Владимира вернуть в Киев, стольный град, под опеку княжеских лекарей, но наказ он дал, вперёд дружине идти, и с победой лишь возвратиться на Родину. И вернулся князь в родную сторонушку лишь племянником Вольгой Святославичем и Турай Батыром, иноземцем из-за Камня когда-то пришедшим, сопровождаемый.
Рать витязей во главе с Добрыней Никитичем отправилось дальше в странствие. Путь их лежал до ставки самого хана Воронко, ордынского ставленника на реке Сорочинке. Прознали про то силы татарские, стали ждать дружину с засадою у реки Сафаст, сам же Воронко ринулся в становище своё ждать подкрепления. Стали витязи в ночь совет держать, думы думают, как врага числом превосходного одолеть в бою. Слово взял Алёша молодец, сын патриарха Левонтия:
– Бился я уже в сих краях не раз, здесь был мной разбит Тугоркан злодей, кличут коего все Тугариным. И в тот раз числом меньшим мы бились с тьмой тьмущею…
Шепнул Илье Самсон Самойлович:
– Славной сеча была, слов иных не сказывать. Жаль тогда богу душа отдал славный молодец Еким Иванович. Знатный был рубака. Ох, не раз мы с ним били половцев у Чернигова, Путеря да на поле куликовом…
А Алёша Попович меж тем молвить дальше:
–…Мы тогда одолели врага, и сейчас, верую, силы хватит нам!
– Нет, не сладить нам с тьмою ворогов! – Подхватил слово Григорий, сын боярина Дюка Степанова. – В бой пошли мы с горячей головушки! Коль не припас Садко, с голодухи повымерли. След вернуться нам, да сызнова к походу готовиться…
– Трус! Собака ты вшивая! – В сердцах бросил Алёша Григорию.
– Коль Левонтия сын, удумал, господь сбережёт твою голову? – Крикнул Гришка на кинжал положивший руку свою. Ох, и склока пошла с криком, руганью! Уж и солнца рассвет осветил небо синее. И тогда слово взял Илья Муромец:
– Пóлно, братья мои, за зря время терять. След пойти нам путями окольными, дабы силой малою ставку хана взять!
Поднят на смех Илья Алёшей Поповичем:
– Что нам слушать его, коль он дитятко малое, что всё сказками тешится! Нам к Воронко скакать сотни вёрст пути!
Не проронил ни слова Илья Муромец, только сделал шаг и пропал во тьме. Диву дались все витязи, когда вышел он за их спинами.
– Решено! – Отрезал Добрыня Никитич. – Ты веди, Илья, за собою нас!
Разделилась рать на две части неравные. Силы большие во главе с Вавилою отправились биться на реку Сафаст. Им поручено было отвлечь орду своим отступлением, когда как силы малые пойдут путями каликов на хана татарского. В дорогу дальнюю пошли всемером: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алёша Попович, Самсон Самойлович, Дунай Иванович, Михаил Потыка и Гаврила Долгополый, хоть колченогим он был, в отрочестве ему колено разбили половцы, но зато лучником был он самым лучшим из всех. Повелел Илья им связаться одною верёвкою и смотреть только под ноги, ни в коем разе очей не поднимая своих. И пустили витязи в галоп лошадей гнедых своих тропою каликов, за Ильёю следуя. Обагрило солнце небосвода край, как показалась пред ватагою ставка хана татарского. Обнажили мечи богатыри да наручи и на супостата бросились. Не поймут басурмане с какой стороны взялись русичи, все дозоры в сумятице. Громят богатыри рынки невольничьи, цепи бьют, в коих закованы пленники. Те же прочь не бегут, в атаку пускаются на татар вместе с дружиною.
Видит Илья хана Воронко верхом на чёрном, словно смоль, коне, в чешую кольчуги закованного, вспомнил, как убивал он и жёг карачаровцев, и пустил во всю прыть отрок муромский свою лошадь супротив ворога лютого. Стали биться они, и задрожала земля как под двумя исполинами. Кони пали бездыханно, сеча стихла вокруг уже, а их бой идёт – лишь булаты искрят яркой россыпью. И вдруг видят все – налетели войны друг на друга без мечей, в рукопашную, схватились в объятиях каменных. Тетиву натянул Гаврила, поразить дабы в сердце татарина, но покачал головою Добрынюшка – отроку след самому взять над недругом верх. И тут пред всеми взорами Илья оступился, казалось, и падает, но вмиг следующий Воронко лишь пустоту сжал в руках своих, да на землю валиться стал, потеряв равновесие. Но травы кровью зáлитой не коснулся он – Илья из неоткуда явившись, навалился сверху на басурманина, и пропал в сей же миг куда-то хан. А потом узрели все и услышали, как Воронко рухнул с дозорной башни и ударился насмерть о ступени каменные.
Илья на колени пал, обессиливший, но подхватили на руки его соратники, возвещая всем криком радостным, что победа за русичами!..
8
Обратный путь витязей и освобождённых от плена соотечественников пролегал по землям именуемым царством Инищим, принадлежащим некогда князю Калину, прозванного в народе собакой, ибо нрава он был невероятно жестокого, и любимым делом его было собственноручно людей пытать да казни устраивать. Нередко он сам и приводил приговор свой в действие. На стены крепостные вешал головы людей им погубленных всем противникам своим в устрашение. Помогал во всём ему отпрыск его Перегуда, жестокосердечность унаследовавший от отца своего в мере полной; говаривали о нём, что упало яблочко гнилое недалече от яблони…
Молодому в ту пору Владимиру, князю киевскому, дабы одолеть собаку Калина, ехать пришлось за ярлыком в Орду, хану кланяться – не мог он допустить, чтоб, пока в походе дальнем он был, разорили татары земли русские. Однако расценили это как слабость соперники, место его в палатах княжих занять жаждущие. И коль не помощь митрополита ростовского Левонтия, некуда было бы воротиться Владимиру. Получив благословение патриарха Константинопольского, что греха таить – мзду уплатив, ох, немалую – Левонтий править стал в Киеве заместо молодого князя до возвращения оного, отпор давая любому поползновению на престол княжеский.
Дальняя дорога пролегала пред дружиной киевской. Дабы в пути не скучать да воинский дух разжечь в душах витязей, взял собой Владимир князь в поход бояна Вавилу, ох и славился он за своё умение! Сначала был Вавила крестьянином, жил с матушкой своею Ненилою на самой границе земель киевских с царством Инищим. От того не раз ему приходилось платить подати как одним, так другим князьям – Владимиру ли, Калину, всё одно, в нужде жили той ещё. Когда совсем худо стало, подался в скоморохи он. Слава пошла по Руси о чудесном его умении, однажды в Новгород его приведшая. Сыграл на пиру там он у Садко, купца в злате купающемся. Был на пиру на том и Владимир князь, помощи просить у Вольного города приехавший. Пошёл ему на встречу Садко, снарядил его необходимым всем, да Вавилу взять посоветовал. Обрадовался сначала боян, что сможет вернуться в дом родной вскорости, да с матушкой своей повидается, как весть принесли ему горькую братья его младшие Кузьма и Демьян – мать их увели в полон Перегуда, сын Калина, со своей ратью после набега на земли русские. Бросил боян гусли свои да палицу в руки взял, стал просить Вавила в дружину взять его да Демьяна с Кузьмой. Не смог отказать князь ему, сомнением одолеваемый – что мог сделать гусляр в деле ратном-то? Как оказалось, зря сомневался он. Только подступили русичи к крепости ворога, увидал Вавила голову матушки на колу, закричал он, Христа проклиная да собаку Калина, и бросился в сечу кровавую вместе с братьями. Перемахнули они через непреступные стены, жаждой мести ведомые и пропали в пламени горящего города. Голыми руками удавил Вавила Калина, Перегуду и даже совсем юную дочь Перекрасу его. Ох, и подивились все его силе и лютой ненависти, как кончилась битва, и рассеялся пожарища чёрный дым…
Вернулся Владимир в Киев с победою да воеводой новым дружины своей. Много лет Вавила на посту на том служил верой и правдою, а как схоронил своих братьев Демьяна с Кузьмой, так оставил службу свою, уступив её молодому рязанскому молодцу Добрыне Никитичу. Однако позвал лишь князь воеводу старого, так воротился Вавила в дружину ради дела правого…
Уж минула дней череда, а вестей никаких не было об израненных путниках – как там Вавила? Справился ли? Как видят вдруг, навстречу скачет им кто-то. Обнажили булаты, да ощетинились стрелами богатыри, глядь, а это Иван, коего кличили все просто гостиный сын. Опустили все мечи с луками, земляку радуются. Рассказал им Иван, что, как и намеревались дружинники, вступили с татарами в бой на Сафаст реке и уже бежать собиралися, как дошла весть басурманам о кончине хановой, испугались они нападения с тыла, да так и разбежались кто куда. Молвил Иван: гнали мы их до Куликова поля самого, и лагерь разбили, вас дожидаться стали, но ни весточки. Вот и сел на коня я и встречь вам отправился…
Вскоре встретились витязи в месте Иваном указанном, и, времени не теряя, пустились в дорогу обратную в Киев, на родину. Но слава неслась быстрее, словно ветром гонимая, опережая дружинников. Все встречали героев с весельем да празднеством, Илюшу величая спасителем, на что отвечал отрок муромский, что нет заслуги его в их ратном подвиге, он лишь подсобил чем мог витязям Добрыни Никитича. Сам же Илья, ни старался как, не мог душой разделить с прочими пиршества, разум его тяжелел из-за дум о подлом Садко. Меж тем все смеялись и балагурили. Иван, гостиный сын, дабы народ потешить, вскочил на коня и давай скакать на нём, вертясь, и обеими ногами становясь на спину его. Да, знатным наездником был он. Все смеялись и не отрывали очей своих от забавы ивановой. Казалось, не принимал участия в том лишь Дунай Иванович. Невольно даже Илья засмотрелся на Ивана, и услышал, как Чурила Плёнков, юный конюх, рассказывал горожанам о самом Иване. Оказалось, вышел он из рода купца богатого, имевшего дела с Садко. Но Иван сызмальства не проявлял рвения к отцову ремеслу, любо отроку с лошадями возиться. И всё мало было ему – не раз по шее получал от батюшки за конокрадство. Но не лил слёз Иван, шёл в конюшню, да за гнедыми ухаживал. А однажды, правда то было иль нет, Чуриле не знамо было, угнал Иван целый табун лошадей в триста голов за раз. Ох, и рассердился его отец-батюшка – выгнал чадо своё из дому. Не пригорюнился Иван, занялся делом своим излюбленным, да в итоге на княжьи конюшни попал, где Чурила и узнал его. Из сказа всего Илья лишь одно услыхал – о купце новгородском поминание.
Как миновали путники Курцовец вновь отстроенный, полюбопытствовал Илья у Ивана о Садко. На что ответил Иван, что по секрету отец ему сказывал, что поведал однажды купец тому в день банный за чарочкой. Мол, диву давайся, а гол как сокол был Садко гусляром простым будучи, что зарабатывал он на хлеб насущный игрой да пением. Всюду, где пир иль иное застолие, молодец этот был гость дорогой. Правда награда за то в кармане Садко не залёживалась, тут же спускал всё на мёд. Нанялся однажды он скоморохом на судно торговое. Да не свезло ему – ко дну пошёл морской караван. Но и год не минул, как вернулся он словно Морским Царём на свободу отпущенный, в Новгород Вольный. Да не с пустыми карманами – весь в шелках да роскошествах. Все товары скупил, худые да добрые, загрузил три десятка кораблей и отправился в страны заморские торговлю вести. И всё ни по чём ему – ни стихии капризы, ни разбойники. Серебро да злато рекой потекло. Всюду гостем желанным стал – что на пирах у Владимира, что в ордынских краях.
Поблагодарил Ивана Илья, а сам ещё сильней опечалился. Выходит, ни для кого не тайна, что Садко с татарами торговлю ведёт, но от чего же не падает на него ни одного подозрения? Неужто неведомо никому о делах его нечистых и татарве потакании? Эх, смекнуть, как быть ему?..
