Алексей Николаевич Наст
Погибель
Семён улыбнулся.
–Видел. Ты князю веди.
–А твои – Агафья и сыновья, в Новгороде. Рядом с Сысоем. Сысой большой воевода Новгородский. Он и Серьгу пригрел у себя. Нигде не пропадают наши!
Они поднимались по скрипучим ступеням на резное крыльцо княжеского терема. Напоминание о семье сделало Семёна задумчивым. Сысой, Агафья, сыновья. Уж, поди, и не помнят отца. Эх, судьба. Неужели, когда-то у него всё было хорошо?! А он не ценил… Только потеряв, понял, каким богатством, каким счастьем обладал!
–Про отца моего ничего не слыхал?
–Жив. Да ты у Адавлета спроси. Он дня три, как из Нижнего.
Они вошли в тепло терема. Тускло горели свечи, чадя в спёртом воздухе. Пахло кислой кожей и прелым тряпьём. По тесному коридору прошли к гридне. Ванька ушёл докладывать. Его долго не было. Караульный косил взгляд. Наконец, Ванька появился, хмыкнул:
–Все языки от удивления проглотили. Проходите, ждёт.
Семён и Микула стянули шапки, пригладили волосы и бороды, шагнули в гридню, хорошо освещённую, богато убранную мехами и резной мебелью. Семён увидел князя Юрия, его сына Мстислава, подлец Ослядюковича, похожего на надувшегося снегиря, многих воевод, которых не знал, один, кажется, Жирослав – важный стал, подле князя.
Семён и Микула поклонились.
–Здравствуй, великий князь!
–Здравствуйте, – Юрий вгляделся в обветренные лица своих давних слуг, нашедших приют далеко на юге из-за произвола другого слуги. Он скосил глаза на Петра Ослядюковича. Тот был угрюм. – Зачем пожаловали, мои бывшие воеводы?
–Мы и теперь в твоей власти, княже, – сказал Семён.
–Надоело Михаилу служить? – ухмыльнулся Юрий.
–Мы оказались у него не своей волей.
–Ладно. То дело давнее. Теперь зачем у меня?
–Из Чернигова мы с дружиной князя Ингваря отправились в помощь Рязани, княже.
Юрий заёрзал на троне – значит, даже Михаил послал рязанцам помощь, а он, Юрий, великий князь Суздали, бросил своих слуг на татарское поругание. Стало неуютно, и тут же больно за сыновей – как там на границах, пойдут татары на Коломну или успокоятся, разорив Рязань? Переживания не давали покоя ни днём, ни ночью.
–Войско рязанцев разбито, все города полностью разрушены, сожжены. Рязань – пустое место, пепелище. Все рязанцы мертвы. И тысячи живых не наберётся. Нас было тысяча семьсот, когда мы нагнали татар, стали рубиться, в живых осталось с десяток.
–Их очень много?
–Говорят, много. Войско Батыя пошло на Коломну, оттуда – пойдёт в Суздальскую землю, князь. Мы с Микулой ехали через лес, напрямик, чтобы тебя предупредить.
–Всё это знаю. Готовлюсь. В Коломне стоят наши дружины, основное войско скоро соберётся.
Семён с Микулой стояли посреди гридни недвижимо. Все молчали.
–Много ли наслужил у Михаила, Микула? – вдруг, спросил князь, кривя усмешку.
–На Батыя пять сотен вёл, княже.
–Поумнел, значит. Ладно. Говорите, в моей воле. Так и быть. Людей вам не дам. Простыми дружинниками пойдёте за Суздаль постоять?
Семёну было всё равно. Он глянул на Микулу, тот кивнул. Семён ответил за обоих:
–Мы готовы, княже.
–Вот и прекрасно. Место в тереме есть. Иван вас определит. Отдыхайте. А с утра на службу.
Микула и Семён поклонились. Из гридни пошли в трапезную. Ванька всё рассказывал о здешнем житье– бытье. От пережитого и сытной еды захотелось спать. Семён чувствовал, как горели огнём лицо и уши, словно от хмельного, вспомнил встречу с Натальей, её губы, её слова, её неутешные слёзы, когда рассказал о Рязани. Наверняка, Евмен убит. Завтра он обязательно увидит её.
Микула незаметно исчез. Семён усмехнулся, вспомнил, как он страдал по оставленной зазнобе, видно, побежал искать. Только прошлого не вернёшь. И не исправишь – оно монолит…
«»»»»»»»
Мстя за гибель Кулкана и упорство, Бату велел всё живое в Коломне придать смерти. Пока тумены штурмовали укрепления, другую часть войска он послал в погоню за отступающими москвичами.
Остатки московской дружины едва успели вернуться в город, как выставленные в лесу дозоры донесли: «Показались татары!».
–И что, князь, будем оборонять город или бросим? – спросил у обессиленного Владимира Филипп Нянка.
–Отцу нужно время, чтобы собрать все дружины в кулак. Думаю, есть смысл отбиваться, – устало ответил Владимир. Пережитая битва, поражение, кровь и бессилие перед многочисленным врагом убрали давний страх смерти куда-то далеко, в самую глубь, и теперь, кроме отрешённой готовности принять то, что уготовано судьбой, ничего не было в нём.
Оборонять маленькую Москву, не имеющую валов и рва ( враги свободно подойдут прямо к стенам) было невозможно. Нянка это понимал. Он приказал бабам и ребятишкам уйти подальше в лес, но осуществить задуманное не успел – татарская тысяча встала под городом, перекрыв ворота. Татары не полезли сразу на стены, стали дожидаться подхода туменов авангарда
Владимир из-под Коломны привёл воинов меньше половины, чем уводил, крепость была обречена. Было больно смотреть на забитые до отказа склады: зерно, рыба, замороженное мясо, соль – основная база снабжения суздальских дружин. Воевода велел обложить склады соломой – если от Юрия не придёт помощь ( а она не придёт, тут иллюзий не было), склады сожгут.
Детей и баб согнали в центр городка, дома облили водой, улицы перегородили завалами. И Нянка, и Владимир понимали, что с горсткой воинов не удержат стен, а на завалах, в узких улочках держаться, какое-то время, было можно.
Нянка советовал княжичу уехать, ибо крепость всё равно падёт, даже предлагал сделать отвлекающую вылазку, чтобы Владимир мог незаметно выскользнуть, но тот отказался, выслав только гонца к отцу с вестью о поражении под Коломной и блокаде Москвы татарским отрядом.
Татары пытались уговорить сдаться без боя. Нянка приказал обстрелять их. Больше попыток договориться враги не предпринимали.
Встав лагерем у ворот, их отряды сновали по округе, пригоняя в лагерь пленных смердов и баб, которых тут же насиловали, а потом гнали рубить лес, подступающий к городку. Пригнанный скот резали. Дым костров уходил в морозную высь.
Когда подошёл передовой тумен, татары, вдруг, сбросили беспечность и, спешившись, полезли на стены.
Нянка собрал все силы на участке штурма, а князь Владимир и конная сотня метались вдоль стен, готовые пресечь удар с тыла, если татары полезут с другой стороны.
День кончился. Ночь была тревожна, но тиха.
Весь следующий день татары вяло обстреливали стены, не штурмуя.
–Чего они ждут? – удивлялся Владимир, глядя на спокойствие врагов.
–Не понимаю. Может, ждут подхода новых сил? Окружат и разом сдавят, – нянка сжал кулак, потом тряхнул головой. – Пойдём, князь, отдыхать. Скоро будет жарко, успеем на морозе настояться.
Ночью Владимира подняли – татары полезли на стены. Стоял дикий рёв тысяч глоток, тучи стрел прошивали округу. Из-за стен полетели пылающие горшки с нефтью.
–Вот чего они ждали! – кричал Владимиру Нянка. – Сжечь нас хотят. Малой кровью хотят! А ну, ребята, туши! Пожар мы сами устроим, когда время придёт!
Ночной штурм был отбит, а днём татары отсыпались, давая передышку и москвичам.
Нянка, усмехаясь, следил за татарским скопищем.
–А татар прибывает. Думаю, скоро они с нами разделаются. Уже три дня отбиваемся.
Владимир был рядом, смотрел на бунчуки тысяч и сотен. Пленные смерды вели широкую просеку от города на север. Как он и думал, готовят дорогу для конницы через лес на Клязьму, а там по реке татарам прямой путь на Владимир. Успел ли отец собрать княжеские дружины и ополчение?
Никогда не видела Суздальская земля нашествия чужих полчищ, а теперь выпало. И нет сил победить, только умереть, дорого продав свою жизнь.
Впечатление от Коломенского поражения, до сих пор, давило на Владимира. Эта бесконечность Батыевых полчищ, убивали волю к сопротивлению, но другого не оставалось, потому и не бросил Москву, оставшись на смерть.
Подошли новые татарские рати. Всё в раз переменилось – враги пошли на приступ. С визгом пробежав простреливаемую со стен, ровную поляну, приставили штурмовые лестницы. В город полетели сотни горящих горшков, запылали дома.
Владимир понял: конец! Филиппу прокричал: « Сам Батый пришёл! Теперь повеселимся!».
К воротам подогнали укрытый щитами таран, начались глухие сотрясающие удары. Воины, погибая под градом стрел, опрокинули сверху чан кипящей смолы и подожгли – таран запылал, татары разбежались. Но в других местах русских сбили со стен.
Было уже темно, когда рубка кончилась на завалах среди домов. Нянка велел поджечь склады, и они загудели огненной стеной – татары отступили.
Защитники сбились за облитыми водой, заледенелыми завалами, готовясь к последнему бою. Но ночь прошла в тишине. Город пылал.
На пятый день татары тихо подошли к завалам и налетели на обессиленных москвичей.
Куда ни глянь, везде были враги. Владимир рубил и рубил, отступая, в море огня и гари. Упал Нянка, истекающий кровью. Татары были и сзади, и спереди. Страшный удар разломил голову, повергая в черноту…
Бату смотрел на широкую просеку, вырубленную хашаром. Осадные орудия, скрипя полозьями, уходили на север. Тумены, один за другим, медленно валили от сгоревшей Москвы. Медленно, очень медленно. Бату не ожидал, что поход будет затяжным, и начало его обескураживало – его неповоротливое войско проходило в день не больше двух фарсахов. Кругом были непроходимые леса, глубокие сугробы, лошади голодали. В Москве поживиться не удалось – всё сгорело. А он рассчитывал на запасы сена и овса. Проклятые, настырные орусуты! Они всё больше бесили его, и он чаще, нет, всегда, велел убивать, убивать всех, но злость и досада не уходили.
Москву обронял сын князя Юрия Владимир. К Бату принесли его тело, холодное, обмороженное, в чёрной, смёрзшейся крови. Бату, не слезая с седла, долго всматривался в лицо молодого орусутского князя. Ему показалось, что у Владимира дрогнуло веко.
–Он жив.
Туленгит склонился над князем, долго слушал сердце, оттянул веки.
–Жив, великий хан.
–Это хорошо. Отнесите его к лекарю.
Бату тронул коня, и поскакал по глубоким сугробам к двигающемуся войску – на Владимир…
«»»»»»»
Всеволод вывел из-под Коломны остатки владимирской дружины, не зная толком, сколько воинов спаслось. В голове зудела одна мысль: «Всё кончено!». Он боялся увидеть отца, боялся взглянуть на мать и жену. Битва у Коломны до сих пор пропитывала его ужасом – он впервые видел таких многочисленных, самоуверенных, жестоких врагов. Он уже не верил в возможность победы над ними. Но спасительная мысль уговаривала, что они не пойдут на Суздаль, как обещали Юрию послы, а битву можно будет списать на рязанцев. Но пугал брат Владимир – москвичи, преследуемые конницей, уходили по московской дороге, а не через лес. Жив ли он?
Смерть Еремея ужасала. Не верилось в возможность виденного – какие-то неведомые агаряне пришли на русскую землю, своевольствуют сверх всякой меры, сеют смерть и муки. Прав епископ Митрофан, внушая о гневе божьем на русских князей – распри, несогласие, корыстолюбие. Вот и наказание. Разве можно сопротивляться божьему гневу? Абсурд. Отец этого ещё не понял, потому сейчас разбитые дружины, голодные, обмороженные, продираются через леса к Владимиру, и он, Всеволод, среди них…
Известие о поражении нашло Юрия с первыми беглецами. А воины шли и шли, усталые, голодные, похожие на обезумевших животных. Юрий спрашивал о сыновьях. Ему говорили, что князья были живы, когда разбитое войско разбегалось под татарскими ударами, говорили только о гибели рязанского князя Романа и воеводы Еремея.
Пётр Ослядюкович был понурым, узнав о смерти боевого соратника. Юрий тоже долго не мог унять тревожного стука сердца – вот и до него добралась беда – его слуги гибнут на границах, его дружины, окровавленные и не способные к новым битвам, спасаются в промёрзших лесах, словно звери. А нового войска собрать всё никак не удаётся.
Он рассчитывал стянуть в кулак все силы подвластных князей, а вышло по иному – во Владимире скопились смерды с деревень вокруг Суздаля, тысяча из Стародуба, полтысячи булгар из Нижнего Новгорода, Святослав привёл из Юрьева– Польского и Переяславльщины около шести тысяч, а вот сыновья Константина обособились, собрали со своих княжеств до десяти тысяч воинов в Ярославе и уходить в Волги не торопились. Брат Иван большую часть ополчения оставил в Стародубе, а Ярослав, вообще, гонцов не слушает, нашёл время разыгрывать гордыню!
Юрий знал, что при усердии, Ярослав мог собрать с Новгородских земель до двадцати тысяч воинов. Конечно, для обороны западных границ он отбрасывал тысяч пять– шесть, значит, оставалось пятнадцать. Они были нужны позарез.
Воеводы Юрия говорили, что суздальских полков можно собрать до сорока тысяч. С такими силами с татарами воевать по силам. Но не выходит. Зимой пришли, проклятые, зимой. Не успел Юрий наладить связь с Ростиславом Смоленским, Даниилом Волынским и Михаилом Киевским. Словно предвидели, что быстрота удара поможет избежать объединения дружин великих княжеств. По словам прибежавших воинов, татары осаждали Коломну и двигались к Москве. Да что говорить о договоре с другими княжествами, коли свои князья не ведают, что творят, не усиливают друг друга, стягивая дружины в кулак, а дробят и без того малое.
Юрий много времени проводил за городом, на Клязьме, высматривая среди выбредающих из леса воинов сыновей. Наконец, узнал в одном всаднике Всеволода. К нему навстречу, через реку, полетел возок. Княжича сняли с лошади – он уже не мог шевелиться, в конец обмороженный, уложили в сани, укутав волчьей шубой.
Княгиня Агафья, увидев раскрасневшегося от жара, больного Всеволода, среди подушек, в душной княжеской светлице, упала на пол, целовала горячие руки сына, плакала в голос. Юрий смотрел с состраданьем.
Всеволода два дня отпаривали, пока он не пошёл на поправку. У всех отлегло – выживет.
Юрий собрал княжеский совет. Жирослав доложил – Всеволод «вывел» из-под Коломны около шести тысяч больных, обессиленных людей, которых надо ещё лечить, чтобы они опять стали воинами.
Потом примчался гонец от Владимира. Это был удар – он остался в Москве на верную гибель. И тут же повалили толпы селян – татарская махина ползёт по Клязьме, выжигая деревни.
Юрий не решился сказать жене о падении Москвы, лучше, если она узнает о гибели младшего сына, как можно позже, а что Владимир погиб, сомнений не было – не в его характере было прятаться за спины других.
Юрий не знал, что делать – остаться у своей столицы, торопя приход Константиновичей, или, бросив город, вывезя семью в укромное место, самому идти на соединение с племянниками? Он часы проводил на стенах, наблюдая за лихорадочным приготовлением города к обороне, и в душе всё протестовало – разве он может бросить своих людей на гибель? Если придётся уходить, семью он оставит в городе, вместе со свежими силами, с собой уведёт только больных, которые успеют оправиться в дороге и усилят волжское войско.
На княжеском совете, Пётр Ослядюкович убеждал торопить племянников, основные силы отвести к Юрьеву и там ждать, а город оставить на попечение сыновей и его – верного воеводы: «Тогда поганые будут знать, что твои силы рядом, и атаковать столицу, не решатся. А, тем временем, подойдут князья Василько, Всеволод и Владимир Константиновичи».
В этом был резон, но Юрий задавался вопросом: «А, вдруг, они не придут?». И всё больше приходил к решению, самому идти на соединение в Ярославль.
Владимир был хорошо укреплённым городом – с юга река Клязьма, с севера и востока – Лыбедь, высокие валы и крепкие стены, надвратные башни. С запада город был открыт – огромное поле, словно специально для битв, но на этом направлении стояли белокаменные «золотые» ворота, разрушить которые было не по силам никому, даже нечистой силе. Внутри города располагались валы и стены Монахова города, за ними крепкие стены детинца. Владимир к обороне был готов. И Юрий решил уходить. О том огласил на совете.
Вотчинники и сыновья долго переваривали услышанное, но перечить не решились. Всё командование в городе Юрий отдал Петру Ослядю.ковичу, Жирослава забрал с собой.
Когда князь уводил небоеспособную дружину, еле оторвав от сердца плачущую Агафью, все улицы были забиты безмолвным народом – словно он оставлял их на смерть, и сердце великого князя щемило: правильно ли делает? Он взглянул на Жирослава и утвердился: «Правильно!».
Когда восьмитысячное войско ушло из города, ворота наглухо затворились. Тридцатитысячный Владимир с десятитысячным гарнизоном замер в тревожном оцепенении.
Третьего февраля 1238 года с Клязьмы показались чёрные орды татарских всадников.
–Татары-ы-ы-ы-ы!!! – раздирая глотку, закричал дозорный.
«»»»»»»»
Пётр Ослядюкович поперхнулся похлёбкой, расплескал суп на штаны, стал быстро утираться рушником. Сидевшие с ним за столом Семён и Микула застыли с раскрытыми ртами. Наталья охнула и умчалась к себе.
Перед этим, первый воевода, смирив гордыню ( вернулся ведь проклятый Спиридоновский выродок, и тут же к Наташке!), позвал Семёна к себе в усадьбу ( тот пришёл с бездельником Микулой), усадил за стол, позвал Наталью, и начал говорить, говорить, приводя все «за» и «против»: да, Наталья вдова – это всем ясно, да, они любят друг друга, но у Семёна жена и сыновья, как он с этим будет, как? Пётр Ослядюкович хотел, чтобы Семён понял невозможность отношений с Натальей, чтобы при ней признал это.
После сурового разговора, с виду доброжелательного и открытого, Семён заёрзал, не смея глянуть на Наталью, а она, красная, сидела ни живая, ни мёртвая. Только Микула спокойно жрал, громко чавкая. Напряжённая тишина висела, и Пётр Ослядюкович понимал, что выиграл. Он принялся за похлёбку. Тут-то и вбежал холоп:
–Татары!
–Геть, раб! Замолчи! – рассердился воевода. –Орёшь, как оглашённый!
–Татары валят!
Пётр Ослядюкович глянул на Семёна.
–В другой раз договорим.
Быстро собравшись, вскочили в сёдла, горяча коней, помчались по, вдруг умершим, холодным улицам к «Золотым» воротам. Там всё гудело растревоженным ульем.
–Где князья? – соскакивая с коня, спросил Пётр Ослядюкович у подхватившего повод Ваньки.
–В башне. Татары перед воротами беснуются.
Пётр Ослядюкович уверенно заспешил, расталкивая воинов, по лестнице на верхнюю площадку надвратной башни. Семён и Микула бежали следом – их не удерживали.
Всеволод и Мстислав, в кольчугах и шлемах, увидев Петра Ослядюковича, отодвинулись, дав место у широкой бойницы.
–Сдачи требуют, – процедил Мстислав.
Татары горячили лошадей у самых ворот. Их было около десятка.
Один из них надсадно орал:
–Эй, сдавайтесь! Хан Бату простит вам вашу гордыню!
–Русские не сдаются! – звонким голосом прокричал вниз Мстислав.
–Рязанские князья так говорили, где они теперь? И Рязань, и Москву мы взяли! А ваш князь где, Юрий? Его ведь мы убили, а войско ваше уже разбито! Не упорствуйте! У вас нет шансов! Иначе, хан Бату разгневается, и тогда вы все умрёте!
Князья напряжённо посмотрели на Петра Ослядюковича. Тот отмахнулся:
–Они наврут! Ишь, чего захотели, Владимир им сдай за просто так! Умные ребята.
От татарского полчища оторвались три всадника. Они мчались во весь опор к десятку, разъезжавшему перед воротами.
–Эй, русские! Нас вы не хотите слушать, тогда послушайте вашего князя Владимира! Он теперь служит хану Бату!
Всеволод сжал локоть Мстислава. Братья переглянулись. Точно, всадник посередине был Владимиром. Он походил на тряпичную куклу, всё время заваливался, и ехавшие по бокам татары, его поддерживали.
Пётр Ослядюкович оглянулся на стоящих позади дружинников.
–Ну-ка, к бойницам. Постреляйте татар, да смотрите, в князя не попадите, – он взглянул на Всеволода. – Надо отворить ворота и забрать Владимира.
–Да, правильно, – глотая слюну, согласился Всеволод и побежал по лестнице вниз…
«»»»»»»»
Владимир видел перед собой мутную пелену. Он ехал. Он чувствовал, что сидит в седле. Каждый удар копыт лошади о землю отдавался ноющей болью в вялом теле. Одна мысль пронизывала сознание: «Плен, плен, плен…». Вокруг смеялись татары, храпели на морозе их сытые кони.
Бату встал на стременах – его сотник что-то кричал орусутам, столпившимся на башне. Подвезли Владимира. Он сам придумал этот трюк – привезти княжича к воротам. Орусуты или потеряют волю, начнут торговаться, спорить между собой ( а где раздоры, там всегда выигрывает третий) или отворят ворота и пустят конницу на татарский десяток, чтобы отбить князя. Тогда его самые быстрые всадники успеют поднестись к воротам, завяжется бой и, на плечах отступающих, воины ворвутся в город. Взять богатый Владимир с хода – это был бы большой успех! А десять невнимательных нукеров у ворот, самые лучшие рубаки, они-то продержатся до подхода конницы. Бату страстно желал этого, и ему показалось, что ворота чуть-чуть сдвинулись.
Мускулы Бату напряглись.
С бойниц башни посыпались стрелы. Нукеры падали под копыта лошадей. Ах, шайтаны, он не думал, что сначала орусуты расстреляют всадников! Но один, всё же, успел рубануть князя – тот кулём свалился в снег.
Бату оглянулся на тёмников, махнул рукой, чтобы тумены взяли город в кольцо. Придётся штурмовать. Теперь сомнений не было. Беспокоило другое – князь Юрий был где-то рядом, копил силы. Пленные рассказали, что Юрий не успел собрать ополчение со всех своих городов, но это могло быть хитростью. Бату не верил орусутам. Слишком они яростны в своём непокорстве.
–Хан, – Берке чуть склонил голову. – Туаджи доносят, совсем рядом большой город Суздаль. Там, вообще, нет воинов. Его можно взять с хода и привести оттуда хашар для осады.
–Хорошо. Твой тумен возьмёт Суздаль и вернётся с хашаром обратно. И разошли дозоры, надо узнать, где Юрий с основным войском. Я не хочу получить удар в спину, когда мы будем на стенах Владимира.
Бату огляделся, нашёл глазами Аяна.
–Поедешь с Берке! Дозоры – твоя забота.
Берке оскалился Аяну в лицо, обнажив жёлтые, корявые зубы. Снова судьба смеётся над Аяном. Он зажмурился. Он не будет сам убивать внука Чингисхана. Судьба накажет Берке чужими руками. Не зря Аян видел Семёна срепди отпущенных восвояси орусутских воинов. Ничего на этом свете не происходит просто так. Он был уверен – его пути ещё пересекутся с орусутом, вот тогда он и направит его руку – Семён убьёт Берке, а Аян убьёт Семёна. Аян сохранит благоволение Бату, сохранит честь своих детей и положение. Он не может отказаться от того, чего достиг, даже ради погибшего брата…
Войско обтекало город со всех сторон, перешло на северный берег Лыбеди. Тут и там вставали шатры тёмников и тысячников. По Клязьме подтягивались многочисленные пороки и катапульты.
Тумен Берке, по льду Клязьмы, устремился прочь от города. Суздаль стоял в четырех фарсахах к северу. Но тумен не был отягощён обозом и осадными орудиями, потому Берке рассчитывал утром следующего дня уже быть у стен Суздаля.
В месте впадения в Клязьму речки Нерли, свернули на неё – прямая дорога на север.
К уже привычным орусутским морозам, прибавился злой, колючий ветер, продирающий до самого сердца.
–В суровой стране живут орусуты, – посмеиваясь, сказал Аяну Берке.
Тот был сосредоточенно спокоен. Мех малахая вокруг лица покрыт инеем, лицо огненно-красное. Берке поражался выдержке Аяна – ведь знает, что он, внук Чингисхана, повинен в смерти его брата и невестки, а прячет ненависть далеко вглубь, ненавидит, но верен, как собака – настоящий монгол. Не потому ли Аяну благоволит Бату?
Берке усмехнулся. Бату во всём стремился подражать Чингисхану. Хочет доказать всем, что он лучше Джучи и по праву владеет улусом. Что ж, пусть пыжится. Берке не против. Только, когда приспичит, бежит к нему, к Берке, за советом.
Берке ещё раз взглянул на едущего рядом Аяна. Да, он достоин поддержки. А разве Берке не благоволит ему? Тоже благоволит. Но бывают мгновения, когда Аян пугает. Как сейчас.
У Аяна был пустой взгляд, и Берке, краем глаза, заметил, что тот исподтишка наблюдает за ним. От этого стало не по себе.
–Ты что смотришь на меня, как голодный волк на овцу? – вроде шутя, но грозно, спросил Берке.
Аян, не отвечая, стегнул свою лошадь плетью и прибавил ходу, показывая спину.
Вот в такие моменты Берке приходила мысль приказать туленгиту пристрелить Аяна орусутской стрелой. Но что-то удерживало. Не бесстрашие – Берке также боялся смерти, как любой человек, а эдакое игривое чувство постоянной опасности, исходящее от близости Аяна. Щекочет нервы.
Тумен шёл без передышки. Воины жевали сухой хурут, ночью спали в сёдлах на ходу. Утром вышли по льду реки Каменки к Суздалю.
Перед городом, с одной стороны, был замёрзший ров, а с трёх сторон замезшая, извилистая Каменка. Ворота Суздаля были заперты, на деревянных стенах, между частоколом бревен видны были затаившиеся орусуты.
Берке осадил коня, разделил тумен на пять частей – по две тысячи, один отряд заставил спешиться, воины схватили привезённые с собой осадные лестницы и, под прикрытием лучников, устремились к стенам, два других отряда помчались по льду Каменки для удара с тыла, остальные рассыпались в направлении близких деревень.
Аян уехал, с двумя сотнями дозорных, отправив разъезды на север, восток и запад. За спиной поднялся визг и вой штурма, звон мечей, стоны умирающих.
Аяну доложили, что впереди орусутская деревня. Туда, проваливаясь лошадьми по брюхо в снегу, понеслась полусотня и громкий бабий ор донёс до ушей оставшихся рядом с Аяном воинов начало погрома. Воины с завистью похахатывали, но Аян делал дело – они ехали дальше по узкой, лесной дороге.
Когда солнце склонилось к закату, поворотили обратно. Разъезда возвращались ни с чем – о князе Юрии никто не слышал. С разгромленных, горящих деревень воины гнали скот и пленников – мужиков, баб ( детей секли сразу, чтобы не обременяли).
У Суздаля, полыхающего в разных местах, распоряжался Берке, восседающий на куче мехов, окружённый тысячниками. Воины тащили из города добро, набивали седельные сумы, насиловали женщин и девок, сгоняли в толпу жителей, пригодных для осадных работ. Сотники выспрашивали орусутов, кто знает толк в ремесле и искусстве, их тут же отводили к шатру Берке – монгольские нойоны ценили умельцев. Берке будет их беречь, постарается вывести из Руси живыми, чтобы потом они остаток жизни, за кусок хлеба, изнемогали в рабских мастерских.
На территории улуса Чагатая стояли рабские центры Самарканд и Бухара, где десятки тысяч мастеров, согнанные в огромные глинобитные бараки, трудились от зари до зари, создавая ценности, которые уходили в Каракорум к великому хану Угедэю, в ставки Чагатая, Тулуя, кое– что перепадало Бату и его братьям. Потому Берке, во время похода на булгар, убедил Бату организовать такой же центр на месте сгоревшего Булгара. Там теперь распоряжался младший сын Джучи – Бувал. Город отстроили руками пленных, согнанных с покорённых земель. Со всей Булгарии собрали мастеров в огромные мастерские. Туда же погонят всех орусутских умельцев. Созданное в Булгаре братья будут оставлять себе, потому и Берке, и Бату, и Орда, и Шибан ревностно выискивали мастеровых. Даже гневаясь на Рязань, Бату «пощадил» ремесленников и отправил в Булгарию.
В быстро опустившейся ночи, освещая дорогу факелами, трещащими на морозе, тумен, отягощённый награбленным и огромный, до десяти тысяч, хашаром, повернул обратно. Берке торопил тысячников – Бату ждал хашар для начала осады Владимира. Шли не останавливаясь, но всё равно медленно. К столице Суздальского княжества вышли только к вечеру следующего дня.
Тумен расположился на отдых, а хашар тут же заставили рубить лес. Стук топоров раздавался всю ночь.
Утром владимирцы с оцепенением обнаружили вокруг города бревенчатые стены острога – татары устроили ловушку – теперь никто не сможет избежать смерти и плена…
«»»»»»»
Пётр Ослядюкович больше не уходил со стен. Князья Всеволод и Мстислав, потрясённые гибелью брата, убрались в детинец и не показывались из терема, молясь и плача вместе с матерью и жёнами. Епископ Митрофан и служки не отходили от княжеской семьи.
–Нет сил противиться божьему гневу! Нет! – кричал в исступлении Митрофан, а князья испугано смотрели ему в рот, плача от жалости к себе…
Семён пытался поговорить с Натальей, но та твердила одно: «Отец прав, прав», и не слушала его. Кипя негодованием, он вернулся на стены, где давно уже шла перестрелка из луков. Микулы не было. Ваньки не было. Над головой пролетели горящие горшки с нефтью, дома у стен горели, их пытались тушить бабы и дети. Огромные глыбы крушили стены. От ударов сотрясалось всё вокруг. Брёвна разлетались, оседала земля.
Напряжение нарастало.
Семёна толкнули в спину – Пётр Ослядюкович.
–Какой сегодня день?
–Что? – не расслышал Семён.
–Какой день, спрашиваю?!
Глыба врезалась совсем рядом, все повалились на настилы. Стена посыпалась у самых «Золотых» ворот. Дружинники, крича в ужасе, бросились к образовавшемуся пролому, устремляя вперёд длинные копья.
–Сегодня суббота! Шестое февраля! – крикнул Семён.
–Почему? – Пётр Ослядюкович уже убегал к провалу.
Семён посмотрел за спину – к стенам подошли булгары, готовые отбивать натиск. Он узнал Адавлета – измученного, больного.
–Адавлет!
Булгарский князь поднял голову, сразу узнал Семёна, замахал рукой.
–Идут! Идут! – пронеслось по стенам, и тут же новые удары глыб сотрясли стены.
Лучники заработали, в бешенном ритме опорожняя колчаны. Но, вдруг, луки опустились.
Из дыма, укрывающего округу, ко рву вышли кричащие, плачущие толпы пленников. Каждый нёс вязанку хвороста. Они начали забрасывать ров.
Защитников сковало оцепенение.
–Что смотрите?! – заорал Пётр Ослядюкович. – Поджигай хворост!
Со стен в хворост полетели факелы и обмотанные горящей паклей стрелы. Но хворост чадил и не загорался.
–Они бросают мокрый лес! Они полили его водой! – кричали лучники.
–Стреляйте по людям! – иступлёно заорал Пётр Ослядюкович.
Пленники завыли в голос, татары хлестали их плетьми, торопя, но со стен вновь обрушился град стрел. Русские убивали русских. Пленные падали, но татары гнали всё новых и новых, и ров у пролома неумолимо заполнялся.
С визгом татары кинулись в пролом. С обратной стороны скопилось несколько тысяч защитников. Отчаянная рубка не прекращалась до ночи.
В морозной темноте татары отступили.
Воины изнемогали от усталости, голода и жажды. Многие ушли со стен отдыхать. Семён хотел найти Адавлета, расспросить об отце, но не найдя, уснул у тлеющих останков избы.
Пожары полыхали в разных частях города. Пороки работали всю ночь, обвалив стены в нескольких местах Нового города, в темноте хашар заваливал рвы.
Пётр Ослядюкович ушёл к князьям. В Успенском соборе шла служба – Митрофан постригал княгинь и князей в монахи.
–Примем кару господнюю! Смирение к гневу господа нашего, посланного за грехи наши, даст нам искупление!
